Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 29 страниц)
на сестре тверского князя Михаила, а сестра его замужем за Дмитрием суздальским. Хан Джанибек не откликнулся помогать Ольгерду против Москвы.
Джанибека нет, в Орде замятия, и не по родственной просьбе устремился Ольгерд на Москву, а исполнить давнее свое намерение пригнуть шею Москве, расширить свое княжение.
Дмитрию рассказывали его киличеи, коим доводилось ходить в Литву, что Ольгерд зело «премудр», многими языками «глаголет», власть держит грозно, бояре слова поперек молвить не смеют, сжал их в горсть стальной перчаткой. Не любитель ни забав, ни утех, ни игрищ, и охотой не забавляется, улыбки на его лице никто не видел. Лицо в поперечных шрамах, в сечах получал удары, нанося удары и врагам. Ни меда хмельного, ни вин греческих, ни фряжских в рот не берет, книгочей, ведомо ему, как древние вели свои великие войны, а больше всего схож на князя Святослава. Тот прыгал на врага барсом, а этот серым волком. Незримо и неслышно водит войско, перед врагом встает, когда его не ждут! Сила его в конных рыцарях, что переняли вооружение и удар клином у Ливонского ордена. Стрела не берет доспехи литовских всадников, копья у них длинные, стеной идут, опрокидывают и ордынскую конницу.
Поднялись па этот раз сигнальные дымы не с юга и не с востока. Можайск дал знать, что идет враг. Гонцы скакали с известием, что враг идет, а уже бежали беженцы из Боровска, из Калуги, из Вереи.
– Ольгерд идет!
Ольгерд идет, а Боброк устраивает войска в Белоозере, с ним и половина его стрелков. Оберегать Москву должен Дмитрий Монастырев, оружейный староста, у него под рукой полк стрелков. Оберегать Москву оставлена вся конная дружина воеводы Александра Ивановича, пешие воины Акинфовичей, городовой пеший полк Василия Вельяминова. Навстречу Ольгерду намерились послать конные полки.
Из Тайницкой башни Василий Вельяминов раздавал оружие. Александр Иванович набатным звоном окликал дружину из посадов.
Князь Дмитрий сказал брату Владимиру:
– Скачи в Переяславль рязанский! Напомни Олегу крестное целование! Зови Владимира пронского, кличь Тита козельского. Олег возглавит полки!
Олег встретил Владимира мрачно. Сигнальные дымы видны и в Переяславле на Трубеже. Послали гонцов к Владимиру пронскому. Олег посадил дружину на коня, Епифанию повелел:
– Скачи, боярин, к хану, кланяйся Мамаю. Пришел Ольгерд воевать Русь – быть ему сильнее хана! Поспешай!
Олег услал Коряева, чтобы властный боярин не мешал гнать дружину на рысях к Титу козельскому, а оттуда через Перемышль зайти Ольгерду в спину.
Ольгерд не ждал, когда ему ударят в спину. Его ждали на Москву, а он круто свернул на юг и пошел в обход Москвы через Оку на Коломну.
Московский сторожевой и передовой полки повели старый воевода Акинф Федорович, что еще с Иваном Даниловичем утишал непокорных повгородцев и тверичан, и властный воевода Дмитрий Минин. Его поставили наибольшим над войском.
Путь Ольгерда извилист, как путь змеи. Его провожали сигнальные костры, по дымам угадывали его движение воеводы Акинф и Дмитрий Минин.
Сошлись на реке Троена, неподалеку от Курска. Ольгерд не думал встретить здесь московские полки. Не нашлось доводчиков, кои разъяснили бы, что это за полки. То ли рязанский князь с пронским к Москве на выручку спешат, то ли коломенцы вышли навстречу? Не зная, кто идет навстречу, осторожничал. Одно знал – пеших воинов не будет, а опасался он только пеших русов, в конном бою не устоять против его рыцарей ни дружине московского князя, ни иной коннице, будь то и ордынская.
Воеводам Акинфу Федоровичу и Дмитрию Минину прежде всего надо было узнать, сколько всадников у Ольгерда? Вышли ему на путь по сигнальным дымам, но те, кто сигналил, не считали воинов Ольгерда, и каждый показывал, кому как привиделось, от души, не скупясь, присчитывал литовскому войску лишние тысячи. Стали у Троены к ночи. Сторожа сходила на другой берег, принесла известие, что Ольгерд стоит в двух поприщах от реки.
