Текст книги "Одиночество вдвоем"
Автор книги: Файона Гибсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 16 страниц)
– Как во Франции? – спрашиваю я.
– Ничто по сравнению с домом, конечно, – говорит папа. – В дальнюю спальню просачивается влага. Ужасный запах.
Мама что-то бормочет, закрывает желтеющими пальцами рот, чтобы не рассмеяться.
– Мы купили сыр камамбер, и, представь себе, при той сырости и духоте я пошла отрезать себе кусочек, а сыр – ее изящные плечи затряслись – превратился в малюсенький скрюченный комочек.
– Я думала, ты не ешь сыра, – напоминаю я.
Мама консультируется у Эшли, врача нетрадиционной медицины сомнительного происхождения. По его совету, ей следует исключить из своей диеты растительный белок, молочные продукты и цитрусовые фрукты. После каждого визита она покидает кабинет с невероятным количеством пестрых таблеток, предназначенных скорее для лошадей. Она приклеивает лошадиные шарики к своему лбу клейкой лентой марки «Селлотейп». Эшли говорит, что это необходимо для блокировки мозга.
– Где же еще попробовать камамбер как не во Франции… – говорит она обиженно.
– Может быть, стоит продать этот дом? – предлагаю я. – Это же такая обуза.
– Не стоит. В конечном счете это всех объединит.
Несколько лет назад мои родители ездили отдыхать на машине в Восточную Францию. Случайно в конце одной заросшей улочки их внимание привлекло ветхое массивное строение. Любой разумный человек поехал бы без промедления в Дижон и забронировал место в приличной гостинице. Однако моя мать опрометчиво заставила папу развернуться, чтобы убедиться, не пустует ли этот ужасный дом.
Англичане, владельцы недвижимости, пригласили их войти. Видимо, в состоянии изрядного подпития родителям пришла в голову бредовая идея превратить эту прогнившую старую рухлядь в прибыльный пансион. Но, протрезвев, они поспешили вернуться в Англию в городской дом с центральным отоплением в Холенд-парке. Значит, так тому и быть, решила моя мать. Однако она не учла одного: так как тот дом стоит на заросшем травой крутом склоне, в нем всегда будет сыро, до тех пор пока кто-нибудь не сроет холм.
Но это, кажется, не беспокоит моих родителей. Ветшающая недвижимость – удобный повод, чтобы лишний раз смотаться в Бургундию и обратно и убедиться, что куча шифера для новой крыши покоится на том же месте и с каждым приездом все больше покрывается мхом.
– Зато сад просто изумителен. Кстати, мы привезли тебе розмарин. Он не в машине, Кейт?
– М-м, – ворчит мама, делая глубокий вдох.
Эшли не знает, что мать курит. Он никак не может понять, почему прописанные им блокировки не оказывают очистительного действия, а его маятник тревожно вращается против часовой стрелки, когда он раскачивает его над ее легкими.
– Выйду на минуту во двор, – говорит она.
– Мам, извини, мне не следовало забывать, но это не самое лучшее время для…
Бен издает негромкий писк.
– Боже, привет! – говорит папа.
– Хочешь подержать его?
– Даже не знаю.
– Может, ты обнимешь, мам?
Но мама, поглощенная поисками зажигалки в своей украшенной кисточками сумке на ремне, идет к двери.
Бен пронзительно кричит.
– Часто он так? – Папа плюхается в кресло, втискиваясь в мягкую кожу, под которой, кроме пружин и набивки, ничего нет. Это приятнее, чем держать лопочущего младенца.
Сигаретный дым струится через открытую дверь.
– Тут какой-то сердитый мужчина стоит, – раздается голос мамы. – Все твердит: «Лэвинд-хилл, Лэвинд-хилл».
Я вспоминаю, что все еще в халате. Кладу Бена на папины колени и спешу в спальню.
– Ты надолго? – весело зовет он.
– Посади его к себе на плечи и походи туда-сюда.
– Мужчина говорит, что должен забрать тебя в половине одиннадцатого. Что ему от тебя нужно? – кричит мама.
Я выскакиваю из спальни, закидываю в сумку сменное белье для Бена:
– Извини, папа, но нам надо ехать на съемки к Элайзе.
