Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 29 страниц)
И у Ольгерда, и в Твери, и в Рязани, и в Москве, и в Орде предчувствовали, что должны свершиться великие события, великие перемены, что равновесие на Руси разрушается. Москва становится неодолимой силой, и это нетерпимо для Орды.
Везде готовились к грядущим битвам. Мамаевы тумены рубились с туменами Амурат-хана. Мамай рвался к единодержавной власти, спешил опередить Дмитрия, дабы Москва не успела утишить своих соперников и взять под свою руку всю Северную Русь. Дмитрий ковал оружие, его воеводы во всех городах готовили горожан к ратному делу, готовили пешие полки, обряжали их в доспехи, учили действовать длинными копьями, кузнецы ковали железные стрелы для самострелов со стальным луком. Ольгерд тешил Михаила обещаниями помощи. Мамай вел тайное дело с Некоматом, чтобы поднять на Дмитрия еще раз тверского князя.
В Москве затевалось темное дело.
Давно недомогал боярин Василий Васильевич Вельяминов. Не пошел он с князем Дмитрием на Ольгерда, не побывал в дни противостояния на Оке под Коломной. Ударили морозы, московский тысяцкий позвал проститься князя Дмитрия к себе в усадьбу на Воронцовом поле. Вельяминов сидел в глубоком кресле. Куда девалась его тучность. Меньше чем за год осел он, как оседает пышное тесто, когда вдруг охватит его холод. Под глазами нависли мешки, погасли глаза, полуприкрытые веками, бессильно струилась по груди борода.
Князь остановился перед боярином.
– Ты звал меня, Василий?
– Звал! – тяжко уронил Вельяминов.– Пришел мой час. Служил деду твоему, дяде твоему, отцу твоему, тебе... Все вы разные, всяк на свое лицо, а я один. Держал я град Москву тысяцким, когда невелик был городок, и тысячи-то жителей в нем не насчитывали. Ныне не тысяцким меня назвать, а по-ордынски – темником. Долгая жизнь, я гляжу – всего лишь вчера вошел в ворота, и вот он, и выход... В один день все вы, великие князья, вместились. Помню твои восторженные глазенки, когда шел ты на Суздальца во главе московских дружин! Какой бог послал тогда тебе Волынца?
Боярин попытался привстать на кресле, но не хватило силы, смущенно махнул рукой.
– Болело сердце, точила черная зависть на пришельца! Ревновал! Однако Волынец богом тебе послан! Охраняла его от пас, от московских бояр, судьба! Лютовали на него иные, а знали, без него не подняться Москве на Орду! Слышал я о коломенском чуде! Ушел Ачи-хожа, не переведя тумен через Оку. Такого не бывало! Хвалят твое войско, князь! В том и моя доля! Не отводи от себя Вельяминовых! Но и мы разные. Люби Микулу, твоего свояка, на сестрах вы венчаны, скреплен церковью ваш кровный союз! Верь Тимофею, моему брату молодшему! Сложат за Русь и за тебя, князь, головы! Нужен сильному боярину могучий государь!
– Не оттого ли Вельяминовы от отца моего отъехали в Рязань?
– Понять твоего отца простым умишком тяжко! Зовут Ивана милостивым, тихим князем... А я вот, у последнего порога, иначе его вижу! Многомудр был твой отец! Его тихость – перед великой грозой. Замечал, князь, как бывает тихо перед грозой? Туча собралась, заслонила солнце, давит, а веточка не шевельнется... Потом, потом грянут и ветер, и ливень, и молния, и гром! Обидел он нас, предпочтя боярство горожанину. Не обижай бояр ради черных людей! Бояре – твоя опора!
– Ты же сам, Василий, сказал о чуде под Коломной! Не гридни на конях, не боярские витязи остановили Ачи-хожу! Ты же, боярин, обучал меня, юнца, хитрой и мудрой игре на шестидесяти четырех клетках. Самая малая фигура – пеший воин на том поле. Идет битва витязей, конных, рыцарей, закованных в железо, мчится с края на край богатырь ферязь, а короля-то заслоняют пешие! Ладно! Сразились витязи в поединках, падают в бою, а пешие идут и идут тихим шагом к последней линии. И только дойдет, все витязи перед ним бессильны! А кто он, пеший? Смерд или горожанин!
