Текст книги "История Византийской Империи. Том 3"

Автор книги: Федор Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Деятельность Кирилла и Мефодия в истории Византии должна быть оцениваема во всей ее важности как по отношению к всемирной истории, так, в частности, к славянству. Так, следует рельефно выдвинуть то обстоятельство, что появление на историческом поприще Кирилла и Мефодия, с одной стороны, есть неизбежный факт в истории Византии, перед которой произведенный Карлом Великим громадный переворот, сопровождавшийся принятием им короны римских императоров, поставил альтернативу или отплатить Западу им же употребленным оружием в сфере церковно-политической, или совершенно отступить перед Западной империей, оставив ей свободное поле деятельности в Европе. В сфере славянской движение немцев на Восток и распространение латинского церковного влияния между славянами выдвинуло на очередь ряд вопросов или, лучше, настоятельных потребностей, которые могли быть удовлетворены под необходимым условием приобщения славян либо к западно-латинской, либо к византийской культуре. Оставаясь довольно продолжительный период в племенном быту и не встречая со стороны Византии уступок в политической сфере, славяне пришли к мысли о попытках государственного объединения там, где давление византийской государственности наименее было чувствительно. Кто прежде всего обратил внимание на это явление, это пока для нас безразлично, но вообще византийские государственные люди никогда не чуждались всяческих мер поставить себя в связь со славянами, находившимися даже далеко за чертой непосредственных границ империи. С давних пор находясь в сношениях со славянами и имея многочисленные славянские поселения в своих пределах, империя могла воспользоваться своим опытом в сношениях со славянами как материалом для осуществления широких политических замыслов по отношению к северо-западным славянским племенам. Выступая при патриархе Фотии с определенной задачей расширения своего влияния в Европе, Византия сама открывала мировой период своей истории: заявляя притязание на церковную власть между северо-западными славянами, она наносила Западной империи чувствительный удар, который фактически тем более имел значение, что был приготовлен на почве просвещения христианством новых народов и, таким образом, по существу мог равняться с подвигом св. Бонифация.

Значение кирилло-мефодиевского вопроса не может быть понято во всей его совокупности, если мы ограничим свой кругозор непосредственными результатами появления славянской письменности и славянской литературы, как бы ни были новы для того времени эти факты и как бы ни важны были заключавшиеся в них элементы для дальнейшего движения. Славянам нельзя было бы отстоять своего права занимать место среди европейских народов и пользоваться благами христианской культуры, если бы в IX в. они не нашли себе могущественных руководителей, для которых славянская идея оказалась одной из необходимых пружин для подготовки борьбы с Западной империей и латинской Церковью. И не только в конце IX и в X в. кирилло-мефодиевский вопрос становится яблоком раздора между империями, а равно между Западной и Восточной Церковью, но и во все последующие времена, вследствие чего, по нашему мнению, отношение нашего образованного общества к вопросам, связанным с деятельностью Кирилла и Мефодия, должно служить показателем нашей научной и политической зрелости. Что это вопрос никогда не стареющий и постоянно обладающий интересом современности, доказательством служит хотя бы предлагаемая здесь небольшая выдержка из современного французского журнала (5).

Маленькое моравское селение, носящее ныне имя Велеграда и имеющее не больше 600 обитателей, в IX в. было столицей Моравского государства. Здесь, по древнему преданию, умер св. Мефодий, и здесь в течение всего средневековья и до наших дней память его была предметом благочестивого почитания всех славян. Народная благоговейная память не разделяет в своем почитании свв. братьев, и, хотя св. Кирилл умер в Риме, имя его также почитается в Велеграде, как и его брата. Уже несколько лет католические славяне Австрии, верные хранители веры, воспринятой ими от двух византийских апостолов, принимают деятельные заботы о том, чтобы привести к центру церковного объединения их менее счастливых братьев России и иных стран, которых честолюбие Фотия и Кирулария совратило в схизму. В 1905 г. группа богословов, столько же известных своей ученостью, сколько и ревностью по вере, основала журнал «Slavorum litterae theologicae», имеющий задачей давать отчет о деятельности славян в области богословских наук и выяснять известные различия в области догматической, литургической и канонической, которыми дух схизмы образовал стену разделения между двумя Церквами. Чтобы достигнуть этой цели более практическим и действительным способом, те же самые богословы возымели идею периодически устраивать съезды, и Велеград естественно был избран местом этих мирных рассуждений, из которых должна быть удалена всякая идея политики и которые одушевляла б только чистая ревность о церковном единстве. Первый съезд состоялся в июле 1907 г., на нем было 76 богословов, все католического исповедания и почти все славянского происхождения.

