Текст книги "Бруски. Том 1"

Автор книги: Федор Панферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Жарков уже не хмурится, не звонит колокольчиком. А Огнев долбит:

– Когда конь в гору воз вывез – ему нечего помогать. В гору воз тянули мы, настоящие крестьяне, у которых мозоли на руках. А вы? Вы прицепились. На возок хотите сесть… Не-е-ет, не затем кровь проливали, чтоб пустить вас к себе на шею… Мы были большевиками, – он выкинул обе руки вперед, – и будем ими.

5

На крутом яру, в зарослях кустарника, стоял Яшка Чухляв и, хмуря брови, всматривался в заросшие камышом и чаканом омуты Гусиного озера. Это даже не озеро, а один из огромных ильменей, но за тишь, за крутизну берегов, за налет сюда огромных стай диких гусей его издавна зовут Гусиным озером. В прозрачном мареве озеро дымилось цветом яблони, колыхалось и в тени лоснилось спиной откормленного вороного коня.

Раздирая кустарник, Яшка ближе спустился к берегу, присел на корточки и, приложив ладони к щекам, с крутизны долго смотрел в воду.

На дне у крутого берега торчали перепутанные мхом и травой коряги, рябыми углами глядели глиняные глыбы. Временами между корягами и глыбами скользила мелкая рыбешка, мерно двигались – с палец – щучата, а на поверхности шныряли водяные тараканы.

«Не может быть пустым озеро, – соображал он, – ежели щучата есть, – рыба должна быть».

Яшке позарез нужны были деньги: он предугадывал, что Егора Степановича (хотя он теперь будто не вмешивается в хозяйство и во всем соглашается с Яшкой) трудно будет уломать послать сватов к Стешке Огневой, и легче это удастся, если у Яшки в кармане будет сотенка-другая целкашей. Поэтому он решил так или иначе обойти лесничего Петра Кулькова, который совмещал в себе и охранника вод и торгаша лошадьми, наловить рыбы в озере и отправить в Илим-город. Об этом он перекинулся словечком со своим другом Васькой Синцом. Тот, зная, на что пойдут деньги, согласился помочь.

Вглядываясь и прислушиваясь ко всякому шороху, Яшка еще ниже склонился над водой.

Озеро, будто здоровяк развалился на солнышке, пыхтело тихо, плеском ласкалось у крутых берегов.

Яшка уже начал терять всякую надежду.

Он стал придумывать, где и каким бы путем ему достать денег. Поехать в Илим-город, поступить плотником на завод? Но, чтобы на заводе достать такие деньги, надо проработать год-два. А тут дело не ждет…

И он начал раскаиваться в том, что вернул Плакущеву отбитые им у Ахметки узелки с одежонкой. Там одна шуба – и та рублей семьдесят пять стоила, да разного барахла – глядишь, сотни две бы и набрал… Оно – нехорошо, что и говорить. Да ведь в петлю не полезешь?

Вдруг он откинулся назад и вновь наклонился к воде: слева, из-под нависших косматых сучьев ольхи медленно вышел косяк лещей и плавно двинулся на середину озера. За ним другой, третий, потом в саженях пяти от Яшки взорвалась гладь.

«Это сом, – чуть не вскрикнул он, – а сколько ее, рыбы! Еще! Еще!»

Из-под тени кустарника вышел еще косяк лещей – медленный, ленивый. Но вдруг он ожил, засуетился, метнулся во все стороны – и гладь озера, словно от лошадиных копыт, завихрилась брызгами.

– Ага, щука, щука… карась, не дремай, – Яшка подпрыгнул и крупным шагом ударился по берегу в село.

Солнышко опускалось за гору Балбашиху. Недалеко до ночи, а Яшке надо еще достать неводок. Неводок он достанет у Степана Огнева. Известить Ваську – и это легкое дело. А вот главное – надо прочистить дно озера от колышков и коряг. Иначе невод запутается, и его похоронишь на дне озера. А прочистка озера – это уже не пустяковая штука…

– Одно из двух, – подгонял он себя: – или ныряй, или живи век с Зинкой Плакущевой…

Вскоре, перемахнув через плетень гумна, он подошел к риге. Из-за риги навстречу вышел Васька.

