Текст книги "История Византийской Империи. Том 3"

Автор книги: Федор Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 51 страниц) [доступный отрывок для чтения: 19 страниц]

Глава VII
ЦЕРКОВНЫЕ ДЕЛА. ВТОРОЕ ПАТРИАРШЕСТВО ФОТИЯ

Постепенное развитие кирилло-мефодиевского вопроса происходило в обстановке тогдашних отношений между патриархатом и Римским престолом, между Западной и Восточной империей. Поэтому нам предстоит здесь рассмотреть эти отношения со времени удаления с патриаршего престола Фотия и возведения Игнатия. Этот большой церковный переворот произошел 25 сентября 867 г. и был выражением новых политических взглядов царя Василия. Патриарх Фотий пользовался громадным значением среди духовенства и народа, имел большие связи и в высших слоях византийского общества, его удаление было довольно опасным шагом для правительства, но, как известно, царю Василию казалось необходимым пожертвовать Фотием, дабы восстановить отношения с Римским престолом, от которого он много ожидал для осуществления своих планов в Южной Италии и Сицилии. Бывшему патриарху назначен был для пребывания один из монастырей на Босфоре, в селении Стения (1), в заливе того же имени, где, однако, он подчинен был строгому надзору и лишен сношений с внешним миром. Но ему была предоставлена свобода переписываться с его почитателями и друзьями; в этой переписке он жалуется, между прочим, на тяжелые условия заключения. Из этой переписки можно также видеть, как высоко было его влияние в клире, которое нисколько не было поколеблено бывшим против него Собором и осуждением. На его стороне оставались кроме митрополита Григория Асвесты наиболее значительные представители малоазиатского духовенства: Захария Халкидонский, Евсхимон Кесарийский, Георгий Никомидийский, Амфилохий Кизикский, Захария антиохийской Писидии, Михаил Митиленский, Иоанн Ираклийский и др. – все это были иерархи, стоявшие во главе обширных епархий, которые составляли вторую, неофициальную Церковь в империи. Превосходное и в качестве литературного произведения, и как свидетельство настроения автора письмо Фотия к царю Василию весьма живыми красками рисует положение бывшего патриарха (2).

«Выслушай меня, всемилостивейший государь! Я не защищаюсь ныне ни старой дружбой, ни страшными клятвами и взаимными соглашениями, не ссылаюсь и на помазание и царское венчание, ни даже на то, что из наших рук ты приобщался страшных и чистых тайн, ни на узы, которыми связывает нас мое духовное усыновление твоего милого дитяти [55]   [55]Подразумевается восприятие от купели царевича Стефана.


[Закрыть]. Все это оставляю в стороне и ссылаюсь перед тобой только на то, на что имею право по человечеству. По варварским, а равно и эллинским законам присужденных к смерти лишают жизни, а если кому даруется жизнь, тех не доводят до смерти голодом и всяческими мучениями. Хотя я жив, но испытываю смертные страдания; меня держат в заключении, все у меня отняли: родственников, знакомых, прислугу – и лишили всяческих жизненных удобств. И божественному Павлу, когда он был вузах, не возбраняли принимать у слуги от знакомых и друзей, и последние его минуты были облегчены состраданием христоненавистных язычников. С давнего времени, не говорю уже об архиереях, но и преступники не подвергались никаким страданиям. Но что у меня отняли и книги – это новое, и странное, и как будто для меня изобретенное наказание. Для чего это? С какой целью отняли у нас книги? Если я виновен, то нужно дать мне больше книг и учителей, чтобы, читая их, я поучался и, обличаемый, старался исправиться; если же я невиновен, то за что подвергаюсь обиде. Никогда ни один православный не испытывал этого от неправославных. Славный своими подвигами Афанасий часто лишаем был кафедры, но никто не присуждал его к лишению книг.

