Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 29 страниц)
– Тот джихангир, под кем город Сарай! Я выхватил этот город у Мамая, а ваши тумены он рассыпет, как буран рассыпает барханы!
– Не быть тебе джихангиром!– проговорил Тогай,
– Не отдадим тебе тумены!– ответил Азиз-хан. Ханы разъехались, не договорившись.
Мамай знал, что три хана сговариваются против пего. Только пусть они знают, кто в Орде подлинный правитель – послал ярлык на великое княжение Дмитрию московскому.
В Москве дымы лесных пожаров сморили великую княгиню Александру, в Суздали моровая язва поразила Андрея Константиновича. Дмитрий Константинович стал великим князем суздальским, Нижнего Новгорода и Го-родца на Волге. Улеглась тоска по владимирскому княжению, а у его сына Василия, по прозвищу Кирдяпа, разгорелась. Мыслил так: темник Мамай отдал ярлык Дмитрию московскому, хан Амурат, великий хан, отдает его отцу.
Отцу сказал:
– Я не прощу Дмитрию переяславского поля! Волчонок вырос, стал матерым волком. Орда и матерому хребет сломит!
Дмитрий Константинович тяжко вздохнул. Свежа память, как доискивался Владимира и Москвы. Не послушал старшего брата, едва цел остался. Твердо отрезал сыну:
– Не велю, Василий, выносить ярлык на владимирское княжение! Был волчонок, теперь в Москве медведь! Да и что Москва? Нижний Новгород будет главным городом на Руси. Стоит на Волге. Ока, Кама, Шексна, Волга – все выходы за ним и для Рязани, и для Твери, и для Владимира! Утверди себя в Нижнем Новгороде. Иди к Мамаю. Нам первый враг – это хан Тогай, а второй враг – хан Азиз! Если Мамай за нас, то эти два хана не страшны!
Сын не послушал отца. Спустился по Волге в Сарай к Амурат-хану. Бил челом так: дан был его отцу ярлык на великое княжение во Владимире, да сошелся Дмитрий московский с Мамаем, и потому Мамай и отобрал ярлык у Дмитрия суздальского. Пока Мамай в дружбе с Дмитрием московским и с Олегом рязанским, вся дань с русской земли у него, он самый сильный в Орде. Если Амурат даст ярлык на великое княжение во Владимире Дмитрию суздальскому, а ему, Василию Дмитриевичу, ярлык на великое княжение в Суздали и в Нижнем Новгороде, то зажатым быть Тогаю и Азиз-хану, а Мамаю не иметь выходов. И без пояснений Амурат знал об этом раскладе, жива была и обида, что его ярлык Дмитрий московский не признал. Вышел из Орды Кирдяпа с двумя ярлыками: на великое княжение владимирское нес ярлык отцу, а себе – на великое княжение в Нижнем Новгороде, Городце и Суздали.
В дороге Кирдяпу обогнал гонец к Сергию с известием от отца Сильвестра о милостях Суздальцу. От Мамая скакал гонец к Дмитрию Ивановичу в Москву с пожеланием, чтобы Дмитрий к ярлыку Амурата не шел, а если позовут, исполчился бы войском и прогнал Суздальца в его отчину.
Дмитрию семнадцать лет – будто бы и молод, чтобы разобраться без думцев в этаких хитросплетениях, но и без думцев разобрался. Дождалась Русь часа, когда один хан ищет на Руси допомоги против другого хана. Всегда было наоборот: один удельный русский князь искал допомоги у Орды против другого.
Вельяминовы, узнав, что Мамай одобряет поход на Суздальца, звали Дмитрия исполниться, не упускать удобной минуты и поставить Суздаль под руку Москвы силой, а Дмитрия Константиновича, его брата Бориса и его сыновей Василия и Семена согнать с княжьего стола.
– На переяславском поле с Суздальцем были ордынцы, ныне он одинок!– говорили Вельяминовы.
Запомнилось им переяславское поле легкой победой. Тогда победу принес Боброк с дружиной Степана Ляпы. Ныне у Дмитрия в Москве тысяча горожан вооружена самострелами со стальным луком и одета в броню, как новгородцы. С такой силой как не разбить Суздальца?
Дмитрий спросил Боброка, как он думает о суздальских делах?
