Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
– Пошто бьешь челом, боярин?– вопросил Суздалец.
Андрей шапки не сломал и поклона Суздальцу не отвесил.
– Шлет меня великий князь владимирский и московский...
– Перед ханским ярлыком стоишь! Шапку долой! – крикнул Суздалец.
Московский боярин усмехнулся.
– Я лег бы в прах перед знаком ханской власти! – ответил Андрей.– Да нет того хана, и прах его развеян! Наказали спросить тебя княжичи Дмитрий и Иван: пошто ты, князь суздальский, не по отчине, не по дедине, малолетством их пользуясь, сел на их отчине и дедине?
– Когда вырастут, тогда и спросят!– ответил Суздалец.– Иди, боярин, прочь!
Андрей Кобыла встретил на возвратном пути московский сторожевой полк у стен Троицы. Вел сторожевой полк воевода Александр Иванович. Сказали Андрею, что из Москвы вышел и городовой пеший полк, а замыкают поход коломенские всадники под командованием воеводы Федора Акинфовича. Большой полк ведет Василий Васильевич Вельяминов.
Воевода Александр Иванович выслушал рассказ Андрея Кобылы и обронил:
– Тысяча ордынских сабель... Нехорошо!
– Русская кровь польется, вот что нехорошо!– заметил Сергий.– Послы ханские сегодня уже не послы.
Сергий не о том печаловался, не о том его раздумья. Ведома ему была боярская спесь. Княжичи молоды, власти не имеют, как же ему подвинуть тысяцкого в сторону да прославленных воевод Калиты, чтобы поставить войско под начало Боброка – изгоя, безотчинника, человека для Москвы чужого и неизвестного? Воеводы и тысяцкий за обиду примут, и распадется московское войско.
Дружины суздальского князя Сергий не опасался. Московская дружина и московский городовой полк суз-дальцам не уступят. Опасны ордынские всадники, не преодолен перед ними страх. Вся надежда на новгородцев, на дружину Степана Ляпы, они остановят ордынцев. Да кто же из московских воевод сумеет повести ушкуйников в бой? Степана, ушкуйника, нельзя ставить решителем боя, не примут новгородца московские воины, а московского воеводу не примут ушкуйники. Один исход – ставить воеводой Боброка, хоть он и изгой, но князь из Данилова племени.
Большой московский полк еще только подходил к Троице, а Сергий уже получил известие, что Суздалец с ордынцами и своей княжьей дружиной выступил навстречу и встал под Переяславлем у Клещина озера. Суздалец привел ордынцев, пеших владимирцев и пеших нижегородцев. Московское войско загородило дорогу на Москву.
Собрались воеводы и старшие бояре думать, как биться с Суздальцем, кому вести войско. Старшим в думе московский тысяцкий Василий Вельяминов, рядом – брат его Тимофей Васильевич Вельяминов и сын Иван. Сила у Вельяминовых – что скажут, тому и быть. Сергий не дал вымолвить Вельяминову первого слова. Сказанное слово обратно вернуть трудно. Назовет себя тысяцкий главным воеводой, отстранить тяжко.
– Ведомо ли воеводам и старшим боярам, – начал Сергий,– что Дмитрий суздальский привел ордынцев?
– Хватит Орды бояться!– закричали бояре.
– Ордынцев, что с Суздальцем, или Орды, что под ханами?– спросил строго Сергий. Сам и ответил: – Ордынцев, что с Суздальцем, бояться нечего, а надо суметь их побить, а вот Орды не бояться час не пробил! Верю, что изрубит московское войско ханских послов Уруса, Каирмека и Алатынцыбека! А как будет, ежели за них ордынский хан свое войско двинет? Сейчас ханы бьются меж собой, а тогда найдется хан, что поднимет всю Орду на нас, и смирится в Орде замятия! Есть у нас старший боярин и воевода Василий Вельяминов. Быть ему первым воеводой над московским войском! Кто супротив скажет? Никто. С поклоном нам просить бы боярина Василия взять под свою руку московское войско! Да вот беда! На того, кто поведет войско, на того, кто повергнет Суздальца, кто изрубит ордынских воинов и ханских послов, на того падет гнев всей Орды! А ну как Орда потребует на поток и расправу старшего воеводу? Не может Москва лишиться бояр Вельяминовых! Не стоять Москве без этого родового столпа! Если неразумно мое слово, пусть кто-либо иное скажет.
