Текст книги "Ликуя и скорбя"
Автор книги: Федор Шахмагонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)
Федор Шахмагонов
Ликуя и скорбя
Россия – Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глядит, глядит, глядит в тебя
И с ненавистью, и с любовью!...
А. А. Блок, «Скифы»
Предисловие
Светлой памяти моей матери...
Весна в тот год долго томилась за ледяными воротами. Сколь ни старалось мартовское солнце пробить белый панцирь наста, оно не успевало его расплавить, ночью возвращались трескучие морозы и торопливо затягивали протаины. С крыш натекали к вечеру сосульки, и города закрывались серебряными забралами. В лесах звенели в полдень капели, а ночью лопалась увлаженная кора сосен, распираемая наледью. Думалось, что и не придет весна. Пришла в одну ночь. Словно бы набирала, копила силы на суровую расправу с морозом. Обрушила одним дыханием ледяные ворота, ворвалась на просторы русской земли, ломая лед на реках, обильно раскинув неоглядные разливы по пойменным лугам. Все овраги, овражки и распадки превратились в бушующие реки.
По Северной Двине слагались ледяные заторы, гремел лед, ледяные глыбы рвали берега; по Волхову плыли льдины; выплескивая воды не берега, очистилась ото льда Шексна, а в нижнем течении Волги, там, где она разбивается на множество рукавов перед впадением в Каспийское море, в просторных степях зазеленела трава.
По великому волжскому пути, над широким разливом потянулись на север своим извечным путем гусиные стаи, журавлиные клинья, на плесах вода чернела от тысячных стай уток.
Вода стояла устойчиво, а уже спешили в придонские степи ордынские кочевья. Табунщики гнали тысячные косяки лошадей на зеленые выпасы, могучая воля сводила их к Муравскому шляху на Русь.
Неспешно, останавливаясь на обильных выпасах, тянулись кибитки, вырастала, как из земли, юрта, над степью стоял неумолкаемый гомон.
В тот год Орду ждали на Русь со всей ее несметной силой. Рязанская сторожа забросила своих сакмагонов в самые южные отроги волжских лесов, туда, где вилась между горок, бежала по каменистому кряжу извилистая Юла, где собирались ордынцы для перехода через Комариный брод к верховьям Дона, к реке Воронеж.
Сакма в переводе на русский язык – след. По следам ордынцев ходили угонщики, вызнавая по примятой траве, по следам в одожденной степи, куда движутся табуны коней, где накапливаются кибитки, где прошли ордынские воины. По следам угадывали: куда прошли, зачем пошли?
Над Юлой, на кремнистых горах, раскинулись густые сосновые боры; за Юлой, к Сараю, тянулись лесные островки. Сакмагоны по открытой степи ходили ночью, днем отсиживались в лесных островках, наблюдая с высоких деревьев за передвижениями ордынцев. Отослав гонцов, они первыми дали весточку, что ордынские кочевья сдвигаются к Дону и Воронежу. Великий князь рязанский Олег ждал этого известия. Он понял, что оно означает: Мамай собирает ордынское войско к нашествию на Русь. Помчались гонцы из Рязани в Москву к великому владимирскому и московскому князю Дмитрию Ивановичу.
Для Москвы сообщение Олега неожиданным не было – она давно ждала это известие. Еще до того, как вскрылись реки, во все концы Северной Руси, во все города, городки и волости великого владимирского княжества, простершегося от Оки, где в нее впадает Москва-река, и до Великого Устюга, где Сухона сливается с рекой Юг и несет свои воды в Северную Двину, в Ярославль, в Бело-озеро, в Кострому, в Галич, на озеро Кубенское, на Угличское поле, на Шексну поскакали гонцы с княжеским повелением собирать в поход городовые полки, княжеские и боярские конные дружины и по первому сухому пути стягиваться к Владимиру, к Москве и к Коломне. Поскакали гонцы к князьям дружественным, к подручным князьям, к брату молодшему тверскому князю, обязавшемуся Москве союзом против Орды, помчались в Новгород на Ильмень-озере, в Псков, где княжил Андрей Ольгердович полоцкий, Великий князь владимирский и московский Дмитрий Иванович звал всех, кто готов был поднять меч на злого и могучего недруга, кто готов был сбросить иго золотоордынских ханов, спасти русскую землю от гибельного нашествия новой ордынской рати.
