Текст книги "Одиночество вдвоем"
Автор книги: Файона Гибсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
– Мод питается только грудью. Потрясающе, не так ли? Каждая маленькая частица сделана с помощью материнского молока, правда, дорогая?
– Бен питается едой домашнего приготовления. Морковное пюре, спаржевая капуста и все такое, – выпалила я.
– Боже, как тебе на все хватает времени? – спросила Бет.
Джонатан сам разливает из кувшина смесь по баночкам. Он предельно любезен и не заставляет меня запоминать кнопки на миксере. Ему нравится самому заботиться о питании Бена. Он с большим удовольствием тратит на это один вечер в неделю: нарезает и пропаривает экологически чистые продукты, прокручивает их в миксере, замораживает в формочках для льда и раскладывает в полиэтиленовые пакеты с этикетками, на которых стоит дата изготовления, после чего ставит все это в холодильник. Я помогаю, нанося надпись с художественными завитушками: «Смесь из груш и яблок».
Бет усадила Мод к себе на колени и умело потерла ей спину, чтобы облегчить отрыжку. Потом усадила сонного ребенка у своих ног в детское кресло для автомобиля.
– Знаешь, мы хотим еще одного ребенка. Точнее, мы специально не стараемся, но и не предохраняемся. Ведь так, Мэтью?
Мэтью и Джонатан болтали, обсуждая предназначение каждого здания, расположенного на другом берегу реки.
– Посмотрим сейчас, все ли мы определили? – хихикнул Мэтью.
Я не привыкла есть в ресторанах и кафе, но все равно уставилась в меню. Там был большой выбор блюд с загадочными названиями Tagine и Coulis.
– Ну а ты что скажешь, Нина? – прощебетала Бет.
– Никак не решу. Можно было бы взять «морского черта», но «маринованный цыпленок» звучит аппетитно.
– Я про ребенка, – ты хочешь еще одного?
Я глубоко вздохнула. Мой рот искривился.
– Мы не знаем, ведь так, Джонатан? Мы еще с этим едва справляемся. Правда, Джонатан?
– Да, – ответил он и уткнулся носом в меню.
– Как ужасно, для вегетарианцев всего лишь два-три блюда, – пожаловался Мэтью. – Подсовывают тебе овощную солянку и никогда не уточняют, что же это на самом деле за солянка.
– Можно было бы пойти в вегетарианский ресторан, – предложила я.
– Я возьму лосося, но без пряно-острой приправы, – сказала Бет.
– Разве ты не вегетарианка?
– Вегетарианка, но рыбу ем.
– И цыпленка, – добавил Мэтью.
Бет сдержанно улыбнулась и принялась сворачивать из одеяла Мод продолговатый кулек.
– Как забавно создан ребенок: он берет все лучшее от тебя, – произнесла она.
Я посмотрела сначала на Бет, потом на Мэтью. Едва повзрослевшие слащавые юнцы, которые все еще продолжают подначивать друг друга. Тощие косы Бет свисали на ее плечи. У Мэтью были влажные губы.
– Все говорят, что Мод должна быть фотомоделью, но я этого не хочу, а ты? Представить только – маленькие девочки с локонами, бесцеремонные матери, желающие участвовать во всем этом, – добавила она. – Довольно тривиально, правда? – Мэтью взболтнул вино в стакане и понюхал его.
Я съела оливку в розмариновом соусе.
– Что может быть лучше оливок в собственном соку? Мы приходим сюда всегда, правда, Мэтью? Мод ведет себя очень хорошо в ресторане!
Интересно, думаю я, а что, если рассказать, как я, подстегиваемая тщеславием, потащила Бена в прокуренную студию. Я могла бы добавить, что его раздели до ползунков в какой-то пещере, в ненатопленном помещении, насильно накормили холодным молоком и в довершение ко всему держали на руках незнакомые люди, которые с трудом могли включить чайник. Как бы они все это проглотили, спросила я себя.
– У Бена есть какие-нибудь особые индивидуальные способности? – спросила Бет, посмотрев на него.
Меня так и подмывало похвастаться, что когда он проснется, то удивит ее разными ловкими трюками, но я только сказала:
– Он любит свою арку для двигательной активности.