Акинф Федорович молвил Дмитрию Минину:
– Надо отойти к Переяславлю. Встретим Владимира Андреевича и Олега. Нас больше будет!
– Отойдем к Переяславлю, откроем дорогу к Москве...
Акинфу за шестьдесят, служил Ивану Даниловичу, князю осторожному, хитрому, который бил только тогда, когда уверен был, что одолеет. Говорил Иван Данилович Акинфу:
– Открою тебе великую тайну! Нож вынимай, когда знаешь, что ударом по рукоятку в грудь супостату вонзишь! Иначе не вынимай. Раненый враг страшнее нераненого.
Акинф принял совет и воевал осторожно, в бой вступал в крайнем случае.
– Если нас опрокинет Ольгерд,– ответил он Минину,– на Москву ему путь чист.
Воеводы беседовали за лагерем в поле, чтоб никто их не слышал.
– У Ольгерда воины закованы в доспехи, кони в броне,– продолжал Акинф.– На Москву не пойдет, зная, что мы в стороне. Занесенный меч страшнее удара. Пойдет к Москве, мы стороной его проводим, рядом пойдем! Худо на чужой земле оглядываться!
Дмитрий Минин тож немолод, из старых воевод, но из ревнивых. Затаил он обиду, сердце обливалось кровью и щемило, когда объявил князь Дмитрий, что быть наибольшим воеводой в Москве Волынцу. Очень хотелось Минину показать, что и он может бить супостатов ничуть не хуже Боброка. Разве малая дружина на Тросне? Воины в боях бывалые.
– Побеждает тот, – убеждал он Акинфа,– кто первым наносит удар!
Акинф догадывался, что Минин жаждет славы, не переспорить. Хоть одно бы выговорить, чтобы не переходил Тросну, пока не разведает, сколько силы у Ольгерда. Уговорил. Порешили: утром выслать сторожу и оглядеть дружину литовского князя.
Ночью затянуло небо тучами, потек мелкий осенний дождь. С тростниковых болот поднялся туман. Туман глушил все звуки, глухо раздавались голоса проснувшегося войска. На рассвете с того берега прибежала сторожа. Ольгерд ушел!
– Идем за Тросну, вслед Ольгерду!– проговорил Акинф.– На мокрой земле следы коней...
– Догоним!
– Не надо догонять, а надо идти следом.
Спорили бы воеводы, да не об Ольгерде им спорить. Туман редел, и в поредевшем тумане с московской стороны открылась темная полоса. Прискакала сторожа:
– Ольгерд!
Акинф дал знак трубачам, чтобы собирали дружину спиной к реке, лицом к Ольгерду.
Не приводилось видеть Акинфу и при Иване Даниловиче, чтобы так быстро и спокойно на виду у врага строились конные сотни. Он-то знал, что обучал этому конную дружину Дмитрий Михайлович Боброк. Болью сжалось его сердце: погибнет дружина, не скоро Москва будет иметь таких воинов, привычных к бою. Сотни развернулись и двинулись шагом навстречу Ольгердовым рыцарям. Минин поскакал вперед, подняв над головой воеводский шестопер. Падал и падал тоскливый осенний дождичек. Сумрак осеннего рассвета гасил блеск шлемов и копий. Ольгердовы всадники остановились. Московские сотни шли шагом.
Глухо трубили медные литовские трубы. Сужались ряды литовских рыцарей, собираясь в глубокие клинья. Пойдут клином, тевтонской «свиньей». А перед самой схваткой раздвинется клин, выставляя перед русскими всадниками ряд за рядом длинные и тяжелые копья.
Сейчас применить бы «половецкую мельницу», наскочить, рассыпаться лавами, одождить врага стрелами, посекая коней. Без коня литвин в тяжелых доспехах как чурка под ударом топора.
Негде рассыпаться: Ольгерд прижал к реке. Перекрестился Акинф, надвинул глубже ерихонку, опустил прилбицу, вынул из ножен кривую дамасскую саблю. Что бог пошлет! Разум человеческий затмился. Передовые сотни пошли рысью, шибко пошли, чтобы ударом смять рыцарей. Стрелами одождили, да толку мало. Отсырели луки, скользкая тетива не пускала стрелу в верный полет. В семьдесят лет где ж рубиться – Акинф остановил коня возле трубачей. Когда побегут, собрать трубным призывом и указать дорогу через Тросну. За Тросной быстрый конь спасет от тихоходных рыцарских тяжеловозов. Залюбовался дружинниками, им с Ордой биться бы! Не дрогнули, когда ольгердовцы развернули свои клинья и опустился еж из длинных копий перед русскими всадниками. Сшиблись. Только бы разомкнуть строй литовцев, чтобы бой распался бы на сотни и тысячи поединков.