Вельяминов усмехнулся:
– А дошел до последней линии – тот же витязь и боярин! Одни роды сменяют другие, и все стояли и стоять будут на том, что одному ратная слава, одному править, другому кормить того, кто правит! Сказано в родословце: пришел к великому князю Ярославу из немецкой земли муж честен Африкан, нашего рода праотец. Это немец-то, это латинян-то, Африкан? А вот сказано! А если правду сказать: был тот Африкан из черных людей, смердом, да в каком-то бою приглянулся князю Ярославу... Опирайся, князь, на бояр, а смердов оставь...
– Благодарствую за совет, Василий! Боярство меня не обидело, и я его обидеть не желаю и не могу! Но и смердов в обиду не дам, без черных людей мне не исполнить дедовского завета. Боярин всегда уговорится с Ордой, смерд никогда!
У боярина судорожно дернулись губы.
– На исповеди не скажу! Тебе скажу, князь! В Коломне на свадьбе твоей... Переменил я золотой пояс, коим одарил тебя твой тесть Суздалец! У сына Миколы взял его пояс, подложил тебе, а сыну – твой пояс. Отберешь?
– Не отберу! Мне тогда ж стало ведомо!
– И я знал, что тебе ведомо! Потому и затаил к тебе добро, а не зло! Верь Миколе, виноватый он перед тобой, а не предаст! Не верь Ивану!
Василия Вельяминова похоронили пышно. Долго над Москвой висел погребальный звон. На тризне Иван Вельяминов подошел к князю Дмитрию.
– Принято во франкских королевствах... Умирает король, кричат «да здравствует король», и королем становится наследник! Не слыхал я, князь, твоего слова! По отцу – мне место тысяцкого!
Дмитрий нахмурился. Тело отца еще не остыло в могиле, а этот рвется к власти.
– Тысяцкий не король, а ты, Иван, не королевич! – ответил Дмитрий,– Ныне не Владимир, а Москва стольный град! В Москве князь – и двум князьям не бывать!
Иван почернел, задохнулся, не нашел что ответить. Ночью побежал на торговое подворье к Некомату.
У Некомата свои думы. Сумел летом пробраться в Коломну. Взглянул на войско Дмитрия. Видел он генуэзскую пехоту, знал, какие бои сотрясают север Европы, как дрожит земля под поступью брабантских арбалетчиков[11]11
Герцог Иоанн Брабантский имел войско в составе четырех тысяч арбалетчиков.
[Закрыть], оценил нынешнюю силу Москвы. Надо и ему, Некомату, выбирать, с кем быть: с Ордой или с московским князем, как бы не оказаться между молотом и наковальней. Орда держала торговые пути. Больших поборов стоило перекидывать товары из ганзейских торгов в Персидское море и в море Италийское. Потери в Орде Некомат возвращал на высоких ценах при перепродаже товара. Путь, однако, был чист, разбойников Орда держала в страхе. Ху-фу, золотая дощечка с головами дерущихся тигров, была надежной защитой. Пошатнулась Орда, разодрала Орду усобица – в торге застой. Нет надежного пути ни на лодиях, ни по суху. Растет сила Москвы, сила Орды тает.
Кто для Некомата лучше: сильная Москва или сильная Орда? Ордынцы любят брать то, что не требует труда. Купцы ордынские не соперники. Москва берет трудом, купцы московские нетерпимы к чужакам. При сильной Москве чужак Некомат не нужен на Руси.
Ко времени явился Иван Вельяминов, повязанный кровью тысяцкого Алексея Петровича. На сказ Ивана, что князь отстранил его от тысяцких, молвил:
– То ни тебе, ни мне не новость! Отец Дмитрия прогнал Вельяминовых, сын их к концу приведет! Научат Сергий из Троицы и митрополит, что власть московского князя должна стать властью царской. Царь под корень изведет боярские роды. Стерегись, Иван! Сегодня не поздно, а завтра голова с плеч! Князь Дмитрий рвется стать государем всея Руси. Ты гляди, как он свел князей из уделов, ты гляди, как он наложил руку на Олега рязанского, близок час и Михаила тверского.
– Я его убью!
– Фролку Козла не научишь! За одно слово против князя Дмитрия холоп тебя убьет! То холопский князь! Холопов вооружил! В ряд с боярами поставил!
