Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 5"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 37 страниц)

Для Эверчака наступал критический момент. Если органик сочтет, что Дункан просто блефует, то применит туман без колебаний. Если он просто проверяет всех подряд и не подозревает Дункана серьезно, то не станет тратить время.

– Это всего лишь рядовой опрос, – произнес органик.

– Конечно, но я предпочел бы, чтобы вы меня затуманили, – возразил Дункан. – Я не хочу, чтобы на мне лежала даже тень подозрения. Мой рабочий день закончился, времени много. Давайте прямо сейчас. Долго это не протянется.

– Ваше отношение весьма похвально, гражданин Бивульф, – ответил Эверчак, – но я тороплюсь.

– А что случилось? – осведомился Дункан.

Органик молча развернулся и ушел.

Глава 20

В «Сногсшибаловку» Дункан зашел в пять часов вечера. Он поблуждал среди крохотных столиков, пока не заметил в одной из кабин Кабтаба и Сник. Поздоровавшись с Дунканом, двое его товарищей вернулись к прерванному спору, а сам он нажал кнопку, вызывая официанта.

Падре сделал изрядный глоток из огромной каменной кружки, отставил ее и произнес:

– Нет, дорогая моя Дженни, я решительно не согласен, несмотря даже на то, что я человек искренне верующий и оказываюсь таким образом в неловком положении. Но это лишь на первый взгляд. Я по-прежнему утверждаю, что нынешняя политика правительства по отношению к верующим недостаточно жестка. Преследования и наказания верующих отсеивают лицемеров, фарисеев, тех, кто прикидывается верующими потому лишь, что их воспитали в религиозной среде, или потому, что хотят относиться к какой-либо социальной группе. Преследования и наказания отделяют зерна от плевел. А те, кто останется – зерна, золото, выплавленное из шлака, истинно верующие, – должны быть готовы платить за свою веру. Им следует приветствовать возможность мученичеством восславить Господа.

– Что-то ты не рвешься к распятию, – кисло буркнула Сник.

– А это потому, что правительство не дает мне шанса быть настоящим мучеником. Оно действует хитро. Оно не запрещает веровать. Оно просто относит религию к таким суевериям, как астрология, или теория плоской Земли, или талисманы на удачу. Можешь молиться сколько угодно – только не в церкви. Все храмы, что еще остались, превращены в музеи или используются в мирских целях. А верующие – будь то христиане, иудеи, мусульмане или буддисты – пусть собираются в спортивных залах или других свободных помещениях. Бродячий проповедник может читать проповеди на улице, но только в специально отведенных местах и не дольше пятнадцати минут в одном месте – а потом подхватывай кафедру и убирайся.

– Это я все знаю, – прервала его Сник. – Ты отклоняешься от темы. Твое предложение – что правительство должно преследовать любые религии – это же полный абсурд! Если бы правительство так поступило, оно уже не могло бы называться истинно демократическим и либеральным. Так что оно не запрещает религию, а просто не одобряет ее, и не без причины. Оно делает религию неудобной, так сказать, не приветствует ее. И, само собой, дети еще в школе узнают, насколько это иррациональное и бессмысленное поверье.

– А ты что думаешь, Эндрю? – Кабтаб сделал еще глоток пива и рыгнул.

Дункан слушал вполуха, сосредоточившись на экране, показывавшем результаты референдума. Подавляющее большинство жителей города проголосовало за отмену на период эксперимента всяческого наблюдения, за исключением жизненно необходимого. Дункана такой исход удивил. Если правительство и вправду фальсифицирует результаты голосований, то вряд ли большинство голосов против слежки было бы зафиксировано.

– Ничего не думаю и думать не хочу, – ответил он. – Нынешняя система кажется мне идеальной. Никто не ущемлен, и ни одна организованная религия не может повлиять на правительство. Полное разделение церкви и государства. И хватит об этом. У меня есть новость поважнее.

Когда Дункан закончил рассказ о визите Эверчака, Пантея Сник задумчиво произнесла:

– Кажется, совершенно обычный визит. Но я в этом не уверена. Впрочем, ничего поделать мы не можем. Просто следует быть поосторожнее.

