Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 5"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 37 страниц)

Он всхлипнул и хотел было уже рассказать об этом Каре-баре, но сдержал себя. Ему почему-то не хотелось, чтобы профессор знал об этом.

В древние времена, когда преступников еще вешали, они должны были испытывать шок при мысли, что после того, как провалятся доски эшафота, они уже не смогут сделать ни шага по этой земле. Это лицо. Это было его лицо. Но не оно заставило его память скакать, словно он ступил на пол, выстланный оголенными проводами. А сознание того, что этот ребенок не был Джеффом Кэрдом. Это был он, Дункан, и в то же время Кэрд, но только потому, что оба они обитали в одном теле.

Джефферсон Сервантес Кэрд, которого он считал личностью-оригиналом, был лишь творением-оригиналом. Он был первым, кто возник в мыслях этого ребенка, взлелеянный в глубине его воображения и набравший силу как Дж. С. Кэрд. Этот мальчик был первым из восьми, а не семи разделенных психик – Бивульф, конечно, в счет не идет.

– Я сказал что-то важное? – встрепенулся Каребара.

– Уже второй раз за день, – сказала Сник. Хотя она и выглядела уставшей и скучающей, на самом деле она внимательно наблюдала за всем происходящим.

– Какая-то вспышка. Это уже ушло. Не могу этого описать.

Каребара встал.

– Увидимся после ленча, скажем, в два часа. Начнем с Дункана. – У самых дверей он обернулся: – А вы меня не обманываете? Бивульф действительно только роль?

– Откуда я знаю? Я был без сознания, – сказал Дункан.

– Зато сейчас вы в сознании. Вы должны чувствовать, когда говорите правду, а когда нет. Это так же просто, как знать, двигаетесь вы или нет.

– Я верю, что говорю правду. Конечно, даже сейчас, говоря это, я могу лгать. И единственный способ установить, лгу я или нет, – это обработать меня туманом. Но ведь я и под ним могу солгать.

Каребара воздел руки к небесам и, что-то бормоча, вышел.

У ребенка было лицо. Но не было имени.

Что заставило его исчезнуть без следа, как стертая с пленки информация? Какие полярные изменения произошли у него в мозгу и стерли (правда, не до конца, раз что-то осталось) память об этом ребенке в Кэрде? И в семи остальных? Или они все же испытывали какие-то уколы памяти? Откуда ему было знать, возникало ли это лицо в воспоминаниях, к которым у него не было больше доступа.

– Друг мой! – прогудел Кабтаб, копаясь в семифутовом ящике, по старой привычке называемом холодильником, хотя холод уже не использовался для хранения пищи. – Данк! Ты, похоже, свихнулся, как я однажды. Когда верил в множественность богов. Ну и чушь я нес! Есть только один Бог, и у тебя только одна душа! Сейчас ты испытываешь те же сомнения, что некогда испытывал и я. Забудь всю эту тарабарщину о семи душах в единой плоти. Действуй так, словно у тебя одна душа, и ты обретешь уверенность в себе.

– Это не так просто, – ответил Дункан. – Вот на тебя, похоже, снизошло божественное откровение, и лишь тогда ты отказался от своего пантеона. Случится ли со мной нечто подобное? Я ведь могу прождать во тьме всю жизнь и умереть, так и не увидев света.

– Откровение? – спросил Кабтаб. – Да ничего подобного не было! Только что я был проповедником многобожества и вдруг легко и естественно шагнул в раскрытые двери и стал проповедником Бога единого и неделимого – Творца Бытия.

– И тебе понадобилось столько времени, чтобы открыть то, что фараон Эхнатон обнаружил уже восемь тысяч лет назад? – сказала Сник. – Так стоит ли вообще тут болтать о религии?

– Сестра, – произнес падре, набычась и зловеще улыбаясь, – тебе не хватает уважения к верованиям других.

– Стоп! – Дункан поднял руку, как регулировщик. – Не стоит тратить время на подобные разговоры, у нас есть более насущные проблемы. Тея, ты нарушила границы его мировоззрения. Если ты начнешь испытывать на прочность его религиозные воззрения, то можешь повредить его личность. Ты отколешь от нее кусочек, сделав Кабтаба неполноценным, ты умалишь его в его собственных глазах. Ты обвиняешь его в прошлых заблуждениях, а он должен быть полностью уверен в своей правоте.