– Ну, дела как? – спросил он, мотнув головой в сторону Гусиного озера.

– Косяки! Ты теперь гони лодку, а братка поставь на яру за гумнами. Да кудели пусть с собой заберет, в случай чего – кудель керосином, спичку и – нам даст знать… Ну, крой, Васек!

Синий вечер окутал сараи Широкого Буерака. Яшка конопляниками направился ко двору Огнева. Неподалеку, на конце конопляника, выкапывая на варево картофель, возилась Дуня, вдова Пчелкина, убитого Карасюком.

– Сапоги-то нашлись, Яша? – разгибаясь, спросила она.

– Не-е! Черт их знает, куда делись. Ведь на крыльцо я их положил, когда привез… и узелки Плакущева с ними лежали… Только выхожу из избы – тятя говорит: «Сапоги пропали», – в десятый раз объяснил он Дуне.

Дуня считала, что яловочные сапоги у Чухлявов, а Яшка всегда дивился, куда они могли деться. И ему было неудобно, когда о них спрашивала Дуня, и как-то не верилось в эту пропажу…

«Да что будешь делать, свои не отдашь?» – думал он, шагая ко двору Огнева.

Во двор он вошел так, как входят люди, давно живущие в этом дворе: плотно притворил калитку, приправил пальцем гвоздь, чтобы петля не болталась, и, соскоблив с босых ног ошметки глины, шагнул в избу.

В темноте на кровати разглядел голову Груши.

– Где народ? – проговорил, оглядывая углы, печь, полати.

– Ты, Яшка? – Груша поднялась. – А я прилегла: наработалась нонче до упаду. Стешку в Торонок девки утащили…

– Не ее мне, – оборвал Яшка, – дядя Степа где?

– У Чижика… Чай пьют… с этим… и этот там… Жарков.

Из избы Яшка вылетел, как сорвавшийся с привязи конь. Как? Стешка ушла в Торонок? Зная, что сегодня он едет ловить рыбу?… Может, завтра его за такие дела Кульков обчистит, как белку, а она в Торонок! Песенки, ей, смешки, гулянки! Так-то ома боится Кирьки Ждаркина?! Притвора! Ну, хорошо!.. Посмотрим…

Он намеревался было кинуться в Торонок, издали посмотреть на то, что там проделывает Стешка. А потом ворваться в хоровод и всю свою злобу игрой с какой-нибудь девкой обрушить на голову Стешки.

Он так и сделает – сейчас подхватит хотя бы ту же Зинку Плакущеву, закрутится с ней и при всех, при Стешке, начнет ее горячо целовать – пускай поглядит, пускай не брыкается. А потом бросит Стешку, уедет в Илим-город, поступит на завод и в Широкий Буерак вернется не раньше, как года через два, вернется совсем не таким босым да в самотканных штанах. Вернется не хуже Кирьки Ждаркина.

Он уже совсем добежал до Крапивного дола, как вспомнил косяки рыбы в Гусином озере и то, что его поджидает на озере Васька, – остановился.

«Да, впрочем, кому ты такая нужна?» – подумал он, шагая ко двору Чижика, и в то же время радовался, что Стешка уже не девка и так близка ему…

Но эта радость заволоклась завистью, злобой, недовольством на то, что Стешка не выдержала, ушла в Торонок.

«Не могла потерпеть…»

6

После бурных прений, злых выкриков победа на волостном съезде Советов осталась на стороне коммунистов: делегаты сел под конец съезда настолько восстали против «движков», что, когда те предложили провести в члены вика Силантия Евстигнеева, делегаты из других сел только протянули:

– А-а-а! Это тот самый?!

И подали голоса за тех, кого выставила фракция коммунистов.

И съезд закрылся аплодисментами, пением «Интернационала». Жаркова приглашали побывать в тех селах волости, где он еще не успел быть.

– Чтобы никому обиды не было.

Жарков отнекивался, обещал быть потом… Он непременно возьмет себе месячный отпуск и проведет его в Алайской волости, а сейчас он никак не может: срочные дела требуют его присутствия в губкоме… Как-нибудь потом. Пока!..

Делегаты на этом согласились и заторопились по домам.