Высунулся боярин Михаил Александрович.
– Выходит, что нет разницы: кого ни поставь воеводой, и воеводе перед Ордой ответ держать, и боярам, что его поставили!
– Справедливы твои слова, боярин!– отозвался Сергий.– Воеводу ставить князю Дмитрию! Князь отрок, какая вина на малолетке? А воеводой ставить не московского боярина, а чужого изгоя. Прогневается Орда, с чужого и спрос! Наняли мы, дескать, ушкуйников, а они издавна ордынцев бьют.
– Кого?– раздался бас Василия Вельяминова. Сергий окинул бояр суровым взглядом.
– Воеводой быть Дмитрию Михайловичу Боброку. Пусть на него падет обида! Боярам на поле не выходить!
Сергий сел, и поплыли по его пальцам узелки черных власяных четок. Совет боярский советом, да перед тем, как сесть за большой стол в трапезной монастыря, успел оговорить Сергий с московскими воеводами, что Вельяминовых во главе войска ставить нельзя, власть забрали, дышать другим боярам не дают.
Встал после Сергия воевода сторожевого полка Александр Иванович, встали вслед за ним воеводы братья Акинфовичи.
– Нас не заботит дружина Суздальца!– сказал Александр Иванович.– Дружина Суздальца не вышла бы против наших воинов, не будь с ним тысячи ордынских сабель! С Волынцем дружина новгородцев. Славу нашу он не отнимет.
Поднялся с дубовой лавки Василий Вельяминов. Откашлялся, прогремел басом на всю трапезную:
– Лукав ты, отец Сергий! Славы нет в том, чтобы прогнать Суздальца! То верно! А как войско доверить чужаку? Пойдет ли войско? Я в сторонку отойду, уговаривать не буду! Но идти надо! А нам, боярам, и так худо и этак еще хуже!
Вызвали на совет Боброка. Боброк вошел и встал перед трапезным столом, Вельяминов приблизился к нему, всматриваясь в его лицо. Что-то хотел сказать, но раздумал.
– Подойди, боярин!– раздался звонкий голосок Дмитрия.
Боброк подошел к Дмитрию.
– Я приговорил, а бояре согласились: быть тебе, Волынец, большим воеводой в походе на Владимир! Выгони из града Владимира князя суздальского!
В Москве меж воеводами не было принято становиться перед князем на колено, то был обычай при королевских дворах в Европе. Боброк опустился на колено и склонил в глубоком поклоне голову, затем вынул из ножен меч и положил его к ногам княжича.
– Клянусь, княже, не вкладывать в ножны свой меч, пока не сокрушим извечного супостата!
Воеводы и бояре переглянулись. Очень им показалось удивительным, что Боброк встал на колено, не с Волыни эта повадка, а скорее из Литвы. А слова его еще удивительнее. Поход на Суздальца, не Суздальца же назвал пришелец извечным супостатом. С далеким замыслом слова. Никто не ведал, в каких битвах был участником пришелец, не хвастлив ли он, как хвастливы иные пришельцы? А больше всего удивило, что встал на колено. Не догадывались, что означал сей знак. А был он тоже задуман с дальним намерением. Боброк показал, что пришел он на службу не к князю, а к государю, давал как бы знать, что привело его на службу в Москву. Кто понял – тот понял, а кто не понял, тому и не надо понимать.
Поход решен. На Переяславской дороге Боброк поставил полки в походный порядок. Его упредили, что это не вся московская сила. Сторожевой полк – то конная княжеская дружина, что собрана еще Симеоном Гордым. Язва проредила ее ряды, князь Иван пополнил ее из числа переселенцев из Рязанского княжества. Легковооруженная конница. То не новгородский и не псковский наряд, а скорее наряд южных княжеств. Такая конница может сражаться с ордынцами, новгородская кованая рать для нее неодолима.
