Текст книги "Миры Филипа Фармера. Том 5"

Автор книги: Филип Хосе Фармер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 37 страниц)

– Он свихнулся! – пробормотала Сник.

Несколько человек подошли послушать Кабтаба. Остальные то ли не слышали, то ли не обращали внимания. Окажись Дункан на их месте, он тоже не стал бы прерываться ради уличного проповедника.

– Свихнулся или нет, – ответил Дункан, – но, когда подкатят ганки, они его заберут. Понимаешь, что это значит? Под туманом он все расскажет о нас.

Дункан предпочел бы действовать менее грубо и заметно, но ему ничего не оставалось, как тихо подойти к Кабтабу сзади, занося руку для удара по львиной шее. Но в этот момент Кабтаб, точно предупрежденный неслышимым голосом, резко повернулся. Он все еще нес ерунду, но глаза его внимательно следили за Дунканом. Огромный кулак врезался Дункану в подбородок; он пошатнулся, взмахнул руками в поисках опоры – и увидел темную бездну, в которой горело маленькое, медленно разрастающееся солнышко…

Очнулся Дункан, лежа на мостовой; склонившаяся над ним Сник спрашивала, как он себя чувствует. С ее помощью он поднялся на ноги.

– Делать нечего, – сказал Дункан, тряся головой, точно пытаясь вытряхнуть из нее туман, – придется уматывать.

– Что значит «делать нечего»? – переспросила Сник, ее загорелое лицо побледнело.

– Хотел бы я сам понять, что это значит. Но положись на мое слово – мы с ним ничего не сможем сделать, если ты только не хочешь его пристрелить.

Сник была слишком удивлена, чтобы ответить. Когда Дункан схватил ее за руку и поволок через толпу, она все еще молчала.

Глава 22

Добравшись до квартиры Дункана, они первым делом выпили по глотку вина. Дункан переоделся в чистое, Сник постирала платье, снятое с оглушенной женщины. Некоторое время они сидели молча. Пантея разглядывала висящий на противоположной стене экран, на котором была изображена сцена из классического китайского романа «Все люди – братья»: древний китайский рынок и солдаты с мечами и пиками, проталкивающиеся сквозь толпу в поисках переодетого старым крестьянином героя Линь Чана. Судя по выражению лица Сник, картины она не видела.

– Как думаешь, что все-таки случилось? – спросила она наконец, отпив еще вина и указав рукой на дверь.

– Ганки подпустили в вентиляционную систему башни какой-то газ, снимающий эмоциональный контроль, – ответил Дункан. – Не знаю, так ли это, но другого объяснения придумать не могу.

– И как они это, по-твоему, скроют? – спросила Сник, явно не поверив.

– Так они же и будут вести расследование. Вместе с другими департаментами. Какая разница? За всем этим стоит правительство. Оно устроило всю заварушку, оно и опубликует результат расследования. И в них не будет ни намека на газ – или что там еще опьянило и нас, и толпу? Правительство свалит вину на чувство свободы, вызванное снятием наблюдения. А вывод будет такой: избыток свободы опасен, что подтверждает статистика смертей, телесных повреждений и ущерба имуществу в Лос-Анджелесе, не говоря уже о других городах, где проводился эксперимент. Эти отчеты долго будут мелькать в новостях. Правительство не даст о них забыть. И, не сомневаюсь, использует как предлог ужесточить контроль.

– Может быть, – медленно произнесла Сник, – ты ошибаешься. Может быть, за народом действительно стоит наблюдать для его же блага. Может быть, мысль о свободе так ударила им в голову, что они превратились… нет, это слово не подходит – они взорвались. Они стали как первобытные люди. Ты же знаешь, сколько преступлений совершалось до Новой Эры.

– Господи Боже! – воскликнул Дункан. – Мы с тобой ганки, люди крайне дисциплинированные. Неужели ты думаешь, что на нас могла так повлиять мысль о том, что за нами никто не следит? Мы занимались тем, чего в нормальных условиях никогда бы себе не позволили – как и большинство окружающих. Нас опоили – другого объяснения нет. Как ты думаешь, почему все эксперименты проводились в закрытых городах вроде Лос-Анджелеса? Да потому, что только в них газ эффективен! В открытом городе, типа Манхэттена, газ не подействовал бы – на улицах он бы моментально рассеялся, а каждый дом оборудован собственным кондиционером.

