Текст книги "Бруски. Том 1"

Автор книги: Федор Панферов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

3

Рядом с Кириллом, то и дело поглядывая на Широкое, нехотя, не сгибая спины, ковырял лопатой землю Митька Спирин. Кирилл злился, ждал, когда он раскачается, потом не выдержал:

– Расколешь землю.

– Чего?

– Землю, говорю, расколешь. Вишь, как осторожно, ровно со стеклом.

Митька заворчал:

– Удумали хреновину какую-то… А мне-то что? Мне-то больше всех надо?… – и громче: – А я, что, нанялся к тебе? Нанимал, что ль, ты меня? Деньги, что ль, мне платил?

Кирилл, словно от укуса пчелы, дрогнул:

– Да за деньги-то я тебя, бы и минуты не держал.

– А я бы и не пошел… Что, выкусил? – Митька скособочился и выпятил вперед сивенькую бороденку.

– Тьфу, – плюнул Кирилл.

– Плюнь себе в… – Митька зажевал последние слова и так же нехотя продолжал ковырять землю.

Кирилл поднялся на бугорок, посмотрел на широковцев.

Мужики курили, чесались, топырили бороды в знойное небо, бабы перекликались, а кое-где уже завязалась перебранка из-за пастьбы, из-за лугов. Только Захар Катаев сплеча рубил землю, да на плотине, около Огнева, кипела работа – там возили щебень, навоз, трактор подтаскивал сваи. А в стороне, у ветел, тыча лопаткой, прыгал Шлёнка.

– Ты чего это там?

– А вот ужонок, Кирилл Сенафонтыч, через лопатку, мошенник, никак не перемахнет. Он в сторону, а я лопатку, а он и не перемахнет.

Кирилл в упор посмотрел на Шлёнку.

«Все ведь он нарочно… чтоб растравить меня».

– Тебе не нравится, а?… – Шлёнка, причмокнув, перерубил ужонка лопатой и ушел на канаву.

– Товарищи! – закричал, вытягиваясь на бугре, Кирилл. – Вы все вообще работаете, как на чужого дядю. Так мы сгорим, к осени не кончим. Для себя как – так давайте и поторопимся.

Широковцы торопливей застучали лопатами, но через миг опять так же вяло, не сгибая спин, ковыряли землю.

– Ну, что ты тут будешь делать? – пробормотал Кирилл и крупным шагом подошел к Огневу. – Не работают.

Огнев пристально посмотрел на долину.

– Да, действительно. – Он некоторое время думал, потом заглянул под овраг: – Коля! А ну-ка покажи им путь-дорогу на тракторе… Трактором корку жесткую на канаве сними…

Через несколько минут, крякая, из-под горы выполз трактор и там, где должна была пролечь канава, двумя лемехами стал ломать землю.

– Эх, вы! – издевался Николай. – Вот я сейчас вырою вам канаву.

Ряды широковцев отступили и, глядя вслед трактору, сбились плотнее. Первые заговорили бабы, за бабами – мужики, потом все, будто прощаясь с отчаливающим пароходом, разом замахали руками, закричали:

– Яшка! Беги-ка к ним да поддай жару. А мы здесь. Ну, давайте, – Огнев взмахнул кувалдой.

Яшка выбежал из-под горы и через миг, разогнув спину, баском затянул песню. Ее сначала подхватила молодежь, затем она быстро передалась пожилым, и вскоре вся долина застонала, заклокотала охрипшими, басистыми и звонкими девичьими голосами. Из общего гула выделился грудной голос Ульки и сорвал Кирилла с плотины.

– Вот так… вот так давайте… – Он смахнул с себя поношенную красноармейскую куртку, плюнул в ладонь и со всего плеча начал рубить лопатой землю.

– Ну, так, ну, эдак, – Митька посмотрел в разные стороны и, видя, что все работают, еще раз сказал, но уже без смеха: – Ну, так, ну, эдак! – и принялся рыть канаву.

Из-под ветлы выбрался Катай.

– Ребятишки, от смерти надобно убегнуть.

