Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 29 страниц)
С Белоозера до Кубенского по суху рукой подать, а из Кубенского по Сухоне прямой путь в Заволочье, в дикие места, куда зазывал Капуста. Рукой подать, да не всяк прямой путь может оказаться прямоезжим. Летом, в сухую пору, не всякий решится пройти этим путем, болотами да дремучими урочищами, весной в половодье ни пешему, ни конному прямого пути на Кубенское озеро нет. Надо выбирать окольный путь, по воде. По Шексне из Белоозера до Волги, из Волги в Унжу, а там недалеко и до Устюга.
Коней расседлали и пустили на волю. Горестно расставаться витязю с конем, да чем их кормить на реке, а по буграм уже пошла густая трава. В ушкуй положили бочонок с квашеной капустой, в рыбацких хибарах собрали запас муки, прихватили сети и соли. Можно плыть.
Поплыли.
По Шексне деревенек не густо насыпано, погостов и того роже. Однажды только увидели девицу у воды, набирала бадейку, завидела ушкуй, бадейку бросила и кинулась бегом в гору, на обрывистый берег.
Задумали пристать у Ярославля. Направили лодку к причалу. На краю причала стражники. Они натянули луки, над рекой разнесся окрик:
– Плыви мимо!
Лодку остановили на стремнине, работали веслами втроем, Пересвет перекликался со стражниками. Пояснили ему, что в городе мор на людей, никого не велено впускать, дабы не затащили с собой язву, и к берегу не велено приставать, а кто с ослушанием, того бить стрелами.
На реке умелые люди с голода не умрут. Ловили рыбу, муку берегли, соли хватало.
По течению легко несло ушкуй. Вода далеко разлилась по луговинам. В иных местах не видно ее края, а там, где оба берега низкие, нехитро потерять русло реки. Разбег воды по лугам остановился, не прибывала, но и опадать ей еще не пришло время.
От Ярославля быстро дошли до Костромы. И Кострома затворилась. Пристани затоплены, по берегу ходят стражи с копьями и луками. Теперь плыть до Унжи, до Унжи ни одного города, время решать: идти ли в Заволочье или спускаться до Нижнего Новгорода, оттуда по Оке на Муром, на Рязань, на Переяславль рязанский, на Коломну, а с Коломны по Москве-реке к великому князю Симеону? Рассуждали, как служить суровому князю, не зная, что он умер, что супротив его брата Ивана спорят в Орде суздальские князья.
Тяжко думали витязи: куда заворачивать, к северу или на юг. Мостырю та дума не в думу. Радовался, что жив, радовался вольности на реке, солнцу, воде неоглядной, утренним теплым зорям. Отдышался он свечного чада под тяжкими сводами белоозерской церкви, тосковал, правда, по колокольному звону, любил переклик малых колоколов с большим колоколом.
Привычка к княжеской службе перетянула. Пересвет, Ослябя и Бобрик высказались за то, чтобы плыть в Москву. Железный не любил диких и лесных урочищ, тож за Москву. Капуста остался в одиночестве. Да не верили теперь, что язва не забежала в Заволочье. Вон до каких пределов достигла!
Минули Унжу, поплыли к Нижнему Новгороду.
Нижегородские пристани стоят высоко, полая вода их не залила. У пристани – лодии, струги, ушкуи. На воде на лодиях сторожа. Стерегут вход в Оку с Волги.
Подошли к пристани. Боброк накинул свою княжескую приволоку. Стражи с пристани приказали остановиться, не подходить к причалу.
– Откуда, княже? – спросил старший в страя«е. Откуда? Долго объяснять. Ответил кратко.
– Из Новгорода!
– Не велено никому приставать, княже! Язва без разбору бьет...
– Донеси князю! Стражник покачал головой.
– До князя никого не допускают. В городе горят костры, в город и из города хода нет!
– Ярославль и Кострома сидят в осаде. Куда же ныне пристать?
– Если живу быть, никуда не приставать! В Москве язва убрала митрополита и за ним и великого князя Симеона! Грозен князь, а язва в одночасье под крыльца свалила.
Капуста и Мостырь, их был черед на веслах сидеть, отгребли от причала.