Возвращаясь к моравской миссии святых братьев, мы прежде всего встречаем в изложении сопровождавших ее обстоятельств такую путаницу и подбор неясностей, которые в высшей степени характерны для оценки паннонских житий. Кирилл и Мефодий провели в Моравии без малого три с половиной года [12]  [12]«И тако четыредесять месяц створи в Мораве».


[Закрыть], здесь было положено основание важному по последствиям кирилло-мефодиевскому вопросу, т. е. введению славянского богослужения и началу славянской письменности, и между тем в паннонском житии этим сторонам дела посвящено слишком недостаточно внимания, как будто автору было желательно выбросить несколько фраз и риторических оборотов не с целью раскрытия действительного положения дела, угрожавшего постоянной опасностью для проповедников, а, наоборот, с намерением умолчать о том, что в действительности ожидало их в Моравии. Так, выдвинув на первое место дело грамотности (собрав учеников…) и перевод богослужебных книг на славянский язык, составитель прямо переходит к характеристике положения, какое создалось для свв. братьев в Моравии. «Бог радовался о сем, а диавол посрамился. Злый завистник диавол, не терпя сего добра, вшед в своя сосуды, начал многих возбуждать против греческих проповедников, были же это латинские и немецкие архиереи и священники и их приверженцы». Итак, сущность дела состояла в том, что Моравия не была уже языческой страной и что в ней была уже до известной степени церковная организация, исходившая из Зальцбургской и Пассавской епархий. Мы лишены возможности судить, до какой степени доведена была церковная администрация, т. е. сколько в стране было церквей и священников, но именно эта сторона дела представлялась бы самой существенной для жизнеописателя свв. братьев, а между тем она осталась нимало не затронутой, а потому и самая миссия, т. е. проповедь христианства, не нашла себе выражения в жизнеописании. Наиболее забот сказалось в полемическом отношении, где выдвинут вопрос о трех языках: еврейском, греческом и латинском, на коих достойно воздавать славу Богу и где без необходимой, впрочем, ясности в первый раз указано на треязычную ересь [13]  [13]«Нарече я треязычникп, яко Пилату тако написавшу на титле Господни».


[Закрыть]. В этом же отделе жизнеописания находится известное место, приписывающее латинскому и немецкому духовенству невероятные верования, которые лишь служат к характеристике противулатинского настроения составителя паннонских житий. Будто бы, по учению латинян, под землей живут люди с большими головами и будто бы диаволу принадлежит творение земных гадов, наконец, будто убийство человека можно искупить тем, если в течение трех месяцев пить из деревянной чаши, не прикасаясь к стеклянной. Нет сомнения, что здесь идет речь о народных верованиях, пропитанных манихейскими или богомильскими воззрениями, и что эти верования не могли быть приписаны латинскому духовенству. Учение о дуализме в мироздании и о двух творческих началах весьма рано сделалось известным в Европе, таким образом, и в Моравии оно могло распространиться независимо от латинских миссионеров (6). Что касается делаемого жизнеописателем упрека латинскому духовенству, что оно не возбраняло приносить языческие жертвы, то в этом едва ли следует видеть злую волю латинских проповедников, так как среди народа, недавно обращенного к христианству, совершенно естественны были остатки языческих обычаев, о чем весьма выразительно говорится в жизни св. Вячеслава (в 924 г.) [14]  [14]Dum plurimi ad immolandum demoniis nefanda properarent sacrificial cibisque ex ipsis potibusque simul inquinarentur… [пока многие приносят демонам нечестивые жертвы и оскверняют себя, употребляя их в пищу и питье].