Реки вскрылись, и к Москве, будто бы судьбой обозначенному центру их слияния, по воде и по дорогам, что сходились туда же, началось движение.
Первыми тронулись в поход самые далекие. Князь Андрей Кемский из Карелы и Лопи с Кольского полуострова плыл со своей дружиной на лодиях и ушкуях вдоль морского берега к устью Северной Двины. Оттуда речной путь через всю заволоцкую землю к Великому Устюгу на Сухоне. В ушкуях и в лодиях воины и мохнатые сильные кони северных земель. Ушкуи, полные стрел, с кольчугами, с копьями. Шли быстро, выгребая против течения веслами. Ночами зажигали костры на берегах, и те заволочане, которые привычны были к битвам, бросали дома, хозяйство и тоже садились в ушкуи. Воинство росло по мере приближения к Сухоне.
Собрались в путь белоозерцы. В полном составе городовой полк и несколько сот всадников княжеской дружины. Ни пешему, ни конному по весенним разливам нет дороги посуху, поплыли на ушкуях по Шексне до Нижнего, а от Нижнего Новгорода по Оке на Коломну.
Лопь и заволочане сошлись с устюжанами. Им совместный путь – вверх по Сухоне до Кубенского озера. У Кубенского озера соединились с дружинами кубенских князей и вышли волоком на Шексну. По Шексне поплыли вслед за белоозерцами. Плыл полный устюжский городовой полк пеших копейщиков и стрелков, плыли дружинники, тянули за собой ушкуи, доверху нагруженные боевыми топорами ковки устюжских кузнецов, мечами, длинными копьями с древками до восемнадцати локтей в длину, стрелами с калеными наконечниками, болтами и железными стрелами для самострелов со стальным луком.
Плыли с устюжанами искусники кузнецы, дабы на походе отточить мечи, наладить самострелы или оправить кольчуги и дощатые доспехи.
Из Галича городовой полк пешим ходом с обозами на санях – земля еще была влажной и не принимала тележного колеса – добрался до Костромы. У Костромы ждали ярославский городовой полк пеших воинов, князей ярославских с конной дружиной и потом уже одним караваном поплыли в Нижний Новгород, чтобы войти там в Оку.
На Дону и на нижней Волге поднялись в пояс травы. На реку Воронеж сходились ордынцы с далеких степных кочевий из-под моря Каспийского, с кубанских земель. Из-под Дербента пришел на Воронеж ордынский владыка Мамай.
Сторóжа досылала известия в Рязань, из Рязани мчались гонцы к Дмитрию Ивановичу.
Опали реки, открылись сухие пути.
Тронулись в путь посуху суздальский, владимирский, переяславский полки. Потянулись по лесным дорогам обозы. С каждой сохи великий князь назначил по подводе для перевоза пеших воинов и их вооружения. Сначала сошлись городовые полки Ростова Великого и Угличского поля в Переяславле. Тронулись обозы на Москву мимо Троицкой обители, где настоятелем был Сергий, растянулись на десятки поприщ, впереди обозов коноводы гнали заводных коней. Иеромонах-летописец опрашивал, кто и откуда, мог он окинуть мысленным взором все глубины Северной Руси, потому и записал в книгу летописей, что не видела до той поры Русь такого могучего воинства.
В Москву вошли первые подводы обоза суздальского и владимирского городовых полков с княжескими дружинниками, в это время последняя подвода выходила из Золотых ворот во Владимире. На двести поприщ растянулся обоз по узкой лесной дороге.
Дмитрий Иванович и его воеводы разводили городовые полки по Болвановской и Брашевской дорогам, отводя их из Москвы на Коломну.