– У меня свои руки есть!
– Прежде чем ты их протянешь, тебе их отсекут. Отбери у него силу, тогда и сам падет! Мамай не простит ему Ачи-хожи! Проси у Мамая ярлык на великое княжение Михаилу, при великом князе быть тебе тогда большим боярином!
– А ты, Некомат, чего же не попросишь?
– И я пойду!
Никто не следил за Некоматом и Иваном Вельяминовым. Исчезли в один день из Москвы. Митрополит получил весть, что Иван Вельяминов вкупе с гостем, сурожанином Некоматом, прибежали в Тверь к князю Михаилу «со многоею лжею и льстивыми словесы».
А льстивые словесы были такими: дескать, князь Дмитрий по младости вознесся и загордился, решил идти ратью на Орду, тем Русь погубить. Тебе, князь Михаил, должно взять первенство на Руси и жить с Ордой в мире, Мамаю помочь против Дмитрия. Михаил дал согласие принять ярлык на великое владимирское княжение, просил принести ярлык, а сам побежал к Ольгерду звать его с войском на Русь.
Митрополит дал знать Дмитрию о сговоре в Твери. Дмитрий созвал подручных князей в Переяславль на Клещинском озере на крестины сына Юрия. Объявил князьям:
– Иван Вельяминов изменил Москве, отошел к тверскому князю. С ним Некомат сурожанин, гость торговый чужого племени. К нему без упрека, крест он нам не целовал, ему богом велено служить, где выгода. Иван Вельяминов нарушил крестное целование, уронил честь рода, будет с ним поступлено как с изменником. Иван Вельяминов ушел в Орду киличеем тверского князя просить у Мамая ярлык на великое княжение владимирское князю Михаилу! К ярлыку не пойду, отроком не ходил! Есть у нас ныне сила, а чтобы была наша сила неодолима для Михайловых заступников, нужно собраться всем князьям, кому дорога Русь, и стать, как стояли летом на Оке! Тогда и Орда не в страх, и Ольгерд не стронется с места.
Готовились к тяжкому лету в Москве, во Владимире, в Суздали, в Новгороде Нижнем, в Переяславле, в Бело-озере, в Устюге, в Угличе, на озере Кубенском, в Городце на Волге, в Ростове Великом, в Смоленске, в Ярославле, в Кашине, в Мологе, в Стародубске, в Тарусах, в Боровске, в Серпухове, в Коломне. Ждали рать из Орды, стереглись Ольгерда, ополчились на Тверь. Поехал в Новгород князь Владимир Андреевич поднимать новгородцев на Михаила.
Из Орды пришло известие. Пришел великий мор в Орду на скотину: на лошадей, на овец, на быков. Обезножела Орда в лето, ей не будет коней идти на Русь, пеши Орда не ходит.
Месяца июля в 14-й день пришел в Тверь из Орды Некомат сурожанин с Мамаевым послом Ачи-хожей. Князь Михаил погнал гонцов в Москву с требованием, чтобы Дмитрий явился к ярлыку. Тверских гонцов Дмитрий принял в седле подле стремени.
– Люди вы невольные! – сказал он.– Прощаю дерзость! Послами не чту!
Отбыл князь Дмитрий в Волок, туда же потянулись и все подручные. Объявил подручным:
– Пора сказать всем: довольно Русь на клочки рвать, наступило время единения Руси перед лицом врага немилостивого. Время, когда ханы одаривали ярлыками русских князей, миновало.
Слушали Дмитрия и приговорили:
«Колико Михаил приводил ратью зятя своего великого князя литовского Ольгерда и много зла христианам сотворил, а ныне сложился с Мамаем, и с ханом его, и со всею Ордою. А Мамай яростью дышит на всех нас, и аще сему попустим сложится с ними, имат победити всех нас».
Войско двинулось на Тверь. Но имел этот сбор и еще одну цель. Говорил Боброк у Коломны Дмитрию: пешая рать готова, а вот конницы мало, надо со всей земли скликать конных воинов. Созвали посмотреть, а сколь велика, сколь искусна в бою конница на Руси и годится ли она для великой битвы.
И еще одна заветная мысль: поднявшись воедино на тверского князя, русские князья тем самым поднялись и на Орду, ослушались ханского ярлыка, ныне они связали себя союзом с Москвой супротив Орды.
