Текст книги "Одиночество вдвоем"
Автор книги: Файона Гибсон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц)
– Забавно, – говорит Констанс. – Он совсем на тебя не похож.
Наша квартира расположена на нижнем этаже трехэтажного викторианского дома. В коридоре нет рекламной «макулатуры», нет бродячей без присмотра восточно-европейской овчарки. У Джонатана перед домом раскинулась квадратная лужайка, которая начинается сразу у входной двери в квартиру. Он умостил ее старыми плитами (чтобы меньше ухаживать) и окаймил металлическими баночками из-под лаванды (для аромата). За домом тоже был дворик, где Джонатан планировал посадить много растений, бамбук и вьюны.
Он живет здесь уже несколько лет. Первым делом, едва успев въехать, он избавился от всего безвкусного, что оставили ему в наследство прежние жильцы. Прежде чем начать обновление, Джонатан предусмотрительно сделал поляроидные фотоснимки квартиры. Его мать думала, что он не должен выбрасывать из дома все еще прекрасно работавшие сантехнику и арматуру. Но Джонатан не послушал ее и вслед за всем остальным торжественно выбросил выцветшие бархатные шторы и пахнущий аммиаком ванный коврик. Поляроидные фотоснимки соседствовали в альбоме с фотографиями, на которых красовались в бархатисто-ванильных и голубых тонах обновленные комнаты.
– Я знаю, что ты сделал, – сказала я, когда он показал мне альбом во время моего второго посещения его квартиры. – Ты сделал так, чтобы на первых фотографиях все выглядело ужасно, как это делают рекламные фотографы при ретушировании, после чего женщина выглядит даже лучше, чем прежде.
– Что значит, при ретушировании?
– Ты знаешь. До того и после того. На первой фотографии они на ее лицо накладывали вазелин, чтобы оно выглядело сальным.
– Разве это не мошенничество?
Я засмеялась и полистала альбом. Холл – до ремонта. Ванная комната – после ремонта. Задняя дверь – отшлифована, но не покрашена. В альбоме была даже фотография ванны с ниспадающей на ее края душевой занавеской.
– Ты такой необычный, для мужчины.
– Что ты имеешь в виду: «для мужчины»?
– Я имею в виду, странный. Я никогда не встречала такого, как ты.
– Это комплимент? – спросил он и решительно захлопнул альбом.
– Всего лишь наблюдение, – ответила я.
Переезд в квартиру Джонатана мало что изменил в моей жизни. Я сменила свою старую зубную щетку с неуклюже топорщившейся щетиной на новую, бирюзового цвета, в тон белой щетки Джонатана и голубой плитки ванной комнаты. Вместо того чтобы сбрасывать нижнее белье на пол, я стала класть свои трусики в шкафчик. Теперь мы были настоящей супружеской парой и в доказательство этого стали приглашать друзей на обед.
Друзьями Джонатана были в основном его коллеги по работе. Они говорили о крышах собственных домов, о том, как здорово было бы установить навес. Всегда уходили в одиннадцать часов вечера. Из всех его друзей я предпочитала Билли, который обычно появлялся несколькими часами позже, к уже остывшему обеду, с разгоряченным от пива лицом. Метро доставляло массу проблем для Билли. В своем опоздании он обвинял поезд, в котором засыпал и много раз кружил по кольцевым станциям. Иногда его заносило в сторону, и он оказывался в Барнете или Онгаре, гулял по платформе и изучал прыгающих повсюду лягушат. Он щупал карман, пытаясь обнаружить лягушонка, но находил лишь табак, высыпавшийся из кисета.
В былые времена, будучи еще нормальной, я могла полуночничать с такими, как Билл, разговаривая ни о чем, но теперь это раздражало Джонатана, отчего его колено начинало дергаться. Он бросал Биллу одеяло, а на меня взгляд, говоривший, что «пора спать». Утром я обнаруживала пропитанного потом Билла на диване, оскверняющего своим дыханием наш минималистский интерьер. Чаще всего мы встречались с коллегами по работе. После сыра и ароматного пучка сельдерея Джонатан пускал по кругу альбом с полароидными фотоснимками. Все сходились на том, что мы создали изумительно комфортное жилье, забывая, что я была завершающим штрихом этой квартиры, стремительно въехав в нее со своим увеличивающимся животом. Однажды вечером, когда друзья разошлись по домам, я спросила: «У тебя кто-нибудь жил здесь раньше?»