В Псков к Андрею полоцкому сходились литовские, полоцкие, псковские и новгородские всадники, собиралась кованая рать в тяжелых дощатых доспехах, с конями, одетыми в броню, с тарчами на груди. Дмитрий Иванович повелел из Пскова не трогаться, беречь западные окраины от набега литовского князя Ягайло, что вступил в союз с Мамаем против Москвы.
Рязанские сакмагоны бродили по степи, забираясь до нижнего течения Дона по береговым левадам, кружили вокруг воронежского кочевья, брали «языков». Мамай велел собираться ордынцам к осени, чтобы захватить на Руси готовый урожай, говорил ордынцам, чтобы хлеб не сеяли, а готовились грабить Русь. Двигались к Мамаю орды из Хорезма, сгонял он в поход кочевые племена ясов и косогов с кавказских предгорий, ждал, когда подойдет генуэзская пехота из Кафы, пеший полк фрягов, обученный сражаться в строю по древним образцам греческой фаланги и римских легионов. Шли с фрягами отряды арбалетчиков.
А по рекам Руси под парусами и на веслах сплывались в Коломну струги, ушкуи и лодии, по сухим дорогам денно и нощно скрипели колеса крестьянских подвод.
Московские торговые гости из первейших снарядили из Новгорода с Ильмень-озера караваны с оружием, с броней новгородских кузнецов, с железными и деревянными стрелами. Новгородские струги, как птицы, взмахнули крыльями парусов на Шексне и на Волге.
Сбор всего русского воинства был назначен на 24-й день августа 1380 года в городе Коломне.
Не один день, не один месяц и не один год, а десятилетиями готовились к этому походу, десятилетиями копилась сила по городам и волостям, десятилетиями ковались в далеких недоступных ордынцам кузницах мечи, наконечники для копий и стрел, плелись кольчуги, рудознатцы собирали по болотам руду, везли ее с Каменного пояса по зимним морозным дорогам, умельцы ковали стальные луки для самострелов. Тридцать лет, все года жизни великого князя Дмитрия Ивановича, ушло, чтобы подготовить этот день, а чтобы он, малолеткой, отроком и юношей, мог все это готовить, начало было положено его дедом Иваном Даниловичем, что жестокой рукой скупца собрал московскую казну. Иван Данилович надеялся, что его сын Симеон Гордый свершит назначенное. Симеон вознесся над соседними князьями, собрал силу в Москве небывалую, но не ему пришлось выйти на поле битвы с Ордой...
Часть первая
Изгой
Глава первая
1
Великий день святой недели 1352 года пришел в Москву посуху. Опали разливные воды, смирились ручьи в оврагах, над густыми по той дружной весне озимыми распевали жаворонки, над мочажинами в низинах весело рвали воздух крыльями чибисы, за Москвой-рекой в блистающей росой молодой траве резвились жеребята, приплод княжьего табуна.
Радостью бы встречи с весной ударить колоколам во всех тринадцати церквах града Москва, но над городом потек погребальный звон. Умер митрополит всея Руси Феогност.
Всенощную служить в храме Михаила Архангела приехал из Владимира епископ Алексей. Сразу же после заутрени панихида. Три дня каменный гроб с телом святителя стоял в соборной церкви. Положили его в приделе Поклонения вериг святого апостола Петра об едину стену с русским чудотворцем, первым московским митрополитом Петром.
Феогност – грек, Алексей – русский, из рода черниговских бояр. Его отец, боярин Федор Плещеев, выехал из Чернигова на службу к московскому князю Юрию Даниловичу. Алексея, под мирским именем Елевферий, крестил великий князь Иван Данилович. На двадцатом году жизни Елевферий принял постриг под именем Алексей в московском Богоявленском монастыре, прославился в монашестве, был поставлен наместником митрополита в церковном суде. Феогност отличил его и послал епископом во Владимир, а позже благословил в преемники на митрополичьем столе.
Митрополит Петр тоже был русским, как русский радел Москве. Назначение Алексея было воспринято московским людом как добрый знак, как еще один шаг к единению русских людей с Москвой под рукой могущественного князя Симеона, прозванного Гордым.