– Эта такая аляповатая пластмассовая штуковина? У Мод только деревянные игрушки. Я тебе не говорила, что она умеет держать цветной карандаш? Мальчики, конечно, запаздывают с этим. Тебе придется годами читать, прежде чем он сам будет спокойно сидеть наедине с книгой.
Мне в голову вдруг пришла забавная мысль ударом ноги опрокинуть стол вместе с его сияющими бокалами и фарфоровыми тарелками, черным перцем и морской солью. Но, к несчастью, они это воспримут как выплеск моих гормонов.
Бен лежал с открытыми глазами. Я нагнулась, чтобы вынуть его из автомобильного детского кресла и взять на руки. Он заорал и сильно отрыгнул на свою хлопчатобумажную курточку в полоску и на белую скатерть.
– О боже, – сказала Бет и быстро отпрянула.
Вслед за отрыжкой раздался такой мощный вой, что все присутствующие в ресторане мгновенно выразили нетерпеливое, умоляющее желание поскорее выдворить отсюда этого ребенка с его оскорбительными криками.
Я прижала Бена к груди, не обращая внимания, что большое грязное пятно частично переваренного персикового пюре насквозь промочило мою футболку.
– Мы должны идти, – крикнула я.
– Да, конечно, – ответил Джонатан. Вставая, он перевернул блюдо с черным перцем и смачно швырнул несколько десяти фунтовых банкнот на стол, хотя мы с ним съели всего по четыре оливки.
Разгоряченная щека Бена коснулась моего лица. Я обняла его за шею, как в таких случаях поступает настоящая мать. Он выгнул спину и отпрянул, не желая ни чтобы его держали, ни чтобы сажали в кресло. Когда мы собрали все его вещи и поспешно направились вдоль берега, я услышала, как Бет сказала Мэтью:
– Это все из-за твердой пищи, которой они его пичкают.
Второй раз Бен отрыгнул, когда мы входили в квартиру, и заляпал пол жидковатой массой.
– Он горячий? – спросил Джонатан.
– Очень горячий.
– Я имею в виду, есть ли у него температура?
Даже если бы у нас был такой прибор, я все равно не смогла бы им воспользоваться, так как не знаю, куда его ставить.
– Градусник в ванной комнате, в прозрачном пакете.
– Мне трудно делать это, – вернувшись с градусником пробормотала я.
– Что тебе трудно делать?
– Вставить градусник ему в задний проход.
– Боже, Нина, он же не животное с фермы. Прижми градусник к его лбу.
Бен прижался к груди Джонатана. Вопли усилились, перерастая в режущий нервы визгливый крик. Напрасно Джонатан ходил туда-сюда по гостиной и показывал ему в окно на двух собак, занимающихся непристойным актом на тротуаре, – Бен продолжал вопить.
– Принеси «Калпол».
– А он у нас есть?
– В правом ящике кухонного шкафа, над специями, рядом с кофейными фильтрами.
Я побежала на кухню и с удивлением обнаружила, что Джонатан аккуратно, в определенном порядке расположил в коробке из фирменного магазина «Туппервар» с надписью «Медикаменты» все средства, необходимые для оказания первой помощи: пластыри, антисептическую жидкость «Савлон», бинт. Я вернулась, держа в дрожащей руке полную ложку противовоспалительной микстуры и выставила ее перед Беном в ожидании, когда он с жадностью проглотит лекарство. Но тот, с видимым отвращением, быстро отвернулся. Я сунула ложку ему в рот. Бен сильно дернулся, ложка ударилась о его щеку, и липкая розовая жидкость пролилась мне на запястье.
– Держи его, – сказала я, снова наливая микстуру в ложку.
Бен завопил как резаный, ударив ложку ногой.
– Давай покатаем его на машине, это его успокоит, – предложил Джонатан.
– Мы поедем в больницу.
– Зачем? Ведь ничего не…
– У него инфекция.
Точно, инфекция, вызванная грязью и бактериями от вдыхания сигаретного дыма в студии Грега. А может быть, это вызвано тем, что он находился близко со зловонным каналом, где обитают крысы со своими отвратительными болезнями. В свое первое посещение я заметила, что в воде, покачиваясь, плавал, по-моему, полусдутый футбольный мяч. А вдруг это был какой-нибудь грызун, давно сдохший и раздутый.