– Дорогой будет наука! – ответил Боброк.– Если мы двинемся на Суздаль, суздальцы, а не князь будут оборонять город. Много осиротим суздальцев. А устоять против московских стрел не устоят.
Воевода Минин молод, горяч. Звал на битву, а за ним и другие воеводы от битвы не отговаривали.
Дмитрий их слушал, а сам свою думу думал, как из врага сделать союзника. Не Суздаль главный враг – враг Орда, не дай хан Амурат ярлыка, в Суздали и не посмели бы надеяться сесть на стол во Владимире и Москве. Суздальца, его сыновей да брата нет труда повергнуть в прах. Можно со стола согнать, можно и что похуже сделать. Делано! Все бывало. Князь князя убивал, ослеплял... Но суздальцы и нижегородцы затаят обиду и месть, а готовится час, когда с ними заодно против Орды идти. Имел Дмитрий и весточку от Сергия, что говорено с Суздальцем о сватовстве.
Манила, ох как манила воинская слава юного князя! Помнил; как замирало от восторга сердце на переяславском поле, когда погнали обидчика. Государь, однако, должен уметь ждать, другое поле виделось в юношеских мечтах, другой враг, смертный враг на том поле... Его погнать, его сразить – то загадка так загадка.
Дмитрий отмалчивался, тянул время. И дождался. Из Суздали, от Дмитрия Константиновича, явился посольский боярин Морозов.
Лукавый боярин, льстив, покоен, от чрезмерного благодушия раздался в животе. Верхом не ездил. Из Суздали прикатил в боярском возке. У каждого князя свой искусник править посольские дела: у Дмитрия московского – Андрей Кобыла, у Олега рязанского – Епифаний Коряев, у суздальских князей – Михаил Морозов. Епифаний хитер, Кобыла и Морозов тоже хитры и лукавы. Епифаний желчный человек, недоброжелатель. Андрей ровен, весел, правит посольство легко, приветливо. Морозов, ровесник Епифанию, не зол и давно освоил мудрость, что с беседы переходить к оружию – то последнее дело, с оружием очень просто потерять все, что выговорено в терпеливых прениях.
Приняли боярина Андрей Кобыла и Василий Вельяминов. Михаил Морозов встречался и ранее с ними. Плели слова. Слово за слово заплеталось. Вельяминов грузен, Андрей Кобыла прогонист, худощав, будто весь год постился.
– Или землица не кормит тебя, боярин?– спросил Михаил Морозов.
За Андрея ответил Вельяминов:
– На корма не жалуемся! У него сверху донизу все проскакивает! Я вот могу поросеночка с гречневой кашей опоясать. Одышка одолевает, а Андрей у нас борова с гречневой кашей съест и опять по новой готов! Мы не суздальские – ни на кашу, ни на мед не скупимся!
– Суздаль да Москва! Им бы вместе в одной упряжке!– закинул Морозов.
Андрей скосил глаза на боярина, моргнул глазами, будто задумался над закидкой. А задуматься было над чем. Ждали от боярина недоброго слова, к ярлыку зова – а тут такая ласковость. Поговорили, пощупали друг друга, боярин не объявлял, зачем пожаловал. Провели к князю.
Дмитрий сидел в гриднице в отцовском кресле. Поклон боярина суздальского встретил не вставая. Острые глаза Морозова, запорошенные густой порослью бровей, мгновенно оценили, что отрок-то созрел, недаром Кирдяпа называл его матерым волком, а Дмитрий Константинович медведем. Боярские детишки в этих летах еще в бабки играют или гоняются по девичьим за юбками холопок и сенных девок. А этот в княжьей опашне из малинового бархата, шитой серебряными узорами. На плечах ожерелье и крест на золотой цепи. Шитая лалами и смарагдами высокая, как шелом, шапка. Таким не видывал Морозов и отца этого отрока. Сидит в кресле, не шелохнется, черные глаза горят.
«Ай да княженок!» – молвил про себя боярин и, нарушая посольский обычай, не гордясь и не чинясь, отвесил низкий поклон, будто бы он, боярин, челобитчик, а не князя удельного посол. Бояре одобрительно переглянулись. Не заносятся суздальцы. Ждали, что молвит. Что-то новое пролегло меж Москвой и Суздалью, старики помнили, что суздальские князья и бояре этак-то шапку не ломали и перед великим князем Симеоном.