Яростно светило солнце, в городе его заслонили смолистые дымы из можжевеловых и сосновых ветвей. Смолистым дымом гонят моровую язву, гонят и прогнать не могут. То из одного, то из другого дома выбегают люди с плачем. В черных монашеских одеяниях монахи наваливают в подводы тела умерших и везут их из города. Улицы вымерли, только стражники берегут костры да смотрят, чтобы искры от костров не сделали пожара.
Тяжко ударили великие колокола всех святых, все тринадцать звонниц опустили на город погребальный звон. На Красное крыльцо княжьего терема вышел боярин. Бросил страшное известие: умер великий владимирский и московский князь Симеон Иванович.
В соборной церкви Михаила Архангела душно от можжевелового дыма. Лица прикрыты платками, бояре не теснятся, следят, чтобы не коснуться друг друга. Митрополит Алексей вышел на амвон сказать слово боярам и князьям.
– Великий князь владимирский, московский,– говорил Алексей,– Симеон Иванович, сын Ивана Даниловича Калиты, князя зело мудрого, защитника земли Русской, наречен Гордым, ибо не любил крамолы и неправды, зло обличал, наказуя: сам мед и вино пил, но николи до пьяна не упивался и пьяных не терпел. Войны не любил, но воинство готовое имел, в чести содержал. Во Орде от ханов и князей имел великое почтение, дани и дары невеликия давал, сам был не алчен до имения, при нем ордынцы не воевали отчины его. Многих пленных выкупил. Князей рязанских, тверских и ростовских поставил под свою руку. Новгородцы не смели перечить его наместникам. Братия же его князь Иван и Андрей имели его за отца. На Руси была тишина великая, много людей шли из других земель служить Москве, служить ему. Повелел великий князь: «По отца нашего благословленью, что приказал нам жить заодин, так же и я вам приказываю, своей братье, жить заодин. Лихих людей не слушайте, которые станут вас ссорить, слушайте отца нашего владыки Алексея да старых бояр, которые отцу нашему и нам добра хотели. Говорю вам это слово для того, чтоб но перестала память родителей наших и наша, чтоб свеча не угасла».
В мрачном молчании расходились из собора бояре, московские воеводы, князья.
Намек митрополита понят. Не посмел прямо сказать, что князь Симеон Иванович был надеждой Северной Руси. Простерлась его рука над городами и волостями не только владимирского княжения. Новгород на Ильмене и тот склонил перед ним голову, покорилась его боярская вольница воле московского князя. Иван Данилович, его отец, собирал земли и сзывал со всех окраин людишек, копил силу, копил казну, Симеону надлежало поднять меч на Орду, если бы пришел тому делу удачный час. Ни Тверь, ни Рязань, ни Новгород не смели с ним тягаться, и никак ордынским ханам не удавалось подтолкнуть против него князей-соседей. По дальним волостям, в северных городах, в Белоозере, на Устюжне, у Кубенского озера кузнецы ковали оружие, готовили его для войска. Казны Иван Данилович собрал для этого достаточно. Из Орды русские священники слали известия, что происходит в ханском дворце. Слышно, что великий хан Джанибек собирается походом на Тевризское царство, близится схватка двух наследственных родов Чингисхана: рода Джучи и рода Хулагу. Этого и ждал Симеон... не дождался.
Моровая язва забежала на русскую землю из заморских стран, от немцев. Первыми пострадали псковичи. Сходили на неметчину, порубили закованных в железо рыцарей, иных увели в полон. От пленных и перекинулась. В середине лета начала косить без разбору. Как прийти, ударит будто бы рогатиной под грудь против сердца или между крыльцами со спины, горлом хлынет кровь, проступит синяя железа, охватит жар, после жара дрожь, и в три дня готов человек.
В Пскове крик и плач. Стон на всей псковской земле. Бояре, горожане, посадские, торговые гости объявили, что отдают все свое добро монастырям и нищим, милостыней спешили откупиться от черной смерти. Но она не принимала выкупа. Косила и тех, кто отдавал свое добро, и тех, кто это добро торопился взять. Кинулись к новгородскому владыке архиепископу Василию. Перед тем прогневили владыку, уперлись в церковных выплатах, не отдали весенних даров, теперь же слезно молили приехать в Псков совершить крестный ход и отогнать язву.