Сник расплакалась. Дункан понимал, откуда брались ее слезы. Несмотря на все, что сделало с ней правительство, она все еще верила в ошибку каких-то чиновников. Они просто ошиблись – это не следствие тайного заговора – она всегда была лояльна – она не сделала ничего дурного! Они были не правы, предполагая, что она опасна для государства, и, конечно, когда-нибудь осознают ошибку и восстановят ее в правах. К изгоям она присоединилась только потому, что это был единственный способ остаться раскамененной и заставить чиновников признать правду. Как это сделать, Сник и сама не знала. Но, пока она жива, пока действует, а не красуется статуей на складе, есть надежда… была.

Дункан подождал, пока она не прекратит всхлипывать, прежде чем заговорить снова. Сник не отвечала, лишь изредка кивая головой.

– Ты понимаешь, что с тобой будет, если БПТ узнает, во что ты веришь на самом деле? – спросил он. – Тебя закаменят или просто убьют.

– Ты?.. – прошептала она, глянув на него широко раскрытыми глазами.

– Я не предам тебя. – Он покачал головой. – Кроме того…

– Кроме чего? – переспросила она, подождав секунду.

– Ты уже не веришь в это. Думаю, ты уже убедилась, что правительство не выражает волю народа. Кроме тех мест, где оно так промыло народу мозги, что его воля совпала с желанием правительства.

Сник стерла с лица слезы и тушь, высморкалась и ответила:

– Нет. Но…

– Но?

– БПТ борется за минимальный уровень наблюдения. И хочет обеспечить свободный для всех доступ ко всей информации, ко всем данным, к любой статистике, чтобы данные не искажались, чтобы выдавались полностью, без цензуры, без полуправды, чтобы результаты голосований не подделывались, чтобы…

– Да кто тебе это сказал? – осведомился Дункан. – Мне ничего подобного не заявляли.

– Ну… конкретно и мне не заявляли. Просто у меня сложилось такое впечатление из того, на что намекнул тот… или та?., кто меня допрашивал. Это явно подразумевалось. А разве у тебя о целях организации сложилось иное мнение?

– Да, приходится строить догадки. Но обрати внимание – о целях БПТ не было сказано ничего определенного. Мы плывем в темноте и не знаем, где берег и глубока ли вода. Лично я думаю, что наше положение сейчас препаршивое. Нужда в секретности так велика, организация так уязвима и неустойчива, а система ячеек доведена до такой нелепой крайности, что мы с тобой не знаем даже, относимся ли мы к настоящей революционной организации. Мы как органы, отсеченные от тела, – отчлененные печенки и вырванные почки, слепо тыкающиеся в поисках своего места в теле, которого, может, и нет вовсе! Быть может, это лишь пытающаяся организоваться масса протоплазмы, я не знаю! Бесит меня это. – Дункан глянул на экран у входной двери. – Вот и приехали.

– Ox! – только и сказала Сник, обернувшись.

Справа, почти у кромки экрана, виднелся нос зеленой патрульной машины. Трое ганков в противогазах обрызгивали туманом четверых граждан – те медленно осели на пол коридора. Какие-то мужчина и женщина прыгнули на спины двоим ганкам и повалили их. Оставшиеся ганки направили струи тумана на борющиеся пары, и нападавшие застыли.

– Газ, должно быть, имеет остаточные эффекты, – рассмеялся Дункан. – Иначе эти двое сдались бы добровольно. Но ганкам требовалось сопротивление.

– Боже, что за кошмар! – вздохнула Сник.

Дункан приказал стенному экрану переключиться на местные новости. Потягивая вино, Дункан и Сник слушали диктора и поглядывали на сцены, снятые по всему городу. Иногда этот печальный ряд прерывали картины других городов, где проводился эксперимент, – там случилось то же самое. Органиков из Сан-Франциско и городов Орегона и Вашингтона спешно перебрасывали в помощь лос-анджелесским.