[Закрыть]. Вообще все время, проведенное свв. братьями в Моравии, остается весьма мало выясненным в наших источниках. Хотя св. Кирилл представляется ведущим упорную борьбу с противниками, «как Давид с иноплеменниками», но вся обстановка его деятельности в Моравии лишена исторической достоверности и прерывается неожиданным заявлением: «И иде святить учеников своих», т. е. пошел в Рим. Но как же отнеслись к его непосильной борьбе те лица, волю которых исполнял он своей проповедью в Моравии: царь Михаил, патриарх Фотий, наконец, местный князь Ростислав? Ужели вероятна та постановка дела, какую мы видим в паннонских житиях?! После значительной вставки о составленном против Кирилла Соборе в Венеции, где именно выставлена была треязычная ересь, о которой уже было упоминание выше, в паннонском житии выдвигается новая пружина путешествия свв. братьев: «узнав же Римский папа, послал за ним». Здесь имеется, однако, действительный факт. В 867 г. папа Николай I пригласил в Рим моравских проповедников. Путь их лежал через Паннонию, где они провели несколько времени у князя Коцела. Этот славянский князь также пожелал ввести у себе переведенные на славянский язык священные книги и дал свв. братьям 50 молодых людей для обучения их славянской грамоте. В будущей истории кирилло-мефодиевского вопроса это не осталось без последствий, и мы скоро увидим, что по смерти брата Мефодий снова возвратился к Коцелу. Кирилл и Мефодий прибыли в Рим уже в 868 г., когда папский трон занимал преемник Николая I, пригласившего их, папа Адриан II. Пребывание в Риме славянских проповедников и отношение к их просветительному делу Римской Церкви дают новое направление истории кирилло-мефодиевского вопроса и требуют некоторых детальных объяснений. Хотя в жизнеописании свв. братьев резко выдвигается – и притом при всяком удобном случае – ненависть и раздражение против них со стороны чужеземного духовенства, которое выставляется виновником треязычной ереси, но весьма мало дается понять о том главном вопросе, который мог возбуждать сомнения и подавать повод к разноречиям на почве церковной практики. Сущность нарождавшегося с проповедью свв. братьев вопроса не ограничивалась спорным положением дела о границах церковных владений Константинопольского патриархата, но шла гораздо дальше, затрагивая вопрос о церковном языке. Нужно думать, что латинское и фряжское духовенство вело споры и боролось против греческих проповедников главнейше из-за того, что ими введен был славянский язык в богослужение, что самая литургия переведена была на славянский язык. Это было новое явление, хотя не такое, которого бы нельзя было указать в церковной практике, например готское богослужение при И. Златоусте в Константинополе [15]  [15]В споре с латинским духовенством в Венеции Кирилл сослался на армян, готов, персов и сирийцев, употребляющих свой язык.


[Закрыть]. Во всяком случае к этому кардинальному вопросу должны были примыкать споры из-за границ церковной власти. Появление так называемой треязычной ереси объясняется именно той точкой зрения, что три языка, употребленные в надписи на кресте Иисуса, будто бы служат каноническим основанием для признания еврейского, греческого и латинского единственно угодными Богу языками для богослужения. Если смотреть на введенную славянскими проповедниками практику как на новшество, которое не имело для своего оправдания надлежащего церковного авторитета, то естественно думать, что та церковная власть, от которой направлена была моравская миссия, могла дать надлежащие разрешения и указания насчет славянского языка в богослужении. Но об участии патриархата в судьбе Кирилла и Мефодия мы лишены средств составить какое-либо определенное мнение, ибо в источниках нет на это указаний. Ко времени же, когда Кирилл и Мефодий оставили Моравию и пошли в Рим, в Константинополе произошел политический переворот, вследствие которого государственная власть перешла к новой династии в лице Василия I, а на патриарший престол вместо Фотия вступил снова Игнатий. Этими обстоятельствами до некоторой степени можно объяснить, почему свв. братья направились в Рим без предварительных сношений с Константинополем, хотя далеко не устраняются многообразные недоразумения, стоящие в связи с путешествием в Рим и с ближайшими его последствиями. Есть, кроме того, одно обстоятельство, придающее этому эпизоду в жизни славянских просветителей исключительное значение. Торжественная встреча, какой в Риме удостоились свв. братья, и ближайшие весьма благожелательные распоряжения папы Адриана по отношению к проповеди у славян и в особенности тех новшеств, о которых было говорено выше, находят себе объяснение, между прочим, в том, что св. Кирилл принес с собой мощи св. Климента, папы Римского, им самим обретенные в Крыму при исполнении миссии к казарам. К сожалению, в источниках не упоминается, были ли тогда мощи св. Климента взяты свв. братьями в моравскую миссию и сопровождала ли их эта святыня во все путешествие по Паннонии в Венецию. Не говоря о том, что это заключало бы в себе значительные неудобства, мы должны обратить внимание на то, что жизнеописатель упоминает об мощах и об источаемых ими чудесах только в Риме, совершенно забыв об них во все время моравской миссии. Таким образом, можно бы допустить предположение, что мощи св. Климента с 862 г. находились в Константинополе, откуда были взяты св. Кириллом в 868 г., когда он готовился к римскому путешествию.