А ведь если мы хотим выбраться из этой переделки живыми, нам нужно действовать сообща. И нужно ли напоминать вам о том, что за нами все время следят? Вряд ли «Нимфе» понравится, если мы перессоримся. Вы знаете, как они поступают с людьми, которых считают ненадежными.

Кабтаб заставил себя расслабиться, и лицо его мало-помалу стало обретать нормальный цвет.

– Ты прав, брат Дункан. Прими мои извинения, сестра Пантея. Я слишком бурно реагировал на твои слова. Но в будущем советую тебе последить за своим язычком.

– Ты имеешь массу достоинств, – ответила Сник, – ты честен, порядочен, отважен, на тебя можно положиться в трудную минуту, но иногда ты поражаешь своей тупостью!

– Тея! – закричал Дункан. Но Кабтаб уже снова завелся:

– Я имею право на личную точку зрения! И не надо припутывать «Нимфу» к…

– Замолчите вы, оба! – заорал Дункан. – Я же все время талдычу, что за нами наблюдают! Записывается все – каждое дыхание, выражение лица, интонация. Нам нужно объединиться, ради всех святых! И найти общий язык!

– Прощаю тебя, сестра Тея, – сказал падре.

– Ты прощаешь меня?! – разъярилась Сник. – Ты, теологический перевертыш! За одну секунду переключиться с политеизма на монотеизм! Да ты просто…

Дункан вскочил со стула.

– Достаточно! А ну, выметайтесь – оба! Катитесь в свои комнаты! Я не желаю вас видеть, пока вы не научитесь вести себя разумно! Мне слишком многое нужно обдумать! Мне нужна тишина. Пошли вон!

– Интересно, а как мы можем выйти? – поинтересовался Кабтаб. – Мы же в заключении. Вспомнил?

Дверь открылась, и вошли двое стражников. Один из них указал дулом пистолета на Сник и Кабтаба:

– Вы, двое – на выход.

Сник быстро вышла, не сказав ни слова. Кабтаб, выходя, обратился к стражникам:

– Благословляю вас, дети мои! Вы всегда бдите за нами, аки ангелы-хранители!

Уже в дверях он обернулся и, улыбаясь, подмигнул Дункану. С того места, где он стоял, это демонстративное подмигивание не мог зафиксировать ни один монитор. И ни один наблюдатель не заподозрил бы, что вся эта шумная ссора спровоцирована невинным жестом Дункана, который можно было принять за простое разминание затекших пальцев. Теперь-то Дункан знал наверняка, что за всем происходящим в комнате просто подсматривали, а не записывали для дальнейшего просмотра. А стражникам было приказано вмешиваться во все, что покажется им подозрительным или может представлять опасность. Он и раньше подозревал это, но теперь был в этом уверен.

И все же ссора между Сник и Кабтабом была не просто игрой. Слишком много в ней проявилось личного, и, похоже, ярость их была настоящей.

Но сейчас Дункану было не до этого: выкинув все из головы, он постарался сосредоточиться и вызвать в памяти лицо того мальчика. Но оно словно растворилось. Промучившись с час, он оставил сознательные попытки и предоставил мыслям идти своим чередом. Возможно, если он позволит потоку бессознательного унести себя, его каким-то образом выведет к мальчику или к чему-то, что может быть с ним связано.

Пришло время ленча, и на вертящейся полке появился обед. Дункан машинально жевал, не чувствуя вкуса. Из-за края башни показалось солнце, и западный край окна потемнел.

Дункан двести раз пробежал трусцой из конца в конец комнаты, затем потянул воображаемый канат, двадцать раз обошел вокруг комнаты на руках и сделал триста приседаний. Потом отправился под душ. И все это время он не мог удержаться от попыток решить то, что он называл «проблемой своей личности», хотя и считал все это пустой тратой времени. Но размышлял он об этом скорее машинально, по привычке, где-то на втором плане. С того момента как он позволил мыслям блуждать где угодно, лезть в любые щели, он старался не концентрироваться ни на какой конкретной задаче, даже самой важной.

Отключить психологическую оболочку, окружающую личность человека, забыть множество книг, написанных на эту тему, и просмотренных записей. Личность каждого гомо сапиенс – это попросту его тело, менталитет и реакции в каждую секунду времени. А в экстраординарных ситуациях – в каждую микросекунду. Конечно, в формировании личности участвуют и наследственность, и влияние окружающей среды, а точнее, комплекс того и другого. Впрочем, причины формирования личности – это отдельный вопрос. И сейчас не самый важный.