– О чем вы тут говорите? – Мама бросила окурок на землю и раздавила ногой.
Бен недовольно выгибается, извиваясь в папиных руках.
– А ну-ка, дай мне его.
Я хватаю Бена, и вместо уютной постельки, укладываю младенца, к его разочарованию, на заднее сиденье такси.
– Еду к Элайзе. Им нужен ребенок, – быстро говорю и сажаю Бена в специальное кресло, которое пристегиваю к сиденью. Папа устраивается рядом.
– Это что, группа поддержки? – высказывает идею мама и, натужно вздыхая и изгибаясь, усаживается на переднее сиденье.
Глава 5 СВЕТСКИЙ РЕБЕНОК
Такси со скрежетом останавливается на узкой булыжной мостовой рядом с каналом, из которого пахнет, как из мусорного ведра. Мои родители вылезают из машины.
– Вот, значит, где фотографы делают свои фотографии. Никогда бы не подумал, – произнес папа.
У меня куча знакомых фотографов, но ни один из них не сотрудничает с иллюстрированными журналами. Когда журналу «Лаки» надо было опубликовать фотографию «настоящего» героя, мы вызывали фотографа из местной газеты. Это был свой человек из рекламного издательства «Черроу энд Спалдинг Эдветайзер». Небрежно одетый, он входил с видом знатока, от которого ничего не ускользнет и который из всего сумеет извлечь дополнительную прибыль. Я столкнулась с одним из таких фотографов, когда брала интервью у женщины из Хала, которая, к своему удивлению, узнала, что она была беременна, только после того, как родила ребенка.
Фотограф морщился, когда она кормила из бутылочки орущего младенца.
– Как все это ужасно, правда? – шептал он. У него было лоснящееся, овальное лицо, похожее на оливу.
Наша хозяйка сорвала целлофановую обертку с упаковки и положила бутерброды с тертым сыром на самый маленький столик.
– Итак, вы переночуете в Хале?
– Боже упаси, – сказал фотограф. – Я уезжаю ближайшим поездом, идущим в Лидс. У меня уже есть обратные билеты.
Мне это показалось намного ужаснее, чем носить ребенка полный срок, пребывая в блаженном неведении.
Из маминых ноздрей снова валит дым, она всегда усиленно накуривается перед тем, как войти в помещение. Служащая в приемной отрывает взгляд от беспорядочно разбросанных на столе вещей. Ее иссиня-черные волосы собраны в пучок дешевой пластмассовой заколкой. Пенал лежит около обернутого клейкой лентой телефона.
– Фотомодель? – отрывисто спрашивает она, черные брови взлетают вверх.
– Нет. Я здесь, чтобы…
– Вы привезли на съемки ребенка, да?
Я киваю, давая ей понять, что мы здесь не по своей воле. Она кивает головой налево, указывая на соседнее помещение. Спиной толкаю дверь и просовываю детское автомобильное кресло в просторную прохладную студию, ощущая за собой тяжелое дыхание своих родителей.
По прическе Элайзы можно понять, что съемки проходят не совсем гладко. Волосы спадают на ее встревоженное лицо.
– Грег взбешен, – шепчет она. – Держись подальше от него, пока он сам тебя не позовет.
– Это не то, что я хотел, – раздраженно говорит фотограф. – Мы говорили о другом цвете.
– Я думал, вам нужен голубой, – отвечает парень с изнуренным лицом и цветным роллером в руке.
– Я сказал бирюзовый. Бледноватый, не очень яркий, водянисто-бирюзовый цвет.
Роллер помощника падает на пол.
– Он покрасил бухту не в тот цвет, – шепчет Элайза. – Грег недоволен. – Она держит утюг и платье из тонкой ткани бледно-розового цвета.
– Что за бухта? – спрашиваю я.
– Безграничная бухта. Вот эта изогнутая стена.
Думали, что она голубая.
– Она голубая, – возражает ассистент. У него шишковатые локти. Зеленые глаза выражают недовольство жизнью. Маленькая коричневая собачка бредет через разбрызганную краску, вытягивает шею и обнюхивает себя. Ассистент отходит в сторону, так как не имеет права прогнать дрожащее животное с места, где оно приводит себя в порядок.