– Нелегко им будет расчистить сегодняшний мусор до полуночи, – заметил Дункан. – Среда просто на уши встанет. Да, далеко аукнется сегодняшний случай.

– И правительство возьмет свое, – закончила Сник. – Но все же…

– Да?

– Я все-таки не уверена, что нам нужна революция. Тебе не кажется, что мы обошлись бы и реформой? Если бы только нашелся способ гарантировать неприкосновенность результатов выборов – что еще менять?

Дункан вновь покачал головой:

– Держи-ка эти идейки при себе. И надейся – и молись! – чтобы наше начальство из БПТ не вздумало спросить, что ты на самом деле думаешь об их идеалах, когда тебя в следующий раз обрызгают туманом правды.

– Если наступит следующий раз.

Дункану не пришлось спрашивать, что она имеет в виду. Органики, несомненно, воспользуются возможностью допросить каждого из арестованных. Стандартный вопрос номер три: «Принадлежите ли вы к какой-либо подрывной организации?» Если один из членов БПТ будет пойман – а без этого не обойдется, Кабтаб уже, наверное, в руках ганков, – то схватят и Дункана с его подругой. Они не смогут рассказать ганкам ничего о следующем уровне организации БПТ. Начальство останется в безопасности – пока. Но Дункану придет конец.

– Если только… – пробормотал он.

– Что?

Он пересказал Сник то, о чем думал, добавив:

– Наш единственный, и очень слабый, шанс состоит в том, что у БПТ есть свои люди в правительстве и они каким-то образом замнут это дело. Но людям из БПТ нужно будет присутствовать на всех допросах – нет, проводить их, иначе об организации будет доложено, и наш гипотетический подпольщик уже не сможет скрыть информацию. Слишком многое играет против нас. Нет, надо что-то делать, и немедленно. Только вот что?..

В этот момент диктор объявил, что в Лос-Анджелесе объявлено военное положение. Всем гражданам, находящимся в квартирах, следовало оставаться на местах. Всем, кого объявление застало на улицах, – немедленно расходиться по домам. Единственным исключением становились служащие систем жизнеобеспечения – по экрану проскользил список должностей, диктор прочел их вслух.

В течение следующего часа повторялось то же сообщение, перебиваемое лишь редкими выпусками новостей о ходе очистных работ. Дункан прошелся по всем каналам и обнаружил там того же диктора.

– Похоже, – сказал он, – что ты застряла у меня до следующего вторника.

– Не вздумай только…

– Ты хочешь сказать «не тащи меня в постель»?

Сник кивнула, встала с кресла и пошла на кухню.

– У меня есть более важные проблемы, – бросил Дункан ей вслед. Это, конечно, была правда, но, предложи она заняться любовью, Дункан без колебаний забыл бы обо всем остальном.

«Я в ловушке, – подумал он. – Зажат между любовью и правительством. Разница только в том, что страсть к Пантее Сник меня не убьет. Понятия не имею, как смогу справиться с этим чувством, но по собственному (и чужому) опыту знаю, что переживу это. Возможно, боль останется во мне, как инкапсулированная туберкулезная палочка, но я смогу жить нормальной, здоровой жизнью – более или менее. Но ни теперь, ни позже я не смогу ничем повлиять на решение Пантеи. Только одна женщина, а я не способен решить эту проблему, в то время как правительство – система, собравшая против меня тысячи, и я уверен, что смогу побороться с ним».

Поглядывая на экран, где шел очередной выпуск новостей, Дункан перебирал в уме возможности побега. На улицы выйти сегодня уже не удастся. Безумную идею слезть по веревке из окна или на планере – где его взять? – спуститься к водам залива он тоже отверг. Придется оставаться в квартире до полуночи – часа если не колдовского, то каменящего. И тогда придется сделать выбор – войти в цилиндр или остаться.

Если он выберет последнее – что тогда?

