Текст книги "Одиночество вдвоем"
Автор книги: Файона Гибсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Я рассматривала одноэтажные богатые дома, по форме напоминавшие луковицы. Меблированные комнаты с тикающими часами и спокойно оседающей пылью.
– У него сообразительный вид на рекламной фотографии, – произнес водитель.
– Спасибо, он делал все отлично. Все говорят, что он выглядит очень естественно.
Мы повернули на главную улицу, по краям которой расположились престарелые торговцы зеленью, обдаваемые выхлопными газами. В такси Бен таращил глаза на табличку с надписью «Не курить», все еще оставаясь под впечатлением от Ловли.
– Что может быть лучше ребенка. Я и моя жена почти десять лет пытались преуспеть в этом. Принимали даже разные экспериментальные лекарства…
На тротуаре женщина в просторной футболке марки «Гарфилд» шлепала по заднице своего сына. Размахивая руками, она погналась за ним в магазин «Все для собак», который предлагал первоклассную жидкость от блох для лечебных ванн и «Фотографирование вашего любимого животного квалифицированным персоналом».
– …в итоге ограничились собачкой чихуахуа. Она действительно как ребенок. Просыпается ночью, ложится на кровать, провожает мою жену в туалет, – сказал водитель.
По радио выкрикивали имя женщины, которая только что выиграла сто тысяч фунтов стерлингов и пронзительно вопила, говоря, что не может в это поверить. Она поведала ди-джею, что это событие изменит ее жизнь: «Мы двинемся дальше в Эссекс». Диджей покровительственно засмеялся.
– Какая счастливая женщина, – произнес водитель.
– Да, я счастливая.
Глава 8 ТЕЛО ПОСЛЕ РОДОВ
Я направилась домой, так как не знала, чем занять остаток дня. Автоответчик голосом Джонатана волновался: «Куда ты пропала? Я думал, ты дома. Где тебя носит? Ты гуляешь в парке? Позвони мне».
Мой ответ прозвучал наигранно весело:
– Надо было сходить кое-куда. – Что ж, в этом есть доля правды. Остальное я расскажу позже, не теперь, когда вокруг него шмыгают мелкие сошки делового мира. – Ладно, зачем я тебе понадобилась? – спросила я.
– Как ты смотришь на то, если я проведу вечер со своими ребятами с работы? – он произнес фразу с присвистом, словно прожужжал. – К десяти вернусь. Только пару стаканчиков пропущу.
– Конечно, о чем речь. Кто-то уходит?
– Нет, просто испытываю потребность. Хочу немного развеяться от всего.
От чего «всего»? От меня, или от ребенка, или от постоянных приготовлений овощных пюре? Джонатан никогда не проявлял симптомов повышенной раздражительности от долгого пребывания в одиночестве. Мне казалось, ему это нравилось.
– Мы будем вместе учиться на курсах по менеджменту. Хочу поближе с ними познакомиться. Немного сблизиться… Можешь как-нибудь вечером сходить куда-нибудь с Элайзой.
– О чем разговор? Иди, и все.
В квартире так спокойно и пусто, что оставаться в ней одно удовольствие. Я прошлась по гостиной, вытерла пыль с ручки радиатора большим пальцем руки. Бет, возглавившая по собственной инициативе «общество любителей утреннего кофе», всегда, когда я звоню, занята какими-нибудь мелкими домашними делами: приводит в порядок подушечку для иголок, чистит электрический провод, маринует оливки, подобно тем, что мы ели в прибрежном ресторане. Она так досконально говорит о своих домашних делах, что мне самой начинает казаться, что я устраняю известковый налет с унитаза. Я, как Бет, стала говорить с придыханием. Мой прежний голос исчез. Когда Бет утверждает, что ей доставляет удовольствие просыпаться среди ночи – «Разве можно жаловаться на дополнительную возможность побыть с Моди?» – я соглашаюсь с тем, что брести на кухню в три часа утра и для меня важное событие. Необходимо с этим покончить, пока рюкзак-кролик не прилип к моей спине.
Я пришла с Беном в бассейн, чтобы не видеть кнопок радиатора. В раздевалке две девушки с острыми локтями болтали беззаботно о двух парнях по имени Гилс и Эдди.