Но зачем вспоминать древние времена? Еще помнят многие из нас нечестивого Льва, который по природе был, более похож на зверя, чем на человека, но и он, лишив трона великого Никифора и присудив его к изгнанию, не лишил его, однако, общения с книгами и не томил голодом, как томят меня… На нас обрушились, увы, всяческие и необыкновенные испытания; будучи выброшены из сообщества друзей и лишены круга монашествующих и поющих псалмы, мы преданы военной страже и окружены военными отрядами. Подумай об этом, государь, с самим собой и, если совесть тебе подскажет, что ты прав, приложи и новые нам мучения, может быть, таковые и найдутся еще; а если совесть этого не скажет, не жди, чтобы она осудила тебя тогда, когда и раскаяние бесполезно. Я обращаюсь к тебе, может быть, с необычной просьбой, но она соответствует необычным обстоятельствам. Останови зло одним из этих двух способов: или отняв у меня жизнь, или умерив испытываемые мной бедствия.

Приведи себе на память, что и ты человек, хотя и царствующий; вспомни, что одинаковое тело имеют и цари, и простые смертные и все одарены той же природой. Зачем злобой ко мне ты уничижаешь свое милосердие и свою благость порочишь наносимой мне обидой? с какой целью гневом и суровым ко мне отношением ты посрамляешь человеколюбие, лицемерно прикрываясь им? Я не прошу возвращения престола, не гонюсь за славой, благоденствием и успехами, мне нужно только то, в чем не отказывают узникам и пленникам, что и варвары благодушно предоставляют заключенным. Я унижен и доведен до такого состояния, что умоляю об этих вещах человеколюбивейшего ромэйского царя! В чем моя просьба? Позволь мне или жить, но так, чтобы не испытывать мучений, которые делают жизнь тягостней смерти, или немедленно прекрати мое существование. Имей уважение к природе, постыдись перед общими для всех человеческими законами, прими во внимание привилегии Ромэйской империи. Не допусти, чтобы история сохранила необыкновенное повествование, что когда-то был царь, слывший кротким и человеколюбивым, и что этот царь, допустив патриарха до тесной дружбы и удостоив его кумовства и от рук его получив помазание на царство, пользуясь его особенной любовью, и дав ему клятву и страшные ручательства, и всем показывая любовь к нему и расположение, тем не менее подверг его заключению и голоду, и томил бесчисленными муками, и предал его смерти, когда архиерей молился за него».

Что первое время положение патриарха Фотия было весьма тягостно, это доказывается его перепиской и с другими лицами, из коих большинство занимало влиятельное положение в Константинополе и могло оказать ему помощь. Таково письмо к препоситу и патрикию Ваану.

«Когда-то у римлян и у эллинов наблюдался обычай соблюдать границу в притеснениях, причиняемых и самим врагам, не говоря уже о благодетелях. И варварам свойственно не преступать границу в мучениях. Я доведен состоянием, в которое вы меня поставили, до тяжкой болезни; нуждаясь во враче по состоянию здоровья, вот уже 30 дней, как я прошу прислать врача, и вы не хотите исполнить моей просьбы».

Нужно думать, что письма Фотия достигали своего назначения и имели успех. Сохранилось еще письмо к царю Василию, в котором Фотий благодарит его за облегчение его положения.