Какое бы решение Дункан ни принял, ему придется уговаривать Сник последовать за ним. Если ее схватят и допросят, то она выдаст его, сама того не желая. Логика безупречна – но люди в большинстве своем следуют не аристотелевой или хотя бы символической логике, но той не поддающейся анализу и пониманию системе, которую создают их эмоции. Сначала мы чувствуем, а потом рационализируем.

Дункан поднялся, собираясь зайти в кухню, – Сник почему-то задерживалась. Но в этот момент картина на экране изменилась. Передавали из третьего органического участка двадцатого уровня. Ганки суетились, разгружая и перевозя тела, непрерывным потоком прибывавшие в участок, – тела обработанных туманом и привезенных для допроса, с которым, вероятно, придется обождать до следующего вторника. Репортер объяснял, что число «задержанных» слишком велико, чтобы быстро разобраться со всеми. Большинство из них будут окаменены на участковых аппаратах и отправлены пока на склад. Но поток арестованных так велик, что пришлось задействовать разбросанные по всему городу аварийные каменительные станции. Госпитали переполнены, так что всех раненых и погибших – задержанных или нет – отправляли в анабиоз, пока не придет их очередь – а это, как заметил репортер, может занять два, а то и три вторника.

«Никогда еще со времен последнего землетрясения мегаполис не переживал подобной катастрофы», – говорил репортер.

– О черт, – отозвался Дункан. Среди тел он заметил тушу падре Кабтаба. Робот-подъемник подсунул свои широкие лапы под неподвижное тело падре, лежащее лицом вниз на длинной многоколесной тележке вместе с многими другими, поднял – руки падре безжизненно повисли, – развернулся и въехал в двадцатифутовый проем. Камера надвинулась, показывая во всех подробностях профиль Кабтаба, раскрытый рот и широко распахнутые глаза.

«Как я говорил, – рассказывал репортер Генри Кан Хорриг, – мы не смогли получить никаких сведений о многих из задержанных для допроса. Однако о человеке, которого вы видите на своих экранах, я смог кое-что узнать. Как сообщил нам высокопоставленный органик, этот задержанный, личность которого еще не подтверждена, но ожирение очевидно, доставил арестовывавшим его офицерам немало хлопот. Двое потеряли сознание от его ударов, третьему он сломал руку, а еще двух жестоко избил, прежде чем его усмирили. Задержанный, очевидно, проповедовал на улице, что само по себе является нарушением порядка второй степени при первом приводе и уголовным преступлением третьей степени – при втором. От него исходил сильнейший запах спиртного, и поскольку его схватили рядом с таверной „Сногсшибаловка“, он мог быть одним из тех, кто разграбил запасы этого заведения. В этом случае…»

Дальше Дункан слушать не стал.

– Пантея! Пантея! – Он кинулся в кухню.

Сник сидела за столом у большого окна и глядела вниз, на гавань.

– Что случилось? – обеспокоенно спросила она, оборачиваясь.

Дункан рассказал о случившемся, добавив:

– Если мы не предпримем чего-нибудь, и быстро, нам конец.

Дункан заметил, что Пантея уже не пила вина – на столе перед ней стояла большая кружка горячего кофе. Хорошая мысль – не время затуманивать мозги алкоголем.

– Только не надо глупостей делать, – ответила Сник.

Дункан присел на другой край стола и тоже выглянул в окно. Внизу проплывали громадные сухогрузы, паруса яхт сияли на вечернем солнце. Предписанный график движения соблюдался – очевидно, опьянение свободой, о котором твердили ганки, поразило только тех, кто находился в городе, пощадив оставшихся за его пределами. Интересно, как ганки объяснят это?

С легкостью. Моряков немного, контакт между ними ограничен, и массовая истерия башен их не затронула.

– Я не хочу торопиться. Я думаю. Единственный путь – единственный, на котором у нас появится шанс, – это стать дневальными. – Дункан встал.

– Чтобы нас схватили уже в среду? – иронически спросила Сник.

– Я опытный дневальный. Вряд ли кто-то знает об этом ремесле больше меня.