– Он такой юный, – вздохнула стройная девица с синяками под глазами.
– А я имела в виду взрослого. Держи себя в руках. Он выводит тебя из себя, – произнес ее двойник.
Что так беспокоит этих двух девиц? Ага, они сдают многоуровневые экзамены. Презираемые ими мамы поставили чашки с чаем прямо перед теликом. Да, эти девочки могут носить шорты, не вызывая тошноты.
– Что ты думаешь о Гилсе? – спросила первая девушка с синяками под глазами, накладывая тушь. Она вытянула свой рот, как рыба.
– Педик, – вздохнула подруга.
От удивления я даже рот открыла, но тут же отвернулась и положила Бена лицом вниз на детский манеж. Он поднялся на руках и с интересом стал осматриваться. В этом бассейне посетитель имеет право выбора: ходить ли ему в тесную раздельную раздевалку или в свободную и общую для обоих полов, где шастают мужчины, вытирают волосы, растирают грудные клетки, застегивают брюки. Повсюду мокрые ягодицы, и волосатые спины, и пузатые красноватые животы. Толпа мокрых мужских тел. Как мне здесь переодеть купальник, не демонстрируя свою наготу? Или оставить Бена без присмотра в его детском манеже?
Девушка закрашивала синяки под глазами кремом-пудрой, который вытекал из позолоченного тюбика на щетку. Изобретена новая косметика, о которой я и понятия не имела.
– Простите меня, – сказала я, немного ее испугав, – не могли бы вы присмотреть за моим ребенком, пока я переоденусь.
– О какой прелестный ребенок, – с умилением проговорила она. – Я люблю детей, переодевайтесь, с ним все будет в порядке.
Я бросилась к раздевалке и мигом сняла свой кардиган и майку. Верхняя пуговица кардигана, которую я забыла расстегнуть, оторвалась и закатилась в щель соседней кабины. Я встала на колени на кафель, забыв, что я еще в джинсах, которые, конечно же, сразу промокли по самые щиколотки. Пуговица закатилась за перегородку следующей кабинки и оказалась вне досягаемости. Это не имеет значения, но мой мягкий розовый кардиган пока что единственный предмет одежды, которому удалось избежать испражнений ребенка. Невероятно, но в этом темно-розовом цвете у меня не такой обессиленный вид. Благородный вид кардигана создает моментальное впечатление, что его владелец здоров телом и душой, проспал восемь часов кряду и, конечно, каждый вечер предается разнообразным сексуальным наслаждениям.
Без этой верхней пуговицы кардиган не тот, что прежде.
Я просунула руку под перегородку. Пуговица валялась в луже. Едва мои пальцы приняли форму клешни, чтобы схватить пуговицу, как большая ступня сильно наступила на мою ладонь.
– Вы что? – послышался мужской голос.
– Я просто хотела поднять тут кое-что.
– Тут ничего нет, – снова произнес он после паузы.
– Есть. Пуговица.
– Я ничего не вижу.
– Она очень маленькая. Перламутровая. Около большого пальца вашей ноги.
Я посмотрела под перегородку и увидела, как у огромной ступни с длинными шишковатыми, покрытыми черными волосами пальцами, оказалась рука, которая осторожно извлекла пуговицу из лужи.
В общей раздевалке девушка с синяками, которые она тщательно закрасила, теперь качала Бена вверх и вниз перед зеркалом. Всякий раз при виде своего отражения в зеркале он радостно визжал.
Из кабинки вышел мужчина шести футов ростом в плотно облегающих плавках и посмотрел на мой растянутый купальник для беременных. Мои груди висели как мешки для льда.
– Вот ваша пуговица, – сказал Рональд.
Узнал ли он меня? Прошло восемнадцать месяцев с того дня, когда мы ездили за город.
– Спасибо. Вы меня не помните, да?
– Я вас откуда-то знаю, – сказал он осторожно.
– Загородная поездка к вашему дяде в Девон. Мы немного поссорились, – напомнила я ему.
Его левый глаз нервно задергался.
– Вы изменились.
– Да, я родила ребенка.