Сам находясь в очень стесненном положении, Фотий должен был в это время поддерживать дух своих друзей и приверженцев, которые, не желая признать нового патриарха, были лишены кафедр, сосланы в заточение и так же страдали, как и сам Фотий. В переписке с друзьями в особенности рисуется величавый характер Фотия. Он всем подавал пример своей твердостью и, кроме того, прекрасно умел действовать на дух своих почитателей и учеников в желательном для него направлении. Сам он не шел на уступки и не допускал никакого общения между игнатианами и своими последователями. Приверженцы павшего патриарха составили особенную Церковь, члены которой не желали иметь общения с Церковью Игнатия и не участвовали в богослужении, обрядах и молитвословиях, совершаемых священниками, посвященными Игнатием, или им рукоположенными епископами. Не только Фотий не терял своих приверженцев, но даже круг его почитателей распространялся во всех слоях, в особенности среди монахов. Нужно думать, что, получая точные сведения через своих корреспондентов о состоянии умов и о церковных партиях, Фотий мог предугадывать ближайший ход вещей и питать надежду на восстановление. С течением времени и его собственное положение изменилось к лучшему, и на его ходатайства в пользу его друзей стали обращать более внимания. Царь Василий не пренебрегал пользоваться ученостью Фотия для некоторых занимавших его вопросов, и это не могло его не сблизить вновь с патриархом. Наконец в 876 г. Фотий получил разрешение жить в Константинополе и ему было поручено воспитание царевича. Всем было ясно, что, как только престарелый Игнатий освободит престол, кандидат на патриаршество уже готов в лице Фотия. И действительно, по смерти Игнатия (23 окт. 878 г.) через три дня Фотий занял снова Константинопольскую кафедру и отношения его к царской семье установились самые лучшие, что доказывается, между прочим, церковным актом исключительного внимания патриарха – внесением в число почитаемых святыми царевича Константина, умершего в юношеском возрасте. Нужно, впрочем, иметь в виду, что внутреннее состояние Церкви до такой степени было нарушено в первые годы по удалении с кафедры Фотия, что правительство и само необходимо приходило к сознанию близости нового переворота. Сам Фотий в одном из заседаний Собора 879 г. так описывает свое положение в это время (3):

«Я не употреблял никаких стараний, чтобы снова занять кафедру»… Но Бог коснулся сердца нашего императора, который и обратил ко мне свою любовь – не ради, впрочем, меня, а многочисленного народа Божия. Доколе был жив блаженный Игнатий, я не мог и думать занять кафедру, хотя к этому многие побуждали меня, а в особенности могла к тому поощрить меня забота о судьбе моей братии и соепископов, которые претерпевали заточение, преследование и изгнание. Я делал все, чтобы достигнуть мира с Игнатием, и этот мир был заключен, когда он прибыл ко мне и мы пали друг другу в ноги и просили взаимно прощения. Когда он сделался болен, я навещал его много раз»(4).

По другому случаю Фотий такими чертами описывает положение оставшихся ему верными епископов и священников.

«Когда я был изгнан из Церкви и когда множество епископов и пресвитеров лишились своих мест, я говорил моим врагам: если ваш гнев обращен единственно на меня, то дайте свободу моим друзьям, против меня вымажете предъявлять сколько хотите и какие хотите обвинения. Я предаю себя вам в ваше полное распоряжение, только об одном прошу, чтобы Церковь Божия была избавлена от тягостного зрелища, как народ Божий, преданный истинной вере и со мною согласный, предается смерти, голоду, ссылкам, озлоблениям, как святые христианские таинства становятся предметом насмешек для язычников и варваров».