– Поосторожнее, чтобы нас ганки не замели? – осведомился Дункан. – Или БПТ? Из того, что случилось с Изимовым, ты выводов не сделала? Если мы станем опасны для БПТ или кому-то взбредет в голову, что мы опасны, от нас Избавятся с такой же легкостью, как мы стряхиваем крошки с юбок.

– Так и должно быть, – ответила Пантея. – Это вполне логично. Их положение очень неустойчиво. И они не могут полагаться на слабых или ненадежных работников.

– Господи, Тея, неужели тебя это не беспокоит?

– Беспокоит, – призналась она, глотнув шерри. – Но я знала, на что иду, когда давала клятву. Как и ты.

– Нет, – возразил Дункан, приложившись к бурбону, – не знала. И никто из нас не знал. Мы понятия не имеем, чего хочет БПТ, кроме того, что они против правительства. Больно уж все расплывчато. Какова их конечная цель? Какой режим они хотят установить? Каков их шанс свергнуть правительство? Насколько велика организация? Что это – компания недоделков, играющих в разбойников, или действительно большая и мощная группа? – Он еще раз глотнул бурбона и, отставив стакан, закончил: – Мне попросту надоело бродить во тьме и ушибать колени.

Сник не смогла ответить из-за поднявшегося в таверне шума. Посетители вскакивали на ноги, ликовали, вопили, аплодировали. Дункан не сразу сообразил, что все смотрят на плакаты новостей, по которым катились строки новых правил и постановлений. Комментаторы, чьи головы виднелись в верхних углах экранов, читали текст вслух – вернее, так предположил Дункан, поскольку услышать их в таком гаме было совершенно невозможно.

– Черт побери, не понимаю, почему они так счастливы! – проорал Дункан, перегнувшись через стол к Сник и Кабтабу. – Ведь спутники могут наблюдать за ними, только когда они выходят из башен на мосты или в лодки. А внутри башен мониторы далеко не на каждом углу наставлены! Почему бы не снять наблюдение в городе типа Манхэттена? Это было бы что-то! Там каждую улицу спутники просматривают!

– Может быть, правительство просто осторожничает, и если этот опыт удастся, его повторят и в открытых городах, – ответила Сник.

– Они не хотят, чтобы опыт удался. – Дункана перекосило.

– Да что может случиться? – Сник вскинула руки. – Граждане же не взбесятся.

– Ну, им немного осталось, – прорычал Кабтаб.

От терпимого падре Дункан не ожидал подобного заявления. Может быть, того раздражали обезьяньи вопли и дикие кривляния окружающих. Дункан снова глянул на экран. Всем гражданам предписывалось получить распечатку «нового порядка» и внимательно изучить – для последующего выполнения. Дункан мысленно пометил себе: придя домой, так и сделать. Конечно, найдется около 13 процентов жителей, которые не подчинятся. Двухтысячелетние усилия правительства вдолбить в каждого гражданина политическую сознательность так и не принесли успеха. И не принесут, потому что в каждом поколении рождается определенное число аполитичных людей: кто – философы, а кто попросту от рождения ко всему безразличен. Правительство, должно быть, втайне радовалось подобному положению вещей, несмотря на все горячие речи и принудительные меры, – такое количество политических недоделков позволяло легко проталкивать любые государственные программы.

– Мне не следовало произносить подобных жестоких и унизительных слов даже мысленно, – сказал Кабтаб, отхлебнул пива и продолжил: – Никогда не следует обобщать, даже человеку, подобно мне, рожденному для обобщений. Это недостойно с моей стороны, хотя в моих словах большая доля истины. Но даже будь это чистая правда, мне не следовало произносить ее. Мне следует молиться за недоразвитые массы, за неблагодарную чернь, за ослов, изображающих из себя Homo sapiens. В конце концов, чем я лучше их? Я не брошу камня, я бросаюсь грязью, да, но грязь не ранит и легко смывается. Я…

– Пойду-ка я домой, – прервала его Сник и встала. – Тоска берет от вашей бесплодной болтовни. Голова у меня болит, я устала. Вы тут о грязи болтали, падре, так вот – мне кажется, что я утопла в болоте. По уши.