3
С Волока Дмитрий отправил пешие полки на Микулино, в отчину князя Михаила. Три полка – переяславский, белоозерский и владимирский – шли спина в спину. Сторожевым полком впереди пешей рати пустил стрелков. Конная дружина московского князя оберегала левый фланг пешей рати. Левый фланг пешей рати и всего войска – опасный фланг, отсюда надо ждать Ольгерда. Дорогой через Старицу Владимир Андреевич вел боровскую и новгородскую дружины.
За всадниками Владимира Андреевича по лесным дорогам Дмитрий пустил соединенное конное войско подручных князей, шли они через Погорелое Городище на Ивашково. Суздальская дружина оберегала пешую рать со спины.
Впервые под стягом великого князя владимирского и московского собралось такое войско.
Дал Боброк расчеты, кому и как идти, сколько делать привалов. Точно в назначенные сроки прошла пешая рать, не опоздал Владимир Андреевич, хотя шел кружным путем. Растянулись на всю дорогу пять тысяч всадников подручных князей, хотя и вел их князь Дмитрий. Растянулась и потеряла хвост пешей рати дружина Суздальца. Дмитрий в ярости говорил Боброку:
– Они останавливаются, когда хотят. Кони боятся слепней, воины ждут холодка, один князь норовит заступить другого князя, на дорогах путаница, на переправах один другому мешает. Ольгерд разве так водит конное войско?
Михаил получил известие, что с Волока двинулась на него московская рать, коей не было под стенами Твери со времен Ивана Даниловича Калиты. Подумал бежать за Ольгердом, да тверичане стерегли.
– Нет, князь! Умел назвать на нас гнев Москвы, умей и ответ держать!
С городской стены увидели разъезды московского войска. Ударили в набат. Ачи-хожа подхватился, сел на струги и погнал прочь из города. С ним ушел Некомат. Обещал князю привести Мамая со всей Ордой. Утром город проснулся в осаде. Куда ни кинь глазом, везде палатки, шатры воевод, табуны коней. На холме над Волгой черный стяг Дмитрия. Конные и пешие войска плотно облегали город, курились пылью дороги. Строились быстро, хотя и не видно было спешки. Из ничего, казалось бы из земли, вдруг поднялись прямоугольники удивительно правильных линий, ощетинились копьями. Длинными копьями в три, а то и в четыре роста воина. Густой, плотный лес копий с конскими хвостами под наконечниками. Плотность строя не обманула Михаила. Там, у Любутска, этих пеших копейщиков было в три раза меньше. Пробовал прикинуть число пеших. Стало страшно. Получалось далеко за десять тысяч пеших. Да столько же улавливал глаз и конных. Ждал Михаил, что князь Дмитрий пришлет послов, послов не видно. Но и на приступ Дмитрий не шел. Будто надумал обучать свое войско городской осаде. На лугу Боброк проводил учения сводных полков пешей рати и конных полков.
Михаил каждое утро взбирался на стену, поднимался к верхним стрельницам угловой башни и с тоской глядел на луг. С горечью вспоминал беседу с юным Дмитрием в охотничьей избе под Коломной. Оскорбительным показалось ему предложение юноши сложиться воедино. Дмитрию тогда едва исполнилось шестнадцать. Михаил полагал себя опытным воителем, что мог значить меж ним и Олегом московский княженок? Десять лет минуло с той встречи под Коломной. Да разве не должен признать он, Михаил, что стоит перед ним войско, коего он но видывал? Из летописей, писавшихся руками монахов, в ратном деле не смыслящих, смутно представлялось войско киевского Святослава или Всеволода Большое Гнездо. То были князья из старинных сказов, а этот князь откуда? Откуда у него, у двадцатипятилетнего государя, опыт мужа, осеребренного сединой? Где, когда он собрал свое войско, свою пешую рать, от которой попятился Ольгерд? Тверь подготовилась к сидению в осаде. Надолго достанет еды, заготовлено много стрел, на стенах стоят большие пороки, варится горячая смола, но и Дмитрий не собирается брать город с наскока. Однако и приступа Михаил боялся, как и долгой осады.