Ближайшая задача правительства теперь заключалась в том, чтобы восстановление Фотия оправдать со стороны церковной практики и канонических правил и достигнуть признания совершившегося факта со стороны Рима. До известной степени это было подготовлено уже самим Фотием: есть следы переписки его с Анастасием Библиотекарем, с которым он свел знакомство в Константинополе, когда Анастасий прибыл сюда послом от императора Людовика И. Был, по-видимому, составлен план мероприятий насчет оказания содействия Фотию (5). Во всяком случае, как сейчас увидим, происшедший в Константинополе переворот в пользу Фотия не встретил таких препятствий в Риме, каких можно было ожидать. Чтобы выяснить, однако, сложившиеся в то время условия, необходимо несколько раздвинуть исторический кругозор. Еще при жизни Игнатия царь Василий не раз обращался в Рим с просьбой послать легатов для примирения враждебных партий в патриархате и для принятия в общение с Церковью тех многочисленных епископов и священников, которые находились под запрещением вследствие соборных постановлений против Фотия в 869 г. В апреле 878 г. папа Иоанн VIII послал в Константинополь епископов Павла Анконского и Евгения Остийского с специальными поручениями, которые частию объяснены были в письмах, врученных им для передачи разным лицам – и во главе всех царю и патриарху. В общем, папа на этот раз был гораздо сговорчивей, он делал значительные уступки по делу Фотия, хотя и ставил с своей стороны разные условия, между которыми важнейшее значение имел вопрос о Болгарии. /Нужно принять в соображение, что все распоряжения папы, касающиеся патриархата, имели в виду тот порядок вещей, какой был в последние дни Игнатия./ Послы папы имели на пути в Константинополь представиться болгарскому князю Богорису-Михаилу, для чего им вручены были письма как к самому князю, так и к приближенным к нему лицам. Главная цель этих писем – возвратить Болгарию к подчинению Риму и побудить ее к принятию римского духовенства, «ибо Римская Церковь чище Греческой, многие епископы Константинополя были еретики; поддерживая единение с греками, болгаре и сами могут впасть в ересь». В особенном письме, назначенном для греческого духовенства, приглашенного в Болгарию, папа приказывает ему в 30-дневный срок очистить Болгарию, иначе непослушным угрожает отлучением, а тем, кои исполнят его волю, обещает дать епископские и священнические места в Константинопольском патриархате. В письмах к царю и патриарху папа отвечает на ходатайства, о содержании коих можно судить только по этим письмам, так как самых ходатайств не сохранилось. Между прочим, любопытно отметить обстановку, в которой находился в то время Римский престол 6. Папа просит царя оказать помощь Риму, угрожаемому сарацинскими набегами, которыми он был вынужден согласиться на уплату арабам ежегодной дани. Патриарха Игнатия папа предостерегал против опасного шага – распространять пределы патриархата далее, чем установлено канонами. «Всякому известно, что Болгария принадлежит Римскому престолу, и между тем Игнатий забыл это, равно как все благодеяния, полученные от Рима». Папа напоминает ему еще раз, что он должен поспешить вызовом из Болгарии греческого духовенства в течение тридцати дней, в противном случае ему угрожает лишение причастия и низвержение из сана.

Из приведенных актов ясно, до какой степени доходили притязания Римского престола по отношению к Константинополю и как они не соответствовали взглядам на взаимное отношение Церквей Фотия, который занимал кафедру в Константинополе, когда прибыли сюда папские послы. Положение дел быстро изменилось. Новый патриарх, опираясь на благорасположение царя и на значительную партию преданного ему духовенства, нашел возможным настоять на полном восстановлении своего церковного авторитета, для чего необходимо было собрать вселенский Собор, который бы мог отменить постановления Собора 869–870 гг., отлучившего Фотия. Так как прибывшие из Рима легаты не имели полномочий ни вступать в сношения с Фотием, ни тем более участвовать в Соборе, то немедленно начаты были переговоры с папой насчет изменившихся условий в Константинопольской Церкви. В Рим был отправлен митрополит Евхаитский Феодор Сантаварин, один из преданнейших Фотию иерархов, чтобы уведомить папу о вступлении Фотия на престол и просить о признании совершившегося факта. Посол был снабжен несколькими документами, которые давали полную возможность разобраться в Риме в совершившихся событиях. Так, было присоединено ходатайство митрополитов патриархата Константинопольского, письма восточных патриархов – Антиохийского, Александрийского и Иерусалимского и рекомендательное письмо самого царя. В мае 879 г. посольство прибыло в Рим, а в августе был отправлен в Константинополь кардинал-пресвитер Петр с шестью актами, помеченными 16 августа 879 г. Как эти акты, так и деяния Собора, состоявшегося вскоре затем в Константинополе, доселе составляют соблазнительный эпизод в истории взаимных отношений между латинской и греческой Церковью. Было время, когда самый Собор 879 г. признавался фантастическим, т. е. измышленным, со всем его делопроизводством и присоединенными к нему оправдательными документами. В настоящее время подозрения не идут так далеко; в реальности Собора, отменившего осуждение Фотия Собором 869 г. и восстановившего его церковный авторитет, более не сомневаются, но зато выставлено много серьезных возражений против подлинности некоторых актов, которые будто бы были изменены в пользу Фотия или им самим, или по его приказанию. Так как против этого последнего возражения не могут защитить Фотия и самые искренние его почитатели и ценители его громадных знаний и таланта, то необходимо заметить, что подлинное значение актов может быть восстановлено при сличении латинского оригинала папских писем с греческим их переводом, сделанным уже в Константинополе (7). Известно, что латинские акты на Соборе сообщались в греческом переводе, и не всегда точном, и что римские легаты, не понимавшие греческого языка, легко могли давать свое согласие на такие мысли и предложения, которые не согласовались с данными им инструкциями. Эти обстоятельства следует принимать в соображение при оценке противоположных мнений католических и православных писателей о занимающих нас событиях.