Джонатан, не переставая вытирать винные бокалы, ответил утвердительно и рассказал, что Билли спал у него на диване пару недель, пока у того длился бурный роман со стюардессой. Однажды Билли решил разогреть рулет и, зажигая газовую горелку, поджег себе челку, наполнив кухню отвратительным запахом. Джонатан предложил ему отправиться домой и постараться наладить со своей подругой отношения.
– Ты даже представить себе не можешь, как ужасно пахнут горящие волосы! – сказал он в заключение.
– Я имела в виду, была ли у тебя девушка?
Он средним пальцем придал бокалу нужное положение.
– Нет.
– Что? Серьезно, никого? Ни одной девушки, от которой ты хотел бы иметь ребенка?
– Так, ничего особенного.
Я наблюдала, как он вытирал поверхность бокалов, которые и так ярко блестели благодаря чистящему средству «Деттокс», ругая себя, что задала ему этот глупый вопрос.
Направляясь на прогулку с новорожденным, «Руководство по уходу за ребенком» рекомендует:
1. Начинать с непродолжительных прогулок. Если что-то случится, вы сможете быстро добраться до дома.
2. Двигаться по открытым пространствам, избегать оживленных улиц.
3. Брать подгузники, носовые платки, защитный крем, грудные подушечки, соски, бутылочку, при необходимости книгу или журнал, дополнительные одеяла на случай холода, шляпу от солнца, если жарко, и запасной комплект одежды, если подгузники вашего ребенка протекли.
4. Не терять самообладания.
Джонатан снова вышел на работу. Усаживаясь в машину, он обнадеживающе улыбается, оставляя меня без каких-либо дополнительных инструкций с заспанными глазами и ребенком. Снова беру «Руководство по уходу за ребенком» и ищу главу под названием «Что делать с новорожденным в течение дня».
Такой главы нет. Двухнедельный младенец, кажется, кроме кормления и сна, ни на что другое не способен. Он не может держать погремушку или делать куличики из песка формочками в виде сердечка. У ребенка даже нет еще имени. Предложенные Джонатаном имена: Дэвид, Энтони, Мартин – кажутся слишком помпезными для пятнадцатидюймового человечка. Элайза тоже внесла свой вклад, огласив перечень модных имен: Мило, Дилан, Спайк. Супружеские пары из предродовой группы, приходящие на консультацию, дают истасканные имена (кроме иронических), которые ассоциируются с пожилыми людьми, еще помнящими Вторую мировую войну, и, не переставая, вторят: Фред, Вальтер, Стенли. Раздался громкий крик моей матери: «А как тебе имя Колин?»
Мне нравится имя Бенджамин. Очень благозвучное, удобное в обращении, годится для человека с любыми габаритами. Сейчас он спит, одеяло мягко поднимается и опускается. Убедившись, что он не свалится с дивана на полированный пол, весело направляюсь на кухню.
Джонатан привел в порядок холодильник, переложил яйца из коробки в дверные ячейки холодильника. Там все в порядке. Для пеленок Джонатан купил специальный контейнер. «Мать-домоседка заполняет свое свободное время тем, что выравнивает баночки с приправами и борется с запахами», – мелькнула мысль.
Я звоню Джонатану и сообщаю, что мы собираемся пойти погулять.
– Хорошая идея.
Где-то там у него звонит телефон, болтают коллеги. Что ж, все ясно, они там прекрасно проводят время.
– Надеюсь, дождя не будет.
– Не будет, но все равно возьми на всякий случай накидку.
– И сотовый.
– Проверь, чтобы был заряжен. Извини, Нина, – слышу, как развязный женский голос прервал его, возможно, чтобы позвать на совещание, но более вероятно, чтобы объявить об импровизированной вечеринке в офисе, – меня зовут. Ну, будь умницей.