Ах, Ольгерд, Ольгерд, забыть бы тебе вражду и гордыню, соединить твоих рыцарей с москвичами, владимирцами, тверичанами, родная твоя жена, Ульяна, русская княжна, позвать Олега рязанского, да всей той силой на орду, а не рубить своих... Как не понять гордому литвину, что не бывать Руси под Литвой, а вместе жить и обо роняться от хищников, от Орды, от тех, кого выбрасывает дикая степь, от тех, что не дают жить пахарям вот уже несколько столетий... То хазары, то печенеги, то половцы, сейчас ордынцы. Разоряли, грабили, жгли.
Литовские рыцари развернули свои клинья и плотной стеной приняли удар московской дружины, отбросили ее и вонзились в ее разбросанные ряды. Как раскаленное шило входит в масло, так они проткнули дружину до задних рядов. Как ручьи прорезают русло по заснеженным оврагам, так литовские клинья прорезали московское войско. Мгновенно развернулись лицом в разные стороны, спина к спине, лицом к русским, не размыкая строй, не разнимая еж из копий. Ширились клинья, в образовавшуюся пустоту, как кровь вливается в жилы, вливались новые всадники. И вот уже захлестнули петлями островки русских воинов. Копьями, копьями, ни один еще меча не вынул. А что может сделать московский дружинник коротким копьем против длинного, мечом против копья? Не рвутся, не в горячности, а спокойно теснят и теснят русов, будто сбивая гурт. Вот и сечь начали.
Двуручные мечи разят с размаху, опрокидывая ударом и всадника и лошадь. А попробуй его достать, со всех сторон защищен копьями. Один с мечом, пятеро с копьями. Копье – это щит того, кто с мечом. Вот и копья бросают, теперь все рубят мечами. Меч к мечу, стремя к стремени, один взмахнул, другой удар отразил. Один ударил, другой меч поднял.
Сжало стальное кольцо воеводу Минина, окружили его гридни, отбиваются, падают один за другим, пал и Минин от удара двуручного меча, так и не поразив ни одного литвина своим шестопером. Безумец! И смертью не искупить гибель полков, доверившихся честолюбцу.
Не должно быть в войске двух воевод, теперь один он, Акинф, остался. Протрубили трубы сбор у стяга. Отходить, вырваться из сечи – приказывали трубы. Ох, нелегко вырваться из стальных клешней! С боем отходить, вот где истинное искусство воина. Побежал – смерть, поспешил – смерть. Отбиваясь, огрызаясь, надо вырываться из железных объятий, не подставляя под удар спину.
Бродов на Тросне нет. Течет речка неширокая, но глубокая, пробила себе русло в черной и рыхлой земле.
Акинф вырывал сотню за сотней из боя и направлял их к реке. Счастье – заболоченный берег, иначе все полегли бы под двуручными мечами. Тяжелый всадник вяз в болоте, русский проносился на рыси и с прыжка бросал коня в воду.
Железный поток тек к московскому стягу. Не спешили, но неумолимо стискивали клешнями.
Акинф встал под стягом. Ходил с этим стягом не раз в бой, ходил против Литвы, ходил против Твери, брал с ним Коломну для Москвы, усмирял Новгород для Ивана Калиты, развевался этот стяг над Большим полком во время переяславской сечи с Суздальцем. Не случалось ранее Акинфу стоять большим воеводой у стяга, впервые встал, чтобы уже больше никогда не выносить этот стяг на битву.
Что значит сабелька в старческой руке против двуручного меча – тростинка против дубового комля. Русские воины отбивались копьями и топорами. Акинф снял с луки самострел. Натянул воротком стальную пружину. Не отсырела, не разволгла, как деревянный лук. Положил железную стрелу на изложье и пустил ее встречь рыцарю с двуручным мечом. Будто молния ожгла рыцаря, меч выпал из рук на замахе, пал с коня железный всадник. Железная клешня сжималась. Акинф взглянул на реку. Плывут через реку воины, уходят, кто сумел, отбиваясь, уйти. Немногие уходят, но расскажут, как не надо биться с Ольгердом. Акинф направил самострел на рыцаря, и рыцарь, защищая себя, обрушил на Акинфа двуручный меч...