– Или в своем граде помирать, либо бродить, пока язва утихнет,– молвил Пересвет.
– Или свое сельцо ставить! – предложил Ослябя.
Но его слова за шутку приняли. В Оку не пустили, поплыли вниз. Ниже остался всего один русский город Курмыш. За Курмышом суздальские князья проложили засеки от Орды с Наручатской стороны. Там стояла сторóжа. Так в сторóжу, что ли, встать?
Поплыли. На дневку пристали к острову. Развели костер, пригрелись и заснули. Сторожить черед Мостырю. На сторожбе приучался бить из лука. Сверкало на воде раннее солнце, на воду смотреть – в глазах расплывались цветные круги.
Из-за крутого поворота возникли огненные крылья. Плавными взмахами летела над водой огромная птица. Вслед за краснокрылой зеленокрылая, за ней белокрылая. Одна за другой вылетали из-за поворота. Мостырь окликнул своих, угадав в чудовищных птицах большие струги.
– Батюшка наш Новгород! – воскликнул Капуста и немедля кинулся к ушкую – столкнуть с песчаной отмели. В четыре весла начали выгребать на стрежень, впоперечь ходу каравана.
Сильно шли струги. Далеко разбегались разрезные волны. На бортах привешены щиты, окованные железом. Над бортами лес копий.
Передний струг под красным парусом. На носу высоко закинул трехглавую голову дракон, в глазных впадинах сверкают красные лалы. Зубы дракона литы из железа. Над головой приметы, на приметах бочки с «греческим огнем». На корме два больших порока, могут кинуть камень на два пуда, стрелу большую или снаряд с «греческим огнем».
Над вторым стругом зеленый парус, по парусу – черный дракон. На носу одноглавый змей с раскинутыми крыльями.
Сзади струги с белыми парусами, золотом по парусине – щиты драконы.
Капуста встал во весь рост и крикнул:
– Нет ли на стругах Степана Ляпы? Отозвались:
– Кому нужен Степан Ляпа?
– Гришке Капусте!
Пересвет, Ослябя и Железный налегали изо всех сил на весла. Куда там! Струг проходил мимо, как будто ушкуй стоял на месте.
Со струга взлетел вверх конец веревки, за конец ухватился Капуста, лодку поволокло за стругом. Сильные руки потянули канат, и лодка ткнулась о борт струга.
Из-за борта свесился воин в шлеме.
– Сущая правда, что Капуста! Каким ветром занесло? Кто сказал, что меня здесь искать надо?
– Нигде пристать не дают! Я тебя, Степан, наугад крикнул.
– Что с тобой за ватага? Хана воевать собрались?
– Глядя, на что повернет!
– Ха-ха! – откликнулся Степан басом.– Многолюдна ватага для такого похода.
– Дай с вами плыть! – бросил Капуста.
– Плыви!– бросил Степан Ляпа.
Веревка скользнула по борту. Лодку, едва не опрокинув, отбросило за корму струга.
Мостырь глаз не мог оторвать от Капусты, потрясенный его могуществом. Не раз с невыразимыми желаниями следил с колокольни за полетом новгородских стругов, когда проходили они мимо города на Волгу в пути южные или с юга на север, на Ладогу, а там через Волхов в Новгород. Если приставали к причалу, сбегался на богатое торжище заморскими товарами весь город.
– Со Степаном Ляпой ходили мы в Студеное море,– рассказывал Капуста.– Меж льдов пробирались в такие края, где из воды золото можно черпать.
– Начерпал? – спросил Пересвет.
– Сначала надо туда дойти, а потом черпать... Два года плыли. Год туда да год обратно. Зимой там полная ночь, солнце не всходит, и кругом лед. На сани ставили струги! Мы со Степаном старые товарищи.
Степан разрешил подняться прибившимся к каравану витязям на струг.
Степан спросил у Капусты:
– Кто с тобой? Куда собрались?
Капуста развел руками.
– Сошлись на дорогах, а куда идем, того не знаем. От язвы спасались, а она везде. Все города закрыты.
– У нас язвы нет! Вы не принесли бы.