На лугу, на виду тверичан конные полки правой и левой руки переходили в наступление на рысях на невидимого противника или вдруг рассыпались широкой лавой, смыкались перед пешим строем, размыкались, мчались назад, а пеший строй начинал медленное движение вперед. Пеший строй то двигался сомкнутой стеной во всю длину трех полков, то раскидывался па сотни, и поле покрывалось маленькими прямоугольниками, колючими, как ежи. В образовавшиеся интервалы вливались конные стрелки, выскакивали вперед, падали с коней, коноводы выводили коней с поля.
И так изо дня в день.
Михаил трапезовал в тереме. Ударили в набат, в трапезную ворвался гридня.
– Идут! – крикнул он с порога.
Михаил отодвинул миску со щами, отер бороду и бегом к выходу.
Строилось и перестраивалось, как всегда, как все дни, московское войско, но на этот раз неумолимо приближаясь к стене. Трубили трубы, били бубны, в городе гудели набатом колокола.
Медленно, выбросив впереди ряд щитоносцев с огромными щитами в рост воина, приопустив копья, двигались к стене пешие сотни московских полков, на ходу сбивая промежутки между сотнями, выравниваясь в сплошную и непроницаемую стену. Шли медленно, тяжелая поступь десяти тысяч пар ног сотрясала землю. Каждый в кольчуге с зерцалом, в шишаках с опущенными прилбицами, у каждого в руке копье, а на сгибе левой руки круглый небольшой щит. У каждого за поясом боевой топор и меч.
Ближе, ближе. Вот уже те, у кого сердце погорячей, начали пускать стрелы со стены. На таком расстоянии стрела не имеет убойной силы, если и долетит, иные исхитрялись так пустить стрелу с разрывчатого лука, что и долетала, но гасла в стальной защите строя. Михаил решил, что длинные копья выставлены вперед, чтобы скрыть лестницы и мешки для заброса рва. Не нужны длинные копья в приступе на стены. Неведомо тверскому князю, что Боброк испытывал прочность строя пешей рати под осыпью стрел. Иного и не затевал. Дождь стрел падал со стены на пешую рать. Михаил увидел, что такое длинные копья с лошадиными хвостами под наконечниками. Пешие воины шевелили копьями. Стрелы попадали в колыхающееся море конских хвостов, теряли силу полета и падали наземь под ноги воинов. Стрелы, летящие в лицо, принимали высокие щиты щитоносцев, по ним стрелы скользили, отскакивали, не причиняя вреда.
Пешие полки подошли ко рву и встали на краю. Ни одной стрелы в ответ из пешего строя. С городской стены – дождь стрел. И ни одна стрела не может пробиться сквозь конские хвосты, сквозь ряд щитоносцев. Пустили стрелы из больших пороков. И те отбиты копьями. Пешие полки попятились, раскололись на сотни, в промежутках между сотнями открылись большие пороки на колесах.
Не сразу на стене поняли, какие стрелы летят на Тверь. Вспыхнули огненные хвосты, пал на городские стены огонь. Те, кто знал оружейные тайны, выронили слово: «шереширы». Так называли огненные стрелы Всеволода Большое Гнездо. За сотню с лишним лет ордынского ига многие о них забыли.
В слове о гибели Игорева полка в половецких степях певец упрекает князя Всеволода, что не пришел он на подмогу русским, не пустил на супостатов огненных стрел. Московские оружейники вспомнили Всеволодово оружие, тайно готовили огненные стрелы для того чтобы пускать их с больших пороков.
Давний летописец рассказывал о поражении князя Игоря во время его похода на Царьград.
«И пущати начали трубами огнъ на лодье Руския, и бысть видети страшно чудо. Русь же видящи пламень, вметахуся въ воду морьскую, хотяще убрести, и тако прочий възъвратившася въсвояси. Темже пришедшимъ въ землю свою, и поведаху кождо свооимъ о бывшемъ и о лядьнем огни: «якоже молонья, рече, иже на небесехъ. Грьци имуть у собе, и се пущающе жежагаху нас, сего ради не однолехомъ имъ»[12]12
«Греки начали пускать огонь на русские лодии, видеть этот огонь было и страшно и удивительно. Русские воины бросились в воду с горящих лодий, надеясь спастись от огня в воде. Многие погибли, а те, кто возвратился домой, рассказывали, что греки обладают огнем, подобным молнии на небе, умеют его пускать на людей и лодии и сжигают им все, что горит».
[Закрыть].