Владыка сменил гнев на милость. Приехал. Благословил все людство, отслужил в храмах молебствия во спасение, а как вышел из города, до стола своего не дошел. Ударила его язва под крыльца на реке Узе. Похоронило его в Новгороде в притворе храма Софии. Не прошли с его возвращения и недели, начали и в Новгороде умирать. Язва в одночасье перемешала все новгородские концы, выхватывала свои жертвы из боярских хором, с пристани, из посадов, косила равно ремесленников, торговых людей и бояр.
Язва неслась на крыльях от города к городу, от волости к волости, от монастыря к монастырю.
В Смоленске вымерли все жители, уцелевшие четыре человека, уходя, затворили город. Русь разбредалась из городов... Орда перекрыла все пути с Руси, никого не пускали в степь.
Не ко времени умер великий владимирский князь, властитель мудрый и сильный. Все, что собрано его отцом и им самим, потечет, расползется вместе с язвой. Подымут голову, побегут в Орду к ордынским ханам князья тверские, суздальские, рязанские, побегут с богатыми дарами выпрашивать ярлыки иа великое княжение владимирское, поспешат унизить Москву, ослабить ее, сызнова начнется княжеская усобица, а в Орде тому будут рады. Соседи князья не остерегутся привести с собой ордынских всадников, ибо сами-то ничтожны, чтобы оторвать у Москвы первенство, еще жив страх перед Симеоном.
У Симеона два брата: Иван и Андрей. Наследовать старшему Ивану, да по характеру не ему бы княжить, а Андрею. Андрей воин, смел и резок, власть сама ему в руки просится. Иван книгочей и богомолец. Человек тихий, воды не замутит, ласковый и добрый, ему в монахи бы постричься, да и быть не настоятелем в монастыре, а иеромонахом-летописцем. По праву быть Ивану великим князем, а ну как откажется? Начнется меж боярами замятня: кому Андрей покажется суровым, те начнут против князя плести заговоры.
За людей язва выбрала. Потек со всех тринадцати церквей погребальный звон. Язва поразила князя Андрея. Княжить Ивану Ивановичу.
Смутно в думах у бояр, у людей торговых, у черного люда, у всех, кто в единстве Руси видел ее грядущую силу.
2
С озера наплывал на город легкий и теплый ветер, волны ласково оглаживали белый крупчатый песок по забережью, смывая накопленный за долгое ледовое стояние мусор: сосновый сушняк, рыжие сосновые иглы, золу от рыбачьих костров. В небе стыли невесомые перья белоснежных облаков, в становище старых ветел с непроклюнутыми почками – грачиный грай. Прилетели сразу на гнезда: быть весне дружной и скорой. Яроокое выдалось утро на Великий день.
Мостырь, пономарь церкви Пречистой Богородицы в граде Белоозерске, правой рукой раскачивал било большого колокола, а левой ворошил вервии малых колоколов. На озерную волну падал разносистый колокольный звон, уплывал за озеро, гас в сосновом бору.
Мостырь откинул вервии малых колоколов, отпустил большое било. Долго не умирал звук большого колокола, а когда потух, то слышными стали все птичьи крики. Город со звонницы, как раскрытая ладонь. Пригретый солнцем песок струил голубое марево, на песке ни следочка. Ни скрипа калитки, ни шороха.
Мостырь молод, худенький, прогонистый, рыжеватые усишки едва пробились на губе, два волоска на подбородке сулят и рыжую бороденку.
Осторожно полез по перекладинам вниз. Ветер трепал полы черной ряски, светлые волосы, спадающие по плечам, удерживал заячий малахай. На ногах лапти – крепко цепляют за дерево.
Двери в церковь распахнуты. Теплятся лампады под темными ликами святых, потрескивают восковые свечи, ни души.
В вечер, в большую службу, отец Василий читал двенадцать апостолов, к утру и его поразила язва. Город вымер. На весь город он, Мостырь, один остался.
