Текст книги "Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)"

Автор книги: Ф Шпильгаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Это томительное бездѣятельное ожиданіе было ужасно. Она должна была знать, что онъ стоялъ тутъ уже полчаса и ждалъ ее, ждалъ ея слова, одного только взгляда, который сказалъ бы ему: я принадлежу тебѣ, такъ же какъ ты мнѣ; вѣрь въ меня, какъ я въ тебя. Отъ чего она не шла? Минута была самая удобная, какой, можетъ быть, не выдастся въ цѣлый день: Брандовъ только передъ этимъ прошелъ черезъ дворѣ къ конюшнямъ, какъ онъ дѣлалъ каждое утро; утренній завтракъ стоялъ на столѣ; обыкновенно въ это время они проводили съ полчаса вдвоемъ безъ помѣхи – а сегодня, сегодня она оставляетъ его одного!

Имъ овладѣло невыразимое нетерпѣніе; онъ сталъ ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, каждую минуту обращая глаза на дверь, черезъ которую сегодня ночью входилъ и выходилъ другой, тогда какъ для него она была заперта; онъ напряженно прислушивался къ каждому звуку. Но ничего не было слышно,– ничего, кромѣ соннаго жужжанія мухи; даже стѣнные часы въ старинномъ высокомъ деревянномъ футлярѣ сегодня не шли, стрѣлка остановилась ночью.

Онъ прижалъ руки къ своимъ бьющимся вискамъ; ему казалось, что онъ сойдетъ съ ума, если еще продлится эта мука. Потомъ ему пришла мысль, ужаснѣе всѣхъ прежнихъ. Можетъ быть она боится его? Можетъ быть стыдъ удерживаетъ ее отъ встрѣчи съ человѣкомъ, на груди котораго билось вчера ея сердце, чей поцѣлуй она приняла и возвратила? Нѣтъ, нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ! Что бы ни удаляло ее отъ него, только не это, никакъ не это! Думать такъ – значитъ оскорблять ее, гордую женщину! Она способна скорѣе умереть, чѣмъ согласиться на безчестную жизнь. Можетъ быть она больна при смерти, безъ помощи, одна...

Въ эту минуту послышался голосокъ Гретхенъ: "мама, я хочу съ тобой, возьми меня съ собой къ дядѣ Готтгольду, я хочу поздороваться съ дядей Готтгольдомъ", а потомъ тихій, уговаривающій голосъ Цециліи; дверь отворилась – и она вошла.

Готтгольдъ бросился къ ней, но успѣлъ сдѣлать только нѣсколько шаговъ. Она подняла обѣ руки съ выраженіемъ трогательной мольбы, и та же трогательная мольба выражалась въ ея большихъ, полныхъ слезъ глазахъ и въ каждой чертѣ прелестнаго, покрытаго смертельной блѣдностью лица. Съ этимъ молящимъ жестомъ она подошла къ нему и наконецъ дрожащими губами, едва слышно, проговорила:

– Простишь ли ты меня, Готтгольдъ?

У него не было силъ отвѣчать; этотъ жестъ, это выраженіе, эти слова – все это говорило ему, что, такъ или иначе, для него все погибло.

Ему стало страшно больно, а потомъ сердце его закипѣло отъ гнѣва; онъ захохоталъ.

– Такъ вотъ твое мужество, вотъ все на что у тебя достало силы!

Руки ея опустились, вѣки сомкнулись, но всему лицу прошла судорожная дрожь, она трепетала всѣмъ тѣломъ.

– Нѣтъ, Готтгольдъ, не все. Но благодарю тебя за то, что ты такъ сердишься; иначе я не могла бы этого сдѣлать. Нѣтъ, не смотри на меня такъ! Лучше смѣйся, какъ ты сейчасъ смѣялся! Что же дѣлать человѣку какъ не смѣяться, когда любящая его, какъ онъ полагаетъ, женщина приходитъ и говоритъ...

– Не нужно, вскричалъ Готтгольдъ,– зачѣмъ говорить? это непостижимо, но понятно и безъ словъ.

Онъ пошелъ къ двери.

– Готтгольдъ!

Въ голосѣ ея слышалось отчаяніе; молодой человѣкъ оставилъ ручку двери.

– Цецилія, можетъ ли это быть? И испугалъ тебя своей горячностью, этого никогда больше не будетъ. Скажи мнѣ только одно слово; скажи, что любишь меня, и я перенесу все остальное;– все остальное для меня ничего незначитъ; все это придетъ само собою; по отпустить меня такъ – нѣтъ, ты не сдѣлаешь этого!

Напрасно искалъ онъ въ ея лицѣ отвѣта. Всѣ ея черты словно застыли въ какой-то странной, ужасной улыбкѣ.

– Нѣтъ, сказала она,– такъ не отпущу; не отпущу до тѣхъ поръ, пока ты не дашь мнѣ, обѣщанія, что спасешь моего мужа, котораго я люблю его и уважаю и съ которымъ я не могу и не хочу разстаться.

Она выговаривала слова медленно, беззвучно, какъ выученный наизуетъ урокъ, и вдругъ остановилась, какъ спутавшаяся школьница.

– Что значитъ эта комедія?