Его не слышали. В гуле песни затерялись отдельные голоса, выкрики, смех. Пели все. Даже Захар Катаев, сделав суровое лицо и бросая с лопаты огромные груды земли, хриплым голосом подхватывал слова песни и вместе со всеми разносил ее по долине. Только Илья Максимович молчал, но и у него шевелились тонкие губы в зарослях бороды.

– Э-х-х! – разрезала своим выкриком общий гул Улька.

Этот выкрик заставил Илью Максимовича плотнее сжать губы, а Кирилл, вскинув вверх лопату, хлестнул своим высоким тенором так, что все широковцы на миг замерли, потом засмеялись и сильнее подхватили песню.

…Потом песня как-то сама собой оборвалась, смолкла. Слышалось тяжелое ритмичное дыхание толпы, лязг лопаток да иногда кто-нибудь крякал. На плотине уже вколачивали сваи. Всех охватил трудовой порыв.

В такой горячке прошло часа два.

Степан Огнев, вытирая рукавом пот на лбу, опустил кувалду и посмотрел на долину. В долине копошился человеческий муравейник. Канава, словно живая, черным зевом врезалась в землю.

– Вот он, коллективный-то труд, – с дрожью в голосе проговорил Степан Огнев. – Да если бы мы могли, взялись бы… гору бы свернули…

Слова Огнева долетели до Никиты Гурьянова. Никита разогнул спину и тоже посмотрел на долину.

– Да-а-а… Чай, бывало, у барина во время жнитва поставишь ведра два водки жнецам, ну, мол, ребятки, валяйте, вечером еще по чарке… Они и валяют…

Огнев отряхнулся, будто на него неожиданно вылили помои, и сплеча ударил деревянным молотом в сваю.

4

Прислонясь к плетню пчельника, с горы, из вишневого садика, Маркел Быков напряженно всматривался в долину.

Вот уж восьмой день там копошатся люди. Восьмой день от их спин идет испарина, и Маркел видел, как вырастала плотина, как канава все дальше и дальше, изгибаясь коленом, врезалась в пойму. Временами до него доносились рев трактора, стук молота о сваи, общая песнь. По ночам горели костры, около костров сидели мужики, бабы – караулили. По вечерам прибегала Улька. Живая, радостная. За ужином она рассказывала про работу и вновь убегала к кострам.

«И чего только нашла ладного?… Подцепила, чай, кого. Ишь, каждый день ей караулить… От такого дуралея и подцепишь», – думал Маркел, глядя то на Павла, то на Ульку.

А когда Улька, стряхнув с платья крошки, быстро крестилась перед иконами, накидывала на плечи косынку, Маркел ворчал:

– Что ты перед богом, все равно что вон перед зеркалом?

– Чего?

– Что те бог-то, игрушка? – злился он и на то, что Улька не расслышала, и на то, что заговорил. И все-таки продолжал: – Ровно ей это и не бог, а так себе.

Улька повертывалась к нему, в упор смотрела, подмигивала и быстро выскакивала на улицу.

Вслед за ней выходил и Маркел. Он долго крутился по яру, за гумнами, смотрел на костры, как волк в стужу на манящие огоньки деревни, порывался спуститься с яра на речку и берегом пробраться к кострам, посмотреть, что там делает Улька.

Не решался. Вновь уходил к своему двору и каждый раз видел: кутаясь, на лавочке у дома Кирилла Ждаркина сидела Зинка. Однажды из тьмы вынырнул Илья Максимович. Они долго говорили с Маркелом о храме, о том, что вера в народе пропала и вообще как-то все не так пошло…

Под конец Илья Максимович совсем подстроился под Маркела и предложил ему хорошенько присмотреть за Улькой. Да и вообще не след ли ее совсем куда-нибудь в город отправить.

– Пускай поживет в городе где… ну, в прислугах, аль где. Не то ведь могет принести в дом чего лишнего…

Маркел, обозленный, предложил Илье Максимовичу лучше присмотреть за Зинкой, а в чужой дом носа не совать.

– Да я ведь так, предупредить.

Маркел пальцем на свои глаза показал:

– У самого гляделки есть.