Самым важным было то, что Дункан думал и делал в каждую отдельную секунду. И каждую секунду он изменялся. Личность складывалась из постоянных изменений внутри и вне его телесной оболочки.

Жил-был человек, носивший имя Джефферсона Сервантеса Кэрда, и обладал он своей индивидуальностью, личностью, как, впрочем, и все вокруг, кроме идиотов и полностью парализованных. С первого момента телесного существования он стал меняться – физически и ментально. Не менялся только ярлык: «Джефферсон Сервантес Кэрд». Но потом изменился и ярлык – человек стал Робертом Эквилином Тинглом. Но только по средам. Однако Тингл вовсе не был Кэрдом, действующим под именем Тингла. Кэрд не играл, он становился Тинглом каждую среду. А по четвергам Тингл, в свою очередь, становился Джеймсом Суартом Дунским. По пятницам эстафету принимал Вайатт Бампо Репп и передавал в субботу Чарльзу Арпаду Ому, который в воскресенье становился Томасом Ту Зурваном. А отец Том, уличный проповедник, в противоположность остальным шести, агностикам или атеистам, был религиозным фанатиком. А в понедельник он уже спокойно относился к религии, потому что был Уиллом Маклаком Ишарашвили. И все они помнили друг о друге. С тех пор как Кэрд стал курьером подпольной организации, передающим письма и документы жителям разных дней, он был вынужден сохранить хотя бы частичную память обо всех своих ипостасях. Но ключевыми словами тут были «память» и «незабываемый». Помнить абсолютно все было излишним: этому препятствовал ритм, в котором он двигался и личностно изменялся изо дня в день. Воспоминания просачивались друг сквозь друга, наслаивались одно на другое и помогали ему ориентироваться в его подпольной работе. Внутри него все время звучали шесть голосов погребенных в нем личностей. Слабые, но достаточно различимые сообщения, телефонные звонки из, если можно так сказать, могил памяти.

Одна телесная оболочка не могла содержать больше одной целостной личности. Те, что страдают раздвоением личности или имеют больше, чем две личности, овладевающие ими, предоставляют им свое тело по очереди. Но разница между этими полуразрушенными людьми и Кэрдом состояла в том, что его личности не сражались за обладание его телом, а он сам добровольно предоставлял им его в строгой очередности. Так было до недавнего времени, пока вдруг все семеро, перепуганные до смерти, не вышли из-под контроля.

Вот тут-то Дункан и задумался, сможет ли он растворить личность Дункана и вернуться к Кэрду. И как это сделать? Последовательно растворять всех семерых в хронологическом порядке, двигаясь назад, к первому, Кэрду? Или удастся найти обходной путь? В любом случае если Дункан сумеет до него добраться, то сможет снова стать Кэрдом. И узнать тот секрет, которым, по мнению правительства, тот обладает. И узнает наконец, как он вообще попал в такую ситуацию.

Было бы очень неплохо, если бы это удалось. Тем более что его тюремщики вряд ли ожидали, что он может снова стать Кэрдом. И этому Руггедо, который допрашивал его в среду, это может сильно не понравиться. Ему нужна только технология бессознательной лжи, не более. Во всяком случае, так казалось Дункану.

Так зачем же ему понадобилось когда-то дезинтегрировать и погребать свою память? Наверное, для того, чтобы не рассказать лишнего ганкам, если они его поймают. А может, тогда он решил, что с него довольно уже перевоплощений? Что психика уже не способна их выдерживать? Что у него остался последний резервуар психической энергии, НЗ, и тот давал течь?

Внезапно дверь открылась без всяких предупреждающих звонков. В сопровождении Сник и Кабтаба вошел Каребара. Друзья Дункана выглядели бодро и вели себя так, словно никогда не ссорились.

– Я кое-что обдумал, – сказал профессор. – Возможно, мы ошиблись в методике поиска той личности, которая владеет техникой трансформации. Предпримем еще одну попытку. Вы останетесь в сознании и как Бивульф попробуете проанализировать и сформулировать вашу технику. Я думаю, то, что мог сделать Кэрд, доступно и Бивульфу. В конце концов, важно не то, какое имя вы носите, а ваша природная изобретательность.