Ну а что, если это из-за пола в студии, который собака скребла и лизала, а потом справила на него свои дела? Я даже воочию увидела микробы, кишащие по всему животу Бена. Боже! Что они с ним сделают? Я слышала о болезнях, вызванных собачьими экскрементами: слепота, бешенство. Бет всегда пишет всякие петиции, в которых требует запретить собакам появляться на тротуарах и в парках. Теперь я ее прекрасно понимаю.
– А может быть, он что-нибудь проглотил? Одну из маминых заколок для волос. Она не заметила, как он вынул у нее из волос эту заколку и проглотил?
Джонатан усадил Бена в машину.
– Все в порядке. Ну успокойся. Успокойся.
– Стал бы он так орать, если бы съел что-нибудь опасное?
– Он не съел ничего опасного.
– Может быть, он слишком мал для всей этой твердой пищи? Его кишечник еще не в состоянии ее переварить.
От такой тактики мне стало неловко, и я пытаюсь отвести очередное подозрение, что наш сын проглотил кисточку для нанесения теней или колпачок от губной помады, которые теперь находятся внутри его желудка.
О чем я думала, когда тащила ребенка к взрослым, которые озабочены только одним: с какой стороны, сейчас или не сейчас делать пробор?
– У него там внутри что-то есть, – плача сказала я, когда машина подпрыгнула, проезжая через «лежачего полицейского». – Они должны будут просветить его рентгеном. Как они это извлекут?
– Что извлекут? – закричал Джонатан.
– Что бы ни было. Острый предмет. Выйдет ли этот предмет из его заднего прохода или им придется вскрывать его живот?
Загорелся красный светофор.
– Он ничего не проглотил, Нина. Ничего такого у него в животе нет.
Я представила внутренности Бена: малюсенький животик, селезенка и кишки усиленно подрагивают, стараясь вытолкнуть что-то холодное, тяжелое и блестящее.
– Я сейчас пороюсь у него в подгузниках. Обыщу их и посмотрю, там ли этот предмет, как делают с экскрементами совы, чтобы обнаружить маленькие черепа живностей, съеденных ею.
– Нина, не надо. Возможно, это вирус.
Видимо, он прав. Со времени съемок прошло больше четырех недель. Однако опасность все еще есть: предмет гноится медленно и уже весь изъеден.
Бен разошелся, как пылесос, который, того и гляди, перегреется и сгорит. Когда такое происходит, стараешься не обращать внимания на громыхающие звуки, словно все нормально, однако понимаешь, это знак, и не все так хорошо – все эти странные удары и вибрации могут закончиться небольшим взрывом и ужасной гарью. Потом нужно вызывать специалиста, который, возмущаясь, дотошно роется в своей грязной брезентовой инструментальной сумке, говоря, что шанс починить очень небольшой, мизерный, но было бы намного лучше, если бы его вызвали на час раньше.
Я вытерла слезы тыльной стороной ладони о свою футболку. Из моего носа потекло. Как Джонатан может оставаться таким мужественным и совершенно невозмутимым? И только когда я увидела, как солнечный свет упал на его влажную верхнюю губу, и поняла, что мы мчимся со скоростью 50 миль в час вместо 30 положенных, до меня дошло, что Джонатан сильно взволнован.
Глава 7 ПРОСТУДА
Молодой мужчина с бескровными щеками недовольно выяснял отношения с автоматом для продажи горячих напитков.
– И это называется «капучино»? – кричал он, сжимая коричневый пластмассовый стаканчик, который угрожающе трещал.
Я села на пластмассовое сиденье оранжевого цвета. Джонатан укачивал Бена. Лицо малыша было мокрым от слез и слюней, но, к счастью, он молчал.
– Я сказал капучино, – произнес мужчина, сильно ударив ладонью по автомату. Светло-коричневая жидкость полилась на рукав его пальто, запачкав, как дорожной грязью. – Капучино! – завопил он. – Разве не достаточно пропустить пар через молоко, чтобы оно закипело и сделать настоящую пену вместо этой мочи. – Он лягнул ногой автомат.