– Жаль, – бросил Дункан. – А я надеялся познакомиться с твоим новым любовником.

О своих словах он пожалел, едва произнес последнюю фразу, но было уже поздно.

– Нет у меня любовника, ни старого, ни нового. – Пантея Сник, кажется, удивилась. – И вообще это не твое дело.

– Но ты сказала…

– Я? А, вспомнила, о чем ты. Я сказала, что не одна в квартире. Только это был не любовник. Просто гость. – Сник улыбнулась. – Или ты ревнуешь?

Дункан открыл рот и подавил невольный импульс отвергнуть обвинение. Не время скрывать свои чувства. Пришло время покончить со всем, признаться.

– Да, – ответил он.

– Ты что, влюбился в меня?

Прозвучали эти слова не столько удивленно, сколько небрежно, точно Пантея Сник бросила эту мысль, прежде чем отправить ее в забвение.

– Да.

– Я не зна… – Сник сглотнула. – Ты никогда не показывал… ничего…

– Теперь ты знаешь.

– Господи Боже! – взревел Кабтаб. – Нашел местечко для ухаживания! Таверна… шум… толпа… это, по-твоему, романтическая сцена признания в любви?

– Не смущайтесь, падре, – сказала Сник. – Так уж вышло. Мне это даже нравится… что мы не наедине.

– Почему? – спросил Дункан.

Она наклонилась и, опершись на стол, посмотрела Дункану прямо в глаза.

– Потому что так мне будет легче сказать то, что я скажу. Мне очень жаль, Эндрю, но… ты нравишься мне, я тобой восхищаюсь… в чем-то ты – мой герой. Ты спас меня со склада, ты вернул меня к жизни, но…

– Но ты меня не любишь.

– Я к тебе привязана. – Она выпрямилась. – И все. Я не люблю тебя. Я не хочу тебя, не испытываю к тебе желания. Но я не хочу и ранить твои чувства, хотя без этого, кажется, не обойтись. Вот и все. Честный ответ.

– Спасибо, – произнес Дункан твердо. Слава Богу, голос не выдал внутренней дрожи.

– Это имеет значение? – спросила Сник. – Я хочу сказать, когда мы работаем вместе, и… Ты же не станешь меня ненавидеть?

– Я обалдел немного, – ответил Дункан. – Не знаю, что и думать. Это… потрясло меня, хотя не должно было бы. Я же не мог ожидать, что ты любишь меня. Ты никогда не делала и не говорила ничего, что я мог бы истолковать подобным образом. Нет, я не могу тебя ненавидеть. И мне жаль – ты даже не представляешь, как жаль, – что я признался тебе. Стоило подождать более подходящего момента.

– Такой момент, наверное, не наступит. Прости.

Она похлопала его по руке, повернулась и отошла. Дункан не смотрел ей вслед, упершись взглядом в столешницу.

– Могу я тебе чем-то помочь? – негромко спросил Кабтаб.

– Да, – прошептал Дункан. – Оставь меня в покое.

– Э, ты же не собираешься надраться и устроить скандал? Не забывай, ты не можешь позволить себе мозолить глаза ганкам.

– Нет, я пойду домой. – Дункан встал. – Что там делать буду – не знаю. Но меня там никто не увидит.

– Ты, часом, не покончить с собой вздумал? – встревожился падре.

Дункан коротко хохотнул, забивая всхлип обратно в глотку.

– Господи, нет! Что за глупости! Кому только в голову может такое прийти?

– Это темная ночь души, – ответил падре. – Поверь мне, я сам проходил через это. Если я могу тебе чем-то…

– Увидимся завтра. – Дункан развернулся и отошел от столика.

Падре ошибся. В душе Дункана стояла не черная ночь, а день. Все вокруг сияло ослепительным, но странно искаженным светом, точно лучи его ломались о Дункана. И свет этот был не просто ярок; он нес в себе жуткий, ледяной холод.