Передовой полк – тоже конные. Это старшая московская дружина. Заведена была Иваном Калитой. Дорого стоит ее вооружение. Иван Калита закупал доспехи в Новгороде, но и начал приводить умелых оружейников во Владимир и Москву, переманивая их из Новгорода и Пскова. У этих воинов кольчуга с зерцалом, с дощатой броней, с дощатыми наплечниками, на лицах железные маски; конь в личине, с наборным дощатым нагрудником. Вооружены длинными и тяжелыми копьями, тяжелыми мечами, луками из турьих рогов. У каждого боевой топор с паворозою, сулицы или булава. То витязи, что с малых лет на коне и в боевом обучении. Их не так-то много, но пробойная сила, в рукопашном бою такой полк разрежет ордынский тумен, как нож режет мед. Набирают старшую дружину из младшей, берут тех, кто отличился в бою.
Большой полк на походе – то горожане и посадские. В походе и в бою пеши.
Иван Калита и не помышлял при жизни схватиться с Ордой, ходил в походы на соседние княжества и в Новгород. Ему нужны были конные полки, горожан он ставил на стены, иной им боевой задачи и не видел.
Симеон Гордый увидел в городовых полках силу, способную отстоять город, но в поход водить пеших не собирался. Не понял, что пешие значительная сила в борьбе с Ордой, ибо только примеривался к этой борьбе.
Иван Милостивый, книгочей, не воин, из древних книг вычитал, что пешее войско – несокрушимая крепость для легковооруженной конницы кочевых народов.
Летописцы донесли известия, что Святослав имел пешее войско. Посадил пеших на струги и ушкуи, пошел на Волгу и на Дон и там разрушил хазарское царство, а было оно столь же могущественным, как ныне Орда. В битве под Доростолом с византийским императором Святослав выставил только пеших воинов. Под Доростолом Святослав мог опереть фланги своего войска о стены крепости. Против хазар и печенегов он выставлял «стену» пеших воинов, а их фланги прикрывал конными полками.
Князь Владимир Первый огородил русские земли по Днепру, Днестру, Осетру острогами и засеками, выставил в остроги полевую сторожу – то были конные витязи. Владимир Мономах водил на половцев конные полки, а когда Киевская Русь распалась на удельные княжества и начались межкняжеские войны, городовые полки пеших воинов сделались редкостью.
Горожане выходили на стены оборонять город, в походы не ходили, вооружения не имели.
Князь Иван и его воеводы вспомнили Святослава, вспомнили его пешие полки, но собрать пеших воинов, вооружить их и обучить – дело не скорое. Тысяцкий Алексей Петрович за вооружение горожан поплатился жизнью. Иван не жалел «калиты» отца, оружейные братчины во всех городах Владимирского княжества ковали мечи, плели кольчуги, готовили самострелы, калили наконечники стрел и копий, но смерть достала и князя Ивана.
Москва выставила городовой полк пеших, однако большой надежды на него воеводы не возлагали. Увидел и Боброк во время смотра войска, что этот пеший полк и вооружен недостаточно, и не обучен. Нужны годы, чтобы он превратился в такой же неодолимый строй, как дружина Степана Ляпы.
Четыре сотни дружины Степана Ляпы вывел Боброк на походе в запасный полк, но весь расчет в битве с Суздальцем строил на нем. Именно дружине Степана предназначалось отразить удар ордынской тысячи.
Неподалеку от Переяславля сторожа наехала на войско Суздальца. Боброк развел полки в боевой порядок.
Княжичи в окружении бояр выехали на конях, Дмитрий остановился перед воинами сторожевого полка.
– Братья! Друзья мои!– прозвучал его ломкий и высокий голос.– Воеводы и ратники московской земли! Суздальский князь идет ратью! Не по отчине, не по дедине схватил он Владимир и объявил себя великим князем! Я не могу поднять боевой меч, но я буду с вами и буду за вас молиться! Верните мне отчину, а я буду княжить в согласии с вами!
Пересмеивались воины – иные помнили еще Ивана Даниловича, а служить начали при Симеоне Гордом. Понравился им княжич властной ухваткой и бойкостью речи.
Дмитрий скакал к полку левой руки. Поклонился воинам, снял княжью шапку.
– Люди посадские, воины московские! Ежели не люб вам князь, объявите, и я уйду в монастырь! Если дорог вам род святого Александра Невского и хотите меня князем иметь, помогите! Я ничем не виноват перед суздальским князем! Отнял он, как тать ночной, мою отчину, привел за собой Орду! Люб вам князь суздальский?