«Не меня самого, – подумал Дункан. – Но те, другие, что сидят во мне и скармливают мне кусочки своей памяти, – они знают».

Пантея Сник вновь отвернулась, глядя в окно, на гавань и океан за ней. Лицо ее приняло задумчивое выражение. Дункану казалось, что он видит в ее глазах мучительную и безнадежную тягу к свободе. Ему отчаянно хотелось поцеловать ее, сказать, что он даст ей надежду… даст что угодно.

Наступила тишина, и Дункан не знал, как нарушить ее. Ожидание было тягучим, как текущий из дерева сок; Дункан переминался с ноги на ногу и внутренне сгорал от нетерпения. Ему хотелось заговорить, но он понимал: любое слово проскользнет мимо ее рассудка.

Наконец Пантея Сник, вздохнув, повернулась к нему.

– Бесполезно, – сказала она. – С тем же успехом мы можем сдаться прямо сейчас и прервать свою агонию.

– Да как, черт побери, я мог влюбиться в такое жалкое создание?! – вспылил Дункан. – Ты бесхребетна, как губка, а духу в тебе – не больше, чем в пустой бутылке! Даже если знаешь, что проиграл, сдаваться нельзя!

– Чушь, – невыразительно пробормотала она.

– Да уж получше того дерьма, что ты несешь! Нельзя сдаваться! Я сам не сдавался и не сдамся! Иначе где бы я был – стоял статуей на правительственном складе?!

– Так ты хочешь оттянуть неизбежное? Какая тебе радость в нескольких лишних днях? Что в них проку? Окамененный, ты о них и не вспомнишь. Так стоит ли мучиться?

Они снова замолчали; если бы гнев становился светом, Дункан сиял бы бело-голубым огнем, опаляя свою подругу.

– Не знаю! – произнесла наконец Пантея. – Проблема в том, что я сама считаю себя виновной! Я заслуживаю каменения! В нашем обществе нет ничего дурного. Если правительство лжет или делает что-то незаконное, это ведь только для блага народа!

– Да ты прирожденный ганк, – брезгливо ответил Дункан. – А я трачу время на споры, когда мне следовало бы выполнять свой план.

– Какой план?

– Сказать тебе, чтобы, сдавшись, ты все выболтала ганкам?

– Ты действительно придумал план, который может удаться? – Лицо Пантеи оставалось скорбным, но голос немного оживился.

– Да, но ты должна обещать, что останешься со мной и будешь во всем мне помогать.

– А если я не смогу?

«Тогда, – подумал Дункан, – я тебя закаменю и буду жить дальше, что бы ни случилось».

Глава 23

К десяти часам вечера Дункан и Сник были готовы приступить к осуществлению первой стадии плана – если, конечно, можно назвать планом смутную надежду на то, что поспешная импровизация не сведет их в могилу. Предвидеть развитие событий было невозможно, и вполне вероятно, что, ускользнув от одних неприятностей, они на полном ходу столкнутся с другими, избавиться от которых уже не смогут.

Первые шаги оказались просты. Жители среды, мужчина и женщина останутся окамененными. Хотя аппараты включались автоматически, цилиндры имели и ручное управление. Если поставить переключатель на «ВЫКЛ», граждане Себертинк и Макасима не оживут. Тогда Дункан воспользуется их удостоверениями личности, чтобы получить из банка данных среды все возможные сведения об этой паре. Затем он и Сник, маскируясь под средовиков, позвонят им на работу и придумают повод для отгула. К счастью, Себертинк и Макасима работали в разных местах – иначе их надсмотрщики могли бы счесть одновременный отгул подозрительным.

Дункан уже смонтировал аудио-видеосимуляции своих соседей из среды, так что тот, кто ответит на звонки, подумает, что говорит с Себертинком и Макасимой. По счастью, Дункан имел большой опыт симмера – по крайней мере, знания сами всплывали в его памяти, или скорее в памяти одной из прежних его личностей. Во время короткой (как надеялся Дункан) беседы им со Сник придется контролировать голоса, позы и выражения лиц симуляций. В этом ему придется еще поднатаскать свою подругу.