Папские письма и данные легатам личные поручения действительно не вполне соответствовали тому, что извлечено было из них и из благоприятно сложившихся обстоятельств византийским правительством и патриархом Фотием. Но нельзя не отметить и того, что политические обстоятельства в описываемое время так были исключительны, что даровитому дипломату и редкому государственному уму, каким рисуется папа Иоанн VIII, не оставалось другого исхода, как склониться пред необходимостью и посредством уступок царю Василию приобрести его военное содействие. Действительно, для папы шла речь о сохранении Церковной области, существованию которой угрожали сарацины и христианские князья Италии, вошедшие с первыми в соглашение. Арабы доходили до устьев Тибра, и единственным союзником папы в это время оказался стратиг города Бари Григорий; герцог Ламберт Сполетский и маркграф Тусции Адальберт подвергли Рим тесной осаде и поставили папу в необходимость обратить заискивающий взор на византийский Восток. В начале 878 г. он первый писал царю Василию в примирительном тоне (8). Сближение с Византией давало, кроме того, надежду на возвращение Болгарии, на сохранение под римским влиянием Далмации. Папе необходимо было делать большие уступки в это время, припомним его отношение к кирилло-мефодиевскому вопросу. Итак, в существенном была одержана Фотием значительная победа уже в том, что папа, хотя и условно, согласился признать его вторичное вступление на патриарший стол. Эта условность выражена им в следующих положениях: 1) на будущее время избегать посвящения в епископы из светского звания; 2) не посылать епископов и священников в Болгарию и предоставить ее администрации Римского престола; 3) испросить прощение перед Собором за прежние действия. Требование относительно Болгарии в письме на имя Фотия обставлено весьма строго: «Если хочешь, чтобы мы содействовали тебе, возврати Римской Церкви Болгарию. Но если ты будешь назначать новых епископов и священников для этой страны, то будешь подвержен вместе с ними отлучению от Церкви».

В ноябре 879 г. начались заседания Собора в храме св. Софии константинопольской. Это был Собор весьма внушительный как по числу присутствовавших членов, так и потому, что на нем были представители всех восточных патриархов. Особенное же значение имеет этот Собор по своим постановлениям, весьма чувствительно затронувшим все споры и недоразумения, возникавшие до тех пор между Восточной и Западной Церковью. Для последующей истории католичества и православия деяния этого так называемого Софийского, или VIII Вселенского, Собора имеют капитальное значение, хотя взгляды на него совершенно противоположны у западных и греко-славянских писателей. Читая акты Собора, нельзя не прийти к выводу, что патриарх Фотий в полном смысле был и председателем, и руководителем этого Собора и что папские легаты не только не пытались лишить его первенствующей роли на Соборе, но часто, по-видимому, не отдавали себе полного отчета в том, о чем шла речь. Внешним и формальным образом Фотий воздавал им и папе честь и похвалы, но, когда нужно было формулировать серьезные и тонкие вопросы, касающиеся преимуществ Римского престола или притязаний Рима на Болгарию, в этих случаях строго деловой тон заступал место «преданности и братской любви» и делалось постановление, которое далеко не могло удовлетворять притязания Римской Церкви. Все это, повторяем, легко было достигнуть Фотию посредством легкого смягчения смысла подлинных выражений оригинала и в присутствии абсолютного большинства членов, или бывших издавна его приверженцами, или сделавшихся таковыми после его вторичного вступления на кафедру. Приведем мнение одного из новых католических писателей о роли Фотия и папских легатов на этом Соборе (9).