– Я сказал бледный, Дейл. Почти пастельный. Как в прошлый раз, – добавил Грег дружелюбнее.
– Но ведь это и есть бледный.
– Да, бледный, но я хотел, черт побери, чтобы он был насыщенным.
В студию вошел лысеющий мужчина, держащий блюдо со свежей выпечкой. Он остановился и оценивающим взглядом посмотрел на бухту, представляя, вероятно, свой голубой оттенок. Крик Грега прервал его размышления:
– Я хотел дельфиниум, Дейл! – От этой вспышки ярости Бен захлопал глазами, его лицо сморщилось, вытянулось и стало едва заметным.
Я и представления не имела, сколько требуется людей, чтобы сделать фотографию девушки в платье без рукавов. Раздевалка была набита людьми, которых отобрали для съемок. Они деловито разглаживали трикотажные вещи и слушали рассказ гримера.
– Они хотели, чтобы губы их блестели. Я сказал им нет. Я ненавижу блеск. Если вам нужен блеск, то вы ошиблись гримером.
– Кошмар, – поддакнул парикмахер. У него треугольные баки, и он расчесывает что-то липкое, чем-то напоминающее сыворотку по зализанным волосам фотомодели. – Вам всего лишь требуется творчески подойти к делу и что-нибудь сказать.
Несколько невесомых женщин попытались сочувственно выразить неодобрение и при этом с самым серьезным видом аккуратно расправляли ожерелья, придавая им овальную форму на туалетном столике. Они были похожи на ассистенток Элайзы: одна отвечала за обувь, другая – за аксессуары.
Бен в это время сидел в своем автомобильном кресле и робко пищал.
– Это ваш? – спросил парикмахер. – Должно быть, это здорово, иметь ребенка.
– О да.
– Сейчас я немного приведу его в творческий беспорядок, чтобы создать нужный образ, не возражаете?
– Думаю, мой ребенок еще не дорос до этого, – хмыкнула я.
Никто не засмеялся. Фотомодель медленно провела кисточкой для туши по ресницам и неуверенно посмотрела на меня.
Мои родители уселись на Г-образной формы кожаный диван черного цвета. Мама забилась калачиком в угол и перебирала беспорядочную гору личных карточек фотомоделей с маленькой фотографией на лицевой стороне и со снимками в разнообразных позах на обороте. Теперь она могла курить сколько угодно, что и делала, выдувая быстро со свистом дым, как паровоз.
Когда Дейл принес родителям кофе в пластиковых чашках, я произнесла:
– Мама, Бена надо покормить.
– Ах, да. В моей сумке должны быть леденцы.
– Он не ест леденцов. Он пьет молоко. Мне надо подогреть его.
Что, если послать мать с бутылочкой на поиски кухни, пока я успокаиваю Бена. Но моментально отбрасываю это идею. Вдруг ее случайно занесет на улицу, и она выбросит бутылочку со смесью в канал. Или обнаружит какой-нибудь источник с горячей водой и нагреет бутылку до такой температуры, что кожа слезет с глотки ребенка. Иногда мне самой странно, как это в детстве меня не подпалили или зверски не изувечили. Я направилась с Беном к столу секретарши узнать, где можно подогреть молоко.
– Что подогреть? – спросила девушка, поправляя свой пучок.
– Детское молоко.
Она нахмурилась, словно я попросила выдавить молоко вручную из ее собственных, приподнятых вверх подвижных грудей.
– Даже не знаю. Может быть, подержать его под электросушилкой?
Я попыталась возразить, но она уже была занята приведением в порядок своего пенала.
С несчастным видом мы с Беном потащились в раздевалку, где была только пепельница с четырьмя дымящимися сигаретами. Должна же тут быть кухня: Элайза что-то говорила про аппетитную еду! Откуда ни возьмись, снова появился лысеющий мужчина с легкой закуской и поспешно направился в другую студию.
– Бедный ребенок, что с ним случилось? – спросила фотомодель.
– Может быть, у него болит что-нибудь? Воспаление уха, у детей это бывает. Гной не выходит? – предположил гример.
Я усадила Бена на плечи и стала легко подпрыгивать.
– Ну вот, его тошнит, – сказала фотомодель.