– Нам стоит попрактиковаться немного, – предложил Дункан. – Начнем с того, что ты изобразишь начальника и будешь задавать вопросы, а я попробую управлять симом. Потом я стану начальником, а ты возьмешься за симуляцию Макасимы. Просто чтобы привыкнуть к управлению. Завтра отточим симуляции и несколько раз отрепетируем, прежде чем звонить. Встать придется рано.

А пока им достаточно было запросить с помощью своих удостоверений трехмерные портреты жителей среды, чтобы получить все необходимое для создания симов. Каждый звонок должен начинаться с приветствия; потом придется импровизировать, быстро и осторожно.

– Жаль, что у нас нет симкостюмов, – сказал Дункан. – Было бы куда проще. Надеваешь транспондер, настраиваешь интерфейс на регистрацию движений, поз и голосов, и все это автоматически передается симу в режиме реального времени. Тогда зрители воспринимают сима как нормального человека, в нем нет ничего неуклюжего, дерганого, неловкого, как бывает обычно.

– Эта штука, – Сник указала на панель управления, встроенную в стол в гостиной, – не предназначена для симулирования. Ее в общем-то не для этого делали. Сумеем ли мы запудрить зрителям мозги?

– Да, если разговор будет коротким, а собеседник не до конца проснулся или от природы туп и невнимателен. Но если он начнет задавать вопросы по работе или о каких-то личных проблемах Себертинка или Макасимы, нам конец.

– Значит, придется прервать разговор – дескать, очень уж нам плохо.

– Вот-вот. И смыться в течение часа, пока «скорая помощь» не примчалась проверить, живы ли мы еще.

– Все-таки я думаю, что стоит отбросить этот план и уйти сразу после полуночи, – сказала Пантея. – Ты говоришь, что прохожих в это время немного и ганки нас заметят. Но вряд ли нас станут задерживать и допрашивать. Скорее всего нас примут за рабочих первой смены. А чтобы добраться до основания башни, украсть лодку и убраться отсюда, потребуется не больше десяти минут.

Дункан промолчал – он уже объяснял ей, почему эта среда не будет похожа на все прочие. Правительство вторника оставит среде сообщение о сегодняшнем бунте, хотя среда и без сообщений поймет, что получила в наследство полный развал. Судя по выпускам новостей, вторник едва сумел закаменить всех раненых и арестованных, да и то лишь после того, как в помощь органикам и врачам отрядили команды уборщиков. Но улицы по-прежнему полны мусора, стены запачканы, магазины и таверны разграблены. Чтобы разобраться с этим, среде придется набирать добровольцев, а если компьютеры скажут, что таковых маловато, – организуют всех граждан, кроме тех, кто поддерживает жизнь в городе. Себертинк служил продавцом в магазине спортивных товаров, а Макасима – патологоанатомом в госпитале. Обоих, по-видимому, пошлют на расчистку. Вероятно, это должно случиться, как только эти двое явятся на работу, но не могут же Дункан и Сник прийти вместо них. Если они выйдут на улицу ранним утром среды, их скорее всего схватят ганки и направят в рабочий отряд. Органики не успокоятся, пока не выполнят норму по добровольцам. Всякий, кто выйдет на улицу в столь ранний час, будет остановлен, допрошен и, если его работа не является слишком важной, временно приписан к Департаменту Очистки и Ремонта. А перед этим ганки проверят удостоверение личности.

Единственный разумный путь – выбраться, когда на улицах уже будет полно ОР-команд. Тогда можно будет идти спокойно, а еще лучше – сделать вид, что выполняешь спешное поручение, и таким образом проскользнуть мимо ганков.

Но любой органик сможет остановить их и спросить, куда они направляются.

Дункан полагал, что бегство уложится ровным счетом в десять минут. Он предпочел бы спуститься по межъярусным лестницам до основания башни – в основном потому, что лестницами пользовались редко, поскольку жители предпочитали лифты или эскалаторы. Однако лестницы находились ПВН – под видеонаблюдением. Камеры были установлены здесь под тем предлогом, что, если кто-то случайно свалится с лестницы, можно будет сразу известить медиков. Это имело смысл, и население города дружно проголосовало за установку мониторов – правительству вряд ли пришлось подтасовывать результаты.