Василий Вельяминов шепнул своему брату Тимофею:
– Оперился соколенок!
– Москвичи и коломенцы!– звенел голос Дмитрия перед большим полком.– Есть у вас обиды на род Данилов? Есть ли обиды на деда моего, на отца? Если есть обиды, оставьте меня! Если нет обид, обороните сироту от Суздальца!
У полка правой руки княжич спешился. Тоненькая и гибкая его фигурка в легкой арабской кольчужке выглядела воробышком перед строем воинов. Опустился он на колено. Не сказал ни слова. Шапкой земли коснулся и опять взлетел на коня.
7
Утро застало оба войска в поле, в поприще одно от другого. Боброк смотрел, как построил войско Суздалец. Правое крыло – ордынцы. Это понятно, ордынцы – крыло первого удара, заход под удар правой рукой. Середина – суздальская конница. Это уже отступление от обычного построения. Не думает ли Суздалец кончить бой одним ударом в лицо? Уступом к коннице поставил пеших воинов на левой руке. Не на них, стало быть, расчет.
Ну что же, рассуждал Боброк, сам себе Суздалец вырыл глубокую яму.
На левую руку Боброк поставил дружину Степана Ляпы. Каждому стрелку в Москве поставили заряжающего, выставили и защиту: щитоносцев с копьями.
Построен полк для полевого боя. В два ряда стрелки, по двести стрелков в ряд. В одном залпе четыреста железных стрел. Все воины в полных доспехах, не уязвит ордынская стрела. Не одолеть этой кованой рати ордынцам.
В центре Боброк поставил пеший городовой полк. В полк правой руки свел конную дружину Москвы. Им следует ударить во фланг суздальской конной дружине, когда ее встретят копья городового полка. А пешие Суздальца так и останутся на месте, без них все окончится.
Протрубили в московском войске трубы. Отозвались трубы у Суздальца.
Разнесся боевой клич ордынцев: «Кху-у». Кого только не повергал в ужас этот боевой клич! Скачут, кричат, визжат, устрашая. Не устрашат на этот раз. Стрелки стоят недвижимо. Прикрыты щитами, ощетинились копьями. Но не в копьях сила. Подпустили ордынскую лаву шагов на двести, пустили стрелы. Будто кто разорвал холст над полем – далекий, глухой и тяжкий удар.
Ордынцы шли, широко развернув лаву. Шла вся тысяча в десять рядов. На расстоянии в двести метров все стрелы до одной приходят в цель.
Будто и не было первого ряда. Бьются на земле кони. Второй ряд прорвался сквозь смятию и тут же получил четыреста стрел. Так их еще никто не бил. Замешались, осаживая коней. Оглядеться бы, что за противник, откуда такая сила? А мешкать не следовало. Третий залп пришел в скопление из всадников. И повернули, повернули ордынцы, мчатся под бунчук ордынских послов, оставили конных суздальцев один на один со всем московским войском. Стрелы городового полка – московских ремесленников, горожан, посадских – не остановили дружину Суздальца. То стрелы из луков, а не из самострелов. Конница достигла пеших воинов, они побежали от всадников. Пусть бегут, чем быстрее, тем лучше. Бегут, а конники Суздальца вытягиваются, подставляя свой фланг под самострелы. Каждый воин в дружине Степана знал, что делать. Быстро, молча стрелки рассыпались цепью и дали залп в четыреста стрел. То не ордынцы, дружинники Суздальца, они не привыкли к таким потерям, тут же начали поворачивать коней. А пока повернулись, получили второй залп. Воевода Александр Иванович повернул свою конную дружину поперек дружине Суздальца. Суздальцам одно спасение: скакать, пока есть сила у коня, под защиту своих пеших воинов. Но страх столь велик, что и в мыслях нет остановиться. А вот ордынцы сбились в строй, развернули полумесяцем сотни, зная, что в одиночку им смерть на русской земле.
– Боже! Боже! – твердил про себя, задыхаясь, Боброк.– Только бы не ушли, только бы дождались!