Я тащу раскладную детскую коляску, на которой много разных ручек, рычагов и пухлый мешочек под названием «уютная подушка». По пути я откалываю коляской от двери кусочек дерева черного цвета.
Матери вереницей не спеша идут по направлению к парку, поддерживая на вожжах детей, делающих первые шаги. Если бы Элайза была здесь, она указала бы на самую расфуфыренную из них и прошептала: «Не самый лучший вид». И назвала бы ее как-нибудь типа МКБ: «Мать в Кожаных Брюках». Я вычитала это выражение на юмористических страницах, которые готовит Элайза для своего журнала мод: что-то вроде презрительных комментариев по поводу одежды знаменитостей. Когда-то я помогала ей их сочинять. Мы с Элайзой устраивались на открытой веранде пивной «Дог энд Трампит», расположенной на городской стене шестнадцатого века, и совмещали приятное с полезным, чередуя напитки с ее записной книжкой из фиолетовой замши. Тогда я еще посещала заведения, где подавались спиртные напитки.
– Вам известно, что лицо ребенка может обгореть за несколько секунд? – Пожилая женщина с легким пушком на двойном подбородке села рядом со мной на парковую скамейку. – Кожа ребенка так чувствительна. Почему вы не поднимете козырек коляски?
Солнце светит слабо. Однако беспокойство женщины, несколько накинутых на нее поверх друг друга твидовых пальто заставляют меня усомниться в моих способностях определять температуру.
Женщина всматривается в коляску. Удовлетворенная, что эпидерма Бена не образовала волдырей, она сжимает его подбородок. Это моментально будит его. Нижняя губа ребенка обиженно морщится, и он начинает орать – хотя и не так надрывно, как в квартире, но все же достаточно пронзительно, напоминая, что пора бы и поесть.
Ужасно глупая ситуация: молния моего платья находится на спине. У меня две возможности, чтобы вытащить грудь: через вырез платья, что очень чревато, так как вид набухших грудей может привлечь внимание выскакивающих из школы подростков, а возможно, даже и полицейского. Можно совсем снять платье и остаться в одном нижнем белье и с красивым, украшенным узелками обручем на шее.
Я копаюсь в детской сумочке, где находятся предметы первой необходимости, и вытаскиваю бутылочку с молочной смесью.
– Я своих детей грудью кормила, всех девятерых. Один не выжил. – Ее маленькие глаза впились в меня проницательным взглядом.
– Это его первая бутылочка, на всякий случай, – объясняю я.
– Вы быстрее восстановите фигуру, если будете кормить грудью. Молоко выведет из вас жир.
«Руководство по уходу за ребенком» предупреждает, что переходить от груди к соске надо очень осторожно. Однако глаза Бена при виде блестящей пластмассовой бутылочки удовлетворенно загораются, от его мощного сосания соска сплющивается. По направлению к нам стремительно идет по тропинке рыжеволосая женщина, ее ожерелье подпрыгивает при каждом шаге.
– Я подумала, что вы здесь, – говорит Марта. – Выглядишь просто потрясающе. И все правильно делаешь.
– Спасибо, я и вправду прекрасно себя чувствую.
– Надо же, ты уже полностью поправилась. Это и в самом деле большое достижение.
Я в какой-то степени горжусь тем, что совершила утомительную прогулку от квартиры до парка, обходя потенциально опасные места, такие как пивную и газетный киоск.
– Итак, как его… – начинает она.
– Бенджамин, Бен. Ведет себя отлично.
Но Марта уже не слушает. Ее глаза устремлены на бутылочку, зажатую в губах Бена. По тому, как он усиленно сосет, одобрительно причмокивая после каждого глотка, я понимаю, насколько мала надежда выдавать соску за настоящую женскую грудь.
Возможно, я не создана для подобных дел.
Глава 4 ЛИШЕНИЕ СНА
У Элайзы прекрасная, длинная, как свеча, и нежная, бархатистая шея, которую она постоянно смазывает специальным кремом, содержащим минеральные масла из Мертвого моря. Она покупает две большие банки сразу: одну берет домой, другую оставляет в ящике своего рабочего стола.