Гример, специалист по ушным заболеваниям, схватил вату и с силой провел ее по моему шерстяному кардигану, оставляя полоску белого ворса. При каждом вдохе Бен резко втягивал живот в себя. Интересно, может ли младенец лопнуть просто из-за горя.
– Есть здесь чайник? – в моем голосе звучало отчаяние.
Фотомодель, не вынимая изо рта соломинку, через которую она пила черный кофе, чтобы не стереть губную помаду, указала в угол, где стоял туалетный столик. Костюмерша безуспешно пыталась вставить вилку чайника в розетку.
Маленькая собачка лаяла, скребя бетонный пол.
Грег врубил музыку. Несмотря на то что чайник был включен, ничего особенного не происходило. Я быстро запихнула бутылочку в рот Бену, лишь бы он заткнулся, уверенная, что он сразу ее отвергнет. Сделав несколько неуверенных глотков, он с отвращением выплюнул бутылку с холодным молоком, но, видимо, решив, что криком сыт не будешь, снова схватил губами соску.
– Давайте начинать, – произнес Грег, пританцовывая; руки его извивались, как резиновый шланг. – Где моя фотомодель? Ферн, ты готов?
Ферн, криво улыбаясь, вышла из раздевалки.
– Я думала, на съемках будет парень. Разве мы не парня ждали?
– Вот он, – ответил Грег, указывая на Бена.
– Я имела в виду мужчину.
– Фотомодель-мужчина еще не пришел. Он выступает в оркестре и вовсе не хочет позировать. Нам повезло, что вообще удалось его ангажировать.
В том, что он даже не подумал прийти, я усматриваю некий подарок судьбы. Но хорошо, что хотя бы он в принципе согласился на эту работу. Элайзу вполне устраивал и такой вариант.
– Какой смысл ждать еще полчаса? Все участники в сборе: девушка, парень, ребенок. У всех небрежный вид.
– Небрежный?
Во время нашего первого разговора Элайза об этом не говорила.
– Идея в том, что они уже переоделись, накачались наркотиками, но очень недовольны, потому что вынуждены торчать дома с ребенком.
– Они могли бы заказать сиделку, – предложила я.
– Это не в буквальном смысле, а только так, чувство.
– И в чем должен быть Бен, чтобы выглядеть небрежно?
– Его костюм немного немодный. Пусть остается в одних ползунках. Мы не хотим, чтобы он облил всю эту одежду. Будь любезна, сними с него все, пока не пришел наш парень…
– Продолжаем. Я не собираюсь из-за этого идиота провести здесь целый день, – сказал Грег.
Дейл встал рядом со мной, прожевывая выпечку.
– На самом деле этот парень не фотомодель, но они все равно так говорят, понятно? А у вас замечательный ребенок.
– Почему они так говорят?
Дейл пожал плечами. Видимо зарабатывая на жизнь только одной внешностью, чувствуешь себя крайне тревожно. И ничего с этим не поделаешь. Своей наружностью мы обязаны родителям: по справедливости все заработанные на этом деньги вы должны непосредственно отдавать папе с мамой. Возможно, поэтому фотомодели спешат уточнить, что они не собираются заниматься этим долго. Разве можно одновременно выполнять эту работу и быть матерью: притворяться, что на самом деле вы не такая, какой кажетесь. Ребенок точно знает, кто его мать. Вы не можете выдавать себя за случайную сиделку, которая после проделанной работы получает пару банкнот, пока настоящие мама и папа, пошатываясь, идут из пивной домой.
Ферн встала рядом с «голубой бухтой» и согнула руки в локтях, выставив их вперед, в ожидании ребенка.
– Мама, мы готовы, – сказал Грег, щелкая пальцами.
Я стала общей мамой, которую лишили имени или (подумать только!) обещанной выпечки из козьего молока.
– Бен спит.
– И сколько он будет спать?
– Час, может, больше. Он привык ложиться поздно утром после кормления, хотя иногда достаточно уложить его в коляску, покачать, и он мгновенно…
– Мама, мы на съемках. Мы готовы.
Странно, взрослый мужчина может позволить себе не являться на работу, а восьминедельному ребенку нельзя днем поспать. Я вручила Бена Ферне. Он мгновенно открыл глаза, с виду довольный сменой матери.