3
Владимир Андреевич и Олег Иванович соединились с Владимиром пронским и прошли в Козельск. К ним пристал с дружиной Тит козельский. Собралась сила, но князья робели идти на Ольгерда, дошло известие о гибели московского сторожевого полка.
Ольгерд между тем подошел к Москве. По повелению князя Дмитрия москвичи пожгли посады. Уголь, зола и черная пыль перед каменной стеной.
Ольгерд не любил брать города осадой. Осада – это время, пока идет осада, враг собирает силы. Город надо брать с ходу, не взял, уходи – добычи и вокруг города достанет.
Ольгерд нацелился брать город с Боровицких ворот.
С высокой горки идти на стены, а не снизу, с Москвы-реки. Собирал тараны и баллисты, чтобы попытать прочность каменных стен бревнами, окованными железом, и камнями о два пуда весом. Разослал по весям отряды грабить села, деревни и городки.
Второй день на глазах москвичей Ольгордовы воины собирали туры, башни, чтобы подвести их вровень со стенами. Дмитрий не мешал, зная, что отобьет приступ Ольгерда, и это стронет его войско от Москвы. Сергий переслал в Москву весточку: идет с Белоозера Волынец, стал в Переяславле, а Суздалец нацелил дружину на Тверь через Кашин.
Князь Михаил глядел с тоской на приготовления Ольгерда к приступу Московского Кремля. Если Ольгерд не возьмет город, то уйдет в Литву, и останется он, тверской князь, один на один с Дмитрием Ивановичем. Зазывая на московскую землю Ольгерда, Михаил надеялся, что Дмитрий выйдет навстречу Ольгерду, в чистом поле схватится с ним искушенный в битвах литовский полководец, московский князь падет, а Тверь возвысится над Москвой. Разбили передовой полк, изрубили конную дружину московского князя, а Москва стоит, и в Москве Дмитрий. Одной битвой должно было решить исход войны, а на многие битвы готов ли Ольгерд, зайдя так далеко от литовской земли?
Литовские отряды бродили по волостям. Села и деревни стоят пусты. Невелика добыча от таких набегов. Глиняные плошки, деревянные ложки, голодные собаки и древние недвижные старики на печах. В лесу то стрелами одождят литовских всадников, то арканом с седла сорвут, то в волчью яму всадник завалится.
Сунулись к Бронницам: тверичане и литовцы попробовали взять городок с наскоку. Дубовая стена обмазана глиной, не горит, да и дождь не дает разойтись огню. Со стен жестоко осыпали стрелами, литвины повернули прочь, а тверичане покричали под стенами, выжгли пустые избенки в посадах. Что же будет, если устоят каменные стены Москвы? Жутко становилось от этой мысли Михаилу.
Между тем снеслись гонцами князь Владимир Андреевич и Боброк. Владимир Андреевич с рязанской, пронской и козельской дружинами передвинулся от Козельска в Перемышль. С Перемышля открыта дорога на Медынь и Верею, на перехват Ольгерду, как от Москвы побежит. Суздалец передвинул дружину на Бежецкий верх, заходя на Тверь. Из Переяславля Боброк заступил за Троицу и вышел к городу Дмитрову.
Ольгерд никогда не воевал вслепую, рассылал дозорных и лазутчиков. От Ольгердовых лазутчиков не таились. Считал Боброк за благо, чтобы знал литовский князь, что ожимают его со всех сторон. Занесенный меч страшнее удара! Не очень-то хотелось Боброку испытывать воинов в битве с рыцарями, закованными в доспехи. Не с поражения надо укреплять их веру в себя для битвы с Ордой.
– Как рассудите?– спросил Ольгерд.
Литовские воеводы молчали. Князь Михаил молвил:
– Тверичане на приступ пойдут впереди!
У Ольгерда шрам через всю щеку, когда гневался, рубец краснел, наливался кровью, сходились брови на переносице – страшен вид старика с лохматыми седыми прядями из-под княжьей шапки.
– Сколько воинов у Дмитрия в городе?– спросил он Михаила.