Глава 21

Ранним утром следующего вторника Дункан сидел на кухне, лелея в руках огромную чашку черного кофе, а в душе – еще большую рану. Ныла грудь, к глазам подступали слезы, перед мысленным взором проносились образы трубящего от боли и отчаяния слона с торчащим из ребер копьем; льва, зализывающего простреленную лапу; истыканного гарпунами кашалота, ударом тупого рыла подбрасывающего в воздух китобойную шлюпку.

На третьей чашке кофе (на две больше, чем рекомендует Бюро Медицины и Здоровья) Дункан расхохотался – глухим, болезненным смехом, полным мазохистского издевательства над собой. Почему ему видятся страдающие от ран благородные и величественные звери? Почему не представить себе полураздавленного таракана, хромающего, волоча за собой кишки? Почему не муху, жужжащую в бесплодных попытках вырваться из паутины? Почему не жука-бомбардира с отдавленным дверью хвостом? Или крысу, нажравшуюся отравленного сыра?

Он снова расхохотался. Чувства и события переоценены и заняли свои подобающие места. Он далеко не единственный отвергнутый влюбленный в истории – да и с ним самим такое не в первый раз. С чувством большого философского удовлетворения Дункан скорректировал историческую перспективу событий – разве он не составная часть истории? Но, несмотря на это, чувствовал он себя все так же паршиво.

А, ладно. Перетерпится. Время не лечит раны, но притупляет боль и обычно ухитряется скрыть их под наносами памяти. Перекусив, Дункан занялся уборкой, затем вышел на улицу и неожиданно оказался в ликующей толпе. Можно было подумать, что наступил праздник. Все вокруг, кроме самого Дункана, болтали и смеялись, радуясь освобождению от всевидящего ока мониторов. Отключены спутниковые камеры, ганки прячутся по участкам; снято тяжелое бремя, о котором граждане прежде и не подозревали. «Так им кажется, – подумал Дункан. – Неужели они полагают, что получили полное право вести себя как дети?»

Может, так оно и было, потому что, придя на работу, Дункан обнаружил, что делом не занят никто, а надсмотрщики даже не обращают внимания, поскольку находятся в том же маниакальном возбуждении, что и их подопечные – они стояли у дверей своих кабинетов, переговариваясь (правда, с коллегами-надсмотрщиками, не с простыми служащими), смеясь и попивая кофе. Дункан покачал головой, прошел в свой угол и сел. Никто из его товарищей не позаботился даже компьютер включить, но Дункан все-таки подсоединил все оборудование к сети и задумался: что же делать дальше?

Тут Дункан нахмурился. Обязанности его как-то расплылись; вроде бы он помнил, чем следует заняться, но мысль эта упорно не желала даваться в руки. Дункан тихо выругался. Безумное веселье окружающих каким-то образом передалось и ему. Он решил не обращать на это внимания, но, как ни вглядывался в экран, сосредоточиться не сумел. И когда несколько товарищей по работе предложили пойти куда-нибудь и выпить, Дункан ответил: «Отлично! Классная мысль!»

«Что я, черт возьми, вытворяю?» – спросил он себя, проходя мимо кучки надсмотрщиков. Те, казалось, даже не замечали, что банкиры данных не сидят на местах, а многие просто разбежались. Дункан, как и его приятели, браво прошагал мимо аппарата, в который должен был засовывать свое удостоверение для отметки, покидая свое место в рабочие часы.

Выйдя из офиса, приятели Дункана заспорили, куда лучше пойти повеселиться. Чтобы слышать друг друга, им приходилось кричать – коридор гремел голосами и смехом пешеходов, велосипедистов и пассажиров автобусов. К тому времени когда его товарищи решили, что «Сногсшибаловка» – лучшая таверна, потому что ближайшая, Дункан сообразил, в чем причина давки. Магазины были пусты; на улицы вышли и продавцы, и покупатели. Странным это ему не показалось. Конечно, работать им хочется не больше, чем ему. А раз сами надсмотрщики веселятся – почему бы простым смертным не последовать их примеру?

Добраться до «Сногсшибаловки» оказалось непросто. Сквозь толпу приходилось продираться. Автобусы не ходили – толпа преграждала им путь, да если бы их и можно было сдвинуть с места, водители все равно разбежались.

– Что творится? – проорал Дункан своей соседке по работе Варк Зунь Кобльдэнс.

