Текст книги "Лик (СИ)"

Автор книги: Фелисити Шилдс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Мне бы позвонить ему, но… с помощью чего?

– Эй, мистер!

Но «мистеров» не было. Был только розовый закат, ещё одна стайка птиц и пустая улица. Снег перестал идти, небо избавилось от груды облаков. В соседних окнах отражался малиновый цвет солнца. Ну и как Вестер мог застрять где-то в центре города?

Выдохнув, я даже прошёлся туда-сюда, отлипнув от одного положения на асфальте. Ради интереса приблизился к входной двери и подёргал ручку. Надежда умирает последней, ведь так? В моём случае она тоже восстала из пепла – дверь скрипнула и открылась. На меня повеяло ароматом домашнего супа, но в коридоре поселилась темнота и тишина. Пусто. Если кто-то не научился закрывать дверь, моя ли это была проблема? Я был другом Вестера, но не вором и мне нужен был только мой телефон. Только где-то на кухне. Как раз там, где витал аромат специй и горел мягкий жёлтый свет, но не сегодня, ведь в этот раз комната погрузилась в молчание. Опустение. Вряд ли кто-то был против звука моих шагов. Ящики в моих руках скрипели, хрипели, издавали звуки старости, и мне не хотелось, чтобы они рассыпались в порошок, но в любом случае я не мог найти телефон. Если память мне не изменяла, я оставлял его прямо на столе, но нигде, абсолютно нигде не было признаков его присутствия.

Я перерыл, кажется, все ящики. Успел налюбоваться на десятки видов самых различных специй, посчитал всю посуду, хранившуюся в доме Цукерманов, столкнулся с пятёркой абсолютно пустых ящиков. И нигде не было телефона. Я прошёлся по коридору, для убедительности просмотрел каждый угол. Вернувшись на кухню, принялся искать дальше. В одном из ящиков блеснул металл, и я затаил дыхание. Рука сама потянулась вперёд, чтобы провести по гладкой поверхности рукоятки. Мне не привиделось?..

Слева от меня, как раз со стороны двери, скрипнула половица под чьим-то весом. Я перевёл взгляд. Вестер выглядел потрёпанным, но дело было даже не в этом. За него всё говорило его лицо, как будто вмиг осунувшееся.

– А я тебе как раз телефон принёс, – в его руке озорно сверкнул и потух экран блокировки, с которого я улыбался в футбольной форме. Старая фотка, которая каждый раз напоминала мне о выпускном классе. Вестер не спеша приблизился, не переставая смотреть на меня. Я тоже глядел на его лицо. Убрав руку от пистолета, я, тем не менее, не спешил захлопнуть ящик. Мне требовались объяснения.

– Спасибо, – выдавил я, будто это в моём доме нашли оружие. Я молчал. Вестер молчал. Прокашлявшись, я продолжил. – Ничего не хочешь мне сказать?

Цукерман отчётливо понимал, о чём шла речь, даже если не смотрел вниз – на пистолет, на котором теперь были мои отпечатки. Зайдя на кухню, я включил свет, и теперь над нашими головами мигала лампочка. Даже она ощущала электричество, которое исходило не от неё. Вестер тоже откашлялся и, вздохнув, повернулся ко мне боком. Он запрокинул голову и прикрыл глаза. Я видел, как поджались его губы. Примерно через минуту я всё-таки дождался его слов:

– Это не то, о чём ты подумал, Флем. Я не собираюсь убивать ни тебя, ни семью, ни школу. Это просто оружие, но… оно таковым не станет, пока ты его не используешь, – продолжал он и уже повернулся обратно, протягивая ладонь в сторону пистолета. Я в ту же секунду захлопнул ящик с характерным треском. Не удивился бы, если ещё одно такое действие заставило весь кухонный гарнитур рассыпаться на куски.