– Осторожнее, вы можете обжечься, – предупредил Джонатан.
Мужчина, еле держась на ногах, обернулся и посмотрел на него.
– Кто вы такой? – рявкнул он.
Джонатан посмотрел на часы.
– Я спрашиваю, кто вы? – потребовал мужчина.
– Джонатан, – ответил Джонатан, устремляя свой взгляд на плакат, рекламирующий грудное кормление. На плакате не было ни большой испещренной прожилками груди, ни темного соска. Обеденный перерыв, а рядом нет ни одной груди.
В кафе с коллегами сидела женщина с отвратительно короткой стрижкой и смеялась. Ее ребенок ловко спрятался за ее голову.
– Симпатичный ребенок, красивая женщина. Вы женаты? – поинтересовался любитель капучино.
– Нам долго ждать? – не обращая внимания на мужчину, Джонатан обратился к секретарше, которая занималась мужчиной средних лет в спортивном джемпере. Он громко жаловался на боль в коленном суставе.
Любитель капучино сунул мне под нос кофе:
– Не хотите?
– Нет, спасибо.
– Недостаточно хорош для вас, мисс Да-ли-ла, и вашего чертовски скучного мужа?
Рука Джонатана легла на мою. Я стала изучать плакат, на котором были изображены противозачаточные средства: таблетки, внутриматочное устройство, колпачок, имплантаты и инъекции. Под плакатом от руки кто-то написал: «Не разрешайте детям играть с автоматом для горячих напитков. Очень горячая жидкость».
– Хорошая работа, ребенок похож на свою мать, – проворчал любитель капучино, – потому что вы знаете, что ваше лицо выглядит не лучшим образом? Противно, мистер, видеть вас в вашей дерьмовой выходной одежде.
Джонатан потер рукав своей желтовато-коричневой рубашки.
– Извините меня. У нас маленький ребенок. Нужна срочная медицинская помощь.
– В самом деле? – спросила медсестра и со строгим видом застучала по клавиатуре.
– Да. Я думаю, что он проглотил заколку для волос…
– Действительно? Почему ты не сказала об этом раньше? – спросил Джонатан.
Появился молодой врач с молочно-белым лицом, напоминавший по виду одиннадцатилетнего подростка. И этому ребенку доверили извлекать неопознанный предмет из внутренностей моего сына? Сомнительно, чтобы он закончил медицинский факультет. Чтобы стать настоящим врачом требуются по крайней мере пять лет. Я бы не доверила ему даже пластырь наклеить.
В небольшом, отделенном занавесом кабинете Джонатан объяснил симптомы Бена, который со страхом смотрит широко открытыми глазами на врача, понимая, что его живот собираются вскрыть.
– Температура снижается. Судя по всему, у него гастроэнтерит. Давайте ему пить остывшую кипяченую воду.
Похоже, у врача только-только произошла ломка голоса. Может быть, он даже девственник. И вот в какой-то момент начинаешь понимать, что перед тобой молодой человек и вас разделяет целая пропасть. Вы вставляете слова вроде «классно» и стараетесь держаться с ним по-свойски, говоря: «Мне нравятся твои…», и многозначительно замолкаете, потому что не знаете, как обозвать эти молодежные штаны.
– Так и есть, – произнес врач.
– Что? – рявкнула я.
– Гастроэнтерит. У него был просто приступ этой болезни.
– Вы не будете делать ему рентген? – спросила я резко.
– Нет необходимости. Но вы правильно сделали, что привезли его сюда.
– Я хочу сделать ему рентген, – возразила я.
– Она просто расстроена. Пошли, – сказал Джонатан.
Пока мы ехали домой, я думала, может, не так уж и плохо быть старым. Не надо шататься по вонючим сырым туалетам, извлекать из автоматов – куда огромное количество людей сует свои руки после писсуара – какой-нибудь хот-дог и сдирать с него пыльный целлофан. Ребенок – это то, для чего мы предназначены. Он избавляет нас от неприятностей. Заставляет взрослеть, готовить домашнюю еду.