– Нет, так не пойдет. Нам нужен мужчина. Пусть кто-нибудь встанет, любой папаша, и Грег объяснит ему, что такое съемка.
– И что же это такое? – бормочет мама, стряхивая пепел наличную карту фотомодели.
Элайза обвела взглядом студию.
– А этот не подойдет? Чем не толстый папаша, – предложил Дейл.
– Вы не возражаете, всего лишь на минуту? – попросила Элайза.
Она повела папу, у которого подгибались ноги, как у поломанной тележки в супермаркете, и поставила его рядом с Ферн. Он стоял в износившихся вельветовых брюках с лоснящимися потертостями на коленях, щурясь против света. Рядом с Ферн он выглядел на все 103 года.
– Пойдет, – одобрила Элайза.
Папа беспокойно улыбнулся.
– Славно, – согласился Грег. – Теперь встаньте чуть ближе к ней, папа.
– Хорошо, что он так неуклюж, – прошептала Элайза.
Во мне закипело раздражение. Бен неловко повернулся на руках Ферн, пытаясь закрыть глаза.
– Мама, не позволяйте ребенку спать, – произнес Грег.
Я захлопала в ладоши. Веки Бена задрожали, затем окончательно сомкнулись.
– Пойте, – Грег был непреклонен.
– Что петь?
– «Огонек, огонек».
Но вряд ли песенка взбодрит его, подумала я.
«Старый Макдональд», если вовремя не остановиться, неделями будет вертеться на языке, но я прочищаю горло и начинаю:
У старого Макдональда ферма была —
Ии-ай, ии-ай-ох —
И на этой ферме у него… жила…
В моей голове проносится фермерский двор: петушки, поросята и пони, одновременно кукарекают, фыркают и ржут. Кого выбрать? Не могу решить после четырехчасового сна. Надо будет поговорить с Джонатаном о том, чтобы провести ночь в гостинице в одиночестве.
– Мама? Вы с нами? – вывел меня из раздумий Грег.
Неожиданно пронзительно залаяла маленькая собачка. Из дальнего угла студии раздался дрожащий голос Дейла:
И на этой ферме у него собака жила —
Ии-ай, ии-ай-ох —
Тут гав-гав, там тяв-тяв,
Тут повоет, там порычит и всегда везде ворчит.
У старого Макдональда ферма была —
Ии-ай, ии-ай-ох.
Бен вздрогнул. Блеснуло глазное яблоко, и на лице заиграла пробуждающаяся улыбка.
– Теперь ближе, папаша, наклонитесь к ней. Обнимите за талию. Смотрите на нее. Смотрите на меня, – скомандовал Грег.
Глаза папы завращались так, словно ими управлял джойстик. Бен плотоядно смотрел на объектив, как будто это была набухшая, полная молока грудь. Папа бросал молящие взгляды на маму, взывая о помощи.
– Расслабьтесь, папа. Вы – кукла, которую отвязали от веревки, вы свободны, – подбадривал Грег.
Колени папы задрожали. Рядом с Ферн он вдруг показался очень старым и совершенно обессиленным. В этот момент двери распахнулись и в студию не спеша вошел мужчина. В руках он держал черный портфель и гитару, и я поняла, что это мужчина-фотомодель.
Папа так устал, что мне пришлось усаживать его в такси. У него нервно тряслись колени. Мама держала выпечку из козьего сыра, завернутую в промасленную салфетку.
Дейл пристегнул кресло Бена к заднему сиденью.
– Мне понравилось, как вы пели. Вы так забавно лаяли. Вы любите собак?
– Нет, я их чертовски ненавижу, – услышала я в ответ.
*
Я собиралась рассказать Джонатану о съемках, как только он вернется домой, но ему явно было не до этого.
– Минимализма больше не существует, – процитировал он унылым голосом кого-то из журнала «Ин хаус». – Сходить с ума по эксцентричным цветочным узорам после стольких лет хорошего вкуса. Пришло время давать в придачу ситец.
– Уверена, этого не произойдет. Все это выдумки, – успокоила я его.
Он кладет журнал на натертый до блеска пол.
– Что значит – выдумки?
– Это значит, им платят, чтобы они несли вздор. Я сама этим занималась десять лет.