– Да вот идем, не споткнулись... Принимай в ватагу!
– Тебя знаю, ходок мне известный.
Степан окинул взглядом остальных. Сломался взгляд его черных глаз о спокойный взор Боброка.
– Князь без княжества – изгой! – сказал Боброк.
– Кто ж согнал со стола? Мы можем и поставить на стол!
– Орда согнала! Княжить мне в Галиче, из рода я Даниила Романовича, короля и князя галицкого. Слыхивал о таком?
– Слыхивал, что и Батый его побаивался...– ответил Степан.– Орда много кого сгубила, ее бить надо, а не кланяться ордынцам.
– И я говорю, что бить надо! – молвил Боброк и усмехнулся.– Вот и пойдем с нами бить, покудова князья соберутся.
– Князья – это еще не вся Русь, князь! Вот когда Русь подымется, мы передом пойдем.
– Русь поднимет только могучий князь, князь над князьями.
– Был такой! Он нас босыми перед своим лицом ставил. Симеон Гордый, да вот помер. Ныне опять все вразброд пойдут!
– Но надолго! – поправил Боброк.– Время приспело всем под одну руку собираться.
– Найди мне эту руку! – усмехнулся Степан.– Пойду.
Караван вел Некомат, сурожанин. Заморский гость нанял новгородскую дружину отвезти товар с Варяжского моря на кочевье великого хана. Откуда он родом, никто не ведал. Знали новгородцы, что возит он товары по всему волжскому пути, от Сарая до Ладоги, нанимает струги и лодии до Каспийского моря. Возит товар с моря Варяжского и из южных италийских стран. В сделках верен слову. В молодых летах, а ухватист, как мудрый старик. Черняв, ростом невысок, будто бы даже и горбат.
Степан Ляпа смолоду покоя не искал. Ходил на ушкуях с ватагами. До Казани в один мах долетал, грабил Кострому, Ярославль и Орду не боялся пограбить. А когда наскучит на Волге, уходил вверх по Каме, привозил соболей, бобров, горностаев. Пробирался до Студеного моря, проникал в Обь, знали его и в Орде, и в неметчине, и дикие народы по далекому ледовому берегу.
Ватага – лиха, но и сам рукаст. В бой идет с топором, рубит любой доспех, один десятерых стоит в рукопашной, топор его не каждый в руке удержит, по заказу кован, на обушке крюк – всадника с коня скидывать. Конного боя Степан не признавал, ходил в набеги реками на ушкуях. Ватага – четыреста воинов. Каждого сам подбирал, допреж того, как к нему попасть, надобно прославиться, сходить не в один набег.
Новгородский ушкуйник – то воин особого склада. Нужды ни в чем не имеет, из набегов привозит богатую добычу. Ватаган – человек, избранный не только за удальство, все удалы,– за мудрость, за знание мест, за властную руку, за умение руководить боем. Ни в доспехе, ни в оружии ушкуйники себя не ущемляют. В Новгороде оружейные умельцы любой заказ исполнят, а если что приглянется у иноземных гостей, перекупят и у них.
У каждого воина полный доспех. На кольчуге дощатая бронь, на плечи напущены железные брусы, из-под шлема на кольчугу опускаются плотные оплечья, у кaждого железная маска с прорезью для глаз, на руках кольчужные перчатки, кольчужные поножи до коленей закрыты железными дощечками. У каждого щит с тарчем. Тарч остр, бьет, как копье. У каждого рогатина – колющее и режущее копье, да еще с крюком над широким лезвием, чтобы ссаживать с седла всадника. У каждого тяжелый боевой топор, за поясом широкий нож. Меч не нужен. Ушкуйники бьют врага издали, а если сойдутся, то совсем близко. Левой рукой выставляют щит с тарчем, правой рушат топором. Сила ушкуйников в самострелах со стальными луками. У каждого на поясе крюк для оттяжки тетивы тугого стального лука. Стрелы целиком выкованы из железа. Удар такой стрелы, что удар копьем.