С тем и расстались. А когда широкая спина Плакущева скрылась в темноте, Маркел задрожал так, будто только что выкупался в холодной воде, и зашмыгал носом. Да, это может и быть… может и принести Улька в дом от Кирилла. Видно по всему, связалась с ним, не то разве пришел бы Плакущев? Вот тогда и корми чужого… Да дело-то не в этом, а в другом. Разве Маркел сам не в силах? Разве сам он не крепко на ногах держится?…

– Аф! – шлепнул он губами и взмахнул руками так, будто сграбастал Ульку.

Это было позавчера.

А вечор Улька рассказывала о том, что Степан Огнев с артельщиками порешили в долине на песчанике, около плотины, соорудить мельницу. Они уже выхлопотали у районных властей старый амбар, и Николай Пырякин на тракторе половину бревен перетащил к плотине.

– А тебе что? – грубо спросил Маркел.

– Мне? Да я что? Я говорю только, – Улька засмеялась.

– Слухи вон про тебя неладные по селу ходят.

Улька глаза под стол опустила.

– Ну, и собирай слухи… При таком дураке-муженьке пойдут слухи. Состряпал сынка на погибель другим.

– Ульяна! – цыкнул Маркел. – Ты вот что: в долину – довольно. А пойдешь – не приходи больше.

– Хорошо…

Улька выскочила из-за стола, кинулась на полати за бекешкой… на картуз Маркела ногой стала.

– На картуз встала, не видишь.

– Картуз! Шовях коровий, – она швырнула картуз ногой.

– Ульяна!

– Ну, что – Ульяна? Сроду была Ульяной! Ну?

Она уже стояла на пороге, когда Маркел догадался, что она уходит. Поднялся из-за стола, хотел сказать: «Останься!» – но Улька вильнула подолом платья, крепко хлопнула дверью и скрылась на улице.

Сегодня она не приходила обедать. Сегодня Маркел то и дело отрывался от пчел, напряженно всматриваясь в долину, думал об Ульке, отыскивал ее среди человеческого муравейника.

Кроме этого, у него была и другая забота. Несколько дней тому назад Чижик собрал всех пчеловодов и предложил разбиться на две партии: одна должна отправиться в Долинный дол, другая останется в селе. Пчеловоды, несмотря на сушь, готовились к взятку меда с липы. Маркелу досталось ехать в Долинный дол.

«Сушь ведь», – думал он и тут же начал отнекиваться:

– Да куда я поеду? Чай, у меня служба: храм божий за собой не потащишь?

– Ну, ты чего-нибудь одно, – обрезал его Чижик, – пчел води аль свечами торгуй.

– А поменяться… с кем поменяться бы?

Ни один пчеловод не согласился поменяться с Маркелом.

– Эх, богохульники, – сказал он.

С тем и ушел с собрания, но в Долинный дол пчел не повез.

Всматриваясь в долину, он частенько поворачивался к пчельнику Чижика. Пчельник находился с полверсты от Маркела. – и там Чижик с компанией выставил целую армию пчел. Он совсем недавно заходил к Маркелу, предупредил:

– Уходи, Маркел Петрович. Съедим твоих пчел. Ты подчинись. Пчеловод ты молодой, не знаешь, что можем сделать. Всех пчел зауничтожим.

– Эх, да что это зла у вас сколько? – гнусил Маркел.

– Смуту ты вводишь: на тебя глядя, и другой, что захочет, то и делать будет.

– На вас грех.

– Ну, гляди, – пригрозил Чижик и ушел к себе, затем долго чем-то из ведра брызгал пчел: откроет улей, брызнет и закроет.

«Должно быть, водой: жара», – думает Маркел.

Вдруг над ним, зло жужжа, пулей пронеслась пчела.

Маркел проследил за ее полетом:

«Чужая, проклит!» – решил он и тут же, ошарашенный, заметался по пчельнику: чужие пчелы замелькали над его головой, облепили ульи, а около летков уже шел самый настоящий бой – пчелы Маркела, растревоженные прилетом чужих, обороняясь, кинулись и, свиваясь черным клубочком, загудели в драке.