Джонатан уложил Бена в кроватку. Уже половина восьмого вечера.
– Я вела себя глупо, – сказала я.
– Совсем нет. Ты испугалась. Это нормально.
Джонатан ушел на кухню, чтобы разбавить овощную массу превосходно нарубленной зеленью, выращенной им в новом оконном ящике для растений. Я не понимала, зачем надо было заполнять серебристого цвета лохань удобрением и землей. Чем хуже хранить высушенные продукты в кувшине? Однако в течение недели листья разрослись, и Джонатан появился с горстью петрушки, предлагая мне ее понюхать.
Я тихонько пробралась в спальню. Бен храпел. Любитель капучино ошибся: он не похож на меня. Возможно, он действительно с неба свалился.
Из телефонного автоответчика разносились щебечущие голоса. Голос Элайзы звучал так, словно она выкурила несколько пачек сигарет без фильтра и провела ночь в канализационной канаве: «Где тебя носит? Ты же никуда не выходишь по вечерам. Послушай, тут куча грима есть, который никто не хочет. Цвета слегка тусклые, но я подумала, что это может тебя заинтересовать».
Бет спросила: «Все в порядке? Конечно, то, что произошло за обедом, ужасно, но не волнуйся, администратор очень спокойно все воспринял».
Третье сообщение гласило: «Привет, Нина. Вы меня не знаете. Меня зовут Ловли, я фотомодельный агент. Мы слышали о вашем маленьком мальчике от Грега Мура, фотографа. Для нас он был бы идеален. Позвоните мне…» – она выпалила одним духом целый перечень телефонных номеров, так что я могла созвониться с ней в любое время.
– Кто такой Грег? Кто такая Ловли? – спросил Джонатан, стоя в дверях спальни с пучком листьев в руке.
– Не имею представления. Кто-то, кто связан с Элайзой.
– Она хочет, чтобы Бен стал фотомоделью?
Я поправила одеяло Бена и пощупала его лоб: температура снова была нормальной.
– Представления не имею, – пробормотала я.
– Ты скажешь ей, что нас это не интересует?
– Конечно.
Мои глаза стали привыкать к темноте. Я увидела вырисовывавшуюся в кроватке щеку: идеально округлая, очень фотогеничная щека.
– Это эксплуатация. Дети не в состоянии отказаться от этой ерунды или дать разрешение, – произнес Джонатан.
– Я знаю.
– Это может повредить их здоровью, потребуется лечение.
– Ты прав.
Я смотрела на спящего Бена, пораженная его красотой. Чтобы оторвать от него взгляд, я представила логотип, вырисовавшийся над его головой: памперсы, возможно, или детское питание марки «Cow & Gate».
– Может быть, она ошиблась номером? – спросил Джонатан.
– Скорее всего так и есть.
Я последовала за ним в гостиную. Джонатан уставился на телефонный аппарат, словно ждал, что тот сейчас возьмет да и сделает кульбит.
– Но ведь она назвала твое имя, – недоуменно произнес он.
Воскресенье было только началом всего. Бен раздраженно брыкался, прорывая ночь взрывами отрыжек и беспомощными криками. Он бил ногами арку для двигательной активности подобно медведю, которого содержат в нечеловеческих условиях и при этом ему приходится развлекать взрослых. Щеки Бена излучали гнев и жар. Его попа издавала такие же жалобные звуки. Досадно, что дети с самого рождения не могут объяснить разумными словами, что они кричат не от ненависти к вам, а оттого, что просто чувствуют себя отвратительно.
У меня под глазами появились серые диагональные линии. Поры на лице зияли, как круглые пакетики чая. Бен взял за правило бить меня по лицу кулаками, как будто я была виновата в этой его чертовой болезни. Когда Джонатан направлялся на работу, мне приходилось держать рот на замке, чтобы ненароком не попросить его остаться дома. Однажды недовольный плач Бена так достал меня, что у меня не оставалось никакого другого способа унять его, кроме как вызвать Джонатана с работы домой.
– У нас тут система полетела, так что я не могу, – ответил он.