К бою становятся плотным рядом, плечом к плечу. Строй закрыт щитами с острыми торчами, над щитами настороженные копья. По нужде могут встать в два ряда, но предпочитают строй в четыре ряда, по сотне воинов в лице. Все укрыто в таком строе. Стрела скользит по железу, саблю встретит щит и крепкий доспех. Мечом такого воина можно оглушить, но не повергнуть. Тут нужен двуручный меч, да кто же будет ждать, когда такой меч обрушится на голову.
Этот строй может превратиться в стальную черепаху, в железный квадрат и, как тяжелой палицей, проломить ряды противника. Неуязвим со всех сторон. Но то в рукопашной, а до рукопашной изобьют противника железными стрелами. Стрелы пускают залпами. Сотня пустила стрелы, тут же – на колени. Пускать стрелы второй сотне, первой заряжать. И так ряд за рядом. Пока задние бьют, передние ряды успевают натянуть тугой лук. Ни пеший, ни конный не подойдет, когда дружина встанет в оборону. Конных обезножат, пеших сметают рядами. А потом сами медленно начинают двигаться на врага.
На стругах плыли серьезные люди, и на воде и на суше готовые к любой недружественной встрече. Если кто пожелал бы ограбить караван, сам бы оказался ограбленным. Непростое было дело провезти товары из Варяжского моря в Сарай и на Каспий, без новгородских ватажников торговые гости редко обходились.
На парусах, да и по течению быстро долетели до Казани. А тут то ли беда, то ли странная забава. Но, конечно же, казанский эмир и его воины задумали не забаву, а грабеж. На берегу под конскими копытами вихрились космы пыли, сотнями мчались всадники к причалам. От берега наперерез каравану вразлет отчаливали челны и утиной стаей покрыли воду, охватывая караван полумесяцем.
Некомат и Степан стояли под парусом рядом. Степан поднял руку, воины сняли с крюков щиты, закрылись с борта и сверху, словно железные черепахи. Стая челнов ближе и ближе, в несколько рядов челны. Один гребет, другой лук натягивает. Степан поглядел на Некомата, Некомат едва заметно прищурил глаза.
– Топить челные! – вполголоса обронил Степан. Струги на ходу сломали караванный строй, выравнивался на ходу журавлиный клин в один ряд.
На берегу, на взгорке – строй всадников. Сколько Красный струг врезался в ряды челнов, раскидывая их как щепки. Журавлиный клин разметал челны, вышел на чистую воду. Красный струг повернул к берегу. Расплывался на ходу журавлиный клин в один ряд.
На берегу, на взгорке – строй всадников. Сколько их? Кто сочтет? Казанский князь, или по-ордынскому эмир, вывел своих всадников встретить караван и ограбить. Эти повадки известны и Некомату и Степану. У Некомата свое неотразимое оружие, у Степана – свое. Струги ткнулись в берег, воины ступили на сушу. Стали полумесяцем перед стругами. За ними Степан и Некомат.
Эмир поднял руку, всадники взмахнули саблями, завизжали, и сотня помчалась на пеший строй. Ближе, ближе – вихрится пыль из-под копыт. Мостырь, не привычен к бою, зажмурил глаза от ужаса, сейчас стопчут пеших, всех порубят. Степан вложил четыре пальца в рот, свист прорезал копытный стук и вой.
Зазвенели стальные луки самострелов. Двести железных стрел сорвались с выемок на ложах. Их полет будто бы давил своей тяжестью. Они пришли в цель. Падали кони, падали всадники, конный строй смешался и остановился, словно бы наткнулся на стену копий.
Боброк сжал руку Пересвета. Пересвет удивленно оглянулся на Боброка.
– Ты видел? – спросил Боброк. Его голос пресекался от волнения.– Их можно бить! Вот так их можно бить!
Пересвет слыхивал от старых брянских дружинников о том, как вооружены новгородские дружины ушкуйников. Самострел не новость, иные и брянские бояре имели самострелы. Даже и со стальным луком, хотя такой лук был большой редкостью. Но десяток самострелов на всю дружину что могли решить? С крепостной стены можно было выцелить какого-нибудь вожака у осаждающих, в полевом бою некогда их перезаряжать. Можно было так бить Орду, но не дружине новгородских ушкуйников это посильно!