– Бьет тебе челом, княже, Дмитрий Константинович и все людство суздальское, бояре суздальские, князья бьют челом тебе, великий князь владимирский!
– Соловьем разливается!—шепнул Андрей Кобыла боярам.
– Бьет челом тебе князь суздальский Дмитрий Константинович,– продолжал Морозов,– и на брата своего молодшего Бориса! Не по праву захватил князь Борис в Новгороде Нижнем княжение и не пустил в город старшего брата.
Замерли бояре. Вот оно, новое, и упредить князя советом некогда, наперед же князя слово молвить – его уронить перед послом. Суд на брата, а судья – московский князь! Черные глаза у Дмитрия вспыхнули горячим блеском.
– Не забыл боярин, как его князь гнал меня со стола?
Боярин лукаво улыбнулся:
– Молод ты был, княже, хотел по-отцовски Дмитрий Константинович удержать владимирское княжество в зрелых руках, пока в возраст войдешь! Прислал ему и ныне хан Амурат ярлык на великое княжение. Отказывается от ярлыка Дмитрий Константинович, потому как ныне в крепких руках Владимир и Москва. Вот ярлык, делай с ним по своей воле!
Боярин извлек из-под платно свиток и с поклоном протянул Дмитрию.
Дмитрий взглянул на боярина Андрея.
– Прими, боярин! Погляди, о чем ханы говорят!
Андрей принял у Морозова ханский ярлык и прочитал уставление великим князем владимирским Дмитрия Константиновича.
– Сиротой я был! – произнес Дмитрий.– Твой князь меня два года изгоем держал. Почто теперь-то челом бьет? Судью нашел или под мою руку идет?
– Коли не тяжела рука будет... – осторожно ответил боярин.
Дмитрий проговорил, обращаясь к Кобыле:
– Пиши, боярин Андрей, договорную грамоту с Дмитрием суздальским, а мы почитаем и не спеша рассудим! Все у тебя, боярин Морозов?
– Не все, князь! – Морозов обвел взглядом бояр, давая знать, что слово прибережено сказать с глазу на глаз.
Дмитрий поднял руку. Бояре вышли из гридницы.
– Наказано мне!– сказал боярин Морозов.– Верил бы ты Дмитрию Константиновичу и забыл бы о его споре! Велено молвить тебе: если посватаешь у князя Дмитрия Константиновича дочь его Евдокию – не откажет!
Дмитрий пристально взглянул на Морозова.
– А что ты на это скажешь, боярин? Скажи свою думу, не княжескую!
– Я посол, князь! Поверишь ли?
– Суздаль да Москва, все мы одной земли дети.
«Ему семнадцать лет, юноша! Кто же его наставники? Или сиротство заставило раньше времени познать мудрость старших?» – думал Морозов.
– Скажу, князь! Если суздальский князь пришел к тебе с челобитной, то не один он о том думал! Суздаль – древний город, и боярство суздальское – гордое боярство. Захудал город, бояре захудалого города кому нужны? Враждуя с Москвой – все потерять, с Москвой дружить – и мы бояре московские!
– Бояре примут мою руку?
– Если с мечом протянешь – не примут, если на свадьбе за столом, примут!
4
Словно злобный чародей ворожит, поднимая из мрака нечистую силу. Амурат толкает Суздальца против Москвы, Мамай понукает Москву против Суздали. Только промелькнула надежда замириться с суздальским родом, сомкнуть в одно распавшийся на враждебные станы род Ярославов, соединить разделенное меж братьями Александром Ярославичем и Андреем Ярославичем, а тут и сам Суздалец просит оружием унять брата. Так разве ж в князе Борисе дело? На Бориса пойти – обидеть нижегородцев. Обидеть нижегородцев – опять отсрочить грозный час встречи с Ордой, и нижегородцы нужны в той встрече.
Войско Москвы готовится не супротив русских людей. А отказать Суздальцу нельзя, воздвигается мир меж Москвой и Суздалью на долгие годы.
Вельяминовы, воеводы, все московские бояре, даже Боброк – все рвутся на бранное поле, заманчива легкая победа. Один изо всех Боброк имеет оправдание горячности. Ему не терпится посмотреть московские полки в бою, испытать, что сделано.