На этот вопрос не смогли ответить ни лазутчики, ни те жители, что схвачены и пытаны. Не ведал, что ответить, и Михаил.
– Ты, брат мой,– сказал Ольгерд,– звал меня на суд с Дмитрием, а Дмитрий не вышел на божий суд, напустил медведей и лютых людей на мое войско! Я пришел судить вас, а не воевать с Русью!
Ольгерд приказал разобрать тараны и растащить туры. У Спаса на бору подъехали трубачи и шталмейстер с белым флагом. Трубачи трубили не боевой вызов, звали на переговоры.
Дмитрий послал к Ольгерду бояр Андрея Кобылу и Морозова.
Прежде чем встретились Ольгерд и бояре, Михаил пришел в шатер к литовскому князю.
– Дмитрий не решится на битву! – сказал он Ольгерду.– Ты уйдешь с московской земли, а я останусь с Дмитрием!
– Запомни, брат, – сказал тверскому князю Ольгерд.– Орда покорила Русь, и русские князья ходят-под ордынскими ханами как их улусники. Если идет Орда, то смерды и иные люди не бьют ордынских воинов, ибо их покарает рука своего же князя. Против меня встало все людство. Я могу выиграть битву, но не могу победить Русь. Иди к хану и проси его смирить Дмитрия. Передай хану мои слова: Дмитрий молод, но грозен! Годы бегут, взматерет – грянет гроза над Ордой!
Ольгерд предложил перемирие до петрова дня, взамен просил выпустить войско без повреждения. Дмитрий созвал бояр.
– Как приговорите, бояре, так и будет! Бьем Ольгерда или с миром ему путь чист?
Первым встал Василий Вельяминов. Постарел боярин, одышка одолевала, осторожным стал.
– Пусть идет Ольгерд!– приговорил Вельяминов.– Перемирие не мир! Будет нужда – не уйдет от меча! Михаил с нами с глазу на глаз останется!
– Тяжкий будет бой, если биться! – сказал воевода Александр Иванович.– Русь горит, как на земле встала, избу смерд наново рубит в семь ден, а вот воинов не воскресим! Нужны нам воины.
– Побить Ольгерда,– молвил Андрей Кобыла,– это свою силу перед Ордой показать. Рано!
Приговорили перемирие с Ольгердом до петрова дня и с Михаилом мир, лишь бы ушел жестокий литовец...
4
Уходил Ольгерд спешно, выбрасывая вперед разъезды, опасаясь перехвата из Перемышля, держал сторожевой полк со спины – а вдруг дружины, что шли в Москву из Переяславля, ударят вслед? Ходить умел быстро, пути выбирал неожиданные, змеей вполз на Русь, змеей уползал. Его движение на Москву обозначалось сигнальными дымами, и провожали его сигнальные дымы. Шел на Москву, пытаясь поймать дымарей, уходил – не рассылал к кострам разъезда, и без того таяло его войско.
Возвратившись из-под Москвы в Тверь, Михаил метался в ярости и опаске. Остался один на один с Дмитрием, одна надежда на Орду.
Идти в Орду – надо нести богатый выход, надо нести редкостные подарки, чтобы хана умилостивить, одарить Мамая, а это не так-то просто. Мамай не охотник до мехов и до золота, не покидает ни летом, ни зимой своей юрты. Давно одарен сверх меры доспехами, дорогим оружием. Подарки берет для своих воинов, этим только и можно покорить его сердце, а женам его надо везти украшения из лала, редчайшего самоцвета, что находят в ущельях Каменного пояса, смарагды и соболиные меха.
Поскакали княжьи тиуны и доводчики по волостям собирать ордынские «выходы». Михаил призвал тверского владыку епископа Василия, своего отца крестного, и сказал ему:
– Доколе стоит Москва, не иметь нам в Твери покоя!
И без княжеского напоминания истина владыке известная. Ревновал и он к Москве. Мечтал о власти митрополита всея Руси. Князя не оспорил, но и не поддержал, догадываясь, что не спорить призвал его князь, а требовать.
– Пишу патриарху жалобу на митрополита Алексея за его обман и обиду Твери. Москва и Тверь должны быть равными перед церковным престолом...
Василий помалкивал. Ему-то ведомо, что митрополичье звание получается дарами Москвы патриарху, а за него, за Василия, Михаилу, князю тверскому, дарить в Царьград нечего.