Вот он, час, так давно ожидаемый, вот когда испытать: а что стоит замысленное, есть ли в этом замысле сила, явится ли он прообразом грядущего? По две сотни в ряду, в два ряда, медленно, плечо к плечу, щит к щиту, насторожив самострелы, двинулись к ордынскому полумесяцу.
– За растерзанных, за опозоренных, за истязания наши! Господи, удержи ворогов на месте!– беззвучно шептали губы Боброка.
Затрубили по знаку Боброка княжьи трубы, отзывая с поля конную дружину. Откликнулись трубы воеводы Александра Ивановича. Останавливали скачку конники. Возвращались под княжеский стяг пешие городового полка.
Стрелки двигались на Орду медленно. Очень медленно. Знали, что нельзя спешить, нельзя нарушить строй, нельзя задохнуться, ибо спокойное дыхание нужно для прицела.
Княжич Дмитрий подскакал к Боброку, ухватил его за руку, сжал локоть.
– Что они?– выдохнул из себя.
– Молчи, князь! – ответил Боброк.– Молись, чтобы не убежали.
Вот они, воины Орды, вот они, победители многих царств!
Сотни, раскинувшись полумесяцем, пошли навстречу железной черепахе, навстречу смерти.
Стрелки остановились. Выдвинулись полукружьем навстречу конным ордынским всадникам, теперь все четыреста стрелков стоят в один ряд – залп в четыреста стрел. Залп! На полном скаку ордынский полумесяц врезался в стену железных стрел. Немногие прорвались сквозь железную завесу, но не повернули коней, надеясь отомстить хотя бы тем, до кого дотянется сабля.
Будто ковыль колыхнуло ветром, строй стрелков сжался и закрылся щитами. Левой рукой – щит вперед, в правой – копье для удара. Второй ряд под защитой первого, третий ряд заряжает самострелы. Семь секунд натянуть тетиву, положить железную стрелу на изложье и отдать стрелку, стрелку прицелиться и пустить ее. Кто вперед? Скачущие кони или железные стрелы?
Ни одного лишнего движения, ни суетливости, ни спешки. Залп в упор. Кинжальный удар, удар копья, а не стрелы.
Княжич разжал руку, отпустив локоть Боброка. Слезы катились по его щекам, а черные глаза светились восторгом. Княжич обнял нового воеводу, губы шептали:
– Ты, ты, только ты будешь водить мои полки!
Часть вторая
Государь
Глава пятая
1
От Коломны и до Москвы, от Москвы и до Владимира встала черная мгла над горящими лесами, с громовым грохотом лопалась земля. От сотрясения осыпались в храмах на каменные плиты куски стенных росписей. В храме в Кремле упал лик архангела Михаила и рассыпался в прах. Рухнула в Нижнем Новгороде каменная церковь, что заложил Дмитрий Суздальский, в Переяславле занялась огнем городская стена, едва отлили водой из озера.
С весны, со светлой пасхальной недели, взялось солнце жечь землю, иссушило родники, пересохли речки, болота раскрыли огню торфяные кладовые. Брошенные с осени зерна в землю не дали всходов.
Митрополит молился, чтобы Русь не сгорела. В самый жар, в пекло, когда черное солнце нещадно палило и жгло, вдруг улегся огонь. Митрополит заложил в граде Москве каменную церковь в благодарность за чудесное спасение, нарек ее Чудом в Хонех, и пошло с той поры ей прозвание Чудовская, а рядом поставил монастырь.
Иеромонах Троицкого монастыря записал в книгу:
«Бысть знамение на небеси, солнце бысть, аки кровь, и по нем места черным, и мгла стояла с пол-лета, и зной, жары, бяху велицыи, леса, болота и земля горяше, и реки пресохша, иныя же места воденыя до конца исхоша; и бысть страх и ужас на всех человецах и скорбь велия. И бысть хлебная дороговь повсюду и глад велий по всей земле».
Старики задыхались, дым душил старых и малых, занемогла великая княгиня Александра. Исповедоваться она пожелала отцу Сергию. За ним послали, но не успел приехать. Исповедовал княгиню и постриг в монахини под именем Марии митрополит Алексей.
– Грешна я, а не каюсь!– шептали белые губы брянской княжны, совсем еще недавно черноглазой красавицы.– Грешна, отец, и в смертный час!