– Ты о чем? – взвизгнула она.

– А, забудь! – крикнул он и тут же последовал своему совету.

К тому моменту когда их группа доползла-таки до «Сногсшибаловки», из десяти прогульщиков осталось пятеро. Давясь от хохота, они нырнули в таверну, где их энтузиазм несколько поумерился. В зале некуда было плюнуть, но официанты то ли вовсе не приходили на работу, то ли сбежали, едва явившись. Толпа бурлила, люди то бурчали себе под нос, то орали, пытаясь все же вызвать служителей. Потом какая-то женщина зашла за стойку, вытащила стакан и наполнила его виски из крана. Она залпом выпила все три унции[18]18
  3 унции соответствуют примерно 85,2 г. По американским понятиям, это очень большая порция.


[Закрыть], прокашлялась, вытерла слезы и прокричала:

– За мой счет!

К ней присоединились и другие добровольные бармены, не забывавшие обслуживать и себя. Некоторые пытались все же заплатить за выпивку кредитными карточками; их с насмешками отталкивали.

– Сегодня День Свободы! – прогремел откуда-то глас падре Коба. – Пусть все будет бесплатно! Или, если вы настаиваете – за мой счет! Только не спрашивайте, как меня зовут!

Толпа несколько рассосалась – часть посетителей перешла в другие залы, где происходило то же самое. Вскоре почти все посетители были более или менее пьяны (скорее более, чем менее) и веселились вовсю. Дункан и Кабтаб, крепко сжимая в руках стаканы, наполненные до краев бурбоном «Радость Мира» (вторая по качеству марка на планете), нашли себе свободную кабину. Безо всякого приглашения к ним подсели еще двое. Одной из них была очень смуглая и очень симпатичная женщина в сиреневой с розовым ночной рубашке. Она заявила, что живет тут через улицу, что перед завтраком высунулась из окна глянуть, что случилось, и внезапно решила выйти и повеселиться всласть.

– И вот я здесь и готова на все! – заявила она под конец, и ее пальцы мягко сжали мужское достоинство Дункана. Странно, но его это не только не обеспокоило, но даже не удивило.

А вот второй непрошеный собутыльник Дункана потряс. То был большеглазый тощий тип в шляпе с антеннами, которого Дункан встретил в поезде по дороге из Нью-Джерси – профессор Каребара. Тот самый, как внезапно вспомнилось Дункану, чье лицо промелькнуло на телеэкране после большой драки в «Сногсшибаловке». Физиономия профессора с того дня еще больше вытянулась, а глаза приобрели окончательно насекомье выражение. Вырядился он в высокие желтые башмаки, красные шорты, синий фрак, мятую белую рубаху с пучками зеленоватых кружев на манжетах и зеленую шляпу вроде тех, что носили древние пуритане, – опять-таки с двумя фиолетовыми антеннами футовой длины.

– Что вы тут делаете, профессор? – громогласно вопросил Кабтаб. – Надираетесь?

– Разумеется, нет, – ответил Каребара, отпив вина. – Я прихожу сюда для проверки численности муравьев.

– Муравьев? – переспросил падре. – Каких муравьев?

– Вы их не видели? Странно. В бюро поступает масса жалоб. Они вездесущи, они живут между перегородками, на складах, везде, где их не беспокоят. Недавняя мутация вида, научное наименование которого вам ничего не скажет. Достаточно и того, что дилетанты их обычно называют садовыми муравьями. Они превосходно приспособились к враждебной на первый взгляд городской среде. Они едят все, что можем есть мы, и, кроме того, пожирают других насекомых, включая тараканов. Они…

– Тараканов? – опять переспросил падре. – Каких тараканов?

– Их в Лос-Анджелесе множество, хотя тяготеют они преимущественно к кварталам граждан с минимальным кредитом. Эти отбросы общества крайне небрежно относятся к санитарии, несмотря на все попытки правительства внушить им необходимость поддерживать чистоту и порядок. Я, строго говоря, подозреваю, что минимы намеренно ведут себя подобно свиньям, выражая таким образом протест. Однако, возвращаясь к прежней теме, меня интересуют не столько сами муравьи, хотя они обладают рядом своеобразных и поразительных черт, сколько миметические паразиты, сосуществующие с ними. Они также являются продуктами недавних мутаций, и…

Дункан перестал слушать. Женщина, подсевшая одновременно с Каребарой, скользнула под стол и занялась там кое-чем, что напрочь вышибло муравьев из головы Дункана.