От неожиданности у него вытянулось лицо. Из душевой вышла крепкая девушка в серебристом купальнике с открытыми боками:
– Привет, – сказала она, уставившись на мою грудь.
– Гэбс, когда-то мы с ней были знакомы, – сказал Рональд.
Острые соски гордо торчали из ее купальника. У Рональда перехватило дыхание, и он с трудом произнес: «Это Габриэлла, Гэбс, это… Нэнси».
Продавщица, когда мы пытались войти, пристально посмотрела на грязную детскую коляску и потрепанную мать. Элайза с интересом наблюдала, как я пыталась протаранить стеклянную тонированную дверь.
– Вы что, не видите дверь? – спросила продавщица.
Интересно, подумала я, как бы мне работалось в этом универмаге. Естественно, необходимо поддерживать высокий стандарт внешнего вида, с половины шестого утра заниматься приведением кожи в порядок. Но кроме того, чтобы добиться сногсшибательной внешности таким скучным образом и недовольно морщиться, когда любой, весящий свыше семидесяти килограммов, пытается войти в ваш магазин, к этому мало что можно добавить.
– Могу я помочь? – спросила она, видимо считая, что я нагрянула сюда по ошибке и мне нужен кооперативный магазин.
– Я просто смотрю.
Элайза выбрала серовато-зеленые предметы одежды, уныло висевшие на вешалках. Вещи были отвратительными, но выглядели довольно дорогостоящими.
– Привет, Синди, – произнесла она.
– О, дорогая, я не заметила тебя. Ищешь что-нибудь необычное?
– Для моей подруги, она – мама, – объяснила Элайза, что было совершенно излишне, так как детская коляска бросалась в глаза в помещении магазина, как автопогрузчик.
– Она миленькая, – произнесла Синди вежливо.
– Ей хочется чего-нибудь такого, что заставило бы ее почувствовать себя лучше. Не так ли, Нина?
Синди ободряюще улыбнулась, как будто ей предложили немедленно сделать укол.
– Мне помнится, у меня должна быть дисконтная карта, – с присвистом произнесла Элайза. Я посмотрела бирку на затянутом паутиной черном свитере. – Тебе это не нужно. Сама ты никогда не купишь ничего приличного и тем более не начнешь с черного старомодного свитера.
Синди попыталась примерить на себя серое шелковое платье, не снимая его с вешалки.
– Ты все так же прекрасно выглядишь. И нет необходимости носить гетры только потому, что ты мама, – добавила Элайза.
– У меня нет никаких гетр, – ответила я. Но уже слишком поздно. Ее активность приводит в действие мои слезные железы. Я стала рассматривать шелковое кремовое платье, отороченное кружевами под старину.
– И это тебе не нужно. Ты выглядела бы слишком худой в кремовом цвете. Даже я не стала бы это надевать, – фыркнула Элайза.
– Ты бы смогла. Так здорово выглядишь, такая загорелая. Где ты была?
– На острове Маврикий, – произнесла Элайза. Она поведала мне о своей последней поездке, во время которой перед ней стояла непреодолимая задача сделать фотосъемку девяти бикини за трехдневный период. Так что у нее практически не оставалось времени, чтобы подобрать всякие прелестные штучки, продающиеся на пляжах в курортных зонах. И все же это не помешало ей подвергнуть себя любопытному массажу с помощью горячих камней, которые укладывали на ее обнаженную задницу.
– Вот, вот и вот, – сказала она, набирая одежду с разными оттенками грязи.
– Мне не нравится бежевый цвет.
– Это не беж. Это желтовато-коричневый цвет. И откуда ты можешь знать, нравится тебе это или нет, ведь ты никогда такое не носила.
Я тотчас узнала в Элайзе мать: «Как ты можешь говорить, что ты не любишь анчоусы? Ты же их никогда не пробовала».
– Может быть, мне стоит взять что-нибудь поярче?
– Она совсем непрактичная. Вытащила меня из кафе. Панически заявила, что хочет пройтись по магазинам, хотя совершенно не способна сдерживать собственные эмоции. Сказала, что не может принять решение. Расстроилась из-за пуговицы, которая отвалилась от ее допотопного кардигана, – сказала Элайза Синди.