Элайза ведет рубрику женской моды в журнале. В ее работе есть две обязанности: убедить своих читателей в необходимости выложить несколько сот фунтов стерлингов за простой серый джемпер и съездить в экзотические места «за светом». Большая часть модельных фотосъемок сопряжена с поездками в более солнечные климатические страны. Иногда ей приходится посещать и холодные места и заставлять фотомоделей совершать рискованные прогулки по снегу в одних сандалиях. По-видимому, свет в парке, раскинутом вокруг офиса, недостаточно для нее ярок. Во время этих заграничных поездок главная задача Элайзы заключается в том, чтобы выражать сочувствие фотомоделям, когда они жалуются на жару или холод, и подкупать коренных жителей, чтобы они находились поблизости для создания неповторимости местного колорита.
Бен спал, а я, чтобы отвлечься от мысли, стоит ли чистить противень из нержавеющей стати, который Джонатан уже и так отполировал, пыталась представить, как Элайза сейчас где-нибудь в Лапландии орет: «Привести сюда племя Хопи!» И тогда кучка обозленной местной труппы, участвующая в киносъемках, изумится, почему эта худая, сердитая девушка стоит на горе в кремовом платье, украшенном бисером и стеклярусом.
До рождения Бена я работала в журнале «Лаки». На его тонких страницах помещались фотографии «настоящих» людей (т. е. не падающих духом людей). Они рассказывают наводящие ужас правдивые истории: семья возвращается домой после игры в лотерею «бинго», а вместо дома находит одни тлеющие головешки. Чейз, мой издатель, любил неожиданные повороты. Теоретически происходит следующее: женщина, чей дом сгорел дотла, достает из своей сумки выигрышный лотерейный билет, который, к счастью, она взяла с собой на «бинго». Он называл подобные истории «торжеством над трагедией» и говорил, что, как бы плохо до сих пор ни складывались ваши дела, они дают надежду на то, что и в вашей жизни может произойти что-нибудь прекрасное.
Чейз лгал. Журнал «Лаки» пользовался успехом, так как навязывал вам мысль, что ваша жизнь, возможно, не такая уж и плохая. По крайней мере, вас не преследовали за вашу любовь и не заставляли жить в лачугах. Короче – если вы наливаете себе чай и радуетесь тому, что ваш муж бросил вас ради девятнадцатилетней няни, а в туалете что-то зловеще бьет ключом, но с вами не случилось чего-нибудь похуже – вы можете работать в «Лаки».
На пятый день наших с Беном прогулок, совершаемых от квартиры к парку и обратно, у дверей квартиры останавливается такси. Изящный зад Элайзы слегка виляет, когда она нагибается, чтобы расплатиться с водителем.
– Можно мне получить квитанцию? Вас устроит пятнадцать фунтов стерлингов? – спрашивает она.
Элайза привезла подарок Бену: черного мягкого плюшевого мишку, у которого отсутствуют характерные для мордочки детали или какие-либо привлекающие ребенка украшения, кроме ленточки с маркой фирмы-производителя «Луи Вуиттон», крепко завязанной вокруг шеи медвежонка. От него исходил аромат душистого цветочного мыла. Я, конечно, подозревала, что этот подарок сотрудников ее рекламного отдела пролежал у Элайзы в ящике комода целую вечность.
– Спасибо, Бену он понравится.
Бен лежит на спине под ярко-красочной пластмассовой конструкцией, именуемой «аркой для двигательной активности». Джонатан сначала недовольно поморщился, когда увидел ее, а потом купил, решив, что крики ребенка и жуткий гвалт происходят из-за нашей бесцветной гостиной. Арка для двигательной активности оказалась отличным приобретением: Бен часто смотрит счастливым и пристальным взглядом на болтающиеся пластмассовые шары. Я кладу плюшевого мишку от Луи Вуиттон рядом с ним. От удовольствия он пускает слюни.
– Как самочувствие? – спрашивает Элайза.
– Прекрасное.
Она внимательно смотрит на меня. На ее ресницах следы старой туши.
– У тебя действительно все в порядке? – теперь ее голос звучит мягче. – Ты выглядишь…
– Просто я еще не совсем привыкла.