Но, когда все делегаты съезда, кроме коммунистов, разъехались и когда Жарков выразил полную надежду на то, что вновь избранный как поведет хорошую творческую работу, и посулил как одну из необходимейших мер по оздоровлению алайской ячейки непременно прислать из Илим-города проверочную комиссию, у него неожиданно и непонятно для него самого появилась какая-то гнетущая тоска. Он посмотрел на поджидающего Огнева, Захара Катаева, старичка-пчеловода Чижика, и ему страшно захотелось хоть час пожить так, чтобы не думать о мировых масштабах, о бандах, о всей губернии или вот даже об этом Чижике… Пожить, сбросив с себя тяготу постоянной ответственности – ответственности в каждом поступке, слове, движении… Пожить так, как живет Чижик. И тут же перед ним промелькнули изрезанные долами и оврагами широковские поля, Волга, «Бруски»… кургузый березняк и торопливые движения оголенных упругих стешкиных ног.

«Что же это такое? – подумал он. – Да, конечно, хорошо. Хорошо бы недельки две провести здесь. Но… надо ехать впрягаться в губернскую лямку».

– Александр Яковлевич, – пошептавшись с Захаром, обратился к нему Чижик, – чего на ночь глядя торопитесь? Пойдемте-ка к нам, чайку у меня попьете, медку откушаете, отдохнете, а поутру и в путь-дорогу… А?

Эти слова были сказаны как никогда кстати. Однако у Жаркова в кармане лежала третья телеграмма с требованием приезда его в губком. Нельзя было не подчиниться этому требованию. Но тут (как это часто с ним бывало) он обманул самого себя, уверяя в необходимости еще раз побывать в Широком Буераке, кое-что пересмотреть в своих выводах, побеседовать с широковцами в семейной обстановке, и согласился на предложение Чижика.

Они сидели в сенях у Чижика, пили чай, беседовали, когда вошел Яшка и, не зная, как вызвать Степана Огнева, присел на верстак под сараем. Думая о Стешке, он в то же время невольно прислушивался и к говору в сенях.

– Александр Яковлевич, – говорил Чижик, – здорового рассудку откушайте.

– Чего?

– Меду. Мед зовет здоровым рассудком, – пояснил «почему-то хмурясь, Захар.

– А что? – встрепенулся Чижик и пустился рассказ зывать, как он однажды медом вылечил какого-то помещика.

– А вот болячку у себя на носу не вылечишь? – в шутку упрекнул Огнев.

Чижик стар – в прошлом году ободрал сеткой нос, появилась ранка: примачивал ее Чижик, пластырь – лист лебеды – прикладывал, не заживает.

«Нет, видимо, износился, как ни латай – все дыры», – решил он – и залепил болячку воском.

Когда Жарков сел за стол, болячка на носу Чижика подействовала на него отталкивающе, и он с отвращением смотрел на ранку, на мед, смеялся, говорил и прятал руки под столом.

– Ты не подумай тут что, – заметя его нерешительность, заговорил Чижик, – зараза там какая… сроду у нас этого не было. Народ мы самый чистый в улице… А просто…

Тут Чижик рассказал всю историю с царапиной, рассказал все это в своеобразных красках, так что под конец его рассказа все хохотали, сгибаясь над столом.

– Да я ничего, – и Жарков потянулся к меду.

– То-то, то-то, – Чижик успокоился и снова потрогал болячку на носу.

Яшке под конец стало непомерно тягостно: он готов был сорваться с места, перебежать поле, забиться в чащу, и выть в тьму неба… Такая была' боль, злость, зависть.

«Ну, зачем ты мне все это… а-а-а?» – в десятый раз спросил он мысленно Стешку и решительным шагом пошел в сени.

– А-а-а-а, Яше, – поправляя большие очки, Жарков протянул ему руку. – Где пропадал?

– В Лондоне.

– Где?

– В Лондоне…

– Да в Никольском… Его мы Лондоном зовем! Все там было – керосин, соль, тряпки эти, самогон… Ну, назвали Лондоном, – пояснил Захар.

– А теперь все это в открытую имеется на базаре, в Алае, – добавил Чижик, не приглашая Яшку садиться. – По какой надобности ездил?

– Лошадь продавал: раны на ней пошли.