Святой Феофан из Царьграда, его современник Павел Дьякон, тож хронист, греческий монах Кедренн и Зонан, греческий хронист, современник Нестора-летописца, утверждали что некий Калинник, архитектор из Гелиополя Сирийского, доставил грекам огонь во время осады Царьграда (Константинополя) аравитянами в пятый год царствования Константина III[13]13
673 год н. э.
[Закрыть]. Благодаря этому открытию, утверждали эти хронисты, флот аравитян был сожжен и уничтожен в Цизике. Одни из древних авторов, перечисленных выше, называли этот огонь «морским», другие «жидким», «фейерверочным», «греческим», иные «мидийским, или мягким огнем».
Греческий император Константин Порфирородный объявил состав этого огня государственной тайной особой важности. В «Рассуждении о государственном управлении», адресованном сыну и наследнику, он записал: «Ты должен более всего обращать внимание и заботиться о жидком огне, бросаемом посредством труб, и если кто осмелится просить его у тебя, как просили часто у нас самих, то отвергай эти просьбы и отвечай, что этот огонь открыт был Ангелом Великому и Святому Константину, первому Императору христианскому. По достоверному свидетельству наших предков, тем же Ангелом повелено было приготовлять этот огонь только для одних христиан и нигде, кроме императорского города; не передавать его и не научать никакую другую нацию».
Константин Порфирородный приказал вырезать в храме на престоле проклятие тому, кто осмелится передать это открытие чужеземцам. Он повелел считать изменника недостойным имени христианина, недостойным никакой должности, никакого звания и разжаловать его из любого звания. Изменник предавался анафеме из века в век и объявлялся бесчестным всякий – даже император, разгласивший тайны, патриарх и всякий князь. Константин Порфирородный повелел поступать с изменником как со всеобщим врагом: осуждать его и предавать ужасным истязаниям. Рассказывают, что вельможа империи, прельщенный несметным подкупом, решился выдать чужеземцам тайну греческого огня. Однажды, когда он вошел в храм, его постигла необыкновенная казнь. С соборного нефа сошло пламя и сожгло изменника.
Тайное не может вечно оставаться тайным. От греков при князе Игоре русы узнали тайну греческого огня, Всеволод Большое Гнездо вооружился шереширами, отец Дмитрия вспомнил о них, Дмитрий пришел с ними под Тверь.
Из десяти больших пороков поднялись десять стрел. Стрелы превратились в огненные полосы. Они забирали выше и выше. Вот они уже над стенами города. Еще вспышка, и огненные клинья пали на город.
Откатились большие пороки Москвы, отошла, пятясь, фаланга, пророкотали бубны, и вся пешая рать, повернувшись на месте, пошла от стен. Город загорелся. Тверичане гасили пожары, московские ратники замкнули острог. Ни пешему, ни конному, ни ползком, ни темной ночью не пробраться.
День и ночь не смыкали глаз тверские сторожа на башнях, выглядывали, когда же появится Ольгердово войско. Ждал с не меньшим нетерпением Ольгерда и Дмитрий, ждали подручные князья, желая получить славу победителей над великим литовским воеводой. Воинское искусство и воинская мудрость на то и даны, чтобы избежать поражения. Ольгерд, узнав, какую собрал силу Дмитрий, повернул от Твери, не дойдя до города одного перехода.
– Пора брать город! – сказал Боброк, получив весть, что Ольгерд бежит на рысях в Литву.
– Пора! – согласился Дмитрий.
Первым делом отвели воду из рва. Два дня метали в город камни, землю, бревна. В нескольких местах засыпали ров доверху. На четвертый день ударили шереширами. Огненные хвосты опоясали небо. Загорелись стены, башни, поползли пожары в разных концах города. Поднялись к верхней стрельнице башни тверские бояре, торговые гости и владыка тверской Ефимий.
– Шли послов, князь! Город не удержать!
Михаил спросил владыку:
– Что хочет Дмитрий?
Владыка ответил:
– То неведомо!
– Поди и узнай! – молвил князь.
– Нет, князь! – твердо ответил Ефимий.– Принимал ярлык на великое княжение владимирское, не спросил меня! И не мне спрашивать, чего от тебя хочет Дмитрий! Иди сам!