– Проклятые! Ах, сатаны! Ах, сатаны! Натравили, сатаны! – Маркел сначала растерялся, потом кинулся к ульям, быстро зарешетил летки и, надев варьгу, опустился на колени и, будто строгая рубанком, начал давить рукой чужих пчел. Пчелы гудели, вились, жалили его в лицо, шею, со злым жужжанием лезли под рубашку. Воздух посерел от их налета. Маркел вскочил и побежал в шалаш. В шалаше у него был разведен для мышей мышьяк с медом. Он быстро разлил его в черепки и расставил около ульев. Почуяв запах меда, пчелы кинулись на черепки и, забирая сладкую жижицу, полетели в свои ульи.

Маркел радостно засмеялся:

– Вот чем, во-от, не будете.

А через полчаса к плетню подбежал Чижик:

– Ты что? Ты пчел травить? Да ты знаешь?

– Что-о-о, разве я их звал к себе? – спросил Маркел.

– Зарешечивай!.. Зарешечивай! – закричал Чижик пчеловодам и со всех ног кинулся обратно.

– Угу-гу, – тихо засмеялся ему вслед Маркел.

Вскоре на пчельнике совсем стихло: чужие пчелы улетели и больше не прилетали. Маркел убрал черепки, открыл летки в ульях и вновь, прислонясь к плетню, долго всматривался в долину, думая теперь только о том, как бы ему победить и Ульку. Позади него скрипнули ворота. Дрогнул. Повернулся. На пчельник вошел Павел и замахал руками.

– Укусят, укусят! Не махай лопатами-то! Не махай! Э-э, дурень… Не махай, говорю! Беги в шалаш.

Отмахиваясь от пчел, Павел скрылся в шалаше, а у Маркела разом мысль:

«Через Паньку убрать Кирьку. Вот, вот – его натравить, пускай по селу слух разнесет…»

Вошел в шалаш, сел рядом.

– Ты, – заговорил он, – бабу-то у тебя это… Кирька… Вот так… Эх, дура! Не понимаешь! Кирька, кой председатель, бабу твою Ульку вот так.

– У-у-у! – буркнул Павел и заревел: – А-а-р-р-р-р.

– Ты только башку не снеси ему… А по селу говор пусти про него – бабу, мол, у меня отбил… На мою, мол, бабу лезет… Лезет, мол…

– Хто?

– Опять «хто». Кирька! Вот расписку к нему носил вечор. Ну, сосед наш…

– Вр-ры-ы?

– Да нет, не Огнев. Тебе, черту, все трактор мерещится. А Кирька… Жулик! Сосед!

5

Одиннадцать дней долина гудела человеческим говором, песней, звоном лопаток, уханьем, ночью горела кострами, сманивая из улиц девок и ребят.

Одиннадцать дней в упор пекло солнце исполосованную трещинами землю, крутило в полях хлеб, палнло трепетные листья осины.

Одиннадцать дней Егор Степанович Чухляв лазил на крышу сарая, глядел в даль знойного неба, ждал тучи.

– Нету! Нету и нету, – зло бормотал он и шел на Коровий остров, вместе с Клуней таскал воду на капусту.

Клуня иногда робко предлагала ему отправиться в долину и вместе со всеми приступить к устройству канавы. Егор Степанович морщился, шипел:

– Пошла… поехала. Тащи воду! Чего рот-то разинула? – и, схватив ведро, сам бежал на берег реки. С берега перед ним, как на ладони, открывалась долина. Он задерживался, отфыркиваясь и шлепая босыми ногами по песку, снова скрывался в зарослях кустарника на огороде. Он, пожалуй, и не прочь бы пойти вместе со всеми, вместе со всеми стать на канаве… Но разве там есть такой отец, у которого единственный сын разделил бы дом пополам да и сам бы ушел к чужому дяде? Такого отца в долине нет. И заявись только туда Егор Степанович, как все – и криулинские и заовраженские – работу побросают, на Егора Степановича, ровно на заморского зверя, уставятся. Не хотел быть заморским зверем Егор Степанович, не хотел, чтоб при нем ему сочувствовали, а за глаза смеялись. Да не только за глаза – теперь ведь народ какой: в глаза плюнет, а сам, будто бы ни в чем не бывало, утрется.