Джонатан потягивает из бокала вино. За тот год, пока мы вместе, он полысел. Я обратила на это внимание после того, как внимательно рассмотрела его старую фотографию, посланную для объявления о знакомстве. Тогда он казался симпатичным и невозмутимым.
– Какой им смысл что-то придумывать, да еще писать об этом, когда существуют реальные вещи?
– Реальные истории – не настолько захватывающи.
Где я это уже слышала? От Чейза, моего прежнего издателя. Однажды я показала ему статью о женщине, которая жила исключительно ромом и мороженым с изюмом. Я особенно гордилась историей – в ней была та самая пронзительная, любимая Чейзом мысль: слава богу, что это случилось не со мной. Чтобы заслужить благосклонность женщины, я взяла с собой блок сигарет и вафельные пирожные.
– Этого недостаточно, – недовольно буркнул Чейз, когда я вручила ему статью.
– Мне кажется, что случай довольно исключительный. Подумать страшно, что теперь с ее кишками. Вряд ли она останется после всего этого нормальной.
– В журнале «Лаки» нет ни одного нормального человека, Нина. Нам нужно что-нибудь острое.
Теперь мне почти понятно, почему он был издателем популярного британского еженедельника, а я оставалась скромным очеркистом.
– Я знаю, ты скажешь, – продолжал он, – что она встает ночью, чувствует эту острую потребность, страстное желание поесть что-нибудь жирное и сладкое… Ее муж спит. Она осознает, что это плохо, но не может остановиться. Надевает домашний халат на ночную рубашку и украдкой выскальзывает, чтобы пойти…
– К холодильнику, – подсказываю я.
В двадцатичетырехчасовой супермаркет «Теско». Вот и ее фотография – в цветистом домашнем халате незаметно крадется из супермаркета с семейной коробкой мороженого под мышкой.
Джонатан осушил бокал одним глотком.
– Не могу поверить, чтобы он так манипулировал людьми.
– Он этого не делал. Делала я. Даже дала ей нейлоновый халат с собранной на ленточку кокеткой, объяснив, что это политика журнала «Лаки».
Джонатан удрученно уставился на «Ин хаус».
– Твой журнал мог так делать. Этот – нет.
– Конечно, делают. Не могут же они каждый месяц показывать такую же квартиру, как у тебя. Они делают вид, что все меняется, как мода.
– Наша квартира. Как у нас, – поправил Джонатан.
Его веки отяжелели. Он поставил бокал на пол и сдвинулся к краю дивана, чтобы я могла сесть.
– Иди сюда, – ударил он рукой по свободному месту.
Он обнял меня, и я ощутила на шее его теплое дыхание. Рука его скользнула под футболку и забралась под лифчик. Мгновенно, хотя прошло уже несколько недель, как Бен не прикасается к груди, в моем сознании возник детский рот. Я понимала, что нам с Джонатаном предстоит возобновить прерванную сексуальную жизнь. Следовало бы заняться этим раньше. «Руководство по уходу за ребенком», которое отвело полторы страницы здоровью родителей и 377 – воспитанию ребенка, утверждает: «Вы можете возобновить половые сношения по прошествии шестинедельного послеродового воздержания».
У нас не было причин для воздержания. Да и доктор Стрикленд заверил, что у меня все в порядке. «Молодые родители должны, – читаю дальше, – улучить момент, даже среди ночи, забыть о сне и заняться сексом, который вновь сделает вас любовниками, а не только молодыми мамами и папами». Но я не представляю, чтобы Джонатану пришлось по вкусу такое бестактное обхождение, даже если я не буду возражать.
– Расслабься, – произнес он.
Интересно, сколько он будет тискать мою грудь, ведь молоко польется. «Руководство по уходу за ребенком» допускает сдержанность со стороны молодой матери и советует: «Подсознательно у вас может быть страх забеременеть снова. Убедитесь в надежности ваших противозачаточных средств». Год назад презервативы пользовались огромным спросом. Другая рука Джонатана неуверенно поползла под юбку. «Сделайте друг другу чувственный массаж с ароматическими маслами, например с иланг-иланг и туберозой. Может быть, вам стоит исследовать вагинальную зону пальцами или даже с помощью зеркала». Но достаточно посмотреть на мое лицо, чтобы и так все понять.