– Что она там вытворяет? – спросил Кабтаб, перегибаясь через стол и полностью игнорируя разглагольствования профессора.

– Да помолчи ты, – выдавил Дункан. Лицо его скривилось, легкие вытолкнули воздух, и все завершилось.

Потом пришла очередь падре хвататься за столешницу, закатывать глаза, стонать и вздыхать. А несколькими минутами позже профессор Каребара замолк, и его обычно бесстрастное лицо сморщилось, дернулось, точно шкура сгоняющего мух зверя, и он испустил долгое «ооох!», после чего глаза профессора приняли более подобающий размер, и он возобновил лекцию (хотя и с другого места).

– Кто она такая? – спросил Дункан.

Каребара не ответил. Дункан схватил его за тощее плечо.

– Кто она?

– Да откуда я знаю? – вспылил профессор. – Сам у нее и спроси.

Женщина выползла из-под стола, глотнула из кабтабова стакана и на четвереньках направилась к следующему столику. Дункан привстал, чтобы разглядеть выражение лица одной из сидевших там женщин. Ее товарищи – вторая женщина и двое мужчин – похоже, сообразили, что происходит: они пронзительно смеялись и отпускали шуточки, на которые их подружка не обращала внимания. Наконец она вцепилась в край стола, закрыв глаза, откинула голову и застонала. Дункан опустился на свое место и отвернулся.

– Никто не возражает, – заметил он.

– А с какой стати? – изумился Кабтаб.

Дункан не нашел, что ответить.

– Весьма щедрая и демократичная женщина, – провозгласил падре. – Пью ее здоровье! – Он поднял свой стакан, обнаружил, что тот пуст, и заколотил им по столу. – Официант! Официант!

– Да нет их тут, забыл? – напомнил ему Дункан. – Я сейчас принесу.

Он встал из-за столика, не устояв перед искушением глянуть, что творится за соседним столиком. Незнакомка занималась соседом той женщины, которую уже успела обработать. Дункан покачал головой – то ли в восхищении, то ли от омерзения, он не знал и сам – и принялся проталкиваться к стойке. Все шло прекрасно, пока он не попытался просочиться между тесно прижавшимися мужчиной и женщиной.

– Ты куда прешь, я тебя спрашиваю? – рыкнул мужчина. На голове его была тускло-оранжевая шляпа в форме замка; длинная борода заплетена в косички, а каждая косичка перевязана ослепительно-желтой ленточкой.

– Пытаюсь добраться до выпивки, – миролюбиво ответил Дункан. Напряжение, неловкость и раздражение, копившиеся на протяжении трех последних дней, покинули его, а выпитое виски настроило на благодушный лад.

– Да что он тебе мозги крутит, Майло! – взвизгнула женщина и, подняв руку, вылила Дункану на голову свою порцию водки.

– А ты чего хороший выпивон поганишь! – рявкнул мужик и врезал, но не ожидавшему удара Дункану, а женщине.

Все благодушие слетело с Дункана мигом. Он подобрался и нанес мужчине удар в челюсть – без замаха, поскольку места отвести руку не было. Потом он с полуоборота всадил локоть женщине под ложечку; та перестала смеяться, сложилась пополам и рухнула на пол. Мужчина пошатнулся, но устоял, поддержанный толпой. Он с ревом кинулся на пригнувшегося Дункана, споткнулся, упал на свою пытающуюся встать подругу, и Дункан разбил костяшки о его скулу.