Элайза не заметила тонкую влажную струю, текущую по моей щеке. Я сжала веки, пытаясь втянуть струйку обратно. Она держала перед собой длинное, узкое, древесного цвета платье, которое выглядело, как труба корабля.
Бен открыл глаза и при виде свешивавшегося с вешалки подола водянистого цвета широко зевнул. Я издала какой-то квакающий звук.
– С тобой все в порядке? – спросила Элайза.
Синди сильно тряхнула кремовое платье, словно пытаясь стряхнуть с него всякую кожную шелуху, которую я могла на нем оставить.
– Не знаю. Просто чувствую себя глупо. – Мои губы вдруг затряслись, слезы перемешались с соплями. В этом магазине, где колготки стоили больше, чем мой розовый кардиган, я чувствовала себя размазанной по асфальту.
– О, дорогая, – произнесла она, прижав меня к груди. Ее расшитый блестками воротник оцарапал мне лицо. Она обняла меня своими худыми руками.
– Ей можно присесть? – спросила Элайза, как будто я производила впечатление пожилой леди, которой стало плохо.
– О, бедняжка, – сказала Синди, заметив мое мокрое лицо. Она отвела меня в тускло освещенное служебное помещение. Я погрузилась в коричневое кожаное кресло.
На меня уставились две пары женских глаз.
– У тебя что, депрессия? – спросила Элайза.
– Нет, дело не в этом.
– У многих женщин происходит такое. Они сходят с ума и все время плачут. Бросают детей…
– Я вовсе не собираюсь этого делать…
Она права, хотя именно у матерей особенно расшатаны нервы. Мою мать никак нельзя было назвать нормальной. Во время родительских собраний в средней школе я беспокойно сидела дома, молясь, чтобы она не вздумала вдруг пригласить сына учителя французского языка поиграть со мной.
Работая в журнале «Лаки», я брала интервью у женщины, которая через восемь недель после рождения ребенка встречалась со школьником, так как на нее производило очень сильное впечатление то, как он на скейтборде совершал прыжки на 360 градусов. Он засмотрелся на коляску и залюбовался ее ребенком. Три недели спустя она околачивалась вокруг школы в лиловых бриджах с вышивкой и в атласном топе без лямок. Она сказала мне: «Меня не волнует, что об этом подумают люди. Я люблю его, а он любит меня. Единственная проблема: когда приходят его друзья, они выпивают все наше спиртное».
Эта женщина не исключение. Матери готовы в любой момент завести знакомство на стороне. Они десятки лет невозмутимо долдонят детям, чтобы те доедали свои рыбные палочки и спрашивали: «Можно мне выйти из-за стола?», а потом в один прекрасный день они уходят навсегда, не оставив записки или не вымыв сковородку.
– Ты дрожишь, – сказала Элайза.
– У меня в голове заклинило. Ничего не могу решить. Даже такие мелочи, как сходить мне сейчас в туалет или немного потерпеть. Ничего не могу с собой поделать.
– Может быть, тебе у кого-нибудь проконсультироваться?
Я подумала об Эшли и о его «лошадиных таблетках».
– Отчего это у тебя? – спросила Элайза. – Я думала, ты справляешься. Мне казалось, что ты приятно проводишь время.
Я рассказала ей, как после унижения, испытанного в общей раздевалке бассейна, я решила успокоить себя горячими напитками. Порции различных сортов кофе были разлиты в хромированные стаканы с ручкой и в пластиковые склеенные чашки. Одни стаканы были с хлопьями из белого шоколада, другие без шоколада, в некоторых плавал имбирный порошок или ванильная бурда. Я уставилась на доску с меню, раздумывая, будет ли имбирный порошок плавать на поверхности или пойдет ко дну, как намокшее печенье. Названия в меню с замысловатыми изображениями дымящихся чашек были написаны мелом.
– Кофе можно? – спросила я кротко.
– Какой кофе? – спросила девушка с наретушированным лицом.
– Не знаю.
– Ну вы можете решить? Мы заняты.
Я вышла из кафе, так ничего и не заказав.