Михаил взглянул на бояр. С ними хаживал разорять московские волости, их обрадовал Некомат ярлыком от Мамая. Ныне безрадостны, молчаливы, хмуры, обступили полкругом, теснятся в башне. Так-то вот и кучковичи обступили однажды Андрея Боголюбского.
Михаил осторожно спросил:
– Кто пойдет к Дмитрию?
– Тебе, князь, одному идти! – раздался голос боярина. Не разглядеть в темноте говорившего.
– Голову мою отдаете?
– Твоя голова,– ответил за бояр владыка,– не Тверь! Многие князья княжили в Твери, князей тех нет, а Тверь стоит. Дед твой потому и причислен к лику святых, что прозакладывал голову за Тверь.
– Я не хочу быть святым! Не святой я, а воитель!
– Нет у тебя силы бороться с Москвой! Покорись! – настаивал владыка.
Бояре сдвигались полукругом.
На башне над Тмахскими воротами затрубили трубы, взошел владыка на край башни и водрузил крест. Его фигура то пропадала в черной мгле, то вновь возникала, когда ветер рассеивал дым. Трубам с башни ответили трубы в московском стане. В городе ударили колокола. Над острогом против Тмахских ворот воздвиг крест митрополит Алексей. Из Тмахских ворот вышел князь Михаил. Один. Ратники пропустили князя к кресту. Михаил опустился на колено, митрополит осенил его крестным знамением.
– Еще раз отдаюсь, отче, под твою руку! – молвил Михаил.– Обиду забываю, не обидь вдругорядь!
– Не тебе, князь, обиды поминать! С чего начато, к тому приведено! А крови и слез пролито?
Михаил не отвечал. Побит. Голова поникла. Что на силу ответишь, когда нет своей силы.
– Готов ли к смирению, сын мой? – спросил митрополит.– По твоему слову все решится! Без тебя город по моему слову откроет ворота.
– Откроет! – согласился Михаил.
– В смирении оставаться тебе удельным князем, не в смирении – приговорено дать тебе путь чист изгоем!
– Дмитрий требует моей головы? – спросил Михаил.
– То ложь, князь! То льстивые речи переметчика Ивана Вельяминова. Руси нужна твоя голова! Но покорная велению божьему и государеву.
Михаил не вытерпел.
– Кто ж государь?
– Государь тот, кто могуч среди равных. То установлено от века, и не тебе оспорить, князь! Быть тебе братом молодшим Дмитрию Ивановичу, великому князю всея Руси.
– Жестоки твои слова, отче!
– Не по словам дела сделаны, а слова по делам произнесены! Готов ли?
– Сердцем не готов, разумом деваться некуда!
– Разум не помутился бы! Идем!
Новгородцы столпились у холма возле Дмитрия Ивановича. Памятливы на обиды. Кричали Дмитрию:
– Босым! Пусть босым стоит перед тобой и перед нами, как стояли наши тысяцкие перед князем Симеоном.
Дмитрий однажды ожегся, ведал, что сам ожесточил Михаила. Не надо было хватать его в Москве и сажать на Гавшин двор. Михаил тож Всеволодово племя. Босым заставить, так лучше убить, а убивать зачем же, не для того собрана сила всей Руси, а чтобы и он, поверженный, встал в один ряд перед супостатом, более сильным и страшным.
Босым не заставил, но с коня навстречу не сошел. Пришлось великому князю тверскому подойти к стремени князя московского. Означал сей знак, что признает себя великий князь тверской молодшим братом великого князя московского. Суздаль, потом Рязань, ныне и Тверь. Простерла Москва руки на их плечи.
– Ты пришел, Дмитрий, на Тверь, скажи, чего желаешь? – выдавил из себя Михаил.
– Скажи ты, тверской князь, перед съездом Всех князей, чего ты желаешь? – возвысил голос Дмитрий.
– Признаю себя братом молодшим, отдаюсь по всей твоей воле!
Бояре Андрей Кобыла да сын его Федор Андреевич Кошка, да дьяк посольский, юный боярин Тютчев, распахнули княжеский шатер, зазывая Михаила к сколоченному из дубовых досок столу. Первым в шатер вошел Михаил, за ним Дмитрий. После них митрополит. На столе свиток грамоты, составленной думными боярами Андреем Кобылой, Федором Кошкой и дьяком Тютчевым.
– Читай, князь, и подписывай! – молвил Дмитрий.