Я сказала, что нечто подобное случилось в его собственном доме. Менее чем через час он появился с бумажным пакетом, в котором был «Калпол», так как все, что было дома, Бен опрокинул ударом ноги на пол. Джонатан не ушел, пока не успокоил Бена, несмотря на то, что его пейджер несколько раз включался, напоминая мне, что ему следует быть на работе и спасать свою систему…
На следующее утро я набила всеми необходимыми вещами перезарядный мешок для фотокассет, чтобы провести день в парке. Детская площадка пахла мокрым металлом. Напротив детских качелей мочилась собака. Я надеялась, что фигуры сердитых лебедей на качелях и дети старшего возраста, скручивающие ржавые цепи качелей, отвлекут Бена. Однако даже стоящий вокруг визг Бену быстро надоел.
Его плаксивые причитания привлекли массу добровольных советчиков, рекомендации которых звенели в моих ушах – зубной порошок (зачем и куда?), холодное фланелевое полотенце на лоб (а если у него болит не голова?), держите бедного малютку завернутым в помещении, а не в парке (еще чего! дома тепло, а в парке ветер), – пока я, отбиваясь от них, спешила назад домой.
Откуда-то из-за моего плеча выросла дама пожилого возраста, ее завитая голова торчала из застегнутого на пуговицы пальто.
– Вы единственная, кто не кормит грудью, – сказала она.
Я стремглав понеслась домой.
– Ему жарко, поэтому он плачет. Не нужно одевать его в шерстяное, особенно если у него жар, – догонял меня ее голос.
Я деланно улыбнулась, надеясь, что она уйдет. Но она стояла у ворот и пристально на меня смотрела.
– Вы вернете свою фигуру, если будете кормить грудью, – пульнула она в меня пулеметную очередь благих рекомендаций и, схватив свою сумочку, словно та служила ей арсеналом оружия, вернулась в поисках очередной молодой мамы, чтобы пристрелить ее каким-нибудь советом.
Я остановилась, меня охватило беспокойство по поводу моего тела, особенно «живота домохозяйки», как называет его Бет, который можно исправить, только спрятав его под фартуком. Ну и что, что у меня дряблый живот. Я могу втягивать его в себя, убирать под брюки.
Пока Бен поглощал смесь из своей бутылочки, зазвонил телефон. Я знаю, что это кто-то из офиса, так как слышу в трубке веселую болтовню взрослых людей.
– Нина, это Чейз. Хотел проверить, жива ли ты еще.
Я зажала телефон подбородком, и Бен начал лопотать, требуя переодевания. Его подгузник дал течь, и ползунки окрасились в темно-оранжевый цвет.
– Как там дела? – спросила я, держа ухо востро.
– Отлично. Наш тираж вырос! Представь, более шестисот тысяч экземпляров.
Итак, он звонит, чтобы похвастаться своим новым тиражом. Телефон прилип к моему уху, когда я укладывала Бена на диван и вынимала грязный подгузник.
– Ты обратила внимание на новую постоянную колонку? А несколько последних изданий видела? – спрашивал Чейз.
– Вскользь, – солгала я. С момента рождения Бена я практически ничего не читала. Журналы приняли очертания далекого яркого пятна, мгновениями дававшего о себе знать через окно газетного киоска. Бет дала мне роман, на обложке которого красовалась хижина на морском берегу. Мне пришлось прочитать первую главу три раза, чтобы вспомнить, кто такой Джордж.
– Я подумал, что тебе это понравится. Моя новая находка, с фотографиями? – пробубнил Чейз.
– Очень смело, – солгала я.
– Все так говорят. Я никогда не думал, что читатели будут фотографировать, не говоря уже о том, чтобы посылать нам фотографии, однако они делают это. При таком образе жизни, когда их тела выставляются на обозрение и еще бог знает что, они убеждаются, что существует кто-то, подобно тетушке Майре, с одноразовой фотокамерой, кто за ними наблюдает.
– Изумительно, – сказала я, хватая лодыжки Бена одной рукой, а другой хорошенько вытирая его повернутую ко мне попку.
– Новая девушка Джесс устроила это. Пока ты не вернешься, она будет заниматься очерками. Въедливая, но сок из людей, как это делаешь ты, не выжимает. Когда ты вернешься?