– Ты не позвонила мне, потому что не могла выбрать кофе? – округлила глаза Элайза.
– Нет, из-за Рональда. Помнишь Рональда, того «туриста»? Представляешь, он назвал меня Нэнси.
Синди подала мне фарфоровую чашку с пакетиком лечебного травяного чая красноватого цвета.
– Тебе нужно встряхнуться, чтобы ты снова почувствовала себя женщиной, – произнесла Элайза.
Синди держала Бена на руках. Он разглядывал ее, часто мигая, его мать была взвинчена как никогда. Элайза сорвала узкое черное платье с вешалки.
– Примерь это. Ребенку хорошо со мной.
Я посмотрела на нее: тонкая и ухоженная с довольным младенцем на руках. Мать и ребенок с журнальной обложки, с которой она сошла в магазин с Беном.
Я сорвала верхнюю одежду и натянула платье, ничего от этого не ожидая: вытянутая черная труба с жалкими полосками. Однако я ошибалась. Платье изящно ниспадало красивыми складками, создавая иллюзию, что я никогда не имела отношения к родильной палате.
– Туфли, – приказала Элайза.
Синди появилась снова с плетеными сандалиями, как лакрица.
– Куда я буду ходить во всем этом?
– Куда угодно. Все это пригодится, когда ты снова вернешься на работу. Люди ходят сейчас на работу в чем угодно, – ответила Элайза.
Мне кажется, что тысяча лет прошло с тех пор, как я последний раз была в офисе, но я все еще была приверженцем удобной повседневной обуви и огромного лязгающего компьютера.
Офисы издательства «Лаки» имели такой унылый бежевый цвет, что я была благодарна за эти излишне триумфально-трагедийные интервью и всегда с удовольствием отправлялась домой к интервьюированным женщинам. Даже город Лутон мог бы поднять настроение в солнечный день.
– Мы снова с прежней Ниной, – разглагольствовала Элайза.
Я посмотрела на свое отражение и постаралась распрямить плечи. Влажные от слез глаза и новый наряд возымели действие и придали вид, который, возможно, был не вполне богинеподобный, но улучшение по сравнению с прежней женщиной, которая налетела на тонированную стеклянную дверь, было очевидным.
К половине одиннадцатого Джонатан так и не вернулся после сверхурочной пьянки со своими коллегами и не сообщил по телефону, когда его ждать. Я всячески сдерживалась, чтобы не позвонить ему на сотовый. Почему он должен всегда сидеть дома? Ему требуется перерыв. Каждому требуется. Даже Бет изредка отлучается, чтобы выпить утром кофе со своими друзьями, посетовать на состояние парков восточной части Лондона и «вразумить» матерей, которые дают своим детям газированные напитки. Мы с Джонатаном могли бы сходить куда-нибудь. Я бы надела новое платье, и он бы весь вечер с удивлением глазел бы на меня. Однако до сих пор он не проявлял особого рвения высовывать нос после наступления темноты – до этого вечера, разумеется. Сейчас он, по-видимому, беззаботно шатается из одного бара в другой с группой сопровождения, состоящей из коллег женского пола.
В одиннадцать сорок пять я отрепетировала речь: «Видишь, я купила кое-что, чтобы выглядеть в твоих глазах привлекательнее. Хотя, понятно, в твоем списке приоритетов я на последнем месте». К двенадцати пятнадцати ночи я дополнила речь следующей фразой: «Можешь идти к чертовой матери». Интересно, как он отреагирует на поток ругательств. Я никогда не слышала, чтобы Джонатан ругался по-настоящему. Иногда у него случайно вырывалось «Черт побери», это когда он опаздывал по утрам и не мог привести в порядок свои манжеты. Даже в этом случае он потом извинялся.