– Да? Чёрт, Вестер, – я схватился за голову. Мне не хотелось паниковать, но я ни хрена не понимал Цукермана. Он переслушал философов, раз решил затирать мне такое? – А что, по-твоему, я нашёл? Игрушку для детей? Зачем тебе пушка в доме?

Вестер сдавленно рассмеялся и откинул со лба чёлку. Может, и делал он это, как герой фильма, но на деле выглядело как жест испуганного животного.

– Да он же просто так лежит. Никого не беспокоит.

– М? – мои брови моментально взлетели вверх. Я тоже рассмеялся. Смешная ситуация получалась. Или даже комичная.

Но этот смешок как будто выбил Вестера из колеи, и он выдохнул, вновь закрывая глаза. Всё это время я смотрел на него, скрестив руки, и гадал, что же Цукерман будет способен сказать в следующее мгновение.

– На самом деле нам нужны деньги.

Ага…На самом деле я слушал со стопроцентным вниманием, не пропуская ни единого жеста и слова Вестера. Если уж это было чистосердечное признание, я должен был вести себя как инспектор и подмечать каждую деталь. А Вестеру стоило бы объясниться. Если бы пистолет нашла полиция, у неё появилось бы куда больше вопросов. Иной раз проще найти преступника рядом, а не заморачиваться поисками. И потом никто не докажет, что правда, а что – вымысел.

– Флем, нам чертовски нужны деньги. А я могу продать его и заработать, – он указал подбородком в сторону того ящика, где покоилось оружие. – Не зря же я его тогда украл из магазина.

– Ты… что?

– А ты мне ещё на глаза попался, и я притворился, что ничего не понял. Стой! Это долгая история. Хочешь суп?

Горькая статистика

Наступил декабрь. Как обычно, многое менялось, кроме одного – Саванны ещё не было рядом с нами. С каждым днём мысли о ней становились всё менее и менее заметными. Она словно отступала из наших жизней на один, два, три шага. Школу хотели закрыть, но так и не закрыли. Ни один пропавший найден не был, и в таком случае было проще закрыть, наверное, весь город. Я, честно, не понимал, куда вообще смотрела полиция. В кино преступления порой раскрывали за день-два, а в нашем случае, скорее, можно было найти копа, заснувшего на рабочем месте, чем говорившего: «Вот она, Саванна Цукерман. Мы нашли её!»

Такими темпами наш городок норовил попасть в заголовки лондонских газет, а может, и в новости мировых масштабов. Хотя для кого-то пропажа одного человека звучала как обычная история. Сколько таких людей пропадает ежегодно… ежедневно? Горькая статистика. Может, поэтому многие в школе принялись открывать клубы по поддержке друг друга, по общению друг с другом. Но чего не хватало Саванне?

В нашей компании никто на этот вопрос точно ответить не мог. Даже подруги Саванны. Даже Рейн, которая коротала свои дни в больнице. Если бы она спустя два дня не упала в обморок ещё раз, как рассказывала Клео, и не отправилась бы вместе с ней к врачу, ещё неизвестно, чем бы это кончилось. Диагноз: сахарный диабет. Как я говорил, врачом я не был. Посмотрев на Рейн, человек не знающий точно подумал бы, что Стивенс распространяла первоапрельские шутки. Худая, с торчавшими лопатками и плечами, как она могла болеть диабетом? Но не углубляясь во врачебные тонкости, можно было понять, что всё не являлось аким уж однозначным.

Когда Клео сказала нам с Вестером, мы оба не поверили. И я сразу подумал о плохом. Что это значило?

– Но это наследственное. У Рейн все по женской линии болеют. И она знала о том, что у неё был такой же высокий риск. С ней всё будет хорошо, ребята, – уверила нас Клео, серьёзно оглядев нас с Вестером. Не знаю, как я, но Цукерман побелел ещё похуже, чем Рейн в тот день, когда я нашел пистолет в его ящике и стал невольным хранителем его секрета.