– Нет уж, один… как-никак, а один, – шептал он, сгоняя водой с капусты блох. – И откуда ее столько, блохни? – спрашивал Клуню.

Иногда он был ласков и с Клуней – чуял, что и у Клуни такая же боль, как у него. Говорил:

– Убиваться никогда не след, этим ни капусту не польешь, ни загона не вспашешь. Ты и не худей!.. Ну, что вытянулась, ровно лутошка? Жили ведь, и проживем, по-миру не ходили.

Но как только Клуня начинала намекать ему на то, что не лучше ли им податься за Яшкой, Егор Степанович, щеря большие белые зубы, обрывал:

– Пошла… поехала. Ну, чего стала? Тащи воду!

И на двенадцатый день, когда Егор Степанович после обеда вновь принялся таскать воду на капусту, заметил – гул в долине смолк. Это его удивило. Он быстро перебежал зарослями кустарника на другую сторону Коровьего острова, присел за плетнем и отсюда глянул на долину.

Все широковцы сгрудились у плотины, а на плотине стояли Степан Огнев, Кирилл, Захар Катаев. Они о чем-то долго говорили. Потом Огнев выпрямился, повернулся к широковцам, крикнул:

– Ну! Закладываю?!

– Закладай! Закладай, Степан Харитоныч, – понеслось из толпы.

– Сварганили, дьяволы, плотину! – Егор Степанович завертелся на пятках и, бормоча, побежал к себе на огород.

Степан Огнев, волнуясь, заложил последнюю затворню (это почетное дело ему поручили все широковцы), вновь выпрямился, посмотрел на широковцев.

Все они, перешептываясь, напряженно следили за тем, как постепенно, колыхаясь, вода заливала ямины, кустарник, как ширился, лоснясь на солнце своей голубоватой спиной, пруд… Только один Илья Плакущев стоял в сторонке и, казалось, думал о другом. За эти дни было еще одно собрание, и Илью Максимовича избрали уполномоченным по делам третьей земельной группы. Может быть. о своей будущей деятельности и думал он. А может быть, еще о чем. Только не играла общая радостная улыбка на его лице, и не следил он напряженно за тем, как, потея все больше и больше, уходили берега в воду.

«Волк!» – подумал, глядя на него, Огнев и, повернувшись к Кириллу, заговорил:

– Ну, Кирилл, победили мы… Еще несколько таких побед, и фронт в наших руках.

У Кирилла от усталости дрожали ноги, ныла спина. Он молча крепко пожал руку Степану, затем сделал несколько шагов к широковцам, хотел им сказать о том, что не пора ли им всем тронуться по дороге артельщиков, но вместо слов у него вылетели какие-то непонятные звуки, и он тихо привалился к перилам плотины.

Улька стояла на насыпи, и, когда Кирилл покачнулся, она хотела подбежать к нему, но в это время подошел Степан Огнев и, поддерживая его, тихо проговорил:

– Не надо говору… Делом покажем… трудом своим.

– Во-о-ода-а! – закричал Петька Кудеяров так, как будто первый раз в жизни увидел воду.

Вслед за его выкриком широковцы, словно от сильного дуновения ветра, шатнулись ближе к канаве.

Вода из пруда поднялась к руслу канавы, небольшим ручейком вползла, зашумела, змейкой уходя в сухую землю. На мокрую полосу набежал другой ручеек, запотели стены канавы. Змейка побежала дальше, сгустела, набухла, забулькала, и вода хлынула по канаве, заурчала. За ней с криком, со смехом кинулись широковцы:

– О-о-о!

– Пошло!

– По-онеслась!

– Вот это так! Вот это так! – Петька подпрыгнул и, хлопая между колен в ладоши, пугнул ребятишек: – Вы что, шибздики? Купайтесь в пруду новом! Э-е, вон Шлёнка уже купается.

Шлёнка, поблескивая жирком, баламутил воду. Ребятишки мигом сбросили с себя рубашонки, штанишки и кубарем полетели в пруд.