В 1.26 ночи Бен проснулся, чтобы поесть. Уже не имеет значения, что я убаюкиваю его в платье, которое стоит больше, чем наша новая стереосистема, которой мы не пользовались, так как Джонатан не любит музыку, даже классическую. Пока Бен пил из бутылочки смесь, я про себя информирую Джонатана, что я собираюсь переехать к Элайзе, и не мог бы он подъехать в удобный момент с моими вещами? Не то чтобы у меня их было много. Мои вещи сразу бросались в глаза своим поношенным видом среди ухоженных вещей Джонатана. Какой мне толк от моих жалких книг в мягкой обложке и поваренных книг, подаренных мне моей матерью, когда я ушла из дома? Однако я не припоминаю, чтобы она что-нибудь готовила из отдельно взятых продуктов. В одной книге была глава о кошмарных салатах, требующих замысловато нарезанных фруктов и сахарного крема. Джонатан воспринял все это без особого энтузиазма, сказав, что мы усовершенствуем мое питание, после чего отнес все ненужное в магазин Сью Райдер, торгующий подержанными вещами. А мой черный фотоальбом – подарок Элайзы, в который она вставила наши фотографии на острове Корфу, – был положен в ящик с поваренной книгой с рецептами сахарного крема, чтобы я никогда не могла увидеть его снова.
Конечно, у меня все еще оставалась моя одежда, которую я носила до беременности, достаточно немодная, способная придать довольно измотанный вид, но все же не настолько допотопная, чтобы выглядеть придурковато старомодной. Но теперь у меня есть мое новое платье. Оно выглядит намного лучше в слабом мерцании ночника. Я высоко себя ценю, даже если Джонатан так не считает. Впрочем, я уже ни на что не претендую. Все кончилось.
Как только такси с грохотом остановилось у нашей квартиры, у меня уже были готовы сорваться с языка слова: «Между нами все кончено. Мы старались, все делали достойно, но это не срабатывает. Можешь видеть Бена сколько хочешь. Ходи с ним в парк по выходным дням, как делают папы. Я уверена, что это не повлияет на его нервную систему, если мы разойдемся, так как он еще маленький. Не надо делать из этого проблемы. Мы же разумные люди, не так ли?»
Из такси вылез человек и медленно направился к нашей калитке. Вор, узнавший, что в доме только женщина с ребенком. Я посмотрела в дверной глазок и увидела, как Неизвестный что-то ищет в своих карманах – лом-фомку? нож? – затем, шатаясь, оперся на оцинкованный горшок с лавандой.
Я открыла дверь.
– Привет, – произнес Джонатан.
– Где ты был?
Он проскользнул мимо меня, смешно стараясь держаться прямо, словно на голове у него лежала книга.
– На тебе платье.
– Почему ты не позвонил?
– Оно очень красивое.
– У меня просто ум за разум зашел.
– Можно я поближе посмотрю на платье? Мне нравится, как оно опускается спереди.
Я отодвинулась от него.
– Не думаешь же ты, что я злюсь, потому что ты хорошо провел время. Это не то, что…
– Ты сексуально выглядишь.
– Почему ты заставил меня так беспокоиться? Ты не знаешь, что значит сидеть и ждать.
– Ты мне нравишься.
– В самом деле?
– Может быть, нам лучше лечь?
Я уже собиралась сказать ему нет, не лучше, потому что мы не будем заниматься этим. Конечно, мы ляжем, но мы не будем спать. Но он, пошатываясь, уже побрел в ванную и с шумом захлопнул за собой дверь. Оттуда послышалось, как что-то тяжелое упало на кафельный пол. Я подергала дверь ванной. Она не открывалась.
– Джонатан, пожалуйста, открой мне.
Дверь открылась, и я едва смогла пролезть в образовавшуюся щель. Джонатан валялся на полу, галстук съехал набок и болтался поперек рубашки. Я присела рядом с ним и попыталась поддержать его, но он стал корчиться, как ребенок, который не хочет, чтобы его брали на руки.
– В чем дело? – спросила я.
Он зачарованно смотрел в точку, где сходились голубой и кремовый кафель. Его любимые успокаивающие цвета.
– Я слишком много выпил, – объяснил он кафельным плиткам.
– Я дам тебе воды.
– Нина, – крикнул он мне вслед, – все это ерунда, ведь так, все?
Я оглянулась и увидела, что его щека прижималась к унитазу. Когда я подошла ближе, то увидела, что он бесшумно плачет, но это были не робкие слезы, а водопад, падающий с его пятнистого подбородка на идеально отглаженный, но заляпанный грязными пальцами воротник рубашки.