Но была тут и ещё одна проблема: мы все должны были скрывать, что отец Рейн пропал. Она была несовершеннолетней, и, пусть на работе её отца и хватились, она слезно молила всех знакомых говорить, что он никуда не исчезал. В противном случае могли всполошиться органы опеки. Ещё один секрет в нашей огромной копилке секретов, которая могла треснуть в одночасье. Но, как ни странно, в этом были свои плюсы. Когда мы с ребятами отправились навестить Рейн, она даже перебросилась со мной парой фраз и чуть улыбнулась.

Так, день за днём, мы ходили навещать её. Сегодня как раз была моя очередь. Пусть и от ароматов в больнице меня воротило, а при взгляде на людей с капельницами холодела спина, я должен был справляться с этими дурацкими страхами. Зачем? Затем, что Рейн, как ни спорь, была частью нашей компании. Это понимали и заботливые медсестры, которые встречали меня, Вестера и Клео добродушной улыбкой.

– Вы к мисс Стивенс? – поприветствовала меня Агата – широкоплечая медсестра с очень густыми бровями.

– Да, здравствуйте.

– Проходите, – она привычно довела меня до палаты и распахнула дверь. Но тут же и застыла.

– Что случилось? – стоя за Агатой, которая была ещё и ростом с меня, я не мог разглядеть, что же творилось в палате. Кровать Рейн находилась в самом ближнем углу.

– Странно, но её здесь нет. Может, она ушла в процедурный? – медсестра развернулась ко мне и, коротко улыбнувшись, прошла мимо. – Подождите здесь, мистер Рид.

Я согласно кивнул и проводил глазами Агату, которая заспешила вперёд по коридору. Она крикнула своим коллегам:

– Джинджер, Линдси, вы не видели Рейн Стивенс?

– Нет.

– Сегодня с утра её палата пустовала.

Мои брови непонимающе опустились к глазам. Я терпеливо ожидал возвращения Агаты, пока та завернула за угол и, вероятно, продолжала свои расспросы и у другой части персонала, ответственного за пациентов.

Через семь минут, я сверил с часами, она вернулась изрядно запыхавшейся и воскликнула:

– Никто её не видел. Я даже и не знаю, что и думать. Зайдите позже, когда мы, – она поправила выбившийся из тугой причёски локон, – разберёмся с этой ситуацией.

И вдобавок она улыбнулась, дрогнув при этом одним уголком губы. Весело.

– Хорошо, – кивнул я, делая вид, что ничуть не удивлялся ситуации. А Агата всё улыбалась и улыбалась, как кукла. – До свидания.

Она проводила меня до самого выхода, как если бы у неё не было другой работы. Я не был премьер-министром, и мне не к чему было наказывать виновных в случившемся, но, видно, Агата считала, что, проводив меня, заставит меня почувствовать себя спокойнее.

И нет, поводов для переживаний не было. Совсем. Ноги сами несли меня вперёд. В этом мире существовало только одно место, где могли сойтись все пути. И раз ни Клео, ни Вестер ещё не звонили мне, оставалась и вправду только одна точка. Маленькая комната и один-единственный человек в ней.

Я не стучался, а по привычке толкнул дверь. Уже второй раз за всё это время она легко поддалась, при этом, почти не издав ни звука. И поначалу я подумал, что Рейн просто забыла запереть её, когда уходила из дома. Но нет. Сначала я посчитал, что ошибся. На мольберте был изображён человек. Но при более детальном рассмотрении в глаза бросался нимб. Портрет. Нет, икона. Рейн сидела спиной к выходу, держа на весу тонкую кисть. Картине не хватало последних мазков. Я видел это. Рейн застыла, ничто в её теле не двигалось. Только густые смоляные волосы обдало легкой волной ветра от раскрывшейся двери.

– Я не думал, что ты веришь в бога. Или исповедуешь какую бы то ни было религию. Никогда не видел тебя в церкви.