– Точно не знаю, зависит от того, как у нас все наладится.
– Что значит наладится? Ведь для этого существуют сиделки, ясли, разве не так?
– Я еще этим не занималась.
– Я слышал о круглосуточных гостиницах для детей – как будто они на каникулах – и совсем необязательно видеться с ними. А что, если мне подкинуть тебе какую-нибудь работенку?
– Может быть, – сказала я, поднимая Бена и сажая его себе на колени. Мгновенно правая сторона моего кардигана пропиталась теплой мочой.
– Ты чего пыхтишь? У тебя задыхающийся голос.
– Могу я тебе перезвонить?
– Ты больна? Что это за ужасный кошачий писк?
– Это всего лишь ребенок.
– Бедняга. Ты точно не хочешь вернуться на работу? – спросил он.
Настроение Бена, когда Джонатан появился с Констанс, оставалось прежним. Констанс взгромоздилась на диван, пока Джонатан дефилировал по комнате с крыльями ската на огромной сковороде. Его пейджер сработал дважды за то небольшое время, которое ушло на приготовление обеда. Джонатану поручили разработку важной компьютерной системы, привлекающей счета тех, кто оказался настолько глуп, чтобы подписаться на частную систему здравоохранения, созданную его компанией за минимальный взнос – 7,95 доллара в месяц (система эта, как сказал мне Джонатан, не позволит даже извлечь занозу). Ему значительно повысили зарплату и дали команду из пяти человек. Начальник сказал, что Джонатану надо усовершенствовать свои управленческие навыки, и поэтому он планирует послать его в Бат на курсы повышения квалификации с группой таких же служащих, в которых компания испытывает теперь недостаток.
Джонатан выложил крылья ската на тарелки и пошинковал гору латук-салата на блюдо. До последнего времени в салате всегда были аппетитные ингредиенты: бланшированный сладкий горошек или поджаренные кедровые орехи.
– Если ты не проверишь данные, то вся чертова штуковина полетит, – закончил он разговор со своим сотрудником.
Пейджер оказался на столе прямо перед нами. Констанс ткнула в свой салат и произнесла:
– Что это здесь в латук-салате?
– Это не латук-салат, это цикорий, – ответила я.
– Практически это что-то вроде цикория, – резко ответил Джонатан.
Констанс бросила на него выразительный взгляд, словно он наступил ей на ногу, и отложила листья на край тарелки.
Пейджер включался в течение всей ночи. Когда дневной свет просочился в спальню, Джонатан уже ушел на работу. Бен провел треть ночи в буйстве, зато теперь спал, как образцовый ребенок, рекламирующий спальные свойства матраса. Вместо того чтобы разбудить его и начать борьбу с его плохим настроением, я поддалась искушению и снова улеглась в постель, сделав вид, что забыла о своей встрече в Детском модельном агентстве.
Разбудил меня шум такси, которое остановилось у дома где-то около десяти. Я представила, что меня отведут в очаровательное помещение с окнами до самого потолка и улыбающимися людьми, сидящими на бархатных софах.
Однако ведущее Детское модельное агентство Британии, похоже, располагалось в однокомнатном помещении с окнами на улицу. Ничто не отличало его от других общественных построек, кроме грязно-голубой с белым надписи, выполненной в стиле свадебного приглашения и гласящей: «Маленькие красавчики».
– Да? – пробурчал голос из домофона.
– У меня назначена встреча с Ловли.
Дверь открылась, и маленькая коренастая женщина пристально уставилась на мой подбородок. У нее было лицо оливкового цвета и щеки с ямочками. Она была похожа на незрелый мандарин.
– Ловли сейчас говорит по телефону. Располагайтесь поудобнее, – весело произнесла она.
Она посадила меня на складной деревянный стул в меленьком помещении размером с кухонный стол. В комнате пахло краской. На стене в рамке криво висела фотография ребенка с испуганным взглядом в детском шерстяном комбинезоне, который, возможно, связала Констанс. Бен беспокойно ерзал у меня на коленях. От его задницы исходил резкий неприятный запах. Конечно же, я пришла без подгузников и салфеток. Я зашла в комнату с табличкой «Туалет» и обнаружила там рулон с бумажным полотенцем зеленого цвета.