Мостырь загасил лампадки и свечи, взял с паперти поясную калиту с пожитками и пошел к крепостным воротам, опираясь на дубовый ослоп. Тяжело притворялись воротины в крепость, свел их и вставил в петли железный штырь. Затворил город. Молчаливо и грозно высились над песчаными скатами крутого берега крепостные стены, зияли пустые стрельницы.
Мостырь спустился к воде, где лежали перевернутые днищем вверх лодии, и присел на пенек одуматься. Сам не ведал, почему минула его черная смерть, подобрав всех без остатка.
Что же теперь? Куда? Путь открыт во все стороны: к Ладоге, а оттуда, как сказывали, на Новгород можно, в Карелу и на Варяжское море. По Шексне на Волгу, на Кострому, на Ярославль, на Углич. Да кто ж знает, не побила ли и там черная язва все людство. Неужели один он остался для всего корня на русской земле?
Каково же одному? От тоски холодком заломило сердце, колотье такое, что не продохнешь. Волк и тот не одинок в лесу. Ни на что не налегали руки, криком закричал бы, если бы не предугаданная встреча.
Мостырю не дано было знать, что язва стронула людей с места и погнала их по дорогам вразброс, неведомо куда. Брели по зимним дорогам в поисках места, где скрыться бы от язвы, да она захватила все обжитые места. Лед на реках не дал водного пути, потому и остался город на Белоозере в стороне от движения...
Из города Брянска ушли от язвы два витязя из княжеской дружины: Пересвет и Ослябя. Похоронили князя, похоронили близких, не ждать же, когда язва под крыльца ударит!
Они были молоды, лет под двадцать каждому. Пересвет похоронил жену и двухлетнего сына, Ослябя не успел обзавестись женой. Куда идти, где приложить молодецкую удаль и развеять горе? В Новгород! В Новгород на Волхове, где каждому найдется дело. Из Новгорода во все концы света путь чист, и кому, как не Новгороду, где собрались со всего света мудрые и умелые люди, отразить моровую язву. В Брянске не ведали, что язва пришла через Псков и Новгород.
В то же время вышел из Пскова ратник по прозвищу Железный. Он перебежал в Псков от немецкого рыцаря. В один из набегов был ранен, и его приютили на псковском посаде, залечили раны, полюбилась ему псковитянка, отказался от выкупа, пошел служить в псковский городовой полк. Дали ему русское имя – Семен Мелик. Железный знал, что от черной смерти, . от язвы под крыльца, нет спасения. От нее запустели, обезлюдели и европейские города[2]2
Эпидемия чумы в 1352 году охватила всю Европу и Русь. Считают, что погибло более 24 миллионов человек.
[Закрыть]. Не отгонишь ни молитвами, ни можжевеловым дымом, от нее только уходить. Жену не уговорил оставить родительский дом, умерла в одночасье, ничто его не держало в городе, побрел куда глаза глядят.
Из Новгорода те, кто похитрее и посмекалистей, начали уходить по первому морозцу. Ушкуйник Григорий по прозвищу Капуста, из огородников, с осени не поспел прибиться к ватагам, что уплыли в Варяжское море. Был он одинок и легко поднялся в отход от язвы.
Из Новгорода тож в один день с Капустой выехал незнаемый в городе на Волхове витязь. Долгий и далекий путь проделал он к Новгороду, шел с волынской земли, разоренной ордынскими ратями, искать в великий и преславный город свою судьбу. В Новгород пришел не на службу к торговым гостям, хотя и собирали новгородские купцы витязей со всей земли сопровождать в дальние плавания лодии и струги. Имел витязь иную задумку, хотел собрать в Новгороде из удальцов дружину, чтобы не одному явиться на службу к великому владимирскому и московскому князю Симеону. Витязь, то ж и князь: текла в его жилах кровь Даниила Романовича, князя и короля галицкого, да так этот славный род источился, что довелось Дмитрию Михайловичу бродить по земле изгоем, искать кому служить. В Новгород явился не ко времени, в город не допустили, потянул на дорогу к Москве, хотя и не очень хотелось в одиночку являться к московскому князю.