В Риме славянских проповедников встретили с чрезвычайной торжественностью, которая не соответствовала скромному положению в церковной иерархии Кирилла и Мефодия, бывших простыми монахами, но должна быть объясняема исключительно приобретенным ими значением в Моравии и Паннонии. Конечно, для Римской Церкви и всего латинского духовенства весьма знаменательным фактом была святыня, с которою прибыли проповедники, именно, мощи св. Климента, но едва ли этого было достаточно, чтобы папа Адриан II так легко и свободно разрешил в пользу Кирилла и Мефодия ряд вопросов высочайшей канонической и административной важности. Известно, что именно этому папе принадлежит почин в утверждении авторитетом главы Западной Церкви новых начал, проникших в Моравию и Паннонию вместе с проповеднической деятельностью Кирилла и Мефодия, а отсюда распространившихся в Болгарию и в другие славянские страны. Здесь шла речь не только об отречении от епархиальных прав латинской Церкви на вновь присоединенные к христианству области, но главнейше разрешался в благоприятном для греческих проповедников смысле вопрос о так называемой треязычной ереси, которая доставляла свв. братьям так много хлопот и беспокойства и в Моравии, и в Венеции. Папа, признав церковный авторитет за переводом священных книг на славянский язык и освятив их возложением на алтарь в церкви св. Марии во Фатне, разрешил в благоприятном для славян смысле и вопрос об употреблении их национального языка в богослужении, не исключая литургии. По словам жизнеописания Кирилла, несколько раз в главных римских церквах литургия была совершена на славянском языке, причем поименно названы высшие церковные чины, принимавшие участие в торжествах: епископы Формоз, Гавдерик и Арсений и известный библиотекарь Анастасий.

Занимающий нас момент должен почитаться кульминационным в жизни славянских проповедников, и потому на нем следует несколько остановиться, чтобы выяснить его всемирно-историческое значение. Собственно два факта должны быть здесь поставлены и оценены: 1) славянский язык, нашедший в изобретенной св. Кириллом азбуке средство для выражения идей и чувствований целой ветви европейского человечества; 2) богослужение, и в частности совершение литургии, на национальном языке, в чем как в IX в., так и во все времена [16]  [16]* «Житие Кирилла»: «Да и вы причтетеся велицех языцех, иже славят Бога своим языком».


[Закрыть]усматривалось лучшее и единственное средство приобщения к христианской культуре.