– С тобой все в порядке?
– Мне смешно.
– Почему?
Мне хотелось спросить, как это делается, так как я напрочь все позабыла. Что мы делали, прежде чем семя выливалось в бесполезную бесцветную резинку, груди мои разбухали, а живот сводило от удовольствия? Я не помню, чтобы мы много занимались этим. Впрочем, и этого оказалось достаточно.
– Не совсем удобно: здесь Бен, он может увидеть, – сказала я.
– Не сможет, он спит.
– Вдруг проснется?
Джонатан выпрямился, взял журнал «Ин хаус» и начал молча его листать. Его внимание привлекла страница с обнадеживающими советами: «Не рассматривайте работу как что-то невыполнимое. Иначе у вас будет подавленное настроение, и вы долго не приступите к ней. Все делайте постепенно».
Вечером я снова прочитала небольшой отрывок, посвященный сексу в «Руководстве по уходу за ребенком»: «Не спешите заниматься полноценным сексом. Как бы сильно вы ни были возбуждены, промежность может быть еще слишком нежная».
Само упоминание промежности подтверждает, что молодая мать могла бы заняться более приятным делом, например посетить стоматолога.
Глава 6 ВВЕДЕНИЕ ТВЕРДОЙ ПИЩИ
Джонатан принес на подносе кофе и два рогалика. Какой приятный сюрприз проснуться в постели совершенно одной! Некоторое время я размышляла о кошмарном сне, как я потеряла Бена в парке вместе с ключом от входной двери. Странным образом сон ясно материализовался в образе привидения во фланелевой пижаме.
– Звонила Элайза. Говорила что-то о прекрасно получившихся фотографиях. Чего она хотела, что за фотографии?
Я откусила рогалик, наслаждаясь его свежестью.
– Может быть, это связано с Кубой. На прошлой неделе она была в Гаване. Все жаловалась, что не могла найти ни одного ветхого здания в кубинском стиле.
– Как странно, она твоя подруга, а вы совершенно разные.
– Ты знаешь, что еще более странно? Ты точно соответствуешь ее типу. Тебе бы никогда не пришло это в голову.
– И что же это за тип?
Я не знаю, как ему это объяснить. Элайза благосклонно относилась к обычным людям. Ничто так не восхищало ее, как начищенные до блеска черные ботинки, портфель с медными пряжками, свернутая вечерняя газета под мышкой. Профессия банкира, по ее мнению, самая идеальная. Но это не мешало ей быть неравнодушной к адвокатам, библиотекарям, программистам (так как они не говорят о своей работе), т. е. к людям, чья работа требует абсолютной тишины и солидной одежды взрослого мужчины. Когда мы выходили куда-нибудь, ее шея начинала вращаться, как на шарнирах, в ответ на каждый брошенный на нее взгляд мужчины в темно-сером костюме. Может быть, это приносило ей облегчение после общения со сложными цветовыми гаммами, с которыми ей приходилось сталкиваться на работе.
К сожалению, такие мужчины редко подходили к Элайзе. У нее была слабость к коротким, шелковым платьям, которые больше напоминали нижнее белье. Впечатление было такое, что она начала одеваться, но затем, потеряв где-то в середине процесса к этому интерес, вышла в чем есть. Подобное случается с молодой матерью. Моду можно сравнить с началом фразы, когда вы начинаете ее говорить, а потом вдруг забываете, что вы собирались сказать.
– Ты утверждаешь, что ей нравятся обычные мужчины? – спросил Джонатан.
Я подумала о мужчинах в костюмах, с которыми она здоровалась и которые под любым предлогом уходили в туалет и появлялись вновь, но уже в сопровождении девушек в светлых блузках. В нашей спальне витал приятный утренний аромат. Арка для двигательной активности не издавала грохота, и это означало, что Бен покормлен и спит.
– Ты не обычный мужчина.
– Но я ношу костюм.
– Тебе это нужно.
– Мне это нравится. Я надевал бы его, даже если бы не надо было.