Эмир поднял руку. Вот сейчас он ее опустит, и вторая сотня сорвется с места. Но эмир не опустил руку.
Некомат смело пошел на эмира. Эмир отцепил с седла плеть. Помахивая плетью, поджидал Некомата, дерзкого горбуна. Некомат не спешил, шел ровным шагом.
Экая сила против тысячи всадников!
Ближе, ближе горбун, вот сейчас эмир поднимет плеть хлестать дерзкого. Но плеть выскользнула из руки, и эмир пал с коня на колени, а с коленей лег на брюхо, лицом в землю. И всадников как ветром с коней сдуло. Все на коленях.
Знал Некомат, какая за ним сила. Не за ним. За небольшой, величиной в ладонь, золотой пластиной, что висела у него на груди. И не в пластине сила, не в ее золоте, а в изображении на пластине дерущихся тигров, в загадочных письменах над тигровыми головами. Золотая пластина – ху-фу великого хана всей Орды – дается только ордынским царевичам. Торговым гостям достаточно медной, серебряной или золотой пайцзы со скрещенными стрелами, и с ней можно торговать по всему волжскому пути от Ладоги до Персидского моря, через Персидское море до Тевриза, от Тевриза через Кавказские горы, через донские степи до Крыма, а из Крыма по италийским берегам. И горе тому ордынскому князю, эмиру, простому ли всаднику, ханскому ли родственнику, который помешает торговому гостю. А у Некомата – ху-фу. Эмир должен пасть в прах перед дерущимися тиграми! Казанский князек не смел даже и смотреть на золотую пластинку, как не смеет никто из смертных смотреть на солнце, не защитив глаз. Охраняла пластина от ордынской стрелы надежнее кольчуги, крепче железного доспеха.
Воины поднялись на струги. Некомат и Степан встали под красным парусом. Гребцы омочили весла, и струги, выстраиваясь в журавлиный клин, пошли мимо рассыпанных но реке челнов.
3
Не сегодня и не вчера пришла погибель на русскую землю, на русский люд. Тому времени давно уже нет живых свидетелей. В полторы сотни лет не укладывается человеческая жизнь, а при смутах, при большой, ордынцами пущенной крови на Руси, за полторы сотни лет сменилось несколько поколений. Это темное время отделило будто бы черной пропастью память о благостной киевской поре, когда Русь высилась могущественным государством. О татарах, о пришельцах незнамо из какой дали и из какой народности, в киевские времена и не слыхивали.
О том, что свершается какое-то новое перемещение народов восточнее Каменного пояса, в бесконечных степях за Аралом и за Каспием, доносились известия. Привозили купцы с Каспийского моря страшные рассказы, как никому не известный воитель Чингисхан разрушает города в благословенных арабских государствах, воюет Поднебесную империю. Но там всегда кто-нибудь воевал, одни кочевники изживали других. Страшны ли они могучим русским князьям, созвездию удалых Мстиславов, сыну Романа галицкого Даниилу или князю владимирскому, чьи огненные стрелы устрашали и таких воителей, как половцы.
Первая волна ударила о подступы к Киеву. Прибежали половцы. Они и принесли неслыханное слово «татарове». Не доводилось еще русским князьям видеть половецких ханов в таком страхе и в такой униженности. Прибежали с несметными дарами, пригнали тысячные табуны коней, привели верблюдов и буйволов, привезли сотни красивейших невольниц, полон из крымских городов, с земли Царьградской. Низко кланялись, клялись на все века не трогать более русской земли и русских городов. Сказали: «Нашу землю ныне отняли татарове, завтра вашу возьмут. Защитите нас! Если же не поможете нам, то мы будем перебиты нынче, а вы – завтра».
Мстислав Романович, князь киевский, созвал ближних и дальних русских князей. То были могучие властелины, каждый из них мог тягаться с любым королем в Европе, каждый был и прославленным воителем.
Первым из первых в этом созвездии витязей Мстислав Мстиславич галицкий по прозвищу Удалой. Даже великий и могучий Всеволод Большое Гнездо говорил с ним почтительно: «Ты мне сын, а я тебе отец – отпусти Святослава с дружиной и отдай все, что захватил, а я так же отпущу гостей и товары их».