– Привет, Нина! – Дверь туалета приоткрылась и показалась голова Ловли. Ее абрикосового цвета двойка придавала ее лицу, цвета водонепроницаемого пластыря, приятное выражение. – Рада, что ты нашла нас. Хочу спросить, знаешь ли ты что-нибудь о работе фотомодели?
– Совсем немного, – сказала я, следуя за ней из холла в гостиную, которая, судя по всему, была центром детского модельного мира. Три женщины одновременно говорили по телефону. Огромные фотографии украшали комнату: маленькая девочка с прической конский хвост делает реверанс; мальчик с самодовольным видом жадно ест эскимо в шоколаде.
– На самом деле? – проговорила женщина-мандарин. – Не похоже, чтобы у Николаса был неудачный день. – Она повесила трубку. – Николас Хорли из рекламной фирмы «Органика», схватив открытую консервную банку с яблочным пюре, отрезал кончик своего маленького пальца. Судя по всему, он никогда не будет иметь отпечатка этого пальца.
Ловли передернуло, и она скорчила болезненную гримасу, отчего ее тройная нить с жемчугом издала легкое дребезжание.
– Вот тебе раз, они говорят, что никогда не работают с детьми, – хихикнула я.
– Надеюсь, что так. Наши модели очень профессиональные, – сказала Ловли.
– В отличие от родителей, – добавила мандариновая женщина.
– Вот именно, – ответила Ловли, бросив на меня быстрый взгляд, словно намереваясь оценить мою игру на пианино. – Понимаешь, чтобы сделать из Бена удачливую модель, звезду, надо использовать не только его внешнюю привлекательность, но и тебя.
– Меня? – пробурчала я. Бен заплакал. Я сжала колени, крепко прижав его к своему животу.
– Все зависит от поведения родителей. Обычные матери принимаются за работу, оставляя ребенка в грязных ползунках и без подгузников, – продолжала Ловли.
Все разговоры по телефону прекратились, и три пары глаз повернулись в мою сторону.
– Но профессиональная мать уделяет большое внимание внешнему виду своего ребенка.
– Конечно.
– И своему внешнему виду.
Я посмотрела на свои туфли. Их нельзя было назвать обувью «профессиональной матери». По внешнему виду они напоминали спортивные туфли, один носок прохудился и из него торчала картонная стелька.
Бен устал скакать и потянулся к столу Ловли за свернувшимся в комок телефонным шнуром.
– Надеюсь, ты не думаешь сколотить на этом состояние. Тут особо не разживешься, если только ты не окажешься счастливчиком.
– Мы этим занимаемся лишь ради развлечения, – твердо сказала я.
Ловли раздвинула ноздри, видимо собираясь оценить аромат переполненного подгузника Бена.
– Модельный бизнес должен быть развлечением. Фотографии действуют только в том случае, если ребенок счастлив в студийной атмосфере. Но, пожалуйста, – она покрутила жемчужины пальцами, – никогда не опаздывайте на работу. Вы можете приходить на пятнадцать минут раньше, но ни секундой позже.
Как только я оказалась на пригородной улице, я поняла, что поступила опрометчиво, не заказав такси на обратную дорогу, а также не подумав об отвратительном запахе, который исходил от моего сына. Я должна была злиться на себя или плакать, но вместо этого я фотографировала Бена в рекламном агентстве «Органика», по требованию открывала ему рот, не допускала опасных манипуляций с пустой консервной банкой.
– «Органика», – обычно раздавался голос за кадром. – Разве ваш ребенок недостоин самого лучшего?
Я стала прогуливаться, держа автомобильное кресло с Беном, как сумку. Наконец остановилось черное такси.
– Из Детского модельного агентства? – поинтересовался водитель. Его морщинистая загорелая шея напоминала кожуру от сосиски.
– Точно. Агентство «Маленькие красавчики».
– Я так и подумал. Уверен, что видел вашего ребенка раньше. Рекламное агентство, где папы готовят обед, а ребенок разматывает кухонное бумажное полотенце и обматывает им себя? Что-то вроде этого?