– В Москве свой митрополит, а почему Твери не иметь?– спрашивал Михаил.
Усмехнулся про себя Василий. Разумен князь Михаил, княжение держит грозно, а вот в церковных делах непонятлив. Одна митрополия – то власть, две – уже двоевластие. В одной митрополии все церковные средства в одной руке, а, если разнести те средства на десять рук, что же останется патриарху в Царьграде?
– Бью челом патриарху,– продолжал Михаил,– быть епископу Василию митрополитом, а обидчика чтоб изгнали! Ведомо мне, что и князь Ольгерд пересылается о том же с патриархом.
Князь Михаил искусно бросал зерна ревности в сердце старца, старец догадывался, что княжеская рука тянется к церковной казне.
Велик запрос, но престол митрополита того стоил. Опасался Василий напрасных хлопот. Хан Авдулла, пожалуй, даст ярлык, не впервой Орде намертво сталкивать Тверь с Москвой. Ярлык дадут, а вот как удержать великое владимирское княжение? Дмитрий был юн, не отроком даже, мальчиком, а согнал Суздальца с владимирского стола. Знал Василий, что ничего не бывает тайного, что не стало бы явным, знал, что длинны, руки у митрополита, а не выдержал искуса. Благословил Михаила на поклон хану.
Мамай принял дары тверского князя, пропустил к хану, к эмирам. Отчего же не взять то, что само плывет в руки? Не препятствовал, когда Авдулла дал ярлык Михаилу на великое владимирское княжение. Видел Мамай, что не сидеть Михаилу великим князем на владимирском столе, сгонит Дмитрий, а, сгоняя, кровь прольет и москвичей и твсричан, а это уже добро Орде. Не оспорил он и слов Ольгерда, что пересказал ему князь Михаил: «Дмитрий молод, но уже грозен! Годы бегут, взматереет – грянет гроза над Ордой!» Нет, не опасался Мамай ни Дмитрия, ни Москвы. Свои расчеты про себя держал. Дмитрию долго выбираться из вражды с Тверью и Рязанью; ему, Мамаю, немало надо положить сил, чтобы повергнуть в прах ханов Азиза и Амурата. Да только он, Мамай, опередит Дмитрия, а опередит, так сильная Москва против единой Орды – ничто, а в походе к Последнему морю то будет его покорный улус, и будет он черпать из него казну, хлеб и воинов. А пока он, Мамай, не силен, пусть держит Михаил тверской Дмитрия, чтобы не взмыл в небо соколом.
Вызвался идти послом в Москву ставить Михаила на владимирское княжение эмир Сары-хожа.
Сары-хожа еще не вышел с посольством из Орды, от отца Сильвестра полетела весточка в Троицкий монастырь: «Идет Михаил с ярлыком на владимирское княжение».
Князь Дмитрий, получив эту весть, пошел с митрополитом по городам: бояре, черные люди, купцы и князья целовали крест не даваться Михаилу, на великое княжение во Владимир не пускать.
Михаил подошел к Владимиру с ханским послом и ордынской тысячей. Владимирцы затворили ворота и послали сказать князю Михаилу:
– Не люб нам, не ходи в город! Целовали крест князю Дмитрию, на том стоим и стоять будем!
Не брать же на княжение город приступом, да и с кем брать? С тысячей всадников город не возьмешь. Михаил отошел в Тверь. Сары-хожа послал повеление Дмитрию идти в Тверь к ярлыку.
Из Москвы пришел в Тверь ответ: «К ярлыку не еду, на княжение владимирское не пущу, а тебе, послу, путь чист!»
– Сам бери то, что просил! – молвил Сары-хожа князю Михаилу. Отдал ему ярлык и ушел с ордынцами в Москву.
Времена изменились. Ранее Орда охотно приходила с войском помочь одному русскому князю против другого. Разве посмел бы ранее русский князь ответить ханскому послу, что к ярлыку не едет и послу путь чист? Тысячи ордынских всадников достало бы рассеять любое войско, ибо не силой, не воинским умением взяли бы ордынцы, а страхом перед гневом хана. За тысячей явились бы десятки тысяч ордынцев.
Сары-хожа отошел в Москву, Михаилу стало жутко.
Еще и еще раз князь Михаил возвращался в своих раздумьях к памятной встрече в лесной избе на свадьбе московского князя. Не все он тогда понял.