– Да какой же ты грех могла таить, непорочная голубица!– ответил митрополит.– Вся жизнь твоя у меня на глазах.
– Милостив, душевен и ласков был князь Иван! А не люб! Я бога молила, чтобы дал любовь к мужу... Не дал бог!
– То не грех, коли свято исполнила долг. Не любила ли ты кого мимо мужа?
– В смертный час грешна, отец, собиралась утаить грех, звала на исповедь игумена Сергия...
– Разве ты перед игуменом собиралась что-то утаить?
– Слово ему собиралась сказать, что не сказала во всю жизнь! Любила я, отец, мимо мужа, мимо князя!
– Ведомо и мне, княгиня, что Сергий тебя любил...
– Отвечу я перед Господом за самый великий грех! – продолжали шептать губы Александры.– Все отошло, отец! Жалко мне рощицу, что светится березками в Троице... Встречусь я с сыночком своим Ванюшкой, умер, не живя века, не порадовался ни солнцу, ни травке, ни березкам! Обниму его, с ним буду ждать Дмитрия и Анну – дочушку свою! А еще раньше ждать буду его, сероглазого... Там, в нагорнем царстве, монахи с нами или им особый клирос предназначен?
– То нам неведомо, смертным!– ответил митрополит.
– Очень грешна я, отец?
Алексей держал руку княгини, ощущая, как замедляется ее пульс. Шепот ее пресекался, слова падали, как редкие капли дождя.
– С легким сердцем отпускаю твои грехи... пусть там соединится воедино, что здесь, на земле, несоединимо!
Митрополит осенил крестом княгиню, приложил к губам литой медный крест, быстро прошел к дверям горницы и распахнул двери. Исповедь окончена. В горницу вошли дети: Дмитрий и его сестра Анна. Княгиня, не открывая глаз, крестила рукой в воздухе детей. Анне молвила:
– За отца остается тебе брат, а ты брату за мать! Ему княжить, а ты будь доброй ему сестрой и опорой. Мужа приведи под его руку, а если уйдешь в заморские страны, то пусть заморский государь ему другом станет. Остереги брата от жестокости, смягчи сердце...
Дмитрию наказывала:
– Твоему деду назначено было собирать, твоему отцу ждать и готовить, а тебе исполнить! Дал тебе Господь в спутники Сергия! Это он склонялся над твоей колыбелью, ты его надежда! Пусть мудрость его вразумит тебя. Дан тебе в сопутники князь церкви Алексей, слушай его, и соединятся две неодолимые силы! Господь привел к тебе изгоя и страдальца Дмитрия Волынца, то меч твой! Умей слушать и внимать! Государь умен своими подданными. Они тебе скажут, а ты перед ними в ответе за все, что свершится по сказанному! То отец твой мне говорил, потому и назван он милостивым и тихим... Он не поднимал оружия, но отчина наша пребывала в мире и сберегла себя для твоих свершений...
Все успела сказать, тихо угасла, уронив руку с соединенными перстами.
Переливались колокола на колокольне церкви Спаса, над монастырскими стенами проплывал тихий звон, прощальный звон.
Провожали княгиню город и посады. Тихо шло людство, колыхалось на ветру пламя восковых свечей. Мерный шорох тысяч ног. Плакали. Панихиду служил в церкви отец Сергий. Истово молился на темный лик Нерукотворного Спаса. Пошли в митрополичьи палаты на тризну. Сергий взял под руку князя.
– Как страшно, как внезапно мы осиротели, князь!
Сухие, сильные пальцы старца сжимали до боли руку Дмитрия.
2
Дмитрию семнадцать лет, Анне восемнадцать. Анне удел – терем, Дмитрию княжить.
Когда минул сороковой день по смерти великой княгини Александры, Сергий молвил Дмитрию:
– До сего ты звался князем, но князем не был! Невозможно старого боярина подчинить руке отрока. Держали бояр в узде твоя мать и церковь! Ныне ты должен или стать князем, или остаться боярской игрушкой!
– В Орде учат,– ответил Дмитрий,– чтобы завоевать народы, их надо разобщить.