Зал взорвался. Драка не расходилась кругами от места первой стычки; казалось, вызвали ее не удары кулаков, а сама витающая в воздухе идея драки, пронесшаяся по залам со скоростью мысли. Философская концепция претворилась в жизнь. Через секунду все посетители пытались либо ударить, пнуть или царапнуть соседа, либо кулаками проложить себе дорогу на улицу. Дункан, впрочем, недолго смог изумляться темпу превращения таверны в мечту гладиатора, поскольку что-то очень твердое – видимо, пивная кружка – врезалось ему в затылок, и он, полуоглушенный, опустился на колени. Переход в горизонтальное положение казался ему в тот момент если и не гениальной мыслью, то, во всяком случае, неотразимой. Он распростерся на полу, ударившись подбородком о женскую ногу. Какой-то тип, споткнувшись, упал прямо на него и встать уже не пытался. Глянув на его окровавленное лицо, Дункан решил, что подниматься пока действительно не стоит. Туман перед глазами рассеивался, но затылок болел все сильнее. Чьи-то ноги постоянно прохаживались по его ребрам – не со зла, просто спотыкаясь, но удары не становились от этого менее болезненными.

Дункан решил, что пора выбираться отсюда и идти домой зализывать раны. Без мордобоя по пути не обойдется, но, останься он здесь, его просто затопчут.

И где органики? Почему они не вламываются в таверну, не опрыскивают всех подряд парализующим туманом и не прекращают это безобразие? Правильно говорится, что когда ганки нужны всерьез, то их вечно нет на месте.

Не успел Дункан встать на четвереньки, как на спину ему упала женщина, а на ноги – мужчина. Долго они не пролежали. Ругаясь, крича, молотя друг друга почем зря (два удара пришлись и на долю Дункана) и, в общем, веселясь от души, эта парочка как-то поднялась и исчезла – только чтобы вернуться и рухнуть на Дункана снова. Он выкарабкался из-под них и получил коленом в нос. На паркетный пол потекла кровь. Дункан вновь лег, откатился подальше и приложил к носу бумажный платок.

«К бесу! – подумал он. – Лучше я полежу, пока не станет потише».

Увидев перед собой пару борющихся мужиков, Дункан не устоял перед искушением пнуть одного из них в пах. Тот с воплем согнулся, ухватившись за отбитые гениталии, и получил от второго сложенными руками по затылку. Потом второй перекатился через Дункана и нырнул в узкую щель между расставленными ногами еще одной схватившейся парочки. Получив коленями по ушам, он отключился, не успев даже изумиться коварству геометрии. Несмотря на только что принятое решение, Дункан вновь поднялся на четвереньки. К этому времени свободное пространство в шести дюймах от пола существенно уменьшилось – многие из посетителей легли, кто сам, а кто и с чужой помощью. Несколько стих даже шум, хотя человеку со стороны показалось бы, что он попал в последний круг ада.

Все вопли перекрывал громовой рев падре Коба. Дункан заметил его, когда падре поднял над головой отбрыкивающуюся девицу и швырнул в толпу, сбив ею троих мужчин, как кегли. Дункан вскочил на ноги и принялся пробиваться сквозь толпу. Выдержав две схватки – с мужчиной и с женщиной – и заработав несколько синяков и ссадин, он неожиданно вынырнул на свободное пространство вокруг Кабтаба. Тот как раз расширил свой ареал, свалив одним из своих противников двух других.

– Слава богам битв, Яхве и Одину! – заорал падре. Его окровавленное лицо сияло блаженством. – Это великолепная духовная и физическая разрядка!

– Пошли отсюда, пускай веселятся! – крикнул ему Дункан.

И тут он заметил Пантею Сник, о чьем присутствии в «Сногсшибаловке» и не подозревал. Тунику она где-то потеряла, оставшись в трусиках и туфле на высоком каблуке – правой туфле, потому что левой она молотила по голове свою противницу. Обе женщины были покрыты царапинами; под глазом Пантеи Сник красовался огромный синий фонарь.

– Иди сюда! – хрипло заорал Дункан.

Он проковылял к сцепившимся красоткам и оттащил Сник. Ее противница умчалась, держась за голову.

– Это я, Дункан, – рявкнул он извивавшейся в его объятиях Сник. Его лицо уткнулось в копну черных волос, пахнувших духами, виски и кровью. – Пошли!