Она садится на диван, ставя каблуки бирюзового цвета на желтовато-коричневый замшевый коврик. Ее туфли начищены до блеска.
– У меня намечалась встреча, – вздыхает она, – но я незаметно улизнула, чтобы увидеться с тобой. У тебя был такой вялый голос.
Я знаю, о какой «встрече» идет речь: фланирование по офисам рекламного отдела издательства журнала мод, чтобы выбрать пояс или колье. Для деловых встреч она тщательно, с феном, гладко причесывает волосы, а для съемок надевает юбку с косым краем.
– Возможно, я тогда просто устала. Была немного не в настроении, вот и все, – говорю я, стараясь выглядеть бодрой.
– Ты проводишь слишком много времени дома. Днем все кажется немного странным, не так ли? Вокруг люди, но их поступки бесцельны. Просто жутко.
Мне страшно захотелось, чтобы неожиданно зазвонил телефон или кто-нибудь ворвался в квартиру с букетом цветов – принести запоздалые поздравления.
– Когда ты занята на работе, то не думаешь о людях, с которыми сталкиваешься днем, когда идешь в магазин или подравниваешь живую изгородь… – продолжает Элайза.
– Мне не надо подравнивать живую изгородь, – резко перебиваю я. – Этим занимается Джонатан.
– Так чем же ты занимаешься целыми днями?
– Встречаюсь с людьми. Завожу новых друзей.
– Ты имеешь в виду «утренний кофе» и подобную чепуху!
Мне и в самом деле пришлось побывать на одном утреннике, где угощали горячими напитками. Оттого что я проводила много времени дома, я переживала, что утратила способность общаться со взрослыми людьми. Бену было шесть недель, а мне казалось, что я уже целую вечность не разговаривала ни с одним взрослым, кроме Джонатана. Язык стал едва ворочаться, и, когда Джонатан приходил домой, я несла какую-то околесицу, пока он не скрывался в ванной. Даже Элайза старалась быстро свернуть разговор и без конца зевала.
Я сама удивлялась тому, что мне приятно по утрам пить кофе с новыми знакомыми, болтать без умолку невесть о чем, забыв, что это невозможно без искусного владения циркулярным дыханием. И тарахтеть до тех пор, пока скучающая женщина, на голову которой я все это выливала, не говорила, что ей надо присматривать за своим ребенком, хотя тот тихо лежал на подушке, счастливо облизывая свой подбородок.
– Мне это на пользу, у меня потребность встречаться с такими, как я, женщинами с детьми, – твердо сказала я.
Элайза взяла с пола журнал Джонатана по дизайну интерьера «Ин хаус» и пролистала глянцевые страницы. Ее внимание привлек бетонный контур здания, который опасно нависал над крутым склоном.
– Тебе надо возвращаться в реальный мир.
– Он и так реальный.
– Я знаю. Так живут все матери. Но мне казалось, что ты могла бы уже подумать и о чем-нибудь другом.
– О чем же?
– Нам нужен ребенок для съемок, – быстро говорит она, глядя на Бена. – Через две недели. Ничего особенного делать не требуется, ты согласна?
– Надо подумать, – отвечаю и смотрю на ее туфли. От каблуков на замшевом коврике образовались небольшие квадратные углубления.
– Да не волнуйся ты так. Ему не придется ничего делать. Он нужен всего лишь для создания атмосферы.
– Разве у тебя нет людей, которые предоставляют для этого детей? Детское агентство фотомоделей?
Она с облегчением кивает головой.
– Они слишком жеманны. Все с розовыми губками, большими глазами. Стандартная внешность, не так ли? Я ищу что-нибудь необычное.
Бен перестал глазеть на раскачивающиеся шары и теперь сердито уставился на Элайзу. Я замечаю, возможно впервые, что у него темные и пышные ресницы.
– Так ты говоришь, он ужасный.
– Нет, всего лишь необычный. Очаровательный. Не как все остальные.
Темно-розовые губы Бена расплылись наподобие улыбки. Интересно, думаю я, это настоящая улыбка или гримаса? Или, может быть, он просто скорчил гримасу и тужится, чтобы испачкать подгузник?