Долгими зимними вечерами, когда над Москвой бушуют метели и все дороги переметены сугробами, думали думу князь и воевода, каким должно быть войско. Боброк сшивал листы пергамента, на которых чертил расположение полков в походном порядке, разрисовывал боевой порядок, подсчитывали с Дмитрием, сколько выставить войска против Орды, во сколько обойдется его вооружение. Раздумывали, каким должно быть войско, чтобы повергнуть Орду, а для этого допреж всего надо было знать, что собой являет войско Орды, в чем его сокрушительная сила. Пора бы знать!
У Дмитрия собирались московские воеводы, что еще с Иваном Калитой ходили на Тверь, когда он в допомогу брал ордынцев, собирались все, кто видел в бою ордынское войско. Однако на Русь давно не было нашествий, а о битвах русских с ордынцами можно было прочесть только в летописях – память искажала прошлое.
На Калку южные князья шли, не зная врага, теперь о нем знали все.
Ни один из воевод, даже молодой и горячий Минин, не пренебрегал ордынским воином. Ордынец был настоящим воином, умелым, смелым и опасным.
Когда рождался сын у ордынки, его сразу же сажали верхом на копя. В пять лет ордынский мальчишка скачет на лошади без седла и пускает стрелы из маленького лука. В десять лет знает, что быть ему воином, и больше никем, что ему надо уметь стрелять из лука, владеть копьем и саблей, и больше ничего не уметь. Хлеб ему привезут данники, юрту уберут за него рабы – пленники, железные наконечники выкуют и закалят рабы, одежды пришлют в дары данники. В десять лет он может участвовать в битве. Нет, не бросаться в сечу, не осыпать атакующего врага стрелами, а стоять в конном строю таких, как он, создавая впечатление неисчислимости войска. К пятнадцати годам из мальчика-воина вырастает отрок-воин. Он сросся с конем, и нет действия на коне, которого он не сумел бы выполнить. Он научился попадать в цель из сильного и тугого лука, он научился пускать стрелу за стрелой, почти не целясь, но поражая цель.
Начальник десятки преподал ему заветы Чингиза. Нападать на врага с криком и бесстрашно, нападать, когда врага меньше, на более сильного не нападать, а осыпать стрелами. Рубиться только тогда, когда не берет врага стрела, рубиться недолго, если враг стоек, рассыпаться и опять обливать стрелами. Обманно бежать с поля боя, заманивая в засаду, уметь повернуть на противника, когда рассыпался его непроницаемый строй.
Из двадцатилетних воинов темники выбирают лучших. Тяжеловооруженный всадник – это ударная сила тумена. У этого воина и вооружение иное. Доспех железный, железный шелом, или мисюрка, прилбица целиком закрывает лицо, поверх кольчуги – зерцало, конь защищен шкурой тигра или барса, с левого бока – кривой монгольский меч, справа – топор, длинное тяжелое копье, лук работы хорезмских мастеров, железный щит. Тяжеловооруженные всадники обучены сражаться в строю. Если противник стоек, если он не дрогнул и устоял под стрелами правого крыла, если он отбился от всадников левого крыла, идет врукопашную, то и правое и левое крылья расступались, открывая дорогу тяжеловооруженной коннице. Эти шли на врага рысью, не переходя на галоп, не разрывая строя, стремя в стремя. Если повернуть коня, то не повернешь – сосед не даст. Стена копий. Длинное тяжелое копье привешивалось на петлю, закинутую на шею лошади. В левой руке щит, правая держит копье. Удар копий ломал ряды противника, тогда извлекались из ножен мечи и вздымались топоры.
Чингисхан ввел неумолимый закон: если один воин из десятки струсит и побежит – подвергается казни вся десятка. Если десятка повернула в страхе спину противнику – казни подвергается вся сотня. Сотня стоит в ответственности перед тысячью, тысяча перед туменом.
Так неужели пахарю, торговому человеку, ремесленнику или плотнику, не обученным действовать в строю, одолеть воинов, что с малых лет ничего не знали, кроме воинской утехи? Допреж всего надо отразить стрелковый удар Орды, залить ее стрелами, прежде чем она зальет стрелами. Русский воин должен быть неуязвимым для ордынских стрел. Для того его надо одеть в броню. Кольчуга тонкого плетения, зерцало, поножи, оплечья и железная маска. Так должен быть облачен каждый воин, и конный и пеший.