Жарков долго смеялся, когда Захар рассказал ему про то, как Чухляв перед приходом Карасюка ободрал золой лошадь. Яшка воспользовался этим моментом, вызвал Огнева во двор. Через минуту к ним вышел и Жарков.

– О чем шепчетесь?

– Рыбу вот ловить хочет. Неводок просит… Дать придется – на нашу сторону обещает перейти, – засмеялся Огнев, – вот и подкупим его…

– Рыбу? – поправляя большие очки, спросил Жарков. – Это и меня возьми!

Жарков только потом понял, что за предложение Чижика и за компанию Яшки он цеплялся исключительно потому, что ему хотелось повидаться со Стешкой. Он в этом новом чувстве сам себе еще не сознавался, но всегда при виде Стешки у него чуточку подбиралась отвислая нижняя губа, ноги молодели.

Ему было просто хорошо, когда он видел Стешку. Он говорил с ней, смеялся и украдкой смотрел в ее большие, чуть зеленоватые глаза. Он так по крайней мере думал. Но в то же время часто ловил себя и на том, что ему вовсе не хочется видеть, всегда торопливую, свою жену. Верно, он иногда, во время бесед с крестьянами, вспоминал ее меткие выражения, советы и многое, сказанное ею перед его поездкой в деревню, проверил на практике… Но все-таки чаще и совсем по-иному, чем жена, вспоминалась ему Стешка. К Стешке тянуло, со Стешкой хотелось быть, и он не раз даже в тот момент, когда делал доклад на волостном съезде Советов, вспоминал ее, и ему не раз хотелось во время доклада привести как пример здоровья, бодрости – Стешку и крикнуть: «Да вот для них, для нашего молодого поколения, и стоит работать, трудиться, перестраивать эту дикую, забитую, захолустную деревенскую жизнь!»

Может, поэтому и к Яшке тянуло.

Яшка же с некоторых пор чуждался Жаркова. А когда видел его вместе со Стешкой – веселого, смеющегося, – бычился и торопливо скрывался. Но сейчас, когда Жарков попросил взять его на рыбную ловлю, Яшка, хотя и догадался об его настоящем желании, но в то же время подумал, что иметь на опасной рыбной ловле такого человека, как Жарков, значит избежать опасности. Он повернулся к Огневу.

– Да ты скажи, – предложил Огнев.

– Да ведь я… еду… как бы сказать… в запретное место, – проговорил он, боясь отпугнуть этим Жаркова.

– А вот это и интересно, – подхватил Жарков. – Это вот и интересно…

– Ну, тогда айдате!..

– И меня возьмите! – ввязался Огнев.

7

Из Алая последним вышел Илья Максимович…

Несмотря на то, что на съезде они потерпели поражение, у него глаза светились радостью. Он не терял надежды, а наоборот, был больше чем когда-либо убежден в том, что на следующих выборах – и вообще – победа останется за ними.

– Теперь спотыкнулись мы, – говорил он за самоваром на постоялом дворе, – на других выборах верх наш… Только у них учиться нам след и отчет в своих словах давать, а так не след, – упрекнул он Петра Кулькова за выкрик об обмолоте.

По пути он решил заглянуть к Егору Степановичу – не виделись они три дня. Хотелось поделиться с ним тем, что было на съезде, да, может, удастся и его перевернуть – из норы выгнать.

«Мужик-то ведь башковатый, а такого дела сторонится. Пойди за ним бы целый хвост!»

Он перешел Пьяный мост. Ветром растворило ворота у Николая Пырякина. Сначала Буренка, а за ней и жеребчик с приплюснутым задом вышли на улицу и направились в Крапивный дол.

– Вот огородников завел, – буркнул Плакущев и резко забарабанил рукой в окно. – Эй, хозяин! Скотина-то со двора ушла… На огороды!

– Коля! – послышалось внутри избы. – Лошадь-то ушла!

– Ну, загони, – нехотя отозвался Николай.

– Да она кусается – боюсь я…

– А ты ее хворостиной…

– Пропащее дело, – проворчал Илья Максимович и направился ко двору Чухлява.

– Что тебе за забота о чужом скоте? – заговорил Чухляв, поднимаясь навстречу Илье Максимовичу: – Пускай – на огороды. Опосля со свету за капусту сживут.