Однако уголки его рта приподнимаются, и дрожащая улыбка неуверенно, готовая вот-вот исчезнуть, водворяется на его лице. Я хочу сказать Элайзе, что в этой первой улыбке есть особое очарование, а в «Руководстве по уходу за ребенком» об этом ни слова.
– Тебе заплатят триста фунтов стерлингов, я пришлю за тобой такси, так что тебе не придется тащить всю эту детскую амуницию. К тому же ты получишь обед.
– Какой обед? – Я привыкла коротать бесконечные и вольные дни примерно пятнадцатью легкими приемами пищи: несколько ломтиков ветчины, пригоршня корнишонов. Никакой посуды и столовых приборов.
– Еда из натуральных продуктов. Жареный перец, копченый лосось. Изумительная выпечка с козьим сыром, просто объедение.
Бен уже не улыбался. Он рассматривал себя в зеркало (такие можно увидеть в клетке у попугая), установленное на арке для двигательной активности.
Продано за выпечку с козьим сыром.
До того как я встретила Джонатана, я выбирала приятелей без особой системы. Мы познакомились с Рональдом в нижнем зале пивной «Дог энд Трампит». Венди, наша художественный редактор, была беременна и устраивала вечеринку по поводу прощания с офисом цвета буйволовой кожи. Танцуя с молодым почтальоном, она то и дело прикасалась к нему своим раздутым животом, чем сильно его смущала. Сквозь ее тонкую белую блузку мы видели выступающий пупок.
Никто больше не устраивал вечеринок дома. Три раза в год мы собирались в полуподвальных помещениях пивных где пахло сыростью и дезинфицирующими средствами. Владелец пивной, стараясь создать праздничную атмосферу, включал калорифер. В этих полуподвальных залах вы никогда не встретите нужного вам парня.
Рональд случайно забрел сюда, после того как в поисках прачечной завернул не в ту сторону. От него исходила уличная свежесть, даже тогда, когда он сидел за столом и нехотя ел салат из экзотических фруктов «Бомбей микс». Музыка звучала так громко, что я не слушала его, а только зачарованно смотрела на движения его губ. Его зубы были белые, как корректирующая замазка марки «Типп-экс».
Музыка резко оборвалась. Но мы по инерции продолжали кричать.
– Я собираюсь за город на следующей неделе, не хотите присоединиться? – орал он.
– Что? В палатке? – голосила я в ответ.
Он рассмеялся:
– Раньше не приходилось спать в палатке, да? Вы из тех, кто предпочитает массовые увлечения, любит шикарные гостиницы?
Он обвел комнату суровым взглядом. Венди затягивалась сигаретой, которую взяла у младшего редактора. На дне моего стакана оказался песок.
Так как Рональд был очень привлекательным малым – и мог бы (потому что соответствовал высоким модельным стандартам) фотографироваться для иллюстрированных каталогов спортивной одежды для выписки товаров почтой, – то, сказала я себе, лучше спать с ним в палатке, чем одной в шикарных гостиницах. В следующую субботу в восемь часов утра мы отправились в Северный Девон и до обеда уже были на ферме его дяди. Оказавшись с Рональдом наедине, я постаралась, чтобы на мне, кроме увлажняющего солнцезащитного крема, ничего не было. Потом в серо-зеленой нейлоновой палатке я изучала его покрытое засосами тело, а он ругал меня за мою неуемную исступленность. Нас разбудил стук дождя. Рональд заставил меня вымыться в медленно текущей родниковой воде апельсиновым мылом. А затем внимательно следил, как я намазывалась увлажняющим кремом. Видимо, это испортило ему настроение, и он сказал, что помощи от меня никакой. Когда мы разобрали палатку, он стал кричать, что я потеряла чехол для нейлоновой палатки.
– Я не теряла его, а просто засунула в чехол свой джемпер и сделала из него подушку.
Он ходил кругами, потом, в порыве ярости, запустил в меня колышком от палатки. Колышек просвистел мимо моей щеки, едва не задев ее, и упал в высокую траву. Двадцать пять минут мы потратили на то, чтобы найти этот колышек.
Обратно возвращались молча. Он гнал без остановки до самого моего дома.