Сбежавшая девка вернулась, волоча за собой двух здоровых мужчин. Компания приближалась, пытаясь взять Дункана и Сник в полукольцо. Но Кабтаб кинулся к ним, перепрыгивая через лежащие тела, бросился на одного из нападавших, сбил с ног и его, и второго мужчину. Поднялся один падре, и девица вновь с воплями умчалась.

– Да уходим же! – прорычал Дункан. Он повернулся и поволок визжащую и отбрыкивающуюся Сник к дверям. Кабтаб последовал за ними.

На площади дела обстояли не лучше. Дункан подумал даже: а не стоит ли вернуться в таверну. Несколько десятков человек вышибали друг из друга дух, на губчатом черно-красном полу уже валялось с полсотни тел (некоторые еще шевелились). Те, кто в драке не принимал участия, или лихорадочно заключали пари на отдельных бойцов, или занимались любовью во всех возможных позах.

Сник внезапно расслабилась.

– Отпусти меня, – попросила она. – Вот одежду найду, и все будет в порядке.

Дункан поставил ее на пол.

– По-моему, пора убираться, – произнес он. – У меня квартира недалеко.

Он вновь оглянулся. Где же ганки? Где врачи, где «скорая помощь»? Наверное, заняты где-то в другом месте. Численность аварийных служб просто не рассчитана на городского масштаба бунт. Плюс пьянку. Плюс оргию.

Дункан помахал рукой оставшемуся возле входа в «Сногсшибаловку» падре. Кабтаб словно и не заметил жеста; он вглядывался в потолок рекреации, по которому на фоне ясно-голубого неба плыли редкие облачка. Дункан окликнул священника, но и это не принесло результата. Глаза Кабтаба были широко раскрыты, а на лице отразилась невиданная радость. Дункана это обеспокоило. Нет. Испугало.

Внезапно Кабтаб опустил взгляд; губы его торопливо шевелились, на лице застыло все то же выражение. Обеими руками он сорвал с шеи свои ожерелья[19]19
  От которых избавился в главе 12.


[Закрыть]. Распятие, моген-довид, полумесяц, молот Тора, идол вуду и все остальные разлетелись в стороны, падая в толпу. Следующим упал сам падре. Тело его напряглось и рухнуло, подобно подрубленному дереву, тяжело ударившись о податливый пластик тротуара. Дункан подбежал к нему, расталкивая зевак и перепрыгивая через бессознательные тела. Когда он добрался до падре, тело того уже потеряло ригидность, а каждая мышца судорожно подергивалась. Но это не было эпилептическим припадком: глаза священника оставались ясными и широко открытыми, он быстро бормотал что-то на языке, Дункану не известном, несмотря на то что он был знаком с двадцатью из еще ходящих на Земле наречий.

Секундой позже рядом очутилась Сник, застегивая платье, снятое, очевидно, с одной из лежащих без сознания женщин.

– Что с ним? – спросила она, тяжело дыша. – Похоже, у него видение.

– Думаю, ты недалека от истины.

Кабтаб вскочил на ноги так внезапно, что Дункану пришлось отпрыгнуть. Безумное выражение его лица несколько смягчилось, но не исчезло. Сами молекулы кожи, казалось, перестроились, придав физиономии святого отца новые черты. Если бы Дункан не знал, что этот человек – падре, то не признал бы его.

– Нет боле старых богов! – взвыл Кабтаб. – Сгинули они и не вернутся! Если и были они! Нет! Да! Сбирайтесь ко мне, люди! Принес я вам добрую весть, первую, наверное, что вы слышали! Мед для слуха и пропитание духа! Собирайтесь и слушайте! Ибо говорю я вам не как падре Кабтаб, но как мегафон Новорожденного Бога! Я дисплей Всевышнего!

– Падре! Падре! – крикнул ему Дункан. – Ты меня не узнал?

Он потянул священника за рясу, но великан стряхнул ладонь Дункана, точно надоедливую муху.

– Я знаю всех мужчин, и женщин, и детей! – прогремел он. – Слушайте меня, вы, кого знаю я и кого Новорожденный Бог знает превыше познания! Слушайте меня! Упивайтесь истиной! А потом – действуйте! Делайте то, чего требует через меня Новорожденный Бог!