Глава 9 ДЕТСКАЯ ДРУЖБА
Джонатан спал, не обращая внимания на раздававшиеся приятные попискивания пейджера, отказываясь отвечать на настойчивые напоминания, что на работе с нетерпением ждут его присутствия. Я подозревала, что впервые в истории Джонатан прогуливал работу.
– Хочешь, я позвоню вместо тебя? – спросила я.
Раздалось робкое мычание.
– Что им сказать?
Он перевернулся со спины на живот, волосы свисали с его головы влажными завитками.
– Скажи, я болен, – жалобно простонал он.
– Всего лишь болен?
– Или нездоровится.
– Правильно. Я знаю, – произнесла я и похлопала его рукой по мокрой голове. Придется звонить вместо тебя. – Я скажу им, что ты отравился дарами моря.
Я набрала номер и произнесла:
– Это Нина, Джонатана… – Мне было неудобно, оттого, что я не знала, как себя назвать, если ты не замужем. Жена – это не совсем так, подруга – слишком фривольно и подразумевает, что мы имеем общий кухонный комбайн, а партнер – слишком деловито, и трудно было бы поверить, что нас объединяет секс…
– Я звоню от имени Джонатана. У него возникли проблемы с желудком, и он не спал всю ночь.
Коллега Джонатана хихикнул и произнес:
– Дары моря?
– Вот именно.
Я вошла в спальню, чтобы сказать, как здорово мне удалось провести их, но Джонатан крепко спал. В комнате стоял запах, как в пивной. Выдержанный алкоголь бродил в кишках. Подъемное окно с трудом открылось, но снова упало вниз, слегка задев мои пальцы. Я подложила рабочий башмак Джонатана.
Раздался звонок в дверь. Вошла Бет, ее тонкие косы были завязаны полосатой ленточкой, к ее боку непрочным на вид шарфом была привязана Мод. Бет чмокнула меня в щеку. От нее пахло выпечкой. Я забыла, что сегодня устраиваю утренник с кофе для компании молодых матерей, возглавляемой Бет. Вы ходит, я забыла приготовить внушительную гору домашних леденцов, как принято в этих случаях.
Я случайно наткнулась на кружок любителей утреннего кофе, в который меня ввела Бет, взяв под свою опеку давно, еще во время предродовых консультаций.
– Тебе нужны маленькие друзья, – заявила она, когда мы стали настоящими матерями, и стало ясно, что она знает больше, чем я. Она называла это «группой поддержки». Женщины, которые знают, через что тебе приходится пройти. Мое имя было быстро добавлено в список начинающих мам, которые установили дружеские отношения, обсуждали образцовый сон и лечение рубцов после кесарева сечения, обменивались советами. В течение недели между нами были теплые дружеские отношения. Я никогда не знакомилась сразу с таким количеством незнакомых людей, с самого поступления в школу, когда мне было четыре года.
Феб приехала вскоре после Бет. Она что-то жевала, может быть, недоеденный завтрак. Ее челюсть напоминала кирпич, а щеки горели румянцем. Феб пришла со своим старшим ребенком и собиралась кормить его только хлебцами и овощами. Ей и в голову не пришло в течение всего утра дать ему пирожные с орехами, облитые сливочной помадкой, что, по моему мнению, несправедливо по отношению к ребенку. У него был сердитый вид (и не удивительно), как будто он потерял шоколадку.
Бет познакомилась с Феб в художественной студии. Слово «студия» ассоциировалось у меня с электроосветительными установками. Здесь младенцев и маленьких детей усаживали на пластиковую подстилку и давали им возможность выразить свое творчество с помощью стертых кисточек и акварельной краски. Бет вставила творение Мод в большую рамку и повесила над традиционным камином. Всякий раз, когда я туда захожу, я чувствую себя обязанной сказать что-то умное о красках, например: «Посмотрите, как пурпурный цвет сочетается с красным! Какое необыкновенное сочетание сиреневого и зеленого!»
Я тщательно обследовала буфет в поисках какой-либо еды, которая могла бы сойти за домашнюю стряпню. Женщина с голубыми прожилками на веках и с обожженными от загара плечами сказала, что ее муж хочет переехать в сельскую местность.