«Эта сахарная тропка приведет тебя в ловушку, муравьелог, – подумал Дункан, – но я тебе об этом не скажу».

А вслух сказал:

– Отлично. Приступим!

Глава 27

Бассейн насчитывал сорок футов в длину и четырнадцать в ширину. Высота потолка составляла десять футов. Сам зал был длиной в пятьдесят футов и шириной в двадцать. Потому все звуки распространялись, не давая эха, обычного в общественных бассейнах. Под наблюдением двух вооруженных охранников Дункан и его друзья шумно плескались, ныряли и всячески резвились в воде. Начиная с четверга посещение бассейна прочно вошло в распорядок дня. Все трое купались нагишом, поэтому стражники особенно пристально следили за Сник. Они почти не спускали с нее глаз. Дункан все же улучил момент, когда Кабтаб всей тушей шумно плюхнулся в воду, чтобы шепнуть ей:

– Нам нужно изыскать возможность поговорить без свидетелей. У меня есть план.

Но стражник заметил, что его губы движутся, и заорал:

– Тихо там! Без разговоров! А то ваши совместные омовения отменят!

Дункан жестами показал, что все понял, и, прошептав: «Чтоб у тебя язык отсох», нырнул. К счастью, он знал, что за ним наблюдают камеры на стенах и потолке, и держал руки так, чтобы по движению губ не смогли прочесть, что именно он ей сказал.

Чуть позже, когда Сник прыгнула с доски и Дункан был уверен, что стражникам не до него, он подобрался к Кабтабу и шепнул:

– Падре, у меня есть план. Надо как-то обсудить.

– Здесь не место, – ответил тот, подпрыгнул и ушел на дно.

Когда положенный час подошел к концу, стражник свистнул и указал Кабтабу на раздевалку. После того как падре вытерся и надел рясу, туда послали Сник, а когда вышла она, запустили Дункана. Им разрешали встречаться втроем только в бассейне и в комнате Дункана во время еды и занятий с Каребарой.

Отличительной чертой этих занятий было полное отсутствие каких-либо успехов. Тысячи вопросов Каребары, его упорство, множество изощренных зондирований – все было напрасно и не оставило ни малейшей царапинки на бронированной защитной раковине Дункана. Сник и Кабтаб искренне пытались помочь профессору, но от всех их предложений было мало толку. Даже идеи Дункана, возникавшие в процессе бесконечных просмотров, не приносили никаких плодов.

Каребара все больше нервничал. Он не говорил об этом, но его растерянность бросалась в глаза. Возможно, он боялся, что в случае неудачи его переведут на более опасный участок, если только не окаменят и не спрячут. По мнению Дункана, у профессора были веские причины опасаться этого. Ведь именно такой способ избавляться от нежеланных свидетелей «Нимфа» считала наиболее простым и эффективным.

Ежедневные походы в бассейн дали возможность Дункану исследовать часть квартиры близ отведенной ему комнаты. В холле, в который выходила дверь Дункана, одна стена была полностью глухая. Очевидно, за ней находились апартаменты другого высокого чина. К северу от комнаты Дункана находились комнаты Кабтаба и Сник, поменьше и попроще. Сам холл был длинным, на его белых стенах висели экраны, а между ними на мраморных пьедесталах стояли мраморные бюсты. Дункан узнал Юлия Цезаря, Александра Великого, Наполеона, Чингис-хана и Ван Шеня. В отличие от своих предшественников-эгоманьяков, Ван Шень, величайший и последний из великих завоевателей, запрещал устанавливать свои монументы и памятники и требовал, чтобы съемки его персоны были сведены к необходимому минимуму. Однако этот запрет не всегда соблюдался, так что Дункан где-то, и не раз, видел его лицо. Правда, он не мог вспомнить где.

Дункана весьма удивило присутствие здесь мраморных бюстов исторических личностей, ныне не популярных – кроме Ван Шеня, конечно. Во всех учебниках истории описания их военных побед были сведены к минимуму и им давалась резко отрицательная оценка. Само присутствие этих бюстов очень много сказало Дункану о характере хозяина дома. А не испытывал ли он уважения к этим кровавым воякам?