С младшими князьями Мстислав Удалой разговаривал как повелитель. Говорил союзному с ним князю Владимиру «Зять мой нарушил договор и воевал мою волость, так ты, брат, с племянником моим из Галича воюйте его волость».
Явился в Новгород, не ждал, когда новгородская Господа его призовет, сам объявил: «Кланяюсь Святой Софии, гробу отца моего и всем новгородцам, пришел я к вам, услыхав о насилиях, которые терпите от князей, жаль мне стало своей отчины».
Дружину он имел сильную, за числом воинов не гнался, каждый воин в дружине один десятерых стоил. Каждый с детских лет на коне, с детских лет привыкал стрелять из лука и владеть мечом. Кони с крепкими ногами, с крепким хребтом, дабы носить всадника, облаченного с ног до головы в тяжелые доспехи. У каждого воина высокий овальный щит с червленым нолем, у каждого длинное и тяжелое копье. Когда шли на удар, копье продевали в петлю на шее коня, руке его не удержать. У каждого прямой длинный меч, окованная тяжелая палица или боевой топор с паворозою. Грудь коня защищена кожаным нагрудником, на морде кожаная личина. Половецких всадников дружина Мстислава Удалого разметывала по полю одним ударом, не обнажая мечей, а всего лишь копьями.
Приехал на зов киевского князя самый юный из южных князей Даниил Романович волынский, сын великого галицкого и владимиро-волынского князя Романа Мстиславича. Князю-юноше восемнадцать лет, но уже успел прославиться мужеством и удостоился сравнению с львом и кречетом. О его дружине слагались песни. В песнях пели: «Щиты их были, как заря, шлемы, как солнце восходящее, копья дрожали в руках их, как тростник, многие стрельцы шли по обе стороны и держали в руках рожанцы свои, наложивши на них стрелы».
Пришел осторожный и хитрый воитель Мстислав Святославич черниговский. Половцы умели ходить быстро и тихо, черниговский князь ходил быстрее и умел проскользнуть со своей дружиной под носом у половецких отрядов. Его сравнивали с былинным витязем Вольгой Всеславичем, что оборачивался то соколом, то серым волком.
Пришли князья не столь известные, привели воинов из Трубчевска, из Смоленска, из Курска.
Зван был Юрий Всеволодович, сын Всеволода Большое Гнездо, великий князь владимирский. Князь Юрий рассудил, что не может явиться из степей войско, которое устояло бы перед всей силой южных князей. Во Владимире давно не боялись половцев, ну а кто мог явиться страшнее этих степных хищников? На боярской думе рассуждали, идти ли в южные степи или нет, и надумали, что если враг столь силен, что южные Мстиславы не осилят, то и мало что изменит владимирская дружина, а она нужна будет оборонять владимирскую землю. Опрашивали торговых гостей с Каспийского моря, что за сила движется по половецкой земле? Купцы отвечали, что Чингисхана в половецкой земле нет, что его главные силы заняты на востоке и, что за силы он послал на половцев, то неведомо.
Не пошли...
Между тем в Киев сходились воины южных князей, собиралась посоха, грузились обозы, грузили на лодии и ушкуи оружие и кормление. На княжьем дворе пировали и слушали песни под звон гуслей о подвигах давних витязей, о славных походах на печенегов и на половцев, о победах на Дону и на Волге великого Святослава, о несчастном походе в степь Игоря северского.
Звенят яровчатые гусли. Гусляры знают, какую петь старину, чтобы пришлась витязям по душе перед дальним походом. Пели о Вольге Всеславиче, о киевском князе Владимире, о его витязях, об удалых поездках Ильи Муромца и особо о том, как он избавил Чернигов-град от половецких царевичей.
У того ли города Чернигова
Силы-ратища стоит черным черно,
Нагнано что чёрна ворона.
Подступили под Чернигов три царевича,
С каждым силы сорок тысячей.
Сердце витяза неуемчиво, разгорчиво:
Что веселый огонёчик разыграется,
Что мороз палящий разгорается.