Завязка Москвы с Суздалью сама по себе напрашивалась, для того и сватал Дмитрий дочь Суздальца, но крепка ли эта завязка? Немало игралось таких свадеб, а потом тесть с зятем трясли друг друга до смерти. Здесь же повернулось по-иному. Суздаль да Москва завязались в союз, и тот союз страшен для Твери. От Суздали к Бежецкому верху рукой подать. Когда Ольгерд подошел к стенам Москвы, Суздалец громил тверские волости.
Полно обид на Москву у Рязани: Олег горяч, властен. Неужели забыл обиды? Под Шишевским лесом бил Орду, у щуровской крепости стоял с Москвой, шел на Ольгерда.
Москва спешит воздеть руки на плечи иных городов, как говорил митрополит Петр, а Орда бездействует. А быть может, правда за Дмитрием? Сейчас, только сейчас и время сбросить Орду. Но, сбрасывая Орду, идти под руку Москвы?
Как только в своих раздумьях Михаил добирался до этой точки, так тут же и вскипал, дышать становилось тяжко от обиды и ярости. От обиды за подвал Гавшина двора, от ярости, что упустил минуту в коломенской избе. Тогда бы выговорить первенство Твери в союзе.
То не последняя ли была возможность удержаться вровень с Москвой? То не последняя ли была возможность для Твери выступить объединительницей русских княжеств? Тверь на Волге, на главных путях между Новгородом и всем белым светом, почему отдавать первенство Москве, городку, закинутому далеко от Волги в глухие леса?
Почему Москва, кто ворожит этому городу?
Осталось старое, испытанное средство: идти в Орду – через Орду унизить Москву. Ярость туманила разум тверского князя. Только одно он искал, как унизить Москву, не догадываясь, что Орда не захочет поставить Тверь над Москвой, ибо видит большую угрозу для себя в единении Твери и Литвы, чем в союзе Москвы с Суздалью.
Михаил послал сына Ивана к Мамаю донести, что Сары-хожа передался Дмитрию, что Дмитрий не внял ордынскому ярлыку.
Двинулся в Орду и князь Дмитрий на спор с тверским князем.
5
Летний путь куда как проще в Орду – по рекам на стругах. Однако по рекам, а особенно по Волге, ныне путь для Дмитрия опасен. Михаил отправил сына в Орду по Волге, тверские струги и лодии спустились к Сараю, по пути могут перехватить. Надо идти по суху. Но тут тоже выбирай и оглядывайся. Соглядатаи из Рязани доводили, что ходит промеж рязанских бояр дума, как ударить на Москву и отобрать Коломну. Доносили, что очень старается поднять рязанцев против Москвы боярин Епифаний Коряев. Олег отмалчивается, но против бояр с той поры, как потерял дружину на Кирицких холмах в сече с Мамаем, у него силы нет. Олег худого не измыслит, но если идти рязанской землей по дороге на Переяславль, а оттуда на Пронск, не осмелится ли Епифаний Коряев учинить разбой? Это его заботами царевич Махмет звал князя Ивана на размежевание в Переяславль.
Решили пройти в Орду по сухому пути, минуя рязанскую землю, дорогой не прямоезжей – той дорогой приходили на грабеж ордынцы или пробирались в Орду монахи. Дорога лежала на Бронницы, с Бронниц поворачивала на Турово, что стояло острогом на Лопасне, обороняя Москву от рязанского изгона на северном берегу Оки, в обход Лопасни шла на Серпухов, под Серпуховом бродом и резким поворотом на реку Осетр, вдоль Осетра вилась мимо Зарайска, а оттуда, склоняясь к Березуйскому оврагу, с выходом на Муравский шлях, на Дон, где впадала Непрядва, и через Куликово поле на Быструю Мечу и на Тихую Сосну, там рукой подать до Мамаевых кочевий.
Путь дальний, но путь не пугал обходами. Можно было пройти до кочевий невидимо для недругов. Пугало, как обернется дело в Орде. В Орде от ордынских сабель нет защиты.
Старик Вельяминов и митрополит напомнили Дмитрию, что князь Иван, его отец, собираясь в Орду, писал духовную, полное завещание, как перед верной гибелью. Евдокия пригорюнилась, тайком лила слезы, скрываясь от князя, но выдавали ее красные глаза и подрагивание губ, когда заходил разговор о походе в Орду.