«Фотий был не из таких, чтобы не воспользоваться благоприятными обстоятельствами для осуществления своих планов. Патриархом уже признавали его все в Риме, на Востоке и в Константинополе, даже сам император. Итак, Собором он мог воспользоваться лишь для своего личного возвышения, и в этом отношении легаты соответствовали его желаниям. Незнакомые с греческим языком, обязанные пользоваться переводчиками и, по-видимому, люди ограниченных способностей, оба епископа и кардинал-пресвитер позволили ввести себя в обман – если верить греческим актам и допустить трудно допустимое, что они не подделаны, – и согласились на все, чего желал Фотий. Таким образом, патриарх не только на Соборе не выполнил ни одной канонической формальности, потребованной папой, и уклонился от обязательства по поводу возвращения Болгарии и избрания на будущее время патриарха из светских лиц, но в согласии с своими друзьями и при их посредстве он решительно отверг высший авторитет апостольского престола и отменил и подверг анафеме акты пап Николая I и Адриана II и самый V Вселенский Собор, т. е. Собор 869 г., и на развалинах римского могущества, окончательно поверженного в прах, он воздвиг свою собственную славу, заставив признать себя высшим над всеми как величайшего архиерея Божия, имеющего власть вязать и решить. Таков был первый шаг Фотия на том пути, по которому он мог уйти далеко, т. е. до заговора против царя, задуманного с целью все захватить в свои руки, и духовную и светскую власть».

После сказанного мы можем ограничиться лишь самым существенным по отношению к деяниям этого Собора, не останавливаясь на подробностях. Председательство на Соборе и направление всего делопроизводства принадлежало патриарху Фотию, римские легаты занимали первое после него место. Что касается представителей восточных патриархов, то Иерусалимский и Александрийский имели таковыми простых священников, а Антиохийский хотя был представлен митрополитом Мартиропольским, но последний явился только на четвертое заседание, происходившее накануне Рождества. Но почти все члены в числе 383, принадлежавшие главным образом к Константинопольскому патриархату, были приверженцами Фотия и поддерживали его предложения. Непримиримые же противники, Митрофан Смирнский и Стилиан Неокесарийский, не принимали участия в соборных деяниях. Уже на первом заседании делопроизводству дан был такой оборот, что могло казаться, что Собору предстоит заниматься не местным делом патриархата – умиротворением двух партий, – а отношениями между Западной и Восточной Церковью, нарушенными постановлениями Собора 869 г. Главным моментом в заседании, определившим все направление соборной деятельности, была речь митрополита Халкидонского Захарии, отличающаяся большим ораторским искусством и полемическим задором. Только что патриарх Фотий с целью превознести попечительность папы о благе Церкви уподобил его Христу, принявшему подобие человека, дабы спасти человечество, как означенный митрополит произнес следующую речь (10). Выразив сожаление, что мир в Церкви долгое время был нарушен вследствие «простоты» патриарха Игнатия, оратор переходит к объяснению причин этого печального положения.

«Причину нужно искать в том, – говорит он, – что возвышенные свойства и славные дела Фотия, его необыкновенные познания и ученость, чистота души, врожденная ему мудрость, кротость, благоразумный и умеренный образ действий, его смирение, привлекавшее к нему всех, и в особенности епископов, его ревность к обращению грешников, еретиков и неверующих [56]   [56]Речь построена, однако, на реальной почве: το πολλούς μεν των αιρετικών, πολλούς δε των απίστων, και τι λέγω ταύτα; έθνη δε μάλλον ολόκληρα εις την άμώμητον ημών πίστιν των χριστιανών έπιστρέψαι παρασκεύαων [и это многих еретиков, многих неверных – пет, не так я говорю, – всех язычников собираясь обратить в нашу непорочную христианскую веру]. Оратор здесь мог сослаться па обращение Моравии, Болгарии и России.