Они долго сидели у двора в темноте; говорили о том, о сем, а когда на церквешке колокол пробил десять и широковские избушки смешались в сумраке, Илья Максимович поднялся:

– Ну, так, стало быть. Ты-то, значит, согласие свое даешь?

– Я на то согласен, – Егор Степанович прищелкнул языком, – а вот Яшку надо…

Со двора Огнева вышли двое – у них на плечах кол, а на колу что-то мохрястое волочится по земле.

– Невод, – догадался первый Егор Степанович. – Рыбу воровать.

– Ну, это дело не наше, – заявил Плакущев и, простившись, направился к своему двору.

– Знамо, дело не наше, – подтвердил Егор Степанович.

Но как только Плакущев скрылся у себя во дворе, Чухляв торопливым шажком побежал к Крапивному долу, по пути загнал жеребчика и корову Николая Пырякина в огород к Федунову, а через некоторое время его сухая рука барабанила в окно избы Петра Кулькова…

8

Под кручу яра, чавкая ногами в лужах, спустились Яшка Чухляв, Жарков и Степан Огнев. Они знали, что легче и удобнее было бы спуститься к озеру со стороны дороги, по тропочке, но там негде укрыться от зоркого глаза Кулькова, да оттуда и не заметишь тревожного сигнала Васькиного брата. Поэтому, раздирая цепкий кустарник, они осторожно спустились по яру к омуту и, поджидая прихода лодки с Васькой, напряженно всматривались в ту сторону, где Гусиное озеро маленькой речушкой соединяется с Волгой.

Временами на озере, под нависшими ольхами, всплескивали рыбки да где-то в зарослях камыша гоготали перепуганные гуси – это на миг спугивало тишь.

Лодка не появлялась. Это в конце концов начало тревожить ловцов, и Яшка, не стерпев, сплюнул в омут, завозился.

Что случилось? Васька уже давно, раньше их должен бы быть здесь. Может быть, лодку перехватил Кульков? Он мужик пронырливый, хитрый. При Жаркове он, конечно, никакого шума не поднимет, даже рассмеется, поклонится – это с ним бывает. Но после, как Жарков уедет в город, он непременно подаст в суд – и тогда целая канитель. Вот и сейчас, может быть, при входе в озеро Кульков задержал лодку, и тогда с минуту на минуту его надо ждать сюда. И Степану Огневу не пора ли припрятать неводок?

Жаркову же страшно хотелось курить. Он несколько раз порывался достать портсигар, но всякий раз, чувствуя на своем плече цепкую лапу Яшки, опускал портсигар обратно в карман, поправлял очки и вместе со всеми смотрел в ту сторону, откуда должна была появиться лодка.

«Хорошая, крепкая семья», – подумал он про Огневых, каясь, что не сразу оценил Степана, не сошелся с ним ближе.

Из береговой тени на озере неслышно, будто она скользила по воздуху, показалась лодка и так же бесшумно пристала под кручей.

– Ну! – Яшка легонько толкнул Огнева и первый вошел в лодку.

Через несколько минут Яшка и Васька, лоснясь в темноте, стояли голые в лодке, а Огнев кошкой нащупывал на дне озера коряги.

Пройдя сажени три, он дернул кошку и тихо проговорил:

– Вот тут коряга и колышек.

– Бульк! бульк! – тихо булькнул Яшка, а за ним и Васька.

Жарков сел на корму и, не понимая, что они делают, удивленный глянул в воду. У него по телу побежали холодные мурашки. Ему показалось, что ребята слишком долго под водой, и главное – его тревожило, что то место, куда они спустились, было абсолютно спокойно. Может, в темноте не видно? Он поправил очки и склонился ниже – вода была действительно спокойна и казалась до невозможности холодной.

Он хотел уже крикнуть Огневу, что пора кончить это безобразие, как вдруг на поверхности показались сначала рогульки, потом голова, затем коряга в нескольких местах разрезала воду. Огнев подхватил ее, положил в заросли омута, а колышек в лодку, в лодку же, изгибая сильные мускулистые спины, взобрались ныряльщики.

Яшка посмотрел в сторону Широкого. Васька вздрогнул, отряхнулся:

– Эх, проклит, как лед на дне-то.