Ордынский лук посылает стрелу не так-то далеко, клееный лук русских оружейников бьет дальше, но разница незначительна, не более чем шагов в полсотни. Хорезмийский сложный лук бьет на двести шагов далее, чем русский лук. А вот самострел со стальным луком посылает железный костыль, кованную всю из железа стрелу, вдвое дальше, чем хорезмийский лук. Тяжелая железная стрела пробивает на двести шагов любой доспех, любой щит; на полет стрелы из хорезмийского лука пробивает кольчугу, кожаный доспех, щит, поражает коня. Ордынцы не поднимут луки, а стрелы из самострела уже будут их поражать. Залп в несколько тысяч железных стрел остановит и опрокинет атаку конной лавы в тысячу, в две тысячи всадников.
Тысяча стрелков из самострелов требуют тысячу заряжающих, тысячу щитоносцев. Две тысячи стрелков, поставленных в два ряда, обходятся одним рядом щитоносцев. Щитоносцы вооружены копьями, щитами с тарчами. Когда стрелки отходят сквозь пеший строй, щитоносцы становятся первым рядом пешей «стены». Каждый воин должен знать свое место, уметь сделать самое сложное перестроение, знать все звуковые сигналы к перестроению в бою.
Оружие пешего строя – «стены», основа всего войска – копья, сила его – в дружном действии, в действии всех, как один.
Святослав в пешем строю останавливал лавы печенежской конницы, наступал и гнал в пешем строю конницу хазар.
В летописях не нашлось указания, какими копьями были вооружены пешие Святослава, но еще князь Иван вычитал в древних книгах, что македонцы вооружали пеших сарисами. Сариса – это длинное копье. Копье удлинялось от ряда к ряду пешего войска: первый ряд – короче копье, в задних рядах от ряда к ряду длиннее. Князь Иван оставил выписки из древних книг римского историка Полибия. Полибий рассказывал, что римский полководец Эмилий Павел ужаснулся, увидев македонский строй, наступающий с такими копьями. Византийские императоры заимствовали у македонцев этот вид копий.
Пешая фаланга византийского императора двигалась на Святослава с удлиняющимися к задним рядам копьями. Выставленные таким образом для боя копья создают стальную дугу, совершенно не проницаемую для конницы. На каждого всадника первого ряда приходится до восемнадцати копий. Лошадь невозможно послать на торчащую сталь.
Боброк и московские воеводы испытали, сколь длинным может быть копье, чтобы им мог действовать воин. Оказалось, что длину копья можно довести до восемнадцати локтей. Таким образом, в ударе пешей стены могли участвовать сразу девять рядов.
Размеченное и рассчитанное на пергаменте не так-то было просто перенести в войско.
Москва собрала тысячу стрелков из самострелов. Оружейные братчины Москвы, Владимира, Устюга, Белоозера, Коломны и Новгорода за шесть лет княжения Ивана и семь лет княжения Дмитрия изготовили две с лишним тысячи самострелов со стальным луком. Для тысячи стрелков обучили тысячу заряжающих, обучили пешему и конному бою тысячу щитоносцев. Стрелков собирали со всех городов Владимирского княжения, зазывали новгородских ушкуйников, переманивали дружинников из Смоленска, из Брянска.
Боброк их обучал пешему и конному бою, учил рассыпаться редким строем, собраться плечом к плечу, пускать стрелы залпами, пускать стрелы на скаку, стоя, на ходу. В Устюге во всех кузницах, по всем погостам Белоозерска и Владимира ковали железные стрелы. Дмитрия Монастырева наделили почти княжеской властью, без его ведома никто не смел израсходовать ни куска железа. Стрелки стали в московском войске сокрушительной силой, но до схватки с Ордой еще далеко.
Князь Дмитрий послал Пересвета в Переяславль на Клещином озере готовить переяславский пеший полк. В Коломну уехал Ослябя обучать коломенских горожан и посадских действию в пешем строю, вооруженном длинными копьями. Григорий Капуста собирал в Новгороде и в Пскове воинов для стрелкового полка.