По вопросу об изобретении славянского алфавита св. Кириллом в настоящее время некоторые сомнения возбуждает лишь тот вид алфавита, который следует приписывать времени св. Кирилла. Известно, что на одинаковую древность претендуют глаголица и кириллица. В последнее время преобладает мнение, поддерживаемое особенно академиком Ягичем, что глаголица древней 863 г., когда по паннонским житиям изобретена была славянская азбука (7). Кроме того, обращает на себя внимание то обстоятельство, что древнеславянский язык перевода Евангелия есть язык македонских славян, откуда естественное заключение, что первоначальный славянский алфавит не вызван моравским посольством и не предназначался для потребностей западного славянства, а имел в виду славян той местности, где родились и где первоначально действовали Кирилл и Мефодий, именно Солунь. Если, таким образом, моравская миссия не вызвала изобретения алфавита и перевода Евангелия и некоторых книг для богослужения, то следует принять, что избрание Кирилла и Мефодия для выполнения этой миссии обусловливалось именно тем, что они знали славянский язык и владели способом передавать другим знание этого языка посредством известных им буквенных знаков. При таком положении вопроса легко может быть объяснена и славянская литургия как могущественное средство действия, ставившее греческих миссионеров вне конкуренции с проповедниками из других стран. Приписывать ли политическую идею, стоявшую в связи с введением славянского богослужения как лучшего средства противодействия Западной Церкви, непосредственно славянским проповедникам, как думает Брикнер (8), или же видеть здесь директивы высшей церковной власти, которая организовала моравскую миссию и приготовила обращение Болгарии и России, как это видно из знаменитой энциклики Фотия, сущность дела от того не меняется. Ясно, что миссионерская деятельность Кирилла и Мефодия в Моравии наносила большой ущерб притязаниям Западной империи на распространение ее влияния в Юго-Восточной Европе, а равно латинской Церкви и что Римский епископ в целях противодействия Константинопольскому патриархату принужден был не только признать совершившийся факт, но и воспользоваться употребленным против него оружием – т. е. славянским языком – в богослужении против Восточной империи и патриархата. В таком свете рисуются нам ближайшие факты, стоящие в связи с моравской и паннонской миссией.

В дальнейшем центр тяжести всего вопроса переходит на одного Мефодия, так как Константин-Кирилл умер в Риме 14 февраля 869 г. и погребен в церкви св. Климента. Отношение папы к делу славянских проповедников нисколько, однако, не изменилось. Хотя к возвращению Мефодия в Моравию встречались препятствия, не зависевшие, впрочем, от Римского престола (9), тем не менее дальнейшему успеху начатого им дела дано было благожелательное и могущественное содействие тем, что Мефодию пожалован был высший церковный сан и он отправлен был в сане архиепископа Моравии и Паннонии в славянские земли.

Но прежде чем продолжать развитие кирилло-мефодиевского вопроса, нам необходимо остановиться на выяснении характера св. Кирилла. В 1892 г., как говорено выше, открыт был новый источник, относящийся к вопросу, именно, письмо Анастасия Библиотекаря к Гавдерику, епископу Велитры. Так как оба эти лица упоминаются в паннонских житиях как непосредственные свидетели и участники торжеств по случаю прибытия в Рим славянских проповедников, то ясно, что вновь открытый источник должен был получить большое значение как принадлежащий лицу, современному событиям, притом имеющему важное литературное имя и знавшему лично славянских первоучителей. И действительно, по мнению И. Фридриха, который первый познакомил с этим письмом ученый мир (10), оно вызывает необходимость полного пересмотра литературы о кирилло-мефодиевском вопросе. Хотя письмо не датировано, но оно по всем данным не может быть отнесено позднее, чем к 875 г. В нем заключаются весьма любопытные сообщения об обретении мощей св. Климента в Херсоне Константином Философом, заимствованные частию от самого Константина, частию от митрополита Смирнского Митрофана; в нем, кроме того, находятся такие важные указания, которыми должны проверяться данные, почерпаемые из других источников. Но для нас существенный интерес имеют отзывы Анастасия о самой личности Константина, которыми определяется исторический характер славянского просветителя и воззрение на него официального церковного мира к Риме. Так, говоря о собирании материалов для составляемой им истории перенесения мощей Климента (11), он упоминает, между прочим, о написанном на этот предмет сочинении Константина: «С греческого мне остается перевести на латинский только то, что недавно об обретении мощей его написал солунский философ Константин, муж апостольской жизни» [17]  [17]Ill a tantum occurunt adhuc romano transferenda sermoni, quae Constantinus Thessalonicensis philosophus, vir apostolicae vitae… paulo ante descripsit.


[Закрыть]. В этом, конечно, следует видеть непререкаемое свидетельство высокого уважения, каким пользовался в Риме св. Кирилл, что тем более заслуживает внимания, что он был несомненно приверженец и близкий друг патриарха Фотия. Тот же Анастасий в письме Карлу Лысому в 875 г. имел случай отозваться о Константине как о великом муже и учителе апостольской жизни (vir magnus et apostolicae vitae praeceptor).