[Закрыть]возбудили к нему зависть и ненависть, подобно тому как Спаситель навлек на себя ярость иудеев. Доблесть благочестивейшего царя вознаградила за понесенное поражение. Он всем доказал ложность изветов, приходящих с Востока, в то же время папа Иоанн пришел к прекрасному решению не настаивать более на мерах, принесших столько вреда Церкви (разумеются меры против Фотия). Церкви возвращено то, что ей принадлежит, она получила своего Жениха; и все, что произнесено против Фотия, вменяется в болтовню и в суесловие. Большинство епископов подчинилось совершившемуся повороту немедленно, многие присоединились спустя короткое время, и лишь небольшая часть остается в схизме. Если кто спросит у них причину, по которой они продолжают свое упорство, у них готово следующее оправдание: таков приказ Римской Церкви. Это все равно, если бы грабители храмов и убийцы стали говорить в свое извинение: мы совершаем злодеяния по приказанию римлян. И вот эта Церковь, соблюдающая у себя церковный мир и заботливо охраняющая его в других Церквах, ныне становится виновницей смут, вражды и скандалов и всяческих бедствий, угнетающих нашу Церковь, – я не говорю, что это правда, но так говорят наши враги. Ради этого созвал вас благочестивейший наш царь. И вы, – обращается оратор к папским послам, – прибыли сюда с той целью, чтобы опровергнуть те обвинения и укоризны, которые, по их словам, тяготеют на вас за несправедливости по отношению к нам. Если говорить прямо, этот Собор состоялся ради вас, для защиты Римской Церкви, дабы никто из схизматиков не считал ее виновницей смут и раздоров. И в настоящее время по милости Божией, при благожелательном содействии благочестивейшего царя, молитвами владыки нашего святейшего патриарха и трех восточных престолов и богоугодным предстательством святейшего папы Иоанна все пришло в надлежащий порядок и не нуждается в исправлении. Это не мое мнение, а голос всего собрания».

Эта смелая речь была вполне одобрена отцами Собора, и митрополит Захария присоединил еще несколько слов.

«Схизматики простирают дерзость до того, что самую Римскую Церковь ставят в ложное зависимое положение. Принимая акты Николая и Адриана, они отвергают постановления святейшего папы Иоанна и этим доказывают, что они, не желая подчиняться папам, хотят принудить этих архипастырей соображаться с их желаниями. Таким образом, легатам предстоит задача очистить Римскую Церковь от подобного унизительного рабства и освободить ее от всех обвинений».

Когда после этих слов читаем в соборных деяниях произнесенные кардинал-пресвитером Петром слова: «благодарим Бога за все, он совершит все на общую пользу», то невольно приходим к мысли, что он не понял значения речи греческого митрополита, иначе должен был бы всячески протестовать.

На четвертом заседании папские послы внесли предложение о принятии некоторых требований, которые им необходимо было провести в интересах Рима. Прежде всего ставился вопрос об отказе Константинопольского патриарха посвящать для Болгарии епископов и пресвитеров. Но предложение не нашло сочувствия, и против него выступило несколько ораторов, доказывавших, что этот вопрос подлежит решению светской власти, что, когда царь силой оружия восстановит границы Римской империи, тогда установлены им будут и пределы патриархатов. Наконец, митрополит Смирнский Никита высказался в том смысле, что если папа и патриарх питают один к другому такую любовь, что составляют как бы одну душу, то нет и нужды делить церковные провинции, так как можно владеть ими сообща. Точно так же не прошли и другие предложения относительно недопущения светских лиц к посвящению в епископы Константинополя; но зато почти единодушно были приветствуемы предложения: 1) считать недействительными бывшие в Риме и Константинополе Соборы против Фотия, 2) признавать отлученными от Церкви тех, кто отделился от Фотия и не признает его патриархом. В заключение этого заседания легат папы произнес: «Соблазны устранены, истина заблистала» – и выразил пожелание, чтобы литургия в праздник Рождества Христова была совершена самым торжественным образом патриархом Фотием при участии папских легатов и чтобы все члены Собора приняли причащение в свидетельство того, что Фотий принят в общение Церквами Запада и Востока и что мир между Церквами восстановлен.