Дмитрий собрал под Владимиром московское войско. Пришли коломенцы, переяславские пешие, сторожевой полк московский, московские стрелки, пришел московский конный кованый полк, привел из Боровска конную дружину князь Владимир.
Собрать войско – это еще не битва. Собирал его Дмитрий, чтобы посмотреть, легки ли на подъем, да лишний раз свести полки, чтобы пообвыкли.
Привел свое войско во Владимир и Дмитрий Константинович суздальский.
Князья-тезки встретились лицом к лицу впервые. Дмитрию суздальскому под пятьдесят, Дмитрию московскому – семнадцать.
Московские бояре рассуждали, как встретиться московскому князю с суздальским. Суздалец пришел просить помощи, стало быть, надо дать ему понять зависимость от Москвы. Дмитрий, хотя и был молод, понял, что от этой встречи зависит, быть ли концу вражды с Суздальцем. Породниться с Суздальцем – это еще не все. Князь он гордый, резкий, унизив его, легко нанести обиду, а трудно будет ту обиду погасить. Одно мгновение сегодня может обернуться годами бедствий.
Думали так – Дмитрию московскому ждать Суздальца в княжьих хоромах во Владимире, должен Суздалец увидеть московского князя в блеске его величия. Дмитрии отверг эту «думу», сел на коня и выехал к Суздальцу навстречу за городские ворота. Князья встретились на поляне. Дмитрий соскочил с коня первым, подчеркнув, что младость почтительна к возрасту.
Вельяминовы ворчали, что князь уронил себя, митрополит и Сергий радовались: сильный может оказать почет слабому, от этого силы не убывает.
На большую Думу во Владимире собрались князья, воеводы и бояре двух великих княжений. Горячности особой не обнаруживалось, но уверенность в превосходстве сил над князем Борисом как бы понукала к резким намерениям. Все высказались за поход на Нижний Нов город, а решительнее всех требовал похода Дмитрий суздальский.
Митрополит Алексей помалкивал. Сергия не спешили спрашивать, а он на думе не спешил выскакивать. Он был сторонником могучей, но незримой власти, считая, что самые большие решения принимаются в тишине, а не на людном говоре. Если Дмитрий погорячится, отзовется на торопливость бояр, останется еще время вмешаться митрополиту. Ему хотелось посмотреть, что Дмитрии решит без подсказки. Вот он о чем-то спросил вполголоса Суздальца, выпрямился в кресле. Бояре затихли.
– Мы слышали с братом моим, князем суздальским, мудрые речи,– начал он ломким голосом юноши.– Приговорить поход на Новгород Нижний – дело скорое... Я спросил брата, князя суздальского, можем ли мы склонить князя Бориса к смирению? Князь Дмитрий говорит, что Борис буйствует и слов к смирению не хочет слышать. А я хочу еще раз его просить о смирении. Нижегородцев жаль, русской крови не хочу. Как приговорят бояре, кого засылать послами?
От кого другого, но не от юноши князя ожидалось такое рассуждение. Ему ли не покрасоваться впереди такого войска? Не робеет же! С меньшими силами не оробел на переяславском поле.
– Отче Сергий! – произнес Дмитрий, прерывая затянувшееся молчание.– Мой отец, князь Иван, и я с малых лет слушали твои увещевания. Надо дать возможность услышать твое душевное слово князю Борису!
5
Войско вышло из Владимира; не спеша, в четыре перехода, подошло к Нижнему Новгороду и остановилось, не доходя до городских стен нескольких поприщ. Сергий пересел из возка на коня. Он был облачен в черную монашескую рясу, на голове черный клобук с белым крестом. Дмитрий послал его охранять Пересвета, Ослябю, Капусту и Железного. Строго наказал беречь старца пуще ока, заслонить грудью от стрелы и от меча, живота не жалеть, биться вчетвером против всей дружины Бориса, если наметится худое.
День клонился к вечеру, когда Сергий, а за ним четверо витязей остановились у городских ворот. Дали знать, что прибыл посол к князю. Опустился надо рвом подъемный мост, распахнулись ворота. Сергий въехал в город, неся впереди крест. Расступились перед крестом дружинники князя Бориса. Сергий благословил склоненные головы воинов и тихим шагом пустил коня к княжескому двору. Закрылись за ним ворота, поднялся мост.