Подъезжает Ильюша к силушке великоей,
Да не хочет натянуть свой тугой лук,
Палицу, копье свое кровавити —
Сырой дуб берет он в три обоймени,
Из земли повывернул, повыдернул
Со каменьями да со кореньями,
Стал сырым дубом по силушке погуливать,
Силушку добрым конем потаптывать;
Где махнет – там силы улицы,
Омахнется – часты площади;
Добивается до трех царевичей.
Говорит им таковы слова:
«Ой, вы, гой еси, мои царевичи!
Во полон ли мне вас, братцы, взять,
Али буйны головы с вас снять?
Разъезжайтесь-ка вы по своим ордам;
По своим ордам да по своим местам;
Да чините, разносите такову славу,
Что святая Русь да не пуста стоит,
Есть еще на матушке святой Руси
Сильные, могучие витязи!»
Князья решили встретить неведомого врага вдали от Киева и русских городов на половецкой земле. Двинулись в степь. Надо бы сговориться, кого поставить во главе соединенных дружин, но о том даже и речи не было, настолько это виделось невозможным и привело бы только к размирию. Каждый велик, каждый знаменит, о каждом песни поют. Не встанет Мстислав киевский под руку Мстислава галицкого, а Мстислав черниговский от всех вывернется.
Дружины шли степными дорогами, пыльной змеей ползли за ними обозы. Первым вышел на левый берег Днепра Мстислав Удалой с тысячью своих старших дружинников. Из-за холмов, из высокой травы на него высыпались передовые отряды неведомого противника. Накатывались тучей, стелились под ними кони в намет. Но витязи знали уловку кочевников, знали, что допреж осыпят стрелами и перед схваткой растекутся в разные стороны. Так всегда делали половцы, так сохранилось в памяти и о печенежском бое. Неведомым всадникам не дали одон»дить стрелами дружинников, воины Мстислава умели пускать стрелы и быстро и далеко. Половцы сейчас бы отвернули бы и ускакали в степь. Эти пошли на сшибку. Тут им и конец, тут им и славу поют. Плотным строем, выставив вперед тяжелые копья, ударили Мстиславовы витязи по врагу, разорвали его ряды, прошили насквозь и повернулись рубить мечами. Рушили всадников вместе с конями. Враг кинулся в бег. Кони быстры, всадники легки. Но и у Мстиславовой дружины кони не притомились. Достигали в степи и рубили, рубили.
Еще в давние времена, подступая к русским сторожевым острогам, половцы рыли захоронные ямы, прикрывая их травой и валежником. Накапливались в ямах, перебывали в них день, чтобы ночью пробраться мимо сторожи к городу. Ямы заросли, и половцы давно уже не решались на набеги. В такую яму неведомые враги попытались укрыть своего воеводу, но новым, тогда еще неизвестным понятиям «темника», предводителя тьмы, то есть десяти тысяч воинов. Спрятались и попытались отбиться от русов. Немало их изрубили Мстиславовы витязи, а воеводу Семеябека взяли в плен. Воевода открыл, где стоят главные силы пришельцев под водительством темников Субудая и Джебе.
Все русские дружины перевезлись через Днепр и пошли в степь.
Шли не сторожась, никого не опасаясь, враг оказался не столь уж страшным. Стоек, умеет биться, не бежит, но сила солому клонит!
Степь покрылась черными точками вражеской тьмы. Никто не знал, все ли здесь пришельцы или какая-то их часть. Думалось, что и все, ибо мчалось по степи их великое множество. Вперед вышли стрельцы Даниила галицкого с напряженными тетивами рржанцев. Клееные из турьих рогов луки рожанцев далеко бросали тяжелые стрелы. Стрельцы рассеяли тьму, конные дружины погнали врага в степь.
Никто в русском войске не ведал, что это еще не победа, что это всего лишь первая уловка нового врага. Никто тогда из русских воевод не слыхивал о наставлениях Чингисхана, как вести бой. Чингисхан учил своих темников, что наперед надо выпускать быстроконных воинов, вооруженных лишь луками и кривыми мечами. Они должны выпустить по врагу три-четыре стрелы, и если враг не бежит, то повернуть к нему спину и отступать. Пусть враг думает, что он победил, что его ждет легкий успех. А чтобы враг не прекращал преследование, останавливаться и опять бить стрелами, и опять бежать к главным силам войска.