Если Дункан и Сник пойдут по лестнице, то беспрепятственно доберутся до основания башни. Но с таким же успехом их могут остановить и потребовать проверки удостоверений – контрольные аппараты стояли через каждые двадцать футов – просто потому, что ганки сочтут их дезертирами с поля уборки.

Дункан глянул на стенной экран, где виднелась залитая ярким светом фонарей улица – пустая и изрядно замусоренная. Сразу после полуночи скрытые сопла в течение двух минут будут поливать струями воды пол, потолок и стены улиц. Стоки поглотят воду, а с ней и весь мелкий уличный мусор и пыль. Потом другие сопла начнут извергать горячий воздух, и спустя пару минут на полу останется только тонкая, быстро высыхающая пленка воды. С того участка улицы, на который сейчас глядел Дункан, вода унесет все, кроме вещмешка под противоположной дверью и темного пятна на полу.

Вот тут Дункану и пришла в голову мысль, как добраться до основания башни, не привлекая к себе излишнего внимания.

– Тея! – позвал он.

Измученная бессонными часами и тяжелыми, нескончаемыми симул-тренировками, Пантея задремала в кресле, но, услышав голос Дункана, подскочила, широко раскрыв глаза.

– Что?

– Мы спустимся по лестнице во время уборки! Камеры зальет водой, да ганкам и в голову не придет смотреть на экраны – кто станет ожидать пешеходов в такое время?

– Да нас же зальет!

– Обойдемся без душа.

– Мы не доберемся до основания башни за две минуты.

– Побежим как ошпаренные. Вниз – не вверх.

– Все равно не успеем.

– Ну так смажем задницы и скатимся по перилам. Слава Богу, на концах перил нет столбиков. Слетим без остановки, до самого низа.

Сник так расхохоталась, что упала с кресла. Дункана это немного разозлило, а может, просто ошарашило, но в то же время он радовался, что ей весело. По крайней мере, с ее лица исчезло отчаяние.

– Ты с ума сошел! – выдавила Сник, вытирая слезы. Она все еще сидела на полу, прислонившись к креслу, хотя приступ смеха уже прошел. – Двадцать этажей по перилам! Сколько это получится по вертикали – триста футов? Четыреста? А если учесть наклон перил – все пятьсот?

– У нас будет четыре минуты. Четыре – пока вода на линзах камер не высохнет. В первые две минуты вода снизит трение – нет, дольше, ведь перилам тоже надо высохнуть. Три минуты. И жир на штанах для смазки. Пока перила мокрые, смазка не будет сходить. Мы доберемся до низа за четыре минуты. Может, и быстрее.

– А если мы сорвемся? Руки тоже придется смазать, а струи воды бьют очень сильно. Если упадем… – Ее передернуло.

– Черт! Я сделаю это – с тобой или без тебя!

Пантея поднялась на ноги, глядя на Дункана с легкой улыбкой – или усмешкой?

– Отсутствием фантазии или изобретательности ты точно не страдаешь. Но это чудовищно опасно.

– По-твоему, сейчас нам безопаснее?

– Я пойду с тобой, – мотнула головой Сник.

– Отлично! – От избытка чувств Дункан схватил ее, крепко прижал к себе, потом резко отпустил. – Извини. Я не хотел тебя лапать. Просто очень обрадовался.

– Боже мой! Если я тебя не люблю, – ответила она, – это не значит, что ты мне отвратителен – наоборот, ты мне нравишься. Это было приятно.

Дункан поспешно отвернулся. Он не хотел, чтобы Сник заметила, какую эрекцию вызвал у него этот краткий миг близости. Подойдя к стенному экрану, Дункан вслух приказал вывести карту района и принялся ее изучать. Ближайшая лестница находилась в трехстах футах по коридору налево от его квартиры.

Потом экран переключился на стоящего под дверью человека. Тот протянул руку, и зазвонил звонок.