Дмитрий не стал писать духовной. Не из суеверия, не очень-то он верил в приметы и в дурной глаз. Верил он в разум Мамая. Допреж того, как идти в Орду, долго расспрашивал митрополита и Сергия, о чем им доносят их священники и монахи, расспрашивал монахов, что приносили митрополиту и Сергию известия из Орды. В Орде по-прежнему не утихает замятия, хан идет на хана, Мамай рвется собрать всю Орду под своей рукой, спешит опередить Москву. Казалось бы, самое время обнажить Мамаю саблю и покончить с московским князем. Но разве Мамай не видит, что не ханом держится Орда? Сегодня три хана, быть может, завтра будет четыре или пять. Орда держится тем порядком, что установили прежние ханы. В Орде замятия, но Орда не распалась. Еще не распалась. Москва собрана Иваном Калитой, удержана над русскими городами Симеоном и Иваном Ивановичем, поднимается и растет под рукой Дмитрия. Убьют в Орде. Легче станет Мамаю? В Москве Дмитрий оставляет двоюродного брата Владимира Андреевича, соправителя великого владимирского княжения, во всем княжении его треть, треть Андрея Ивановича, умершего от язвы, брата отца. Женитьбой на Евдокии, на дочери Суздальца, Дмитрий соединил Москву и Суздаль. Владимиру Андреевичу просватали Елену, дочь великого князя Ольгерда. Какой союз для Мамая страшнее: союз Москвы с Суздалью или союз Литовско-русского княжества с Москвой и вплетенная в этот союз Тверь через то ж родство с Ольгердом? Князь Владимир тверд, к ханам на поклон не сдвинется, и если не Москва, то Тверь, не Тверь, так Ольгерд соберут на Орду русскую силу, обратного, хода нет, к старому возврата не будет. Унизив Москву, Мамай возвысит Тверь или Ольгерда. Имея сильного князя в Москве, Мамай знает, что не возвыситься ни Твери, ни Ольгерду, надеется, что не возвыситься и Москве. Так сохранялось равновесие, оно и защита ныне в Орде от ордынских сабель.
До Непрядвы и Дона тихой, малолюдной дорогой сопровождали Дмитрия кованая московская дружина и полтысячи стрелков из московского городового полка. Дружина и стрелки остались на северном берегу Дона, на Куликово поле перевезлась сотня ближних дружинников.
В посольстве бояре Василий Вельяминов и Андрей Кобыла, Борок перешел через Дон на один день, ему возвращаться назад оберегать Москву и князя Владимира.
Андрей Кобыла выбрал место для княжьего шатра на челе высокого холма. Рассказал Дмитрию, что назвал этот холм Красным князь Иван, что это было поле заповедной княжеской охоты до Батыева прихода, охотились здесь черниговские князья.
От града Москвы до Оки все дороги исхожены, известно каждое ноле, каждое лесное урочище. От переправы через Оку под Серпуховом и до Куликова поля князь и его бояре прошли впервые.
Вдоль Оки, по ее южному берегу, тянулись неоглядные поймы, могло показаться, что за Окой лежит сплошное поле, его и назвали Диким полем, ибо оттуда всегда накатывалась изгоном по летним дорогам Орда. Однако луга заканчивались в нескольких поприщах от луговой поймы, и до Дона тянулись непроходимые леса. Орда, чтобы ходить на Русь, еще в старые времена прорубила просеки. На Куликовом поле лес расступился на три поприща, оттесненный болотами и разливами многих рек. Удобное поле, чтобы перегородить дорогу Орде на Русь.
Дмитрий давно уже, куда бы ни попадал, приглядывался – а как в тех местах бить Орду, где ей поставить непереступимый порог. Не раз думано с Боброком о встрече с Ордой. Всякое думалось, таилось в тайне дума идти на Орду на стругах, на лодиях и на ушкуях по Волге до Сарая, как некогда ходил Святослав на хазар. Подрубить под корень господство ордынских ханов. Далеким виделось то дело, успеть бы, пока не закончилась замятия в Орде, собрать всю Русь: и Тверь, и Рязань, и Ольгерда, и Новгород, и смоленских, и брянских. Но надо быть готовым и к тому, что Орда двинется на Русь, опередит ее единение. Надо заранее думать, где ее встретить.