Все, о ком помянуто, сошлись случайно в один час у ворот городка Игнач Крест. В такие времена, когда все в разброде, случайная встреча уже и не может считаться случайной. Все ведет к таким встречам, одни связи рвутся, другие завязываются.
Все пятеро на конях, все при оружии и очень все разные. Пересвет и Ослябя пожалуй что и похожи, похожими делает их одинаковое одеяние. Оба княжие бояре из воинской дружины. В Брянске дружинники обряжались в броню на крепкий бой. На обоих доспехи со сплошным набором. Дощатки, или пластины, кованы и перевязаны столь искусно, что не мешают ни быстрому движению, ни повороту тела. Шлемы с прилбицами, с узкими прорезями для глаз – прилбицы закинуты вверх, не в бой идут. У каждого по мечу и по топору с паворозою, у каждого по разрывчатому луку. Луки в нарядных налучах, за спиной колчаны с тяжелыми стрелами. Хоть сейчас в бой.
Пересвет высок, строен, усы изрядно обрядили губу, а вот борода не поспевала, пока еще рыжеватая бороденка. Ослабя пониже ростом, не так внушителен в седле.
Новгородский ушкуйник совсем иного склада. Росточком невысок, из-за головы коня не виден, а вот руки длинные и ладони широкие. Обряжен в кольчугу с дощатым набором, у пояса широкий нож, к седлу приторочен боевой топор.
Железного не разберешь, силен ли, слаб ли, надет на нем панцирь, шлем с закинутым забралом. Жилист, должно быть, иначе не вынес бы такого тяжелого одеяния. При нем меч, колчан с болтами и сооружение, похожее на самострел, немецкий армбруст. Тетива на нем натягивается не поясным крюком, а железным воротком.
Дмитрий Михайлович постарше всех, в летах муж, раздался в плечах, однако не мясом, а костью крепок, голубоглаз, ростом с Пересвета. Поверх кольчуги с зерцалом зеленая приволока из плотного бархата, отороченная бобровым мехом. Шлем высокий, омедненный, с переносьем и с кольчужной прилбицей. Сбоку длинный меч в кожаных с расшивкой ножнах, к седлу приторочены четыре суслицы. Сапожки сафьяновые, ошитые мехом.
Ворота острога закрыты, мост через ров поднят.
Не достучишься, кричать надо, а на стенах и на башне пи души.
Витязи еще не перезнакомились, но Капуста подмигнул собравшимся, выдвинулся вперед и свистнул в два пальца. Резкий свист прорезал сумеречную тишину затухающего морозного дня. Из-за ворот ответили таким же посвистом. Раздался басистый голос, будто кто нарочно кричал в пустую бочку.
– Ступайте мимо! Ворот не открываем! А кто очень рвется, велено бить стрелами! Своих упокойников достаточно, некому развозить по могилам...
На ночь куда идти? В окружности нет ни одного погоста, ни одной деревеньки.
Витязи перезнакомились. Дмитрий Михайлович скупо пояснил, что рожден он на волынской земле на берегу речки Боброк.
– Боброк, стало быть! – обозначил его Капуста.– Тебя что закинуло, князь[3]3
Бархатная приволока, отороченная мехом,– признак княжеского достоинства.
[Закрыть], в наши язвенные места? Идешь из Новгорода, а в Новгороде я тебя допреж не видывал.
– Не из Новгорода, а мимо Новгорода! – сдержанно ответил Боброк, приняв прозвище без возражения.
Зеленая приволока и бобровая оторочка, знак княжеского достоинства, смущали Пересвета и Ослябю. Пересвет остановил расспросы ушкуйника.
– Что нам тут на морозе беседы вести, надобно костер разводить! Мы в Новгород, вы из Новгорода, и у нас язва и у вас не легче!
Капуста проявил живость и свычку разводить костер. Привязали коней, задали им корма. Капуста и Боброк поделились с брянскими витязями и с Железным невеликим запасом овса. Костер запылал на опушке, окурились смолистым дымом, у костра разговор потек живее.
– Идти надо к великому московскому князю Симеону! – сказал Боброк.– Сильному служить, сам будешь сильным!