Одна на весь город, она была ещё и местом, где встречались люди со всех уголков города.

– А я и не верю. Я атеистка.

Даже услышав меня, Рейн не разворачивалась. Она только опустила кисть в баночку с водой на стоявшем рядом с ней столике.

– Но тогда зачем ты это пишешь?

– Святого? – медленно проговорила она и слегка повернула голову – достаточно для того, чтобы был виден её чуть вздёрнутый профиль, но недостаточно, чтобы увидеть друг друга. Закрыв за собой дверь, я продвинулся вглубь комнаты и неслышно опустился на стул неподалёку.

– Хм, – Рейн показалось это смешным, и она издала короткий смешок. Непривычно разговорчивая, непривычно не-апельсиновая. Сегодня в комнате пахло шоколадом. Горьким.

– Флеминг, даже у атеиста есть бог, есть вера во что-то… святое. Правильное. Если ты не веришь в богов, ты ведь всё ещё можешь во что-то верить. Как насчёт любви?

– Любви? – я криво улыбнулся.

– Да, Флеминг, – на этот раз Рейн положила бледные и тонкие ладони на колени, до которых не доходила ткань её тёмно-бордовой юбки, но были чёрные колготки. – А что? Ты и в любовь не веришь?

Я повёл бровями, ухмыльнувшись. Я задумался, но не об ответе, а обо всём, что сейчас происходило.

Вся ситуация была причудливой. И с чего мне сейчас надо было с ней сейчас откровенничать? Неясно, по какой причине я сказал:

– Но я верю в бога.

Рейн растянула губы в улыбке и чуть сощурилась, устремив на меня свой взгляд. И она так и смотрела, молчала, улыбалась, как будто познала великую истину и теперь насмехалась над таким незнающим человеком, как я. Но шли минуты тишины, и улыбка понемногу спадала с её лица, уступая месту прежнему равнодушию. Короткий просвет между двумя длинными тёмными тоннелями кончился. Вновь наступала тьма.

– Так пусть он поможет найти моего отца, – произнесла Рейн еле различимо. Проще было, наверное, прочесть по губам. Стивенс непривычно потупилась и уже думала обернуться к мольберту, отворачиваясь от меня, но я подоспел раньше. Метнулся в её сторону и застыл только напротив неё, присев на согнутых коленях, чтобы смотреть на Рейн снизу вверх. Её волосы разметались по плечам как после бега, а губы были сжаты. Она смотрела на меня с решимостью и привычным холодком, горевшим в океанах.

– Я готов помолиться за твоего отца, – сказал я, возможно, даже тише, чем Рейн секундами ранее. Я сказал это, глядя ей прямо в глаза. Они поблескивали, и виноват был в этом не свет от лампочек уж точно. – Я буду верить, что это поможет.

И тут я позволил себе до безумия наивный и глупый жест – протянув свои руки к рукам Рейн, соединил их вместе и накрыл ладонями сверху и снизу. И улыбался, как умалишённый. Через день или два этот жест покажется мне не то, что бестолковым, но и напыщенным, неумелым… но тогда мне было некогда об этом поразмыслить. Я сделал это, как и всегда, – сделал, не подумав, а подавшись сиюминутной мысли. И всё же мне можно было выдать награду. Рейн просияла и, пусть и освободилась от моих рук, она усмехнулась. Вот только всё ещё не проронила и слова, а потому я начинал чувствовать себя даже как-то неловко.

– А, кстати, я тоже увлекаюсь, вернее, увлекался живописью!

Я не сказал, а чуть ли не выкрикнул эту фразу. Во мне проявлялось влияние Вестера с его извечной эмоциональностью и привычкой оглушать людей по соседству своими восклицательными и не менее звучными вопросительными фразами. Оттолкнувшись от моего прежнего положения, я подобрался к стене и, выпрямившись, оперся о стену. Можно было теперь не задирать свою голову, а поступать наоборот, что являлось более привычным делом.