Въ эту минуту отворилась дверь изъ спальни, показалась кудрявая головка заглядывающей Гретхенъ, а потомъ и сама она прыгнула къ матери. Цецилія прижала ребенка къ себѣ; вмѣсто прежней блѣдности ея лицо покрылось яркимъ лихорадочнымъ румянцемъ, и она торопливо продолжала: "онъ банкротъ, если только ты не спасешь его. Дѣло въ... въ..."

Она выпустила Гретхенъ, и схватилась руками за лобъ.

– Мама! Мама! закричала Гретхенъ и принялась громко плакать, когда Готтгольдъ повелъ шатающуюся Цецилію къ ближайшему стулу.

– Что такое съ моей женой? спросилъ Брандовъ.

Готтгольдъ не слыхалъ, какъ тотъ вошелъ. Цецилія при первомъ звукѣ его голоса высвободилась изъ рукъ Готтгольда и стояла теперь между нимъ и своимъ мужемъ, безъ опоры, прижавъ къ себѣ ребенка, блѣдная какъ смерть; но лицо ея выражало страшную рѣшимость, а въ тихомъ голосѣ слышалась твердость, когда, поднявъ глаза на мужа, она сказала:

– Онъ знаетъ и сдѣлаетъ все.

Она обратилась къ Готтгольду.

– Неправда ли, Готтгольдъ, ради нашей старой дружбы, ты это сдѣлаешь?.. Прощай, Готтгольдъ: мы больше не увидимся.

Она протянула ему холодную, какъ ледъ, руку, взяла на руки Гретхенъ и не оборачиваясь вышла изъ комнаты: а Гретхенъ, протянувъ черезъ ея плечо свои рученки Готтгольду, кричала: "принеси мнѣ сегодня что нибудь хорошенькое, дядя Готтгольдъ! Слышишь, дядя?"

XVI.

– Какъ это женщины изъ всего дѣлаютъ трагедію! воскликнулъ Брандовъ.– Да это просто мука! сама вызвалась, а теперь – впрочемъ развѣ отъ нихъ можно требовать послѣдовательности?

– А чего ты требуешь отъ меня? спросилъ Готтгольдъ.

Онъ сѣлъ къ столу, а Брандовъ между тѣмъ безпокойно ходилъ но комнатѣ взадъ и впередъ, хватаясь то за то, то за другое дѣло.

– Требуешь! какъ ты странно выражаешься! требуешь! еслибы мнѣ было что отъ тебя требовать, я бы такъ долго не молчалъ; но мнѣ кажется, моя жена все тебѣ сказала, или она...

– Она все сказала, кромѣ суммы какую тебѣ нужно!

– Кромѣ суммы! отлично, превосходно! совершенно по женски! Кромѣ суммы! Разумѣется, стоитъ ли придавать значеніе такимъ второстепеннымъ вещамъ!

Брандовъ попробовалъ засмѣяться, но смѣхъ вышелъ какой-то хриплый.

– Однимъ словомъ?

– Гмъ, однимъ словомъ! надѣюсь, что и ты тоже рѣшишь однимъ словомъ! мнѣ нужно двадцать тысячъ талеровъ.

– Къ какому времени?

– Вотъ въ томъ-то и штука, чортъ возьми! десять тысячь, которыя я долженъ Попечительному Совѣту за истекшій срокъ аренды, надо внести въ главную монастырскую кассу въ Зюндинѣ завтра, раньше полудня,– а не то Селльенъ, если только онъ пріѣдетъ сегодня, хотѣлъ тотчасъ же отвезти ихъ; разумѣется, это не болѣе какъ любезность съ его стороны, да и меня тоже ничто не обязываетъ къ этому. Значитъ, дѣло терпитъ. Остальное, то есть пятнадцать тысячъ – долгъ на честное слово, и я долженъ заплатить его сегодня вечеромъ, если не желаю потерять своего гнѣдаго и всю собранную въ нынѣшнемъ году пшеницу, которые играютъ въ этомъ случаѣ роль заклада. Между нами будь сказано, мѣтили-то собственно на гнѣдаго; они, то есть оба Плюггена и Редебасъ, просто заставили меня взять деньги и назначить срокъ на сегодняшній день, потому-что знали въ какихъ я тискахъ по милости моей аренды и были увѣрены, что я ни въ какомъ случаѣ не буду въ состояніи заплатить, и гнѣдой-то достанется имъ! Плуты! мерзавцы! Отдать имъ гнѣдаго, тогда какъ на него у меня въ книгѣ ужь теперь записано на пятнадцать тысячъ пари, и онъ навѣрное выручитъ мнѣ свои тридцать тысячь; это также вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Карлъ Брандовъ!

Онъ дѣлалъ видъ, будто въ сердцахъ не помнитъ что говоритъ, билъ хлыстомъ но воздуху и по отворотамъ своихъ сапоговъ, а самъ украдкой взглядывалъ на Готтгольда, который все еще неподвижно сидѣлъ у стола, ноднеревъ лобъ рукою.

– И эти деньги долженъ доставить тебѣ я? Какъ это это пришло тебѣ въ голову?