Нескончаемо тянулись душные и жаркие дни, воины, закованные в железо, с нетерпением ждали ночную прохладу. В мае дни выдались солнечные и жаркие, ночи холодными.
Мстислав Удалой злился, что погоня идет вяло. Но кони в личинах и нагрудниках, воины в железе не успевали за легкими всадниками врага. А половцы опасались отрываться от русских дружин.
Мстислав черниговский задумчив и мрачен. Он не любил неизвестности в боевых делах. С высоких холмов сторóжа видела за высокими изволоками движущиеся столбы пыли, будто бы там неслышно и незримо двигалось какое-то войско боковыми дорогами, не обгоняя, но и не отставая от русских дружин.
Мстислав черниговский предлагал остановиться и выждать, не обнаружит ли враг свою силу? Мстислав Удалой высмеивал его робость и опаску, выспрашивая, какого врага во главе своей дружины и рядом с коваными дружинами южных князей боится встретить черниговский витязь. Кто может противостоять такой силе? Мстислав киевский помалкивал. Ему тоже не нравился податливый враг, но враг уходил от Киева, это уже успех. К тому же киевский князь надеялся на свой городовой пеший полк торгового люда, ремесленников и посадских. Он знал, что его пеших ни одна конница не может опрокинуть. Даниил Романович по младости лет не желал ни в чем уступать галицкому Мстиславу, ревновал к его славе.
Легкий ветерок обозначил близость воды, проносились кем-то вспугнутые утки, пошли густые травы в пояс, какие бывают только поблизости от рек. До полудня вышли на берег Калки. Но еще до того, как подошли к берегу дружины, прискакала сторожа и объявила, что весь противоположный берег осыпан воинами, стоят плотными рядами, недвижимо стоят, стеной торчат из густой травы.
Князья поспешили подтянуть отставших, Мстислав Удалой и Даниил Романович поскакали к берегу. Сторожа не обманула, на этот раз никому в голову не пришло, что впереди мираж. Всадники стояли плотно, один к одному, стремя к стремени. Удивляло, что они заняли всхолмье довольно далеко от берега, будто бы приглашая русов перевезтись через реку и вступить в поединок на просторном лугу.
Князья собрались на совет. Киевская дружина и киевские пешие готовили укрепленный стан. Составили одна к другой повозки, за повозками воткнули в землю дубовые колья.
Мстислав киевский предложил через реку не переходить, встать стеной на этом берегу с пешими в середине и ждать, чтобы враг сам пошел через реку. На переправе бить его стрелами, бить стрелами на подходе, а когда выйдут в поле, тут и ударить, взвесив число врага и его силу.
Казалось бы, мудрый совет. Многие воеводы с одобрением поглядывали на киевского князя. Но всю его мудрость тут же разрушил Мстислав Удалой. Он сказал, что Для того чтобы ждать, пока враг окружит и возьмет измором, не нужно было выходить в степь, тогда лучше было бы стоять под Киевом. Мстислав Удалой пояснил, что никто не сможет помешать врагу перейти реку или выше, или ниже русского стана и отсечь дружины от родных городов. Мало того, захватив дороги к Киеву, пользуясь своей большой подвижностью, пришельцы могут беспрепятственно сделать набег на русские города, а когда подойдут русские дружины к городам, тут же и рассеяться в разные стороны. Нет, говорил князь, если они вызывают нас на бой, то бой надобно принять, ибо в рукопашном бою еще не было силы, которая могла бы устоять против русских витязей. Мстислав черниговский тоже уговаривал не спешить с нападением на неведомого врага, предлагал разослать сторожу и выяснить, сколь велико число всадников на противоположном берегу Калки. Он тоже не считал возможным занимать оборону станом на реке, но требовал не спешить. Мстислав Удалой и Даниил Романович убеждали, что только сильным ударом можно достичь победы и сокрушить врага, обратить его в бегство, как древние князья обращали в бег печенегов.