Князь вышел на красное крыльцо к послу церкви и митрополита. Встал под благословение. Сергий не шевельнул рукой.
– Княже! – сказал он громко, чтобы слышали бояре и ближние князья. – Я пришел к тебе от митрополита всея Руси и от великого владимирского и московского князя Дмитрия Ивановича! Князь Дмитрий Иванович велел мне увещевать тебя. Смири свое буйство! Дмитрий Иванович по-братски просит мира и согласия меж суздальскими братьями! Не Святополк ты окаянный, не убивец братьев. Покорись, отдай, что схватил у старшего брата, и я благословлю тебя целовать крест твоему старшему брату Дмитрию Константиновичу!
Борис отпрянул от Сергия. Борис невелик росточком, хлябок на вид, остренький нос делал его лицо злым, серые глаза пи лукавы, ни добры, ни злы – не поймешь, что в них прячется. Окинул князь взглядом бояр и гридней.
– Пришел бы боярин послом московского Дмитрия,– крикнул Борис,– за дерзкие речи приказал бы бить батогами! Тебя, монах, не оскорблю! К столу не зову, и почета не жди! Путь тебе из города чист!
– Прощаю тебя, князь, на недобром слове,– ответил Сергий.– Усовестись, смири буйство, покорись! Сила идет на тебя немалая! Почто кровь лить русских людей?
– Путь чист, монах! Путь чист!
– Смирись, князь, с тобой церковь говорит, а не монах!
– Вы молитесь о грехах наших, а мы будем грешить!– крикнул Борис и рассмеялся. Бояре не смеялись, не подхватили княжьего смеха и гридни.
Сергий тронул коня и поехал от княжеского крыльца. Колокола в городе звонили к вечере. Город тихо вступал в сумерки. На улицах люди. Прошел слух, что явился послом от московского князя настоятель Троицы Сергий, горожане спешили под благословение знаменитого устроителя монастырей.
Сергий пришел к церкви святого Михаила Архангела, воздвигнутой великим князем Андреем Константиновичем. Его встречал весь церковный причт. Сергий осенил священнослужителей крестом и быстрым шагом вошел в церковь. Прошел к амвону, оттуда произнес:
– Волею митрополита всея Руси объявляю вам, братья Новгорода Нижнего! Князь Борис замыслил на брата! Брат на брата – вражда, противная богу! Пока Борис не покорится, воспрещаю совершать богослужение в церквах и храмах города! Покиньте, братья, церковь!
Сергий терпеливо ждал, когда опустеет церковь. Он сам загасил свечи и лампады. Толпою сгрудились горожане на церковной площади. Сергий затворил церковные двери, навесил замок. От церкви Михаила Архангела двинулся к Успенскому собору. Город одели сумерки, засветились лучины и светильники в окнах, зажглись свечи в рядах горожан. Шествие росло и ширилось.
Затворил Успенский собор, двинулся дальше. Молва бежала впереди, толпы верующих расступались перед церковным владыкой. Докатилось страшное известие до князя Бориса. Князь на коня – к Ильинской церкви. Сергий стоял на паперти.
Князь вынул меч из ножен и нацелился ломать замок.
– Князь! – остановил его Сергий.– Сбить замок – дело легкое! Проклятие с церковных амвонов – дело тяжкое!
– Ты что бормочешь, монах?
Сергий возвысил голос:
– Не наслышан ли ты, князь, как император римский стоял на коленях в Каноссе перед первосвященником Римской церкви? В гладе и хладе стоял, босый, с непокрытой головой, выпрашивая прощения. Ты собьешь замки, но ни один священник не придет к службе! Ни один покойник не будет отпет, ни один младенец не будет крещен! И никто не придет спасти тебя, когда разорвут на клочья тебя твои же воины, ибо и они будут отвержены, как и ты! Выбирай, князь! Или церкви затворены и проклятие по всем русским церквам, или недальний путь к брату твоему старейшему.
Князь шагнул к Сергию, за спиной Сергия выросли Пересвет, Ослябя, Капуста и Железный, в доспехи закованные.