С этой точки зрения следует смотреть на сохранившиеся в Риме и доныне художественные памятники, наиболее близкие ко времени жизни свв. братьев [18]  [18]Разумею знаменитую икону в Ватикане с изображением апостолов Петра и Павла, нижняя половина которой представляет Константина и Мефодия, а равно фрески в церкви св. Климента. Об этих памятниках будет речь ниже.


[Закрыть].

Возведение Мефодия в архиепископы происходило при следующей обстановке, которая может быть до некоторой степени выяснена посредством комбинации различных указаний. Собственно говоря, ближайший период жизни Мефодия по смерти Константина вызывает значительные недоразумения, едва ли разрешимые на основании сохранившихся источников. Жизнь Мефодия (12) выражает настроение писателя X в., приверженца Восточной Церкви и жителя Болгарии, притом у него обстоятельства, касающиеся привилегий, данных Мефодию, основаны на актах весьма сомнительной достоверности. Нельзя разрешить многих возникающих здесь затруднений и на основании латинских материалов. Отношение Римской Церкви к делу просвещения Моравии и Паннонии христианством достаточно определилось в обстоятельствах приема, устроенного в Риме свв. братьям. Прямым и последовательным делом папы было бы продолжать оказывать свое внимание и благорасположение к Константину и Мефодию и закрепить за Западной Церковью и империей добытые их миссионерской деятельностью успехи; в Риме прекрасно оценивали сложившиеся обстоятельства и понимали, что от умеренной политики и снисходительности зависит очень многое в дальнейшем развитии вопроса о политическом влиянии в придунайских странах. В 869–870 гг. представлялась полная возможность нанести Константинопольскому патриархату ответный удар за попытку распространить свое церковное влияние в областях, где достаточно утвердилось латинское и немецкое духовенство. Но очевидно, представлялось немало затруднений, чтобы выступить на путь прямого и бесповоротного разрыва с Константинополем. По смерти брата своего Мефодий остается в Риме без всякой видимой цели, выжидая распоряжений папы. Быть может, в Риме чувствовали себя связанными развязкой болгарского церковного вопроса, который складывался вопреки надеждам и ожиданиям папы: в 870 г. боярин Петр во главе блистательного посольства отправлен был в Константинополь и окончил переговоры о присоединении Болгарии к Восточной Церкви. Эти обстоятельства объясняют как замедление в ходе дела по отношению к Мефодию, так и противоречивые известия между латинскими и славянскими источниками, которые трудно привести к соглашению.

В конце концов папа дал такое решение церковному вопросу, поднятому миссией греческих проповедников между мораванами и паннонскими славянами, какого только мог желать Мефодий и которое вполне обеспечивало интересы славян. Он возвел Мефодия в сан архиепископа Моравии и Паннонии и поручил его пастырской попечительности славянские страны, на которые простиралась его просветительная деятельность. Нет сомнения, что учреждением славянской архиепископии, объединявшей значительную часть западных и южных славян единством веры, церковного языка и духовной власти, папа Адриан II давал славянам весьма важное преимущество, которое обеспечивало им национальное развитие и предохраняло от чужеземного, преимущественно немецкого, влияния. Этим распоряжением, кроме того, св. Мефодию предоставлялась полная возможность довести до конца начатое его братом дело перевода священных книг на славянский язык и церковной организации славянских земель.

На каких условиях и основаниях предприняты были эти важные постановления, об этом трудно судить, потому что существуют основания заподозрить подлинность относящегося сюда акта, включенного в жизнь Мефодия. Современных актов ни о возведении Мефодия в архиепископский сан, ни об его кафедральном городе не сохранилось. По всей вероятности, сейчас же по получении высшего церковного сана он удалился в княжество Коцела и первое время находился в столице его Мосбурге. Но на основании позднейших актов официального характера мы имеем достаточные данные выяснить условия образования славянской архиепископии и взвесить значение этого папского распоряжения для истории кирилло-мефодиевского вопроса.