– То годится для завоевания других народов. Свой народ разобщив, ты уничтожишь свою силу. Простому люду дай вздохнуть, обереги его от боярской жадности, за тебя черные люди стеной встанут. Бояр собери в горсть силой своей власти. Сильному государю бояре будут в глаза заглядывать, слабого раздерут на части.
– Кто же сильней? Я или бояре? – спросил Дмитрий.
– Василий Васильевич Вельяминов, московский тысяцкий. Судебная расправа в Москве за Вельяминовым, торговый суд за ним же, повинности горожанам тысяцкий определяет. За кем сила? В Коломне тысяцким брат Василия, во Владимире его сын Иван. Ждет не дождется, когда отец преставится и оставит ему место тысяцкого в Москве.
– Я назначаю тысяцкого.
– Того, кого бояре признают. Иначе быть тысяцкому убитым, как был убит Алексей Петрович. Не трогай Вельяминовых и заставь себя бояться! Есть у тебя и меч для устрашения – Дмитрий Волынец!
– То мне и мать наказывала!
– Люб тебе Волынец?
– Люб, отец! Не в обиду сказано: ты да он, тебе и ему, вам только верю!
– И митрополиту, князь!
– Вы мне сердцем родные, а митрополит холоден и далек!
– У нас ты один, князь, у митрополита вся Русь... Покуда будет русским митрополит, а престол его в Москве, быть и тебе первому из первых сынов русской церкви, стать Москве превыше других городов. Пока ты был отрок и княжич, а княжила великая княгиня Александра от твоего имени, Дмитрий Волынец был твоим наставником, и того было достаточно. Теперь ты князь, и Дмитрий Волынец должен быть твоим большим воеводой!
– Я завтра объявлю боярам! Сейчас объявлю!
Сергий улыбнулся и поднял предостерегающе руку.
– Не торопись! Не сегодня и не завтра! Род он свой ведет от Данилы галицкого, князя и короля. Я ему верю, а поверят ли те, кто не захочет верить?
Дмитрий ударил кулаком по столу:
– Я верю, пусть и они верят!
– Дед твой поставил в Москве тысяцким Алексея Петровича... Алексей Петрович, ведая нелюбовь боярскую, искал себе дружбу у городского людства, у черных людей. Тысяцкого убили ночью во время городского обхода!
– Кто убил?– сорвался Дмитрий.– Никто мне не говорил, кто убил. Сыск вели?
– Не вели!– ответил Сергий.
– Кто убил?
– Тяжелая тайна, князь! Скажу, а как ты ее понесешь на своих плечах? Может, не надо говорить?
– Доносили мне! Холоп Вельяминовых? То не холопское дело! Сами где были?
– Отошли в Рязань на службу к Олегу, да не сходственно первым московским боярам быть последними в Рязани... Вернулись.
– И отец поставил Василия тысяцким?
– Поставил!– сухо подтвердил Сергий.– Конь на четыре ноги опирается. Подруби ногу, конь о трех ногах не поскачет! Княжья власть тож о четырех ногах. Первая нога – войско, вторая – боярство. Боярам думу с тобой думать, городами ведать. Третья – черные люди, без них и князь не нужен, и четвертая – церковь. Мы успокоим страждущих, и по образу царства небесного устроим и власть твою, ибо первая наша заповедь – власть от бога! Отдашь черных людей на поток боярам, не стерпят, поднимутся на бояр – рухнет государство. Отдашь бояр на поток черным людям, в одном потоке смоет и тебя и бояр – опять неустройство государству. Ты, князь, как ось у весов: тянут чаши в разные стороны, кто кого перетянет. А ты гляди, на кою чашу гири класть. Отец знал, кто убил Алексея Петровича... Удержал чаши весов.
– Всех троих сдернуть с тысяцких!– воскликнул Дмитрий.
Сергий усмехнулся в бороду.
– Человека повергнуть великого умения не нужно! Велико умение заставить его послужить благому делу. В том и государева мудрость.
Дмитрий вскочил и забегал перед Сергием, не вытерпел по младости спокойного разговора в отцовском кресле.
– У тебя сестра на выданье, Дмитрий!– тихо молвил Сергий.
Дмитрий остановился, черные его глаза впились в лицо Сергия.