– Читайте! – бросил Михаил боярам.
Тютчев взял грамоту и звонким голосом начал:
– «Грамота великого князя Дмитрия Ивановича великому князю Михаилу Александровичу».
Отметил для себя Михаил, что поставил Дмитрий себя вровень, не понудил признать его государем всея Руси, как того требовал митрополит.
Тютчев читал:
– «По благословению отца нашего Алексея, митрополита всея Руси, на сем, брат молодший, князь великий Михаил Александрович, целует ко мне крест, к брату старейшему, князю великому Дмитрию Ивановичу, и к моему брату, князю Владимиру Андреевичу, и к нашей вотчине к Великому Новгороду, и за своих детей, и за своих братчанинов. Иметь тебе меня себе братом старейшим, а князя Владимира, брата моего, братом».
Тютчев остановился. То являлось главным в грамоте, отсюда все и иное.
Дмитрий смотрел на Михаила. Михаил стоял, опустив глаза. Гораздо меньшего просил Дмитрий в охотничьей избе под Коломной. Как же, как, задавал Михаил вновь себе проклятый вопрос, как дошло, докатилось до этакого? Поднял глаза на Дмитрия. Тверд, спокоен взгляд черных глаз. Не хмуро чело. Научился владеть собой! Вернуть бы ту коломенскую избу, ныне стояли бы равными, не держать бы ему, Михаилу, стремена старейшего.
– Читай дальше! – молвил Михаил.
Падали слова тяжкие, как раскаленное железо. Да что теперь иные слова! Главное сказано. Следил Михаил, чтобы не до конца растащили Тверь.
– «А добра тебе нам хотеть во всем, везде, без хитрости. А князи великие христианские и православные с нами, один человек, их тебе не обидеть. А обидишь, нам вместе борониться от тебя единого. А тебя обидят, борониться нам с тобой от них с одиного».
Хоть в одном облегчение, чья-то твердая рука оберегала его интересы. Неужели князь Дмитрий? После ярлыка от Мамая? Или, быть может, то рука митрополита?
– «А начнут нас сваживать татарове,– продолжал Тютчев,– и будут давать тебе нашу вотчину, великое княжение, тебе сего не брать до живота. А почнут давать нам твою вотчину, Тверь, и нам сего тако же не брать до живота».
Вот уже и один ответ на вопрос отпадает. Не Мамай стоит за этой грамотой. Против Мамая сия грамота, не Орды то голос!
– «Ежели с татары нам мир, то по думе, а ежели нам дать выходы, по думе же, а не дать, по думе же. А пойдут на нас татарове или на тебя, биться нам и тебе воедино, нам против них».
Жесткая рука писала грамоту, то не боярского ума дело, сила за ней огромная, падали слова теперь уже не в унижение Твери, холодок пробежал по спине у Михаила от слов:
– «Или мы пойдем на Орду, тебе с нами воедино идти на них!»
То слово не молвленное, кое не поймаешь, это слово записанное, стало быть, не боится Дмитрий, что сию грамоту прочтет и Мамай.
Михаил поднял руку, давая знать, что есть у него о чем спросить.
– Дед мой Михаил принял мученическую смерть в Орде. Андрей Ярославич, брат святого Александра Невского, навлек на Русь Неврюеву рать! Есть ли у нас сила остановить гнев ордынский?
– Есть! – твердо сказал Дмитрий.– Ты этой силе помеха!
Дьяк продолжал:
– «А к Ольгерду тебе, и к его братьям, и к его детям, целование сложить. А пойдут на нас литовцы, или на смоленского на князя на великого, или на кого из наших братьев на князей, нам себя от них боронить, а тебе с нами заодно. Или пойдут на тебя, и нам тако же тебе помогать и борониться заедино».
А вот еще одно напоминание о встрече в избе под Коломной:
– «А о чем судьи наши общие сопрутся, ехать на третейский суд, на суд князя великого на Олега...»
Тютчев заканчивал:
– «А на сем на всем, брат молодший, князь великий Михаил Александрович, целует ко мне крест, к брату старейшему, князю великому к Дмитрию Ивановичу, к моему брату, князю Владимиру Андреевичу, и к нашей вотчине к великому Новгороду, и за своих детей, и за своих братчанов, по любви, в правду, безо всякой хитрости...»