– Увлекался? – Рейн тоже оживилась и рассмеялась. Я плохо помнил, умела ли вообще Стивенс смеяться, но она, по правде, это делала. Вернувшись целиком и полностью к мольберту, она взяла в руки кисть, сделала мазок красной краской и только после этого договорила. – А давай поспорим?

– Поспорим? На что и зачем?

– О боже… – Рейн закатила глаза. – Саванна рассказывала, что ты любишь задавать вопросы, но не настолько же.

Видно, прежнее состояние Стивенс не заставляло себя долго ждать, и она в действительно говорила всё тем же чуть медлительным тоном, словно читала книгу на конкурсе чтецов, позабыв разве что о достаточном выражении, но:

– Это просто спор, чтобы узнать, кто из нас лучше с этим справится. Я вот сразу говорю, что я тебя обойду.

– Ты так думаешь? – ухмыльнувшись, переспросил я.

– Без сомнений, – она тут же развернулась ко мне, и глаза её горели. Она откинула волосы назад, вскочила с места и приблизилась ко мне, предлагая мне руку для рукопожатия.

– Хочешь поспорить на то, что я не смогу нарисовать лик святого? – я недоверчиво вгляделся в её лицо. Скажу честно – застывшее на нём выражение не предвещало ничего хорошего. Оно так и говорило: «Да, я придумала гениальную идею, ты только послушай». Возможно, Рейн с утра успела чего-то выпить, но я этого не спросил.

– Не совсем. Спорим, что я нарисую твой портрет лучше, чем ты мой?

И всё?

И не задавая больше лишних вопросов вроде «Что за необдуманные предложения?», я пожал холодную руку Стивенс.

– Идёт.

– Отлично. И имей в виду: я всё ещё терпеть тебя не могу.

– Я знаю.

– И ты знаешь, что…

– Да, я как раз уже уходил.

Рейн улыбнулась мне на прощание ещё раз. Пару секунд я видел, как её кошачьи глаза какое-то время выражали подобие спокойствия, а не слепой ненависти, а потом я удалился из комнаты и дома.

И мой визит к Стивенс в этот раз был рекордом. Судя по часам, я продержался семь минут. Мой прежний рекорд был две минуты и около тридцати секунд. Я справился.

***

Я возвращался домой, никуда не сворачивая. Декабрь расходился не на шутку, и речь была не о снеге, который так и не подарил жителям городка своё великое присутствие, а о мыслях людей. Поглядишь направо – увидишь гирлянду, а устремишь свой взор вперёд и столкнешься с Сантой-Клаусом, который уже бежал по тротуару, невзирая на то, что двадцать пятое было даже не через неделю. Вообще-то, декабрь только-только вступил в свои права, но люди уже представляли себя рядом с елью в окружении подарков и семьи. Хотелось бы и мне подобного, но я ощущал себя старцем. И дело было даже не в том, что ребёнком я, естественно, уже давно не был. Моя любовь к Рождеству растворилась, когда мне исполнилось одиннадцать, и я увидел, как отец складывает подарки под ёлку. Я потом весь день ждал от него признания, но сам он не спешил раскрываться. Тогда мне пришлось самому добиваться правды. Только при такой тактике отец счёл нужным сознаться. А так, быть может, я бы и до сорока лет продолжал ждать первого шага от родителей.

Нет, дело было ещё и в том, что я каким-то образом не мог уследить за календарём. Казалось, я просыпался только в начале каждого месяца, сидя на кухне и вдруг осознавая, что прошло уже целых три, четыре, пять недель. И где я был? Всё там же – на дне.

Я попытался посмотреть на бежавшего Санту с улыбкой просто так, из каких-то своих принципов, чтобы, может, это разбудило во мне хорошее настроение. Но Санта не понял, ничего не сказал и продолжил нестись мимо. Бедняга, он задыхался, но всё так же упорно несся вперёд. Всем бы такой целеустремлённости. И куда он так торопился?