Можно считать, что этим заседанием закончилась деятельность Собора, так как главный вопрос казался вполне решенным в интересах Восточной Церкви. Но 26 января 880 г. состоялось пятое заседание, на котором патриарх Фотий поставил вопрос о признании всею Церковью VII Никейского Собора Вселенским. После того как Собор принял это предложение, сопровождая его анафематствованием против тех, кто не будет согласен с ним, в том же заседании имели место некоторые предложения и решения, получившие большое значение впоследствии. Когда попытка примирить с Церковью Смирнского митрополита Митрофана окончилась неудачей, Собор принял следующее постановление, на основании которого делается заключение о равенстве Римской и Константинопольской кафедры с точки зрения канонических правил: кого из латинского клира святейший папа Иоанн лишит сана и отлучит от Церкви, того и патриарх Фотий будет признавать отлученным от Церкви; точно так же и папа будет признавать разрешенными или связанными тех, кого разрешил или связал патриарх Фотий. Самым важным моментом нужно, однако, признать речи Василия Мартиропольского и Прокопия Неокесарийского, которые провозгласили чуть ли не примат Константинопольского патриарха во Вселенской Церкви (11). Первый, ссылаясь на делегацию церковного авторитета со стороны восточных патриархов и на высочайшую церковную власть, заимствованную от Рима, признал Фотия имеющим божественную власть величайшего архиерея, который имеет власть вязать нерушимыми узами Всесвятого Духа [57]  [57]Ως ουκ καί την των άνατοληκών θεόνων έξουσίαν είληφώς και της των Ρωμαίων άνοεντίας το κύρος πεοσλαβόμενος. μάλλον δε προέχων εκ θεού ως άρκιερεός μέγιστος συς αν θήση τω του παναγίου πνεύματος άλύτω δεσμω εκομεν καί ημείς δεδε-μένους (Мansi XVII. Со1. 500).


[Закрыть]. А Неокесарийский митрополит Прокопий на седьмом заседании выразил ту мысль, что Константинопольский архиепископ имеет попечение о всем мире по образу архипастыря Христа Бога нашего [58]  [58]Τοιούτον έ'πρεπεν έπ' αληθείας είναι τον του σύμπαντος κόσμου την έπιστασίαν λαχόντα εις τύπον του άρκιποίμενος Χρίστου του θεού ημών/ (Маnsi XVII. Соl. 521).


[Закрыть]. На шестом заседании, происходившем 3 марта в императорском дворце и в присутствии царя Василия и сыновей его, царевичей Льва и Александра, было предложено вновь провозгласить и одобрить никейский Символ веры. Значение принятой меры легко можно понять из того, что как раз в эту эпоху в сношениях между Западной и Восточной Церковью начал обращать на себя внимание вопрос о внесении в Символ прибавки Filioque. В заседании был прочитан и принят акт, очевидно, заранее заготовленный, которым никеоконстантинопольскому Символу придавалась твердость и неизменность на вечные времена, обеспечивающая его против произвольных изменений [59]  [59]/Των χριστιανών πίστεως ό'ρον στέργομεντε καί πασι διαπρυσίω τη φωυή περί αγγέλλομεν, ουδέν άφαιρούντες, ουδέν προστιθέντες, ουδέν αμείβοντες, ουδέν κιβδηλε-ύοντες / (Мansi XVII. Со1. 516).


[Закрыть]. Легаты папы не нашли возможным сделать возражения против этого предложения, так как весьма вероятно, что папа Иоанн не принял еще прибавки Filioque, и так как серебряные доски, в Риме отлитые, имели Символ без прибавки (12). Тем не менее в истории последующих отношений между Востоком и Западом упомянутая статья соборных деяний играет большую роль. Царь Василий подписал собственноручно деяния этого Собора, при подписи обозначив существенные положения, выработанные Собором.