– Да вотъ какъ, приблизительно. Жена сказала мнѣ, что ты сегодня же уѣдешь отъ насъ. Разумѣется, я весьма сожалѣю объ этомъ; но у тебя конечно есть свои причины, достойныя, въ моихъ глазахъ, всякаго уваженія, хотя я и не знаю ихъ. Такъ можетъ быть ты захочешь воспользоваться экипажемъ, который я сейчасъ посылаю за Селльеномъ въ Прору. Я дамъ тебѣ Генриха Шееля, на него я вполнѣ полагаюсь, и Генрихъ могъ бы тотчасъ же и привезти пятнадцать тысячь, которыми мнѣ надо угостить моихъ милыхъ гостей. Тебѣ не для чего пересчитывать деньги; твой превосходный Вольнофъ, этотъ безукоризненный израильтянинъ, не обочтется. Селліеновскія десять тысячь могутъ пока оставаться тамъ; Селльенъ можетъ взять ихъ и завтра, вѣдь все равно ему надо же будетъ ѣхать опять черезъ Прору. Напиши мнѣ только строчку или скажи Генриху, что у Вольнофа лежатъ деньги, переведенныя на мое имя; онъ тотчасъ же доставитъ мнѣ сюда квитанцію или же она останется у Вольнофа, а я при случаѣ возьму ее самъ.

– А если Вольнофъ не согласится дать мнѣ этихъ денегъ?

– Какъ не согласится? но вѣдь мнѣ кажется у тебя на немъ пятьдесятъ тысячь?

– Всего десять, ни гроша больше!

– Но Земмель увѣрялъ меня, что...

– Земмель ошибается.

Брандовъ такъ и остановился на мѣстѣ съ поднятымъ хлыстомъ. Неужели этотъ господинъ хочетъ еще торговаться? Не думаетъ ли онъ отдѣлаться какими-то жалкими десятью тысячами?

По его рѣзкому, сегодня необыкновенно блѣдному лицу пробѣжала презрительная усмѣшка и хлыстъ снова засвистѣлъ въ воздухѣ.

– Ба! такъ у тебя есть кредитъ на пятьдесятъ тысячь. Кредитъ – это деньги; никто этого не знаетъ лучше меня, потому-что я уже давно живу кредитомъ. Но, твоя воля! Я прошу не за себя – я сдѣланъ изъ крѣпкаго матеріала, я вынесу и эту бурю. Бѣдную Цецилію жаль мнѣ. Она такъ крѣпко разсчитывала на твою дружбу, такъ убѣждала довѣриться тебѣ...

Готтгольдъ долженъ былъ собрать всѣ свои силы, чтобы не выйти изъ себя во время этой отвратительной сцены и не показать своему противнику, какъ жестоко онъ страдалъ. Вдругъ въ глазахъ его потемнѣло, въ ушахъ послышался звсъ, ему казалось что онъ лежитъ на полу, а Карлъ Брандовъ стоитъ надъ нимъ и собирается нанести ему второй ударъ. Тутъ онъ сдѣлалъ страшное усиліе, чтобъ освободиться отъ угрожавшаго ему обморока, и, поднявшись, сказалъ:

– Хорошо, Цецилія не напрасно разсчитывала на мою дружбу, ты не ошибся въ своемъ разсчетѣ.

Бранеовъ испугался выраженія смертельно-блѣднаго лица Готтгольда: онъ невольно отступилъ отъ него. Ему хотѣлось отвѣтить шуткой, что, когда дѣло касается его долговъ, онъ не имѣетъ привычки ошибаться въ разсчетѣ; не Готтгольдъ оборвалъ на серединѣ фразы презрительнымъ: "довольно" и ушелъ отъ цего, чтобъ собираться въ дорогу.

Четверть часа спустя экипажъ, управляемый Генрихомъ Шеелемъ, катился, туманнымъ утромъ, черезъ пустошь въ Прору.

XVII.

Въ маленькой уютной гостиной госпожи Вольнофъ въ верхнемъ этажѣ, съ выходившей на балконѣ дверью, только-что отпили кофе; мужчины ушли внизъ, въ контору, выкурить по сигарѣ. Дамы еще сидѣли за столомъ, съ котораго молоденькая миловидная горничная убирала кофейный приборъ; трое дѣтей въ восторгѣ отъ перемѣны въ домашнемъ порядкѣ – кофей обыкновенно пили внизу – шумѣли и развились вокругъ, къ величайшему удовольствію госпожи Вольнофъ, между тѣмъ какъ Альма Селльенъ съ недовольнымъ видомъ приложила къ бѣлому лбу нѣжную, тщательно лелѣемую руку.

– Не можешь ли ты выслать отсюда дѣтей?

– Выслать дѣтей! воскликнула госпожа Вольнофъ, съ изумленіемъ взглянувъ своими круглыми карими глазами на своихъ темноглазыхъ любимцевъ.

– У меня всегда поутрамъ немножко разстроены нервы; а сегодня мнѣ еще придется ѣхать за городъ, стало быть я должна быть вдвое осторожнѣй.

– Ахъ, извини, милая Альма! Я совсѣмъ забыла, что ты къ этому не привыкла. Впрочемъ не думай, что у меня всегда такой гвалтъ; но вотъуже третій день, съ тѣхъ поръ какъ отъ насъ отошла Стина – Господь съ нею, я не хочу осуждать ее; бѣдная старушка собирается замужъ, дк къ тому же еще за молодаго человѣка, который почти могъ бы быть ей сыномъ, такъ конечно ей нельзя терять времени. Она поѣхала къ своимъ родителямъ; не дальше какъ черезъ двѣ недѣли будетъ свадьба. Ей тяжело было разстаться съ дѣтьми.

– Ты вѣдь хотѣла выслать дѣтей, милочка!

Дѣтей выслали; Альма Селльенъ въ изнеможеніи прислоннилась въ уголъ диванчика и сказала, закрывая, словно въ полудремотѣ, свои нѣжные голубые глаза: "Я увѣрена, что намъ не миновать разочарованія".

– Что ты хочешь сказать, милая Альма? спросила госпожа Вольнофъ, все еще думавшая о своихъ дѣтяхъ.

– Мой мужъ просто бредитъ имъ; а онъ вѣчно восхищается такими людьми, которыхъ я нахожу потомъ просто отвратительными.

– На этотъ разъ ты ошибаешься! воскликнула госпожа Вольнофъ, которая, увлекшись такой интересной темой, не разслышала даже крику своего меньшаго ребенка на лѣстницѣ;– твой мужъ сказалъ скорѣе слишкомъ мало, чѣмъ слишкомъ много. Онъ не только красавецъ – чему я, положа руку на сердце, не придаю особенной важности – высокаго росту, съ изящными, очаровательными манерами, чудно гармонирующими съ нѣжнымъ и вмѣстѣ съ тѣмъ рѣшительнымъ выраженіемъ липа, съ кроткимъ и между тѣмъ твердымъ взглядомъ большихъ темно-голубыхъ глазъ, съ мягкимъ, но тѣмъ не менѣе звучнымъ голосомъ...

– Да ты дѣлаешься просто поэтомъ, сказала Альма.

Оттилія Вольнофъ покраснѣла до корней своихъ курчавыхъ, чорныхъ, какъ вороново крыло, волосъ.

– Я не отрицаю, что я его очень... очень...

– Люблю, подсказала Альма.

– Ну да, если хочешь; то есть такъ, какъ я люблю все доброе и прекрасное.

– Отличная теорія, я отъ всего сердца раздѣляю ее; но къ сожалѣнію, на практикѣ намъ надо постоянно ждать противорѣчія со стороны нашихъ мужей. Покрайней мѣрѣ мнѣ показалось, что твой совсѣмъ не въ такомъ восторгѣ отъ твоего protégé.

– Мой добрѣйшій Эмиль! сказала госпожа Вольнофъ.– мы съ нимъ не сходимся во многихъ вещахъ, да это и не удивительно... Боже мой, онъ столько натерпѣлся на своемъ вѣку! это сдѣлало его нѣсколько серіознымъ и педантичнымъ, но онъ добръ какъ ангелъ, и въ этомъ случаѣ ты какъ нельзя болѣе ошибаешься: въ сущности онъ онъ интересуется Готтгольдомъ еще больше или – если это ужь слишкомъ сильно сказано – покрайней мѣрѣ столько же какъ я!

– Этого не видать.

– Ну да, именно: не видать. Онъ боится выдать себя, если заговоритъ о томъ, что лежитъ у него на сердцѣ! Я замѣтила, что люди, проведшіе грустную молодость, всегда бываютъ такіе. Сердцу надобны, такъ сказать, своего рода праздники,– и если у него ихъ небыло, если оно всегда было подъ гнетомъ тѣсной, мрачной дѣйствительности, какъ у моего бѣднаго Эмиля, то это оставляетъ слѣдъ на всю жизнь. Но вотъ что я хотѣла сказать: тутъ играютъ роль совсѣмъ особенныя обстоятельства. Мой добрый милый Эмиль кончено никогда не проговорился ни однимъ словомъ, даже передо мной, какъ будто бы я могу сердиться на него за то, что тридцать или ужь кажется теперь и всѣ тридцать пять лѣтъ тому назадъ онъ былъ серіозно влюбленъ – и именно въ Готтгольдову мать, когда они жили въ Штетинѣ въ одномъ и томъ же домѣ,– это длинная исторія, цѣлый романъ.

– Вотъ какъ! сказала Альма,– кто бы могъ подозрѣвать что нибудь подобное за твоимъ мужемъ!

– Извини пожалуста, воскликнула Оттилія,– ты, какъ я вижу, вовсе не понимаешь Эмиля; въ немъ столько свѣжести, силы, юношескаго огня.

– Какая ты счастливица! сказала Альма съ легкимъ вздохомъ.

– Надѣюсь, что и ты такая же; но вѣдь я хотѣла объяснить, отчего Эмиль замолкаетъ, коль скоро заговорятъ о Готтгольдѣ. Одну причину я сказала, а потомъ онъ забралъ себѣ въ голову, что пребываніе Готтгольда у Брандовыхъ кончится для него – то есть для Готтгольда – несчастіемъ. Ты вѣдь знаешь, что Готтгольдъ любилъ Цецилію; да, между нами, я увѣрена, что онъ еще и теперь любитъ ее. Спрашиваю тебя: неужели, по твоему, это ужь такое больше несчастіе?

– Вовсе нѣтъ; я нахожу только, что это нѣсколько невѣроятно. Ты знаешь, я никогда не раздѣляла вашего восторга насчетъ Цециліи,– и рѣшительно не понимаю, отчего всѣ мужчины должны непремѣнно въ нее влюбляться. Ея мужъ очевидно ужь не влюбленъ въ нее; по крайней-мѣрѣ, судя потому какъ онъ ухаживаетъ за моей знакомой, всякій разъ какъ встрѣтится съ нею, можно заключить, что сердце его не слишкомъ-то переполнено другой любовью.

– Если только у него есть сердце. Извини меня, милая Альма, ты умная женщина – и я увѣрена, что ты любишь своего мужа; но Брандовъ въ самомъ дѣлѣ необыкновенно опасный человѣкъ: съ прекрасными манерами если захочетъ, всегда живой, веселый, часто остроумный, даже полный чувства, если это надо; при этомъ, смѣлый, отважный, превосходно ѣздитъ верхомъ, отлично фехтуетъ, а это всегда дѣйствуетъ напасъ, женщинъ,– однимъ словомъ: опасный человѣкъ. Боже мой! чѣмъ же иначе объяснить, что въ него влюбилась аристократическая Цецилія! Но что въ этомъ толку безъ настоящей любви!– а къ такой любви я рѣшительно считаю Брандова неспособнымъ. Теперь представь себѣ, что въ такую-то супружскую жизнь входитъ такой человѣкъ, какимъ я описала тебѣ Готтгольда, который къ тому же еще не совсѣмъ побѣдилъ въ себѣ юношескую страсть къ женѣ... Въ самомъ дѣлѣ, если обо всемъ этомъ хорошенько подумать, то едва ли не придется согласиться съ моимъ мужемъ, что такія страстныя натуры... въ уединеніи деревенской жизни... Право, у меня точно повязка упала съ глазъ! И что это значитъ, что вотъ ужь цѣлыхъ восемь дней Готтгольдъ не даетъ о себѣ никакой вѣсти! Тихія воды, говорятъ, глубоки; а я скажу, что можетъ быть и глубокія тихи. И вѣдь собственно я, своей злополучной страстью къ картинамъ, и поводъ дала ему туда ѣхать!

– На этотъ счетъ я могу тебя успокоить! сказала Альма,– повѣрь мнѣ, мужчины всегда найдутъ какую нибудь причину чтобы сдѣлать то, чего они желаютъ,– не одну, такъ другую. И потомъ, вѣдь сегодня же вечеромъ и ужь не дальше какъ завтра – если мы остаемся ночевать въ Долланѣ – я сообщу тебѣ самыя новыя и самыя вѣрныя извѣстія обо всѣхъ этихъ интересныхъ событіяхъ. Боюсь только, что все это не такъ интересно, какъ ты воображаешь.

– Счастливица! сказала Оттилія вздыхая,– какъ бы мнѣ хотѣлось ѣхать съ тобой! Но мой мужъ ни за что этого не позволитъ.

– Не позволитъ!– это такое слово, какого мужъ никогда не долженъ себѣ позволять въ отношеніи къ своей женѣ, сказала Альма, спуская и опять опуская на своемъ тонкомъ пальцѣ вѣнчальное кольцо.

Разговоръ обѣихъ дамъ былъ прерванъ ассессоромъ, который съ нѣкоторою поспѣшностію вошелъ въ гостиную.

– Ну вотъ, сказала его жена,– ты ужь и вернулся? Экипажъ пріѣхалъ? Я еще вовсе не расположена ѣхать.

– Экипажъ еще не пріѣхалъ, отвѣчалъ ассессоръ, садясь между дамами и поднося къ губамъ руку своей жены, небрежно свѣсившуюся съ ручки дивана:– я, собственно говоря, пришелъ спросить, не захочешь ли ты лучше остаться здѣсь.

– Остаться здѣсь? сказала Альма, быстро поднимаясь изъ своего угла.– Что это тебѣ вздумалось, Гюго?

– У тебя, дитя мое, мигрень, и въ сильной степени; я еще давеча видѣлъ это.

– Такъ ты видѣлъ не совсѣмъ вѣрно; я сегодня здоровѣе обыкновеннаго.

– А погода-то какая! сказалъ ассессоръ, въ раздумьѣ поглядывая въ открытую балконную дверь; – вотъ тебѣ разъ, никакъ опять дождь? не понимаю, какъ могутъ дамы такъ рисковать!

Онъ всталъ и заперъ дверь.

– Во всякомъ случаѣ, Брандовъ пришлетъ закрытый экипажъ, сказала Альма.

– Тѣмъ хуже! воскликнулъ ассесоръ.– Цѣлый часъ ѣхать въ закрытомъ экипажѣ,– ты этого просто не выдержишь, бѣдняжка – я знаю! Ѣхать черезъ долланскую пустошь, послѣ того, какъ цѣлую ночь шелъ проливной дождь, это значитъ подвергать свою жизнь опасности!

– Я не хочу, чтобы ты одинъ подвергался этой опасности! сказала, улыбаясь, Альма.

– Это совсѣмъ другое дѣло, дитя мое! Мы, мужчины, должны идти туда, куда зоветъ насъ долгъ.

– И надежда на хорошій обѣдъ.

– Однимъ словомъ, милая Альма, ты сдѣлала бы мнѣ большое удовольствіе, еслибы осталась здѣсь.

– Я не имѣю ни малѣйшаго желанія сдѣлать тебѣ это удовольствіе, милый Гюго; сдѣлай одолженіе, станемъ говорить объ чемъ нибудь другомъ.

Ассессоръ всталъ и прошелся но комнатѣ.

– Хорошо же, сказалъ онъ, остановясь,– ты знаешь, какъ неохотно я въ чемъ нибудь тебѣ отказываю; но на этотъ разъ, право я не могу тебѣ этого позволить.

Альма пристально смотрѣла на своего мужа; Оттилія не могла больше удерживаться и расхохотавшись воскликнула:

– Позволить! это такое слово, какого мужъ никогда не долженъ себѣ позволять относительно своей жены.

– Слово можетъ быть не совсѣмъ ловко, сказалъ ассессоръ,– но въ сущности оно не измѣняетъ дѣла. А дѣло въ томъ, что вашъ супругъ только-что сообщилъ мнѣ такія вещи, что я на этотъ разъ не только не желаю, чтобы Альма ѣхала со мною, но просто нахожу это невозможнымъ. И вашъ супругъ, дорогая госпожа Вольнофъ, совершенно того же мнѣнія.

– Однако Эмиль заходитъ ужь слишкомъ далеко въ своихъ опасеніяхъ! воскликнула съ досадою госпожа Вольнофъ.– Кажется, бѣдная Цецилія не заслуживаетъ этого! Вѣдь это значитъ подвергать опасности репутацію женщины, да еще безъ всякой нужды, безъ всякаго основанія! Кто смотритъ такъ строго, тому слѣдовало бы прервать всякое знакомство.

– Я васъ совсѣмъ не понимаю, уважаемая госпожа Вольнофъ, сказалъ ассессоръ,– покрайней мѣрѣ я не вижу, какую можетъ имѣть связь репутація госпожи Вольнофъ со всей этой несчастной исторіей.

– Въ такомъ случаѣ я опять таки не понимаю васъ, сказала Оттилія.

– Всего лучше, возразилъ Селльенъ,– если я, во избѣжаніе дальнѣйшихъ недоразумѣній, разскажу вамъ обѣимъ въ чемъ дѣло. Правда, господинъ Вольнофъ просилъ меня ничего объ этомъ не говорить, но то лестное для меня упорство, съ какимъ жена моя отвергаетъ мои робкія попытки удержать ее здѣсь, заставляетъ меня выдти изъ моей дипломатической роли. Господинъ Вольнофъ сію минуту сказалъ мнѣ, что моя увѣренность въ томъ, будто Брандовъ приготовилъ тѣ десять тысячъ талеровъ, которыя я думалъ получить отъ него сегодня, чистѣйшая иллюзія. Правда, Брандовъ писалъ мнѣ недѣли двѣ тому назадъ и не скрывалъ своего затруднительнаго положенія, но это такой ловкій господинъ, ему не въ первый разъ выпутываться изъ бѣды; какъ бы то ни было, онъ не отвѣчалъ на мое письмо, въ которомъ я старался ободрить его,– и я заключилъ изъ этого, что онъ не заставитъ меня прокатиться къ нему понапрасну, напротивъ того, что у него все въ порядкѣ. Тутъ вдругъ я слышу отъ вашего супруга, что ничего этого нѣтъ, что это дѣло совсѣмъ пропащее. Кредитъ Брандова совершенно подорванъ; господинъ Вольнофъ говоритъ, что на всемъ островѣ не найдется ни единой души, которая дала бы ему хоть одинъ талеръ, съ тѣхъ поръ какъ оба Плюггена и Редебасъ, благодаря которымъ онъ такъ долго держался, не дальше какъ вчера объявили въ конторѣ господина Вольнофа, что терпѣніе ихъ лопнуло и онъ уже не получитъ съ нихъ ни гроша. За то они получатъ съ него, то есть должны получить на дняхъ очень значительную сумму. Они говорили о пятнадцати тысячахъ талеровъ, но г. Вольнофъ думаетъ, что тутъ они немножко и прихвастнули. Какъ бы то ни было, но предполагая даже, что въ этомъ заключаются всѣ долги Брандова – а это весьма сомнительно – все-таки онъ погибшій человѣкъ. Попечительный совѣтъ навѣрное разсчитываетъ, что Брандовъ заплатитъ арендныя деньги, ему и то, вотъ уже два года, отсрочиваютъ эту уплату съ недѣли на недѣлю. Если же онъ этого не сдѣлаетъ, то совѣтъ вступитъ наконецъ въ свои нрава и будетъ принужденъ удалить его изъ имѣнья; тогда Брандовъ ужь конечно будетъ разоренъ такъ, какъ только возможно.

– Бѣдная Цецилія! бѣдная, бѣдная Цецилія! воскликнула госпожа Вольнофъ, заливаясь слезами.

– И мнѣ тоже жаль ее, сказалъ ассессоръ, разглядывая свои длинныя ногти.– Но чтожь будешь дѣлать!

– Эмиль долженъ помочь! воскликнула госпожа Вольнофъ, отнимая отъ лица платокъ.

– Ни за что; онъ сейчасъ говорилъ, что это было бы все равно, что лить воду въ бочку Данаидъ.

– Но сами вы, любезный господинъ Седльенъ? вѣдь вы его другъ? не станете же вы равнодушно смотрѣть, какъ гибнетъ вашъ другъ?

Ассесоръ пожалъ плечами. "Другъ! Господи, мало ли кого такъ называешь! Мои же отношенія къ Брандову – въ сущности весьма поверхностныя, если хотите даже просто дѣловыя... не правда ли, Альма?"

– И, разумѣется, разумѣется! пробормотала Альма.

– И я бы именно измѣнилъ этотъ дѣловой характеръ нашихъ отношеній, еслибы въ такую критическую минуту поѣхалъ къ нему съ женой. Очень трудно не затрогивать чувствительныхъ струнъ въ присутствіи дамъ,– и въ такихъ случаяхъ, какъ этотъ, но моему слѣдуетъ избѣгать даже малѣйшей возможности къ тому. Развѣ ты не того же мнѣнія, милая Альма?

– Это непріятное положеніе, сказала Альма.

– Не правда ли? Зачѣмъ ты хочешь безъ всякой нужды подвергать себя такому положенію? Я такъ и зналъ, что моя умная женушка кончитъ тѣмъ, что согласится со мною.

И ассесоръ нѣжно поцѣловалъ руку своей жены.

– Въ такомъ случаѣ, мнѣ кажется, любезный Селльенъ, и вамъ бы лучше бы остаться здѣсь, сказала госпожа Вольнофъ.

– Мнѣ? отчего? Напротивъ, гораздо практичнѣе, если я какъ ни въ чемъ ни бывало, пріѣду къ нему. Я ничего знать не знаю и вѣдать не вѣдаю. Разумѣется, мнѣ будетъ ужасно жаль, если Брандовъ отведетъ меня въ сторону и скажетъ что не можетъ заплатить; но я держу пари, что обѣдъ отъ этого ни чуточку не будетъ хуже – и я съѣмъ его съ такимъ же апетитомъ, какъ и всегда. Красныя вина и шампанское у него всегда великолѣпныя.

Госпожа Вольнофъ встала и вышла на балконъ. Ей хотѣлось вздохнуть свѣжимъ воздухомъ, хотя бы рискуя испортить новую шелковую блузу на дождѣ, который сѣялся довольно часто съ неба покрытаго сѣрыми тучами. "Бѣдная, бѣдная Цецилія!" повторила она вздыхая, "и никто-то не хочетъ и не можетъ тебя спасти! "

Она подумала, что принесла своему мужу приданое пятьдесятъ тысячь талеровъ; но разумѣется безъ позволенія Эмиля она и думать не смѣла ихъ тронуть, а Эмиль этого не позволитъ. Развѣ попробовать броситься ему въ ноги съ этой просьбой? Эта сумазбродная мысль (въ особенности, когда она представила себѣ удивленное лицо своего мужа) чуть не заставила ее разсмѣяться, еслибы у нея не полились опять изъ глазъ слезы и не смѣшались съ дождевыми каплями, бившими ей въ горячее лицо. Вдругъ оба супруга, тихонько разговаривавшіе въ комнатѣ, были встревожены крикомъ съ балкона: "Готтгольдъ, ради самого Бога, Готтгольдъ!"

– Гдѣ, гдѣ? въ одинъ голосъ вскрикнули ассесоръ и его жена, подбѣгая къ балкону.

– Вотъ онъ идетъ! сказала Оттилія, указывая на рыночную площадь, черезъ которую въ эту минуту проходилъ человѣкъ въ шляпѣ съ широкими полями, низко надвинутой на лобъ; онъ шелъ прямо по направленію къ ихъ дому.

– Онъ ниже Брандова, сказала Альма, пристально осматривавшая идущаго въ лорнетъ.

– Что бы такое ему было нужно? спросилъ ассесоръ.

– Мы это сейчасъ узнаемъ, сказала госпожа Вольнофъ, вытѣсняя съ выраженіемъ какого-то испуга обоихъ супруговъ изъ балконной двери въ комнату.

Но Готтгольдъ, какъ доложила явившаяся на зовъ горничная, спросилъ только самого господина Вольнофа, и она должна была провести его прямо въ контору. Происходившее тамъ совѣщаніе, каково бы ни было его содержаніе, длилось гораздо дольше чѣмъ хотѣлось бы этого тѣмъ, кто ждалъ съ такимъ нетерпѣніемъ его окончанія. Наконецъ черезъ часъ, въ теченіи котораго ассесоръ скорѣе раздражилъ, чѣмъ облегчилъ нетерпѣніе дамъ подробнымъ повѣствованіемъ одного приключенія, случившагося съ нимъ и съ Готтгольдомъ въ Сициліи, господинъ Вольнофъ появился одинъ. Всѣ были поражены, удивлены и насилу успокоились, когда Вольнофъ сказалъ, что Готтгольдъ пошелъ только въ Фюрстенъгофъ переодѣться и вернется къ завтраку, если позволятъ дѣла. Хотѣли знать, что это за спѣшныя дѣла, что Готтгольдъ не могъ выбрать для нихъ другаго дня, кромѣ воскресенья.

– Объ этомъ дамы должны будутъ сами его спросить, сказалъ господинъ Вольнофъ,– онъ не повѣрялъ мнѣ этого. А знаю только, что онъ ѣдетъ обратно въ Долланъ вмѣстѣ съ нашимъ общимъ другомъ, г. Селльенъ, и въ его же любезномъ обществѣ, которому онъ чрезвычайно радъ, вернется вечеромъ, или завтра утромъ, сюда и немедленно же отправится въ дальнѣйшій путь. Чуть ли да онъ не отправился теперь купить на скорую руку пару-другую подарковъ чтобы сдѣлать на прощанье сюрпризъ своимъ долланскимъ друзьямъ,– по крайней мѣрѣ онъ потребовалъ у меня такую сумму, которая просто для путешествія ужъ черезъ чуръ велика; объ остальномъ я умалчиваю!

Вольнофъ принялся, невидимому съ величайшимъ равнодушіемъ, насвистывать арію изъ Фигаро, и, чтобы избѣжать дальнѣйшимъ распросовъ, вышелъ изъ комнаты.

– Я нахожу, что это очень не любезно съ его стороны, онъ долженъ былъ по крайней мѣрѣ представиться, сказала Альма; – мнѣ бы очень хотѣлось наказать его за это, и не выйти къ завтраку.

– Пожалуйста, не дѣлай этого! сказалъ Селліенъ.

Оттилія ничего не сказала. Она слишкомъ хорошо знала своего мужа, чтобы, несмотря на его беззаботную мину, отъ нея ускользнуло мрачное выраженіе его глазъ и темная туча на лбу. Она была убѣждена, что разговоръ Готтгольда съ ея мужемъ вовсе не былъ такъ невиненъ; она предчувствовала, что тутъ скрывается какая-то непріятность, можетъ быть даже несчастіе,– а главное, она была увѣрена, что Селльены напрасно такъ хлопочутъ: Готтгольдъ не вернется къ завтраку.

XVIII.

Въ долланскомъ саду гости уже съ полчаса бродили взадъ и впередъ по сырымъ дорожкамъ, между влажными кустами шпалерника, въ ожиданіи ассесора и обѣда.

– Хорошъ молодецъ! кричалъ Гансъ Редебасъ, ходившій съ Отто фонъ Нлюггеномъ, когда они въ третій разъ на одномъ и томъ же мѣстѣ встрѣтились съ Брандовымъ а вмѣстѣ и съ Густавомъ фонъ Плюггеномъ и пасторомъ Земмелемъ;– сначала пригласилъ насъ для кого-то, кто ни свѣтъ ни заря умчался Богъ вѣсть куда; потомъ твоей милой супругѣ, для которой мы всѣ и пріѣхали, угодно было заболѣть мигренью и не удостоить насъ своимъ появленіемъ; а вотъ теперь намъ приходится ждать ассесора и шататься по твоему старому сырому саду, какъ лошадямъ въ толчеѣ. Даю тебѣ еще десять минутъ сроку; если же мы не будемъ и послѣ этого сидѣть за столомъ – я велю закладывать и мы отобѣдаемъ на славу. Что скажешь ты на это, пастырь?

Господинъ Редебасъ смѣялся и грубо похлопывалъ по плечу пастора, котораго онъ привезъ въ своемъ экипажѣ. Брандовъ тоже смѣялся; пусть еще немножечко потерпятъ; не его вина, что ассесора до сихъ поръ нѣтъ и что вообще сегодня у него немножко не клеится, впрочемъ обѣдъ давно готовъ.

– Такъ сядемъ же, чортъ возьми, за столъ!– не то я упаду въ обморокъ.

Не очень-то казалось правдоподобнымъ, чтобы человѣкъ такого богатырскаго роста и такой богатырской силы могъ подвергнуться подобному припадку слабости; но у Брандова было много причинъ не раздражать больше своихъ гостей. Чтобы сократить время до обѣда, уже съиграли одну игру,– пасторъ не участвовалъ въ ней, онъ только съ напряженнымъ сочувствіемъ слѣдилъ за игрой,– и проиграли Брандову сотни двѣ талеровъ. Конечно, это была ничтожнѣйшая сумма, въ сравненіи съ тѣмъ, что онъ былъ долженъ своимъ гостямъ; но все-таки проигрышъ произвелъ на нихъ скверное впечатлѣніе, и они тѣмъ болѣе не скрывали своей досады, что Брандовъ еще и не заикался объ дѣлѣ, для окончанія котораго они собственно и собрались сегодня. Безъ сомнѣнія Брандовъ не могъ заплатить. Этого и прежде ожидали, да въ сущности-то все это дѣло, предпринятое сообща Гансомъ Редебасомъ и обоими Плюггенами и основано было на угонъ предположеніи; но теперь каждый изъ нихъ былъ не прочь смотрѣть на себя, какъ на честнаго человѣка, довѣріе котораго обманули самымъ безсовѣстнымъ образомъ.