Холл тянулся в южном направлении футов на шестьдесят – семьдесят. Дункан насчитал в нем семь закрытых дверей по левой стороне. В самом конце его, перед поворотом в другой холл, виднелась еще одна огромная дверь. На правой стороне холла находилась только одна дверь – в середине; в нее и входили заключенные и их стражи. Внутри было что-то вроде прихожей, откуда сквозь арочный проход виднелся зал с бассейном, но заключенным велели свернуть в дверцу справа. Она привела их в узенький коридорчик, в который выходили двери трех раздевалок. Оттуда был выход в еще один холл. Арочный проход из него вел в бассейн, а в дальнем конце виднелась дверь тренировочного зала.

Как-то раз Дункану удалось подслушать разговор двух стражников, проходивших мимо. Один из них произнес слово «ангар». Не в ангар ли вели те громадные двери в конце холла? А если есть ангар, значит, есть и, пусть небольшие, воздушные суда.

А еще однажды, когда их вели по холлу, одна из дверей открылась и оттуда вышла миловидная женщина средних лет, но, увидев пленников, отступила назад и прикрыла дверь. Однако Дункан успел мельком увидеть столы, раковины и сушилки со столовыми приборами. Женщине, очевидно, было запрещено показываться заключенным, о чем красноречиво свидетельствовало ее испуганное лицо и резкий приказ охранника немедленно вернуться в комнату.

Дункан решил, что она из постоянных слуг. Но сколько их всего здесь было? Он так и не сможет этого узнать, пока не претворит свой план в жизнь. Но он должен быть готов к тому, что их может оказаться здесь сколько угодно. У слуг, конечно, есть свои комнаты – очевидно, где-то между кухней и хозяйской половиной.

От кухни отходил еще один коридор, ведущий в северном направлении, к комнате Дункана. В нем Дункан насчитал пять дверей. Одна, рядом с кухней, скорее всего была кладовой. Остальные, наверное, вели в комнаты стражников, их тренировочный зал и наблюдательскую, откуда велось наблюдение за узниками. К тому же где-то здесь должно было находиться что-то вроде медпункта для тех, кто не нуждался в серьезной врачебной помощи. Вряд ли Руггедо захотел бы, чтобы кто-то из его свиты лечился в общественной больнице. Там могли задать пациентам слишком много неудобных вопросов и слишком многое выплыло бы наружу. Конечно, здешний врач был членом «Нимфы» и должен был жить где-то недалеко.

Дункану и его друзьям также разрешили смотреть новости каждого дня, и они могли заказать в видеотеке любой из 129 634 имеющихся в наличии художественных или документальных фильмов. Но когда Дункан запросил серию документальных материалов о членах СМП (Совета мирового правительства), ему отказали, причем без всяких объяснений. Это подтвердило его старые подозрения, что Руггедо был членом Совета и не хотел, чтобы его пленники об этом знали. Дункан считал, что только чиновник самого высшего разряда мог создать подобный микромир и сохранить его в тайне. Такой властью мог обладать только губернатор штата или член национального совета.

Руггедо был одновременно членом СМП и «Нимфы».

Дункан не раз задавался вопросом: зачем члену Совета мирового правительства заниматься подрывной деятельностью? И более того – быть ее лидером и вдохновителем? Разве нынешнее его положение не было и без того высочайшим на планете? Ответ напрашивался сам собой: Руггедо жаждал власти безграничной, когда он – единственный лидер, а не один из нескольких.

Могли, конечно, быть и другие причины.

Так где же все-таки он видел этого Руггедо?

И хотя ощущение, что это лицо ему знакомо, было довольно слабым, Дункан был уверен, что видел его не только по телевизору. Память нашептывала что-то о личной встрече.

Дункан очень надеялся, что ему удастся создать новое «я» с более свободным доступом к воспоминаниям о своих прежних личностях. Все эти протечки и просачивания были слишком слабыми, чтобы их можно было использовать. Самый главный резервуар воспоминаний был в его распоряжении, но что толку, если он, идентифицируемый с Кэрдом, был наглухо закрыт для Дункана.

Тем временем Каребара пришел к выводу, что одними словами ничего не добьешься, и, притащив небольшой аппарат с десятью клеммами, соединенными проводами с датчиками, пошел в атаку на виски, горло, грудь, предплечья и пенис Дункана. Используя этот аппарат, называемый детектором лжи, профессор мог следить за изменением кровяного давления, частотой пульса, модуляциями голоса и интенсивностью потовыделения своего подопытного. Кроме того, он потребовал, чтобы Дункан вдыхал туман правды с открытыми глазами: расширение и сужение зрачков служило индикатором правдивости говорящего.