Я знала об этом. Когда наступала пятница, Джонатан чувствовал себя не в своей тарелке, так как ему приходилось одеваться по-домашнему. Я вышла из спальни, а он стоял перед зеркалом и примеривал безвкусные тенниски и широкие фуфайки. Этот человек родился в костюме. Констанс как-то показала мне его детскую фотографию, видимо, чтобы посвятить меня в его жизнь. На ней семи-восьмилетний Джонатан в бумажной короне (такую можно увидеть на рождественской хлопушке-конфете) стоит между двумя здоровенными мужчинами. Констанс, улыбаясь, смотрит на очень привлекательного мужчину в костюме, возможно, отца Джонатана, хотя мне никто этого не подтвердил, а я не хотела спрашивать. На другой фотографии на Джонатане был костюм и галстук, узел которого плотно стягивал его шею.
– Это во время Рождества? – задала я риторический вопрос, так как на заднем плане лоснилась индейка и повсюду валялись разорванные хлопушки-конфеты.
Я поставила блюдо на колени, влажным пальцем собрала крошки от рогалика и отправила себе в рот.
– То, что ты носишь костюм, вовсе не значит, что ты… – Моя голова потеряла способность логически мыслить.
– Что я кто?
– Ты прекрасный отец.
– Почему ты так думаешь?
– По тому, как ты его успокаиваешь, по твоему терпению – мое не идет ни в какое сравнение. По тому, как он любит тебя.
Джонатан забрал у меня пустое блюдо и стряхнул крошки рогалика с пухового одеяла.
– Да, любит, я знаю.
Бет и Мэтью выбрали ресторан. Интересно, почему из семи замужних пар, посещавших предродовые консультации, мы поддерживали отношения только с ними. Они излучали столько самодовольства, что можно было ощутить розоватую изморозь вокруг их голов. Бет стала звонить мне после рождения Бена. Сначала интересовалась, как я справляюсь, а потом начинала детально объяснять, что на самом деле все легко. Она обошла меня: Мод родилась на четыре дня раньше Бена. «Все зависит от твоего отношения. Если мать спокойна, то и ребенок спокоен», – учила она меня.
Во время наших гимнастических занятий Бет отдавала предпочтение упражнениям по релаксации. Она так бурно дышала, а ее грудь вздымалась, как кузнечные мехи, что создавалось впечатление, будто еще немного и она родит прямо в зале на тростниковой циновке преподавателя. Меня больше устраивал вид толстой девушки, которая пахла сладковатым горохом, носила испачканную соусом спортивную хлопчатобумажную фуфайку и в первый день занятий заявила, что ее друг даже не удосужился навестить ее. Она неуклюже разбирала вещи, разбросанные в отдалении на подушке, расписанной батиком, и говорила, что собирается воспользоваться петидином, диаморфином и любыми другими таблетками, которые только можно купить. После того первого занятия я больше не видела ее, так что, судя по всему, ее это тоже не очень-то беспокоило.
– Везет нам, – ухмыльнулась Бет, качаясь на стуле и рассматривая берег. Она была в светлом платье из грубой хлопчатобумажной ткани с короткими рукавами, украшенными буфами, воротник был вышит белыми цветами. На спине у нее висел рюкзак в виде зайца, который она позаимствовала из книги Беатрисы Поттер.
В ресторане стоял гул от взрослых посетителей, пришедших на воскресный обед. Бет расстегнула платье и уткнула голову Мод в белый вышитый лифчик. Почему из стольких имен она выбрала именно Мод? Они уже наверняка подумывают, в какую школу ее следует отдать. Вдруг окажется, а подозрения уже есть, что она одаренный ребенок. Бет считает, что Мод могла бы стать музыкантом, так как она уже шлепает по клавишам бабушкиного пианино, когда они приезжают к ней в Оксфордшир.
– Такой веселый едок, – произнесла Бет в пустоту.
– И Бен тоже. Мы уже начали давать ему твердую пищу, – сказала я.
– В три месяца? Не рано ли?
– Наша медицинская сестра посоветовала, что дополнительное питание в небольшом количестве не повредит.
Мне нравится наша медсестра. У нее четко выраженный североирландский акцент, и, к тому же, когда я не могла найти детские ножницы, она обгрызла Бену ногти на руках.
Бет провела ладонью по громадному детскому лбу и нахмурила брови.