– Зачем? В сельскую местность хорошо изредка ездить, но что ты там будешь делать целыми днями? – спросила Бет.
– Мне пришлось объяснить ему, что я не могу жить дальше пяти миль от универмага Хоббса.
Я выложила на тарелки овсяное печенье (явно из магазина) и поставила на кофейный столик.
– Ты ничего не сможешь достать в сельской местности, – добавила Бет. – Мы с Мэтью только что вернулись из Сомерсета. Дружелюбные люди, счастливые и простые, как все в сельской местности. Но если тебе захочется поесть кресс-салат или латук-салат, то можешь забыть об этом. Так что мне там пришлось есть пряный салат.
– Кофе? – спросила я.
Пришли еще четыре женщины. У них были начальственные голоса, и они не закрывали рта. Их дети с шумом катались по ковру, куда я выложила, как мне казалось, экологически безвредные игрушки. Они изготовлены из хороших материалов и развивают координацию рук и глаз. Лично я бы по ним обучилась всему быстро. Думаю, что и ребенка двадцать первого века не будут пичкать устаревшими детскими книгами о зайчике Миффи.
Бен боязливо оглядел своих товарищей по играм. Новоприбывшая мама вынула своего ребенка из прогулочной коляски. Я познакомилась с ней у Бет, но не могу вспомнить ее имя: так много новых знакомств, что невозможно всех запомнить по именам и еще имена их детей. В этом состоит для меня самая большая трудность. Если ребенок не обладает какой-нибудь отличительной чертой – густыми волосами или оттопыренными и большими ушами, то я едва могу отличить одного от другого. В этой массе детей это практически невозможно. Частенько, ради приличия, я спрашивала: «Джекоб последнее время спит нормально?» В ответ я слышала: «Джошуа спал целых шесть часов, спасибо».
Имя этой женщины начиналось то ли с «Д», то ли с «К», это все, что я знала. Она занималась войлочным производством, которое требовало в большом объеме выработанных ниток из старых шерстяных занавесок. Полученные таким образом полотнища она обрабатывала на своей стиральной установке. Ее следующим проектом было большое панно, которым она собиралась украсить стену столовой начальной школы. Бет сказала мне, что она ходит по свалкам, выуживая выброшенные предметы: ручки от комодов, отходы и остатки обивочного материала, чтобы прицепить все это на войлочное панно.
– Как продвигается ваше войлочное панно? – спросила я.
– Мое что? – Она дотянулась до печенья, но, увидев, что там, быстро отдернула руку.
– Ну, та вещица, для школы, – произнесла я беспокойно.
Она прочистила свои мощные легкие и дребезжащим голосом произнесла:
– Это инсталляция.
– Она закончена?
Ее мальчик, весь из себя раздражительный ребенок, по имени то ли Эрни, то ли Альфред неожиданно заплакал. Она подняла его и прижала к своей груди.
– Эта работа никогда не закончится, она в постоянном процессе. Это идея. Дети уже годами продолжают что-то добавлять туда, находят новые предметы. Практически этому не видно конца, панно постоянно эволюционирует.
– Мне бы хотелось взглянуть на готовое панно. То есть на неготовое, – сказала я.
В гостиной ужасно душно и жарко, что вызвано, вероятно, большим числом взрослых, набившихся туда. А что, если этот жар исходит из спальни, от горячего и неподвижного тела Джонатана. Бет и «войлочная мама» между тем обсуждали проводимую ими кампанию под лозунгом: «За чистоту наших тротуаров». Бет пытается оказать давление на Управление парками, чтобы те сделали туалет для собак. Я представила себе переносную кабину с маленькими унитазами внутри, но оказалось, что это просто огороженная забором территория.
«Войлочная мама» предложила издавать брошюры и лично вручать их владельцам, чьи собаки были замечены в испражнении в неположенном месте. Она и Бет набросали черновик и обсуждали формулировку.
– «Ваша собака была замечена в пачкании общественной территории, – начала Бет. – Пожалуйста, соберите отходы и уберите в контейнер для собачьих экскрементов».