– Спасибо за прекрасные выходные, – только и сказала я.
Вечером того же дня я позвонила Рональду и сказала, что нет смысла продолжать наши отношения.
– О’кей.
Я ждала, что он что-нибудь добавит, например: «Все равно было здорово, правда?» или «Ты прелесть, Нина».
– Ты слушаешь меня? – спросила я.
В ответ он демонстративно зевнул. Этого следовало ожидать: все случилось слишком скоропалительно. Просто поиски привели его не туда.
Мне не удается заснуть из-за этих предстоящих жутких съемок у Элайзы. Надо позвонить и сказать, что я передумала, и вообще, что это несерьезно. Постоянный недостаток сна заставляет сказать «да» совершенно непроизвольно. До рождения Бена сон мне казался скучной, но необходимой процедурой, способствующей обновлению клеток. Впрочем, я никогда не спешила поскорее лечь в постель. Вставая по утрам, не думала, сколько часов я проведу в вертикальном положении, прежде чем снова нырну под пуховое одеяло.
Теперь же я думаю только о сне. Я мечтаю не об удовольствиях, которые мне может доставить мужчина, а просто лежу с закрытыми глазами. В моем воображении связанные со сном предметы одежды приобретали реальную картину в виде хлопчатобумажных ночных рубашек, фланелевых пижам, даже толстых шерстяных носков. В этих фантазиях я лежу по диагонали, поперек кровати, на спине, с широко раскинутыми руками, чтобы занимать максимум места. В этой комнате нет места ни для мужчины, ни даже для ребенка.
…В жизни Бена все вверх тормашками: днем он спит, ночью бодрствует. По этому поводу «Руководство по уходу за ребенком» пишет: «Люди не созданы для ночного сна. Ночь – самое безопасное время для охоты, и нам надо идти на поиски пищи». Я с этим почти согласна, так как примерно каждые два часа между десятью вечера и рассветом Бен резко открывает глаза и взгляд его приобретает хищное выражение человека, который скорее пойдет рыскать по лесу в поисках добычи, чем уютно лежать под одеялом с аппликациями в виде зайчиков.
Иногда по вечерам у него такой вид, словно он вообще не собирается спать. Я занимаюсь разбором последствий хронического недосыпания: вялость, перепад настроений, неуклюжесть, головокружение, раздражение кожи, недееспособность, апатия к работе, временная потеря памяти и другие болячки, о которых я забыла. Сон занимает так много моего мозгового пространства, что там совсем мало места для остального. Я едва в состоянии одеваться сама, чтобы не потерять при этом свой лифчик и не найти его спустя несколько часов висящим на хромированном крючке, где должна быть прихватка. Однажды, гуляя по парку, я умудрилась потерять ключ от входной двери и попросила Джонатана приехать.
В ожидании пока он вернется, я прохаживаюсь с коляской вдоль нашей изгороди, стараясь не привлекать внимания переходящей дорогу сердитой четы, на чьих грозных лицах можно прочитать: «Наблюдательный пункт местного сторожа». Стараясь придать себе дружелюбный вид, я начинаю петь колыбельную песню, хотя Бен и так спит. Наконец на нашей дороге с грохотом останавливается автомобиль, из которого выскакивает Джонатан, мой спаситель, с ключом от двери.
Так как мои умственные способности, похоже, оставляют желать лучшего, Джонатан берет на себя роль заботливого отца и занимается приготовлением еды. Я смотрю, как он отмеряет смесь в бутылочку Бена, одновременно умелыми отцовскими руками помешивает ароматный соус из базилика, чтобы съесть его со свежим телячьим языком, который он прихватил для ленча.
– Ты так здорово все делаешь, я так не умею.
– Ты молодец, и я горжусь тобой, – успокаивает он меня.
– Насчет съемок Бена не беспокойся. Не надевай на него никаких матросских костюмов, как обычно делают помешанные на шоу-бизнесе матери. Ничего лишнего. Пусть на нем будет какая-нибудь кофточка на пуговичках и штанишки, – поясняет Элайза по телефону.
– Ползунки.
– И не забивай себе голову его прической. Мы все сделаем на съемках.