Дункан вздрогнул. Кожетрясение.

– Каребара! Какого черта он делает здесь и сейчас? Что он тут вообще делает?!

Первую мысль – что Каребара ганк – Дункан немедленно отбросил. Будь это так, с ним пришли бы еще двое, а в виду дверного монитора припарковалась бы патрульная машина. Органики всегда стремились запугать арестуемого, прежде чем вступать с ним в контакт.

Видно было, что сегодняшний день не прошел для Каребары бесследно. Антенны на его шляпе кто-то завязал таким тугим узлом, что профессор так и не смог их развязать. Иссиня-черный фонарь под глазом блестел заживляющей мазью. Тем не менее выглядел профессор все таким же внимательным и то и дело настороженно оглядывался.

Дункан приказал экрану впустить профессора, а сам пошел встретить гостя. В дверях они едва не столкнулись. Шляпа с профессора слетела, обнажив короткие темно-русые волосы, на вид такие же жесткие, как надкрылья жука.

– Вы, конечно, удивляетесь, что я тут делаю? – начал он, входя в комнату, но внезапно остановился, раскрыв рот, ткнул шляпой в Сник и почти взвизгнул: – Что она тут делает?

– Я пытался найти вас первой, – объяснил он взяв себя в руки, – но вас дома не оказалось.

– Двух птичек одним камнем, – усмехнулась Сник.

– А что здесь делаете вы? – осведомился Дункан.

– Ваш приятель Вард арестован и окаменей!

– Кабтаб, – пробормотал Дункан себе под нос, а Каре-баре ответил: – Да, мы знаем.

– Тогда мне не надо объяснять вам последствия и возможности. – Профессор огляделся. – Можно присесть? Сегодня был тяжелый день, и он еще не закончился. – Взгляд Каребары остановился на стенном экране. – Сорок пять минут до полуночи. У нас еще много дел.

Произношение его показалось Дункану странным – словно со времени их последней встречи профессору поставили мост.

Дункан указал на кресло. Каребара присел, но тут же вскочил снова.

– Расслабляться нет времени. Наоборот, крайне важно и необходимо – вопрос жизни и смерти, – чтобы мы немедленно ушли. Я все объясню по дороге.

Дункан не сдвинулся с места.

– Никуда мы не пойдем, – сказал он, – пока не услышим объяснений. Для начала, вы из БПТ?

Зеленые глазищи Каребары стали еще больше.

– Конечно, а откуда еще? Хотя я восхищен вашей осторожностью; наилучшая политика – ничего не принимать за данность. Только… с сегодняшнего дня мы уже не БПТ. Мы Нимфа.

– Нюмва?

Физиономия профессора сморщилась от раздражения.

– Да нет же. Это мой грузинский акцент. – Он произнес по буквам: – «Н-и-м-ф-а».

– Нимфа. Личиночная форма насекомых.

– Именно.

У Дункана не было времени спрашивать, как расшифровывается очередная аббревиатура; впрочем, его это и не слишком интересовало.

– Не переодевайтесь, – приказал Каребара. – Только вещмешки возьмите. И, конечно, удостоверения.

– Нет, – твердо ответил Дункан. – Мы и шагу не сделаем, пока не получим хоть какого-то представления о том, что нас ждет.

Каребара вновь глянул на экран цифровых часов.

– Все, что я могу вам сказать, – это то, что Вард арестован и вряд ли удастся исправить это положение. А потому вам следует скрыться. Я отведу вас в безопасное место. Больше я ничего сказать не могу – это все, что мне известно. Пойдемте же!

– Вы знаете больше, – возразил Дункан. – Например, очевидно, что вы занимаете довольно высокое положение в БПТ… то есть в «Нимфе». Вас приставили следить за нами еще в поезде на Лос-Анджелес? Вроде пастуха?

– Об этом я расскажу по дороге. Если мы задержимся здесь, то можем не успеть добраться… туда, куда я вас поведу. – Словно спохватившись, профессор потянулся к сумке. – Ах да. По одной на каждого. Моя уже на месте.