– Не в Новгороде такие слова сказаны! – отозвался Капуста.– Его отец разорил новгородцев, брал черный бор, на что никто не осмеливался. Симеон заставил новгородских мужей босиком просить милости. Он не то что черных людей, он и князей ломает!
– А куда ты позовешь, новгородец? – спросил Пересвет.
– На север, в Заволочье надо пробиваться. Там земли вольные, туда и язва не забежит, потому как посуху туда нет путей для живого человека, а по воде не было времени ее туда затащить.
– Зовешь в Заволочье, а сам спустился к Игнач Кресту?
– Сказано, нет туда пути по суху. Надо идти на Белоозеро, а оттуда на Устюг. Когда вскроются реки – плыть по Двине.
Боброк гневно молвил:
– Вольная жизнь – заманчивая забава! Да какая же вольная жизнь русскому человеку под Ордой?
Капуста рукой махнул.
– В Заволочье Орда не добиралась. Гиблые там места для степняков.
– А я думаю, новгородец,– продолжал Боброк,– самая ныне вольная вольность – это Орду бить! Запрятаться медведем в лес, то какая же вольность! А Орду бить – нужна единая сила, а единая сила дается в руки только могучим князьям!
– Князь Сихмеон собирает воинов! – подтвердил Пересвет.– Да примут ли ныне? От Брянска и до Игнач Креста нас ни в один погост не пустили. На Москву идти надо через Торжок и Тверь. Дойти, может, и дойдем, да от московских ворот получим поворот. Все опасаются язвы.
– Потому и тяну к Белоозеру,– сказал Капуста.– Не могла язва забежать в Белоозеро.
Пошли в Белоозеро.
Шли едва притоптанными дорогами, зимними необка-танными тропами, по целине пробивались. Воду добывали из-под льда в речках и в озерах, топили на кострах снег. Железный сшибал дичину из самострела. Коням находили сено в лесных стожках. Погосты и деревни стояли на запоре, нигде не открывали осадных слег, будто вся Русь в осаду села. Встречные на дорогах шарахались в сторону. Долгий и тяжкий путь, ни одной ночи во всю зиму не переспали под крышей. В овины нет нужды забираться в мороз, у костра теплее. Совпало, что в Велик день услыхали колокола белоозерской церкви Пречистой Богородицы.
– Говорил же! – воскликнул Капуста.– Жив город! Сюда не добраться язве.
Поспешили, дабы успеть к утренней службе, а когда вышли из леса, то открылись взгляду затворенные ворота и одинокий пономарь в ряске, сидевший на перевернутой днищем вверх лодии. Пономарь вскочил, завидя всадников, отступил к самой кромке берега. Крестился в страхе.
– Христос воскрес! – поприветствовал Пересвет.
– Воистину воскрес! – ответил пономарь, все еще не преодолев опаски перед пришельцами.
– Как звать тебя, монашек? – спросил Пересвет.
– Не удостоен пострижения. Пономарь я... Крещен Евтихианом. Затруднительно наречен, прозвали меня Мостырем...
– Люди есть?
– Вечор на двенадцать апостолов трое пришли. К заутрени я один остался. Отец Василий ночью преставился. В Велик день счастье помереть, сразу душа возносится в царство небесное...
– Пришли! – мрачно обронил Пересвет. Капуста не поверил, переспросил Мостыря.
– Ужели ты один остался?
– Один как перст... С зимы многие ушли, а те, кто остался, всех под крыльца сразила...
Развели костер. Железный накидал в огонь хвои, снял доспехи отдохнуть и размяться. Мостырю приказали раздеться донага. Разделся. Ряску и лохмоты велели бросить в костер, самому же сквозь огонь прыгать. Железный окурил Мостыря смоляным дымом. Капуста вытащил из торок боярский кафтан и боярские порты из атласа. Дали обрядиться, словно на потеху.
– Жив остался, и быть тебе живу! – объявил наконец Пересвет.– Видишь, рубец у тебя под крыльцами, стало быть, и тебя язва тронула. Боле не тронет.