Я вынимала подгузник из ползунков Бена и думала, как сделать, чтобы подгузник не очень сильно выпирал. Увидев на теле ребенка сыпь, я с ужасом замираю. Неужели, что-то серьезное? Может быть, Элайза не захочет фотографировать его с этими белыми пупырышками? Что это – повод не идти? Или всему виной семейные неприятности? Сначала я стала жертвой контейнера для подгузников. После этого в кухонном комбайне соскочили рабочие ножи и разодрали мне руку. Я согласилась на это предложение из чисто эгоистических побуждений, из элементарного желания пойти с кем-нибудь, кто угостит меня ленчем. Соблазнительно, да, но какой ценой? Вдруг кто-то захочет побрызгать его голову лаком для волос или воспользоваться наводящим ужас пинцетом для выщипывания бровей. Если так, то мы сразу уйдем. Здоровье Бена для меня превыше всего. Ведь я его мать.
Пока я раскладываю детскую одежду, Бен брыкается ножками на кровати, радуясь своей наготе. Надевать вещи, связанные Констанс, равноценно безумию. В свитерах с разноцветными рюшками Бен напоминает разряженную елку. Валяются вязаные выходные кофточки, в которых дети ходят в кино. Но прежде чем Бен отправится в кино, пройдут годы. Я также отбраковала остальные, сделанные ею вещи, казавшиеся попроще, так как швы были смяты, а на петлях для пуговиц болтались нитки. Они выглядели так, как будто их вязали вилами.
В конце концов я надеваю на его податливое тельце обычные белые ползунки. Он пристально смотрит на меня, и глаза его говорят: ты самый замечательный человек. Иногда я задаюсь вопросом, почему он так сильно любит меня?
С улицы донесся автомобильный сигнал. Должно быть, таксист специально приехал раньше, чтобы застать меня раздетой. Для экономии времени я прямо на халат накидываю пальто. А что, если я заявлюсь в студию с болтающимся позади, как хвост, поясом? Элайза решит, видимо, что с тех пор, когда она слышала мой упавший голос, мне стало так плохо, что я уже не в состоянии самостоятельно одеться. Еще немного, и мой лифчик окажется поверх пальто.
Снова раздается сигнал, за ним другой, как будто балуется ребенок. Голос нараспев зовет:
– Ни-и-и-на. Это мы. Мы здесь.
Я открываю дверь. Чья-то рука держит на уровне моих глаз трехколесный велосипед. Ржавеющая рама поблескивает красно-голубым оттенком. К рулю потертым нейлоновым шнуром привязана корзина из ивовых прутьев.
– Она забыла о нашем приезде, – говорит папа.
– Конечно, не забыла.
– Тогда дай нам взглянуть на него, – говорит мама, проходя мимо меня нетвердой походкой. – Сколько ему сейчас, три недели?
– Два месяца.
– Боже, – говорит папа. – Как это случилось?
Он ставит трехколесный велосипед на пол и направляет его к Бену.
– Спасибо, чудесный велосипед, – говорю я.
– Мы не знали, что тебе подарить, не так ли, Джек? Думали, у тебя уже все есть, – говорит мама.
Сохраняя достаточную дистанцию между собой и Беном – чтобы свести к минимуму возможную просьбу подержать его – мама садится на замшевый коврик. На ней юбка лимонного цвета с затянутыми петлями, она ее поглаживает своими паучьими пальцами и смотрит на ребенка.
– Он похож на тебя. В его возрасте ты была такой же.
Иногда мне приходит в голову мысль, что мое появление явилось следствием отвратительного поступка, совершенного моими родителями. Видимо, в линии нашего семейного древа вкралась ошибка. Какие-то нити, возможно, и связывали меня с мамой, но это, несомненно, было случайно. Достаточно посмотреть на папу, чтобы понять, от кого я происхожу: у нас тяжелые носы, рыхлость, мы тяжело опускаемся на стул, широко расставив ноги. Мама сидит, плотно соединив угловатые загорелые ноги. Ее ершистые волосы заколоты несколькими гладкими коричневыми шпильками, в аптеке несколько сот таких шпилек стоят 15 фунтов стерлингов.