Толпа придвигалась к паперти. Княжьи гридни отступили от князя в толпу. Князь окинул взглядом море людских голов, в толпе колыхалось пламя свечей, обнажая ее глубину. Толпа надвигалась. Вот уже разделяет ее с князем всего лишь несколько ступенек.
– Покорись! – молвил Сергий,– Я не беру тебя под свою защиту!
Князь медленно вложил меч в ножны.
Утром, перед заутреней, под колокольный звон вошел в город Дмитрий Константинович, взяв из рук князя Дмитрия Ивановича великое княжение над Новгородом Нижним, над Суздалью, над Городцом...
6
От Чудовских ворот до Воронцова поля, где на горке поставил свою усадьбу Василий Вельяминов, рукой подать. Но пеши тысяцкий не пойдет из града. Возок запряжен четверней цугом. Конные холопы скачут спереди с криком: «Пади!»
На улицах посада людно, хотя и ночь. В граде, в княжеском дворе, свадебный пир, князь Дмитрий Иванович выдал замуж сестру свою за волынского изгоя.
Василий Вельяминов не дождался конца пированию. Поехал в усадьбу за дубовый частокол, в хоромы, рубленные из дуба. С ним и его сын Иван, владимирский тысяцкий. Вельяминов уехал первым, за ним потянулись и другие бояре. Дмитрий зорко следил за теми, кто уходил, кто встал из-за стола раньше других.
У Василия Вельяминова есть оправдание, у него в усадьбе живет сурожанин Некомат. Ныне не князь, а тысяцкий ведет дело с купцами. Давно уже пропели вторые петухи, а Некомат не спал, дожидался в горнице, когда вернутся со свадьбы хозяева.
Вернулись.
– Каков князь? Радостен? – спросил Некомат. Василий Вельяминов перед Некоматом – гора перед согнутым бурей деревом. Некомат горбится, худ, с лица будто ножом мясо соскоблили. Василий тучен, под подбородком второй подбородок отвис, в пальцы глубоко врезались перстни с самоцветами.
Василий Вельяминов шевелил губами, подыскивая, как ответить торговому гостю. Иван опередил отца:
– Что сулит нам союз изгоя с княжьей сестрой?
Некомат усмехнулся.
– Вам, московским боярам, виднее. Ни рода знатного за женихом не видно, ни службы Москве не слыхать!
Вельяминов таился от гостя, не спешил раскрыть свои думы.
Иван шагнул к столу, налил из кувшина меда в чашу и выпил.
– Отец все смирить хочет, а я обнажаю! Был Волынец изгоем, стал первым боярином в Москве! Подвиньтесь, Вельяминовы, перед зятем великого князя!
Василий мелкими шажками проковылял к лавке, не носили его тяжелые ноги. Вздохнул.
– Боярин землей тароват, без земли какой же боярин! Худость в таком боярине, ветром сдует!– возразил он сыну.
– Ты слышал, отец, на что намекал князь? Быть Волынцу большим воеводой! У кого оружие – тот и сила!
Василий нахмурился:
– А ты против сильной Москвы?
– Не против сильной Москвы, а против Волынца, что зашел Вельяминовых!
Василий рукой махнул.
– Не слушай его, купец! Его червь гложет!
Некомат пригубил меда из чаши.
– Нет, боярин, не червь гложет Ивана, моего давнего друга! Он сам не может выразить, что его гложет! Беспокойство... Есть о чем беспокоиться! Я знаю Орду! И никто так не знает, как я ее знаю. Сегодня там смута и рознь. Кипит, как в котле вода. Но если приглядеться, то идет из глубин сила, что утишит смуту и из трех ханов явится один, и столь же могучий, как и Бату-хан.
– Кто?– вскинулся Иван. Некомат покачал головой.
– Горяч ты, Иван! Кто? Много я дал бы, чтобы знать наперед, кто. Он придет, этот хан, и тогда сильная Москва будет первой его добычей! Не потерпит хан сильной Москвы, не потерпит сильной Рязани, сильной Твери. Слышал я о Волынце... Но здесь, на Руси. Воевода знатный, прославлен в боях литовских и русских полков против немцев. Князь московский молод, мудрые люди присоветовали ему отдать сестру за Волынца! Будет у вас на Москве умный воевода! Но умный воевода на Москве – это копье в глаза Орде! Думайте, бояре.