– Это от родников, – тихо ответил Яшка и, определив по тому, как дернул кошкой Огнев, что тут есть еще коряга, вновь нырнул в воду.

Жарков долго смотрел в воду, но, когда из воды появилась коряга, он невольно подхватил ее, вскинул, как Огнев, и так же бесшумно опустил в заросли чакана. И тут же увидел, как Яшка уткой кувыркнулся вниз головой и через миг появился на поверхности с колышком в руке.

– Я так и знал, два тут их, – тихо проговорил Яшка.

Очищая дно, Огнев тянул за собой лодку, вытаскивая на берег легкие коряги, а тяжелые, с кольями, тащили Яшка и Васька. Они уже перешли на другую половину озера. Со дна все чаще и чаще появлялись коряги, и Яшка с Васькой уже не вылезали из воды. Жарков тоже увлекся – и не заметил, как ему в сапоги налилась вода и брюки на коленях намокли.

Звено шестое

1

Зима приближалась утренними заморозками, перелетом гусей, завыванием ветра и ледяной кашицей в реках. Скоро свадебные дни. Широкобуераковские улицы огласятся буйными песнями, и тогда не один парень перейдет в мужики, и не одна девка забудет, как ходить на посиделки. А у Яшки в кармане так же пусто, как и было: рыбная ловля в Гусином озере окончилась полной неудачей, даже больше – когда на яру за гумнами вспыхнул предостерегающий факел Васькиного брата, они второпях растеряли по корягам половину невода, и Степан Огнев всю осень латал его и не мог залатать – неводок пришел в полную негодность.

После такой неудачи Яшка работал, как вол: жал, возил снопы, молотил и озимый клин разделал, как напоказ. Даже Егор Степанович – и тот удивился его заботливости. Но, когда Яшка пробовал заговорить с ним о том, что надо послать сватов к Стешке, Егор Степанович всегда или отделывался молчком, или неожиданно срывался с места и бежал в сарай. А несколько дней тому назад отрубил:

– Сказано – нам в дом надо под шерсть. Вон у Плакущева Ильи Максимовича – девка! Бери! А на этой голо, ровно на крапиве зимой – ни листка.

Дни бежали… Яшка в поисках денег метался из стороны в сторону. А когда выпал снег и по дорогам завизжали сани, он написал Жаркову письмо. Жарков ответил приглашением и обещанием устроить на работу. Об этом Яшка вчера вечером и сообщил Стешке.

Перебирая все это, Яшка узкой, ухабистой дорогой пересек поле. В кармане у него лежала расшитая Стешкой сумочка, а за спиной болтался туго набитый пирогами, чулками, бельем, сапогами – холщовый мешок.

У «девяти братьев» – группы дубков на отшибе – Яшка остановился, посмотрел в сторону Широкого, поправил на спине мешок и зашагал дальше.

Сегодня до ночи ему непременно надо уйти за пятнадцать верст от Широкого – в село Кормежку, чтобы переночевать там, а завтра поутру сделать переход в сорок верст и вечером быть на квартире у Жаркова.

– У него и останавливайся, – поучал Егор Степанович, – тут тебе две выгоды: перво-наперво за квартиру не платить, за еду там; второе – на шее у него будешь висеть: куда ни куда, а стряхнет.

Он Яшку не удерживал. Однако и лошади не дал.

– Мы, – говорил, – бывало, за тыщу верст на Каспий ходили, и то ничего… А это – шестьдесят верст! Да тут те, молодцу, плюнуть раз.

– Черт, – бормотал Яшка, ныряя по ухабам, – Железный…

Он шел, торопился, и, несмотря на жестокий мороз, вскоре ему стало совсем жарко. Он распахнул полушубок и прибавил шагу. Увидав спускающегося с горы на санях крестьянина, решил нагнать его и попросить подвезти. Ударился бегом. На спине заболтался мешок – сапог каблуком бил в спину. Яшка некоторое время терпел удары, ежился, потом ему стало невыносимо больно. Он остановился и второпях перекинул мешок, перевертывая сапогами кверху, и тут же (Яшка потом и сам этому удивлялся и не раз говорил Стешке) вспомнил про яловочные сапоги Пчелкина.