Но когда Дункан пришел в себя после первого опыта с детектором лжи, Каребара выглядел возмущенным.

– Есть успехи? – ухмыляясь, спросил Дункан.

– Я знаю, что вы периодически лжете, – ответил профессор, – в этом у меня нет никаких сомнений. Но ваши зрачки никак не реагируют на это! Вы уникальный феномен, Дункан.

– Каждый человек уникален, – ответил Дункан, сел и принялся отдирать от себя проводки с датчиками.

– Не очень-то заноситесь, – сказал Каребара. – Если мы не найдем ответа на поставленные вопросы, то наше положение станет просто безнадежным.

– Наше?

– Я имею в виду – ваше. Если вы окажетесь для нас бесполезным, в то же время так много о нас зная, лучшим способом будет…

– Вряд ли это будет лучшим способом, – перебил его Дункан. – Скажите честно, Каребара, неужели вас абсолютно не беспокоит, что «Нимфа» убивает тех, кто им мешает или представляет для нее потенциальную опасность? Нет ли у вас от этого моральной отрыжки?

– Это для общего блага, – ответил Каребара, невольно глянув на ближайший экран.

– Силы небесные! – воскликнул Дункан. – Цивилизации пять тысяч лет, а вы, убийцы, так и не придумали ничего лучшего!

Тем же вечером Сник и Кабтаб подали прошение, чтобы им разрешили провести с Дунканом пару часов сверх положенных. Накануне они уже жаловались своим стражникам на одиночество, и их петицию передали тому, кто принимал решения в подобных случаях. По мнению Дункана, этим человеком, конечно же, был Руггедо.

Утром начальник охраны известил пленников, что их прошение удовлетворено и сегодня вечером им разрешено встретиться и насладиться компанией друг друга. Но даже без его напоминания они знали, что любой их жест, любое слово будут фиксироваться. Вряд ли у них был шанс скрыть что-либо от изощренных автоматов подслушивания и подглядывания. Стража контролировала даже уровень звука телевизора.

Более того, любая попытка подозрительно близкого общения между всеми тремя означала бы конец привилегий, включая и совместные походы в бассейн.

– Но почему? – злобно поинтересовался Дункан. – Разве мы действительно можем убежать отсюда? Если нам угодно для развлечения фантазировать о планах побега – кому это помешает?

– Таков приказ, – сказал начальник охраны, грозно нахмурившись; его ноздри мелко трепетали, как у кролика. За эту особенность поднадзорные окрестили его Носодрыгом. Остальным охранникам они тоже дали прозвища: Вислозадый, Тонкогубый, Зебра и Хитрюга.

В семь часов вечера Сник и Кабтаб в сопровождении Тонкогубого и Зебры пришли к Дункану в гости. Когда стражники вышли, Дункан объявил: «Сегодня мы будем смотреть классику – „Марсианское восстание“» – и подмигнул, зная, что этого наблюдатели заметить не смогут, так как к одним экранам он повернулся спиной, а от других его закрывала туша Кабтаба.

Гости сидели к экранам лицом, поэтому Сник сказала: «О’кей», а падре добавил: «Потрясающе! Это я люблю. Только не могу смотреть слишком часто – не перевариваю сцен грубого насилия».

– Да уж. Ты этого не любишь, – съязвила Сник.

Дункан не помнил кода фильма, а потому запросил список на экран и, найдя в нем название, нажал кнопку и набрал номер первого римэйка. Потом взял бокал коктейля «Свободный радикал», смешанного для него Сник, и уселся на диван между ней и Кабтабом. Рядом стоял кофейный столик, уставленный вазочками с попкорном и сырным суфле, мисочками с соусами и приправами и россыпью крекеров.

Дункан сделал маленький глоток, откусил кусочек крекера, смоченного в гуакамоле[21]21
  Соус из авокадо, помидоров и перца.


[Закрыть] с зеленым перцем, и сказал:

– Там есть одна сцена, которая мне очень нравится.

– Это которая? – спросила Сник.

– А я хочу, чтобы вы сами догадались. Попробуйте после окончания фильма угадать… А впрочем, зачем? Пожалуй, я скажу вам сам, как только она начнется.

Под вступительную классическую композицию Муллигана Чакулы «Святой Франциск целует на прощание своего осла»[22]22
  Намек на одноименный рассказ Ф. X. Фармера.