К Огневу подошел Захар Катаев.

– Поливать время, Степан Харитонович. Обезумел народ от радости, гляди: как маленькие, прыгают.

Беготню, радостный смех смахнул Никита Гурьянов. Он вышел на плотину и пронзительно закричал:

– Граждане! Пора к поливу. Как будем?

Кирилл предложил полив начать с первого огорода.

– Начнем поливать с огорода Шлёнки (Шлёнка утвердительно мотнул головой и крепче стиснул в руке черенок лопатки), а там постепенно, загон за загоном, дойдем и до последнего – до загона Маркела Быкова.

– Это Маркелу-то в зиму поливать доведется, – засмеялся Петька Кудеяров. – И пускай: у него теперь мед.

– А я на то не согласен, – ласково возразил Никита Гурьянов. – Эдак ведь что? Эдак все село доведется держать на поливе. А ведь, окромя полива, еще работа есть. Моя дума, граждане, такая: поливать сотнями. Бросить жребий – кой сотне достанется, той и поливать… А ты, Кирилл Сенафонтыч, хоть и именинник нонче вроде и хоть мы нонче все тебе и Степану Харитонычу в благодарности большой, а и ты не перечь…

Степан Огнев хотел поддержать Кирилла, но от победы, оттого, что все как-то обмякли и у всех была одна общая радость, – он и сам размяк и, видя общее желание поливать сотнями, не захотел идти против, хотя где-то в глубине и сознавал, что предложение Кирилла только углубит созданную за эти дни коллективную волю, а предложение Никиты Гурьянова распылит собранные силы. Он улыбнулся и промолчал, думая о предстоящей постройке мельницы и о том, как мягко и ласково возражал Никита Кириллу. После этого все – даже Кирилл, – смеясь, согласились поливать сотнями. На полив каждой сотне отвели двадцать четыре часа.

Бросили жребий.

Первый жребий выпал седьмой сотне – в ней шестьдесят две души Гурьяновых, двадцать три Федуновых – вся родня, и остальные – родня Митьки Спирина.

– Ну, и псы! – ругнул Петька Кудеяров.

– Что?

– Везет-то вам!

– Не обмишулились ли? – подал голос дед Катай.

Никита Гурьянов, крепко зажав в кулаке пуговицу от штанов, сунулся к Катаю:

– Какая могет быть обмишулка? На глазах у всех вынимал. Кирилл Сенафонтыч, ты вынимал? Скажи! Чтоб зря не болтали.

Только то и удержало от новой жеребьевки, что жребий вынимал Кирилл. Но и это сначала не успокоило:

– А может, не его это?! Пуговица-то!

– Не его! – ощетинился Никита. – Гляди… моя пуговица… вот от штанов отлетела. – Он тут же поднял рубаху и, показывая всем то место, где полагается быть пуговице, повертелся несколько секунд.

– Повыше! Повыше! – закричала в смехе Улька. – До пупа… A то всего тебя видали, а пупа сроду не видали. И-и-их!

Широковцы засмеялись, и в смехе кто-то сказал:

– Везет Гурьяновым!

– Давай дальше, Кирилл Сенафонтыч!

Кирилл вновь полез в шапку за жребиями.

В стороне к Плакущеву подошел Павел Быков. Он замычал, заревел. Илья Максимович не сразу понял, о чем он мычит, тыкая рукой на Кирилла Ждаркина, но когда догадался – у него побледнело лицо, затряслись ноги, и по спине побежали холодные мурашки.

– Зря, Паня, зря! Болтают все это. Ты приходи ко мне, я те меду, сладкого меду дам… А? А это зря!

Павел рычал… И Илья Максимович увидел: Павла кто-то сильно растравил, Павла не удержать. Тогда он, крепко тряхнув его за плечи, подделываясь под его язык, забормотал, показывая на Огнева:

– Не-е… Не Кирька, болтают… а во-но, во-но, Огнев!

– Ур? Ур?

– Да! Тракторщик… Ульку вот эдак да и под себя, а не Кирька…

Сказав это, он тут же отбежал в сторону.