Я выдохнул, наблюдая за тем, как из моего рта вырвался пар. В детстве было особенно забавно так же дуть на витрины, а потом рисовать, стремясь успеть, пока стекло ещё запотевшее, какие-то фигуры, людей, зверей. В этот раз у меня не было мыслей о начале карьеры художника на витринах, но я посмотрел в сторону.

– Вестер?!

Он не услышал меня через стекло, но увидел – точно. Весёлый такой, рождественский, с колпаком эльфа, стоял прямо за витриной магазинчика.

Я потянул на себя стеклянную дверь, при движении которой звякнул колокольчик, но привлекать внимание продавца даже и не понадобилось. Он и так не отрывался от меня и, кажется, едва сдерживал хохот. А смеяться больше всего хотелось мне. Достаточно было взглянуть на этого эльфа.

– У тебя и уши в общей стилистике? – спросил я, подходя ближе и, даже прищурившись, рассмотрел друга с головы до середины туловища – насколько мне позволяла стойка.

– Сам посмотри, – он повернулся ко мне боком и рассмеялся, не сдержавшись. Я ещё раз удостоверился в том, что зрение меня не обманывало.

– Чувак, а ты времени зря не теряешь, – признался я. Но в голове не укладывалось лишь то, как Вестер очутился продавцом в магазине сладостей и когда успевал ходить сюда, что из компании мы этого не замечали? Или, как обычно, я один был не в курсе событий.

Как будто услышав все мои мысли, Вестер заговорил:

– Да, я тут продаю иногда. Магазинчик моих родителей. Но я ж прилежный ученик, смотри!

Выдавив из себя смешок, Вестер наклонился за витрину и, с шумом пораскидав не одну коробку или же что-то пластиковое, выудил на свет то, что искал. Поднявшись, он бросил на стойку тетради.

– Даже домашку делаю, а. Что скажешь? – он облокотился и расплылся в улыбке, поиграв бровями. Не зная Вестера, я бы мог подумать, что он пытался произвести впечатление на только что зашедшего посетителя, но я был я, и Вестера я уже успел изучить.

– Вау! – подыграл я, изумившись, как фанатка, встретившая своего кумира. – Цукерман, да ты герой!

Но ведь и впрямь стоило согласиться с тем, что Вестер умел распоряжаться временем, умел скрывать определённое, и теперь послеучебный вечер проводил не просто так. Для меня это всё-таки было не то, что несвойственно, но, наверное, непривычно и как-то далеко.

– Копим на поездку и просвещаемся, – всё говорил и говорил Вестер, вскидывая вверх руки и потрясая ими в воздухе. Смотри, смотри, это моя лавка! И хоть магазинчик и не был огромным, но дети явно заходили сюда, как в рай на земле. Каждый уголок помещения был пропитан ароматами булочек с корицей, пирогов с яблоками, пирожных с кремом, какао. Витрина пестрела от разнообразия леденцов, тортов, конфет. И только взрослый, зайдя в магазин, сморщив нос, заметил бы, что на одной стене отошли обои, а ещё они не стыковались вон в том углу, а уж посуду для пирожных можно было и покрасивее выбрать. Совсем продавцы от рук отбились, раз не замечают, что тарелки выглядят очень дёшево. Но такими они ведь наверняка и были. Но точно знали это только Цукерманы.

– Угу, – буркнул я, не зная, что ещё добавить. До тех самых пор, пока голову, как это иногда бывает, не пробила случайная мысль. Немного запоздалая, сказанная уже после основной нити разговора, но имевшая в себе силы ещё оказать влияние. – Может, нашей компании и впрямь не хватает поездки? Каникулы скоро. Точнее, нет – «зима близко», – добавил я с напускной серьёзностью. Но актёр из меня был никудышный.