[Закрыть] поплыли оранжевые титры на английском и логлане. Дункан вдруг вспомнил, что, когда он одиннадцатилетним мальчишкой впервые посмотрел этот фильм, тот произвел на него такое впечатление, что целиком запечатлелся в памяти. Вот только в чьей? Впрочем, сейчас не это важно.

Фильм был снят 245 облет назад, в год, когда Дункан родился, а само восстание на Марсе, кстати, весьма вольно интерпретированное в фильме, произошло за 40 облет до того. Джерри Пао Нэл, капитан органиков марсианской колонии и (если верить киноверсии) полупомешанный фашист и маньяк, поднял восстание, намереваясь завоевать независимость марсианской колонии от земного правительства, а затем реализовать свои анархистские идеи построения свободного, в его понимании, общества.

Для подавления восстания понадобилось неожиданно много времени и сил, так как Нэла поддерживало большинство колонистов, а Земля не имела никакого военного потенциала. В конце концов восстание все же было подавлено и Нэлу пришлось бежать на космическом корабле в направлении одной из звезд, где предполагалось наличие планет с пригодными для землян условиями жизни. Но его тело может еще тысячу облет пролежать в анабиозе, прежде чем его корабль окажется в районе подобной звезды.

В фильме, однако, Нэл погибал в яростной схватке, загнанный в тупик в лабиринтах под Большим Сыртом. Главными героями фильма были трое: Моисей Говард Кугл, Керли Эстаркуло Лю-Дан и Лоуренс Бульбуль Амир – верные сторонники правительства Земли, сражавшиеся с мятежниками. На самом деле они сыграли в этой войне не очень большую роль, хотя и в весьма важный момент, но в фильме их выдвинули на первый план, и, если верить сценарию, они подавили восстание втроем, почти без всякой помощи. И, конечно же, в фильме не было даже упоминания о том, что уже после войны все трое были задержаны за хищения в банке данных в особо крупных размерах и фальсификацию документов. Их судили и сослали в центр реабилитации на десять облет.

С другой стороны, авторы киноверсии обладали большим чувством юмора и изобразили все трио как неуклюжих, вечно попадающих в нелепые ситуации, но очень везучих клоунов. Какими они и были на самом деле.

Дункану доставляло огромное удовольствие смотреть «Марсианское восстание» снова – последний раз он смотрел его 10 сублет, или 70 облет, назад. Правда, удовольствие это было слегка подпорчено: он не был уверен, что Сник и Кабтаб поймут, чего он от них хочет, привлекая их внимание к определенной сцене. Но могли же они понять, что есть вещи, о которых он не может сказать открыто. Во всяком случае, он очень надеялся, что они его поймут.

За несколько секунд до начала нужной сцены Дункан сжал руки друзей и сказал:

– Теперь – внимание. От этой сцены вы получите большое удовольствие. Я бы даже сказал, удовлетворение.

– Я уже видела это раньше, – заметила Сник.

– Я тоже, – прогудел Кабтаб. – Но сюжет несколько надуман, не хватает жизненности. Если бы это случилось в реальной жизни, эти три разгильдяя получили бы свое. Да такое бывает раз в тысячу лет! Слишком ничтожный шанс. Хотя, если им хочется испытать судьбу…

– Вот-вот, – подхватил Дункан. – Они просто обязаны ее испытать. В подобной ситуации у них нет больше ни малейшего шанса.

– Верно, – сказала Сник. – А что, если бы Нэл не вошел к ним в камеру для допроса? Накрылись бы и они сами, и возможность победы Земли.

– Но Нэл обязательно войдет, – сказал Дункан. – В этом-то все и дело.

Конечно, весь их разговор фиксировался и анализировались частоты колебаний голоса. И если бы обнаружилось малейшее повышенное волнение, малейший всплеск эмоций сверх ожидаемой нормы, эти фразы тут же засветились бы на мониторе как объект тщательнейшего обследования. Но Дункан рассчитывал на то, что датчики истолкуют любое возбуждение как реакцию на впечатления, от фильма. Тем более что речь шла о восстании и подрывной деятельности, что, конечно, не могло не волновать всех троих.

Когда сцена наполовину прошла, Дункан снова пожал руки своим компаньонам:

– Вы поняли, почему мне так нравится эта сцена?

Сник и Кабтаб кивнули.