– За кого сватать? Ныне есть четыре великих княжества – они вся Русь. Литовско-русское княжество, Тверское, Рязанское и Владимирское. За море сестру везти, какая польза?
– Дозволишь, я буду сватать?
– За кого?
– За изгоя Волынца!
Дмитрий замер, отступил на шаг от Сергия.
– Волынец в отцы ей годится...
– Браки у князей по любви на небесах свершаются, а на нашей земле ради упрочения царства земного. Верной спутницей была мать твоему отцу... До свадьбы они и не видели друг друга, но с той поры брянские князья всегда с Москвой. Дед твой, Юрий Данилович, взял в жены сестру хана Узбека. Хан Узбек позволил Москве обуздать Тверь.
– Я спрошу Анну!
Дмитрий поднял голову, опять его черные глаза впились в лицо Сергия. Сергий спокойно выдержал горячечный их блеск.
– А кого ты мне посватаешь?
– Есть невесты у литовского Ольгерда. И сестры, и дочери... Но не смирить тебе жадность литовского князя, не любо будет ему возвышение Москвы. Есть у тверских князей невесты, но тебе Тверь надо под Москву подводить, и тут тебе не подмога сватовство. Сперся ты о княжении с Дмитрием суздальским. Первый раз ты побил его, в другу рядь он сам от ярлыка отказался. Есть у него дочь Евдокия... Здесь сватовство скрепит, что ты силой ставил! Суздаль да Москва, все равно что Москва и Владимир. Сомкнутся Москва с Нижним Новгородом через Суздаль, Белоозеро с Москвой то ж через Суздаль! Научись делать из врагов друзей – и неодолим будешь.
3
Великая Орда Бату-хана разделилась. Ее единство скрепляла рука великого хана из Сарая. Расходились веером кочевья, забредая в рязанскую землю, достигая Новгорода Нижнего по Волге, растекались по Суре и Пьяне, кормили ордынцы коней на лугах Цны и Мокши, но все это движение, расходясь, опять возвращалось к Сараю. А ныне нет великой Орды и нет великого хана.
Один хан, чингизид Амурат, захватил Сарай, но на том и иссякла его сила в битвах с Мамаем. Хан Авдулла, Мамаев ставленник, удержал правый берег Волги, воронежские степи. Кочевья Мамаевых туменов достигли Дона, прошли донскими степями на Кубань и вышли через Крым к берегам моря. Оттягал у Мамая земли по Мокше хан Тогай, третий чингизид, объявивший себя ханом. Мокша и Цна до реки Суры и до берегов Пьяны назывались стороной Наручатской. Стерег Тогая его соперник Азиз-хан, его тумены кочевали в Заволжье, доходили до Яика и отрогов Каменного пояса.
Съехались однажды в степи три хана: Азиз-хан, Тогай-хан и хап Амурат.
– Я владею городом Бату-хана, великого джиханги-ра, нашего великого прадеда и внука Потрясателя вселенной!– сказал Амурат.– Я владею городом наших великих ханов. Мне мешает темник Мамай, ибо он поклялся извести чингизидов и объявить себя ханом! Черный пес Авдулла у него на поводке, как ученый медведь у руса!
– Я владею,– сказал Азиз-хан,– страной булгар. Прежде чем идти на Русь, Бату-хан взял земли булгар, ибо здесь ворота на Русь. Я не могу послать моих баскаков взять выход с русов, мне мешает Мамай, он берет с русов все выходы!
– Тебе, Азиз-хан,– Кострома и Ярославль, мне – Нижний и Муром! Мне мешает Мамай! – сказал Тогай.
Рыжий копь под Тогаем беспокоился, перебирал ногами, слыша ржание кобылиц в степи.
– Мы потомки Чингисхана, Мамай – сын кипчака. Или останется наш корень, или Мамай истребит всех до одного. Нам надо собрать тумены и ударить на Мамая, а собаку Авдуллу подвергнуть казни! – продолжал Тогай.
– Я поведу наши тумены! – молвил Амурат.
– Тебя, Амурат,– ответил Тогай,– дважды разбил темник! Ты погубишь наши тумены! Я вырвал в бою землю Наручат, и меня не поразил Мамай. Я поведу тумены!
Амурат покачал головой и крикнул:
