355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ф Шпильгаген » Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ) » Текст книги (страница 5)
Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)
  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 16:30

Текст книги "Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)"


Автор книги: Ф Шпильгаген


Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Прочь, демонъ, прочь!

Онъ поднялъ палку; змѣя изчезла; онъ могъ, когда взошелъ на утесъ, гдѣ она лежала, видѣть еще колыхающіеся цвѣты вереска, по густымъ сплетшимся стеблямъ котораго она проскользнула.

Или это было только игрою его фантазіи – и цвѣты кивали головкою отъ легкаго вѣтерка, который игралъ теперь въ жаркомъ воздухѣ и становился все сильнѣе и сильнѣе, такъ что вокругъ него поднялся шопотъ и ропотъ, доносившейся до него изъ колыхавшагося за нимъ лѣса, то изъ шумѣвшихъ у ногъ его вершинъ, и замѣнившійся наконецъ прохладнымъ вѣтромъ съ моря, зашумѣвшимъ надъ утомленною зноемъ землею?

Очарованіе было нарушено; Готтгольдъ взглянулъ опять на ландшафтъ, но уже глазомъ художника, который ищетъ схватить лучшую сторону своего предмета.

– Я выбралъ тогда утреннее освѣщеніе, если только можно упоминать о подобномъ выборѣ; это была ошибка съ моей стороны – и я долженъ былъ отыскивать для своей картины искуственные воздушные эффекты. Солнце должно стоять не очень высоко надъ пустошью, напр. тамъ надъ кузницею оно будетъ часовъ въ шесть, до восьми я могу имѣть все что мнѣ нужно. Это выдетъ такая картина, которая можетъ удовлетворить не одну словоохотливую госпожу Вольнофъ.


VII.


Готтгольдь собралъ наскоро свои вещи; но тутъ пришло ему на умъ, что онъ могъ бы оставить здѣсь пока ящикъ съ красками. Такимъ образомъ, онъ поставилъ его подлѣ утеса, на которомъ лежала змѣя, въ глубокой тѣни,– и спустился съ холма на лѣсную дорогу въ длинное ущелье; тамъ журчалъ бѣжавшій въ море ручей, при устьѣ котораго въ маленькой бухтѣ между двумя крутыми береговыми утесами стоялъ одинокій домикъ кузена Бослафа. Въ то время называли его въ Долланѣ приморскимъ домомъ, да и не въ одномъ только Долланѣ; онъ былъ извѣстенъ подъ этимъ именемъ у всѣхъ, въ особенности же у моряковъ, для которыхъ онъ былъ отрадною примѣтою на опасномъ берегу – и днемъ и, еще болѣе, ночью, когда свѣтъ изъ бослафова окна, достигая черезъ водяную пустыню, среди зіяющей кругомъ ночи, къ безпомощнымъ, напоминалъ имъ объ осторожности. Свѣтъ простирался очень далеко, благодаря большому, глубоко-вогнутому оловянному блюду, которое старикъ укрѣпилъ позади свѣтильника, и которое не уступало въ отношеніи блеска полированному серебру. Вотъ уже семьдесятъ лѣтъ какъ горѣлъ этотъ свѣтильникъ на пользу морякамъ и рыбакамъ и въ честь добраго человѣка, зажигавшаго его ночь-за-ночь не вслѣдствіе чьего либо приказанія, а единственно по побужденію своего собственнаго благороднаго сердца.

Семьдесятъ лѣтъ – и скорѣе больше, чѣмъ меньше! никто не считалъ этихъ годовъ. Съ тѣхъ поръ, какъ самые старые изъ жившихъ теперь людей могли припомнить, кузенъ Бослафъ жилъ въ приморскомъ домѣ – чтожь тутъ удивительнаго, что онъ былъ полумиѳическимъ лицомъ для болѣе молодыхъ и совершенно молодыхъ людей! Вѣдь онъ чуть не казался такимъ даже своимъ родственникамъ въ Долланѣ, съ которыми онъ жилъ, съ которыми провелъ по крайней мѣрѣ столько часовъ, въ страданіяхъ и радостяхъ которыхъ онъ принималъ участіе свойственнымъ ему тихимъ образомъ, и изъ которыхъ по крайней мѣрѣ хоть куртовъ отецъ былъ знакомъ съ его исторіей и разсказывалъ ее однажды; Готтгольдъ ужь не помнилъ по какому поводу – и мальчикамъ ли, или (что правдоподобнѣе) нѣсколькимъ друзьямъ за бутылкою вина предавалъ онъ ее, а мальчики только украдкою, забившись въ уголъ, слушали ее.

Готтгольду давно уже не приходила на умъ эта исторія, случившаяся въ то время, когда многіе здѣшніе буки, величественная вершина которыхъ раскидывается теперь надъ головою путника въ видѣ свода, еще не существовали. Но тутъ онъ вспомнилъ ее до малѣйшихъ подробностей, насчетъ которыхъ онъ уже не могъ рѣшить: слышалъ ли онъ ихъ тогда или придумалъ впослѣдствіи самъ, или узналъ объ нихъ только теперь изъ шума сѣдыхъ лѣсныхъ великановъ и изъ журчанія источника сопровождавшаго избранную имъ тропинку.

"Но времена Шведовъ", такъ начинались тогда всѣ старыя исторіи, "жили на островѣ два двоюродныхъ брата Венгофа, Адольфъ" и Богиславъ, оба одинаково молодые, одинаково красивые и сильные, и одинаково влюбленные въ прелестную молодую дѣвицу, которую отецъ хотѣлъ отдать только тому кто богатъ,– но той простой причинѣ, что, за исключеніемъ своего стариннаго дворянства, онъ владѣлъ однимъ только большимъ имѣніемъ Далицъ, на которомъ было больше долговъ чѣмъ полагали даже братья. Ну, а оба кузена хотя и не принадлежали къ дворянству, но все же происходили изъ очень хорошей старинной фамиліи – и владѣлецъ Далица не могъ бы сдѣлать ни одного возраженія ни противъ одного изъ однихъ, кромѣ того, которое онъ употребилъ и, къ сожалѣнію, могъ употребить противъ обоихъ: именно, что они были, если возможно, еще бѣднѣе его самого. И дѣйствительно, у нихъ только и было всего, что по доброму ружью у каждаго, вмѣстѣ съ другими принадлежностями охоты, да еще по парѣ добрыхъ охотничьихъ сапоговъ на толстыхъ подошвахъ, въ которыхъ они переходили то тутъ, то тамъ, черезъ пороги своихъ многочисленныхъ друзей на островѣ, вездѣ въ качествѣ желанныхъ товарищей по охотѣ, по игрѣ и по пирушкамъ. Подобно тому какъ оба они были одинаково высокаго роста и почти съ одинаковыми чертами лица, они были сходны между собою и въ отношеніи всего другаго, или по крайней мѣрѣ такъ сходны что гостепріимные, веселые землевладѣльцы съ такимъ же удовольствіемъ встрѣчали одного, какъ и другаго, а еще лучше обоихъ вмѣстѣ, что впрочемъ почти всегда и случалось. Оба кузена питали другъ къ другу такую горячую любовь, какая не всегда существуетъ между братьями; а что касается до ихъ страсти къ прекрасной Ульрикѣ Далицъ, то ихъ надежды на нее были такъ ничтожны, что не стоило труда разъединяться изъ-за этого.

Тутъ случилось нѣчто такое, что разомъ измѣнило ихъ положеніе, или по крайней мѣрѣ положеніе одного изъ нихъ.

Въ Швеціи умеръ одинъ очень богатый и очень странный дядя ихъ; онъ кромѣ своихъ шведскихъ помѣстій, могъ еще завѣщать и помѣстье на островѣ, именно прекрасный Долланъ, къ которому принадлежали тогда всѣ окрестные лѣса до самаго моря, а но другую сторону обширная пустошь и лежащая за нею земля вплоть до горныхъ укрѣпленій. Это помѣстье предоставлялъ онъ обоимъ кузенамъ или скорѣе одному изъ нихъ, потому-что, какъ довольно странно говорила духовная, "оно должно достаться тому, котораго присяжные, избранные, въ количествѣ шести человѣкъ, изъ ихъ собственныхъ товарищей, признаютъ "лучшимъ человѣкомъ". Всѣ смѣялись, когда это удивительное условіе стало извѣстно; смѣялись и кузены, но вскорѣ они стали чрезвычайно серіозны, когда разсудили, что дѣло идетъ не только о Долланѣ, но и объ Ульрикѣ, которую отецъ съ радостію отдалъ бы за владѣльца Доллана.

Вотъ тутъ-то и случилась престранная вещь: оба кузена, которые до сихъ поръ были неразлучны, начали идти каждый своею дорогою,– а тамъ, гдѣ не могли избѣжать другъ друга, смотрѣли одинъ на другаго такими серіозными, испытующими, почти враждебными глазами, которые невидимому говорили: ну, конечно, лучшій человѣкъ – я.

Во глубинѣ своего сердца каждый долженъ былъ сознаться, и каждый сознавался, что этотъ вопросъ, по меньшей мѣрѣ, очень спорный; такъ думали и говорили и шестеро судей, которые были избраны обоими братьями и приговору которыхъ они обѣщались безпрекословно повиноваться. Но эти шестеро судей были безукоризненные молодые люди, которые взялись за свою нелегкую задачу чрезвычайно серіозно, даже торжественно, и вели длинные чрезвычайно длинные переговоры, во время которыхъ выпивалось страшное количество добраго стараго краснаго вина и выкуривалось невѣроятное число трубокъ, пока наконецъ они не пришли къ слѣдующему результату, который былъ признанъ всѣми разумнымъ и вполнѣ соотвѣтствующимъ сущности дѣла.

Лучшимъ человѣкомъ изъ двухъ кузеновъ будетъ признанъ судьями и всѣми вообще тотъ, кто лучше разрѣшитъ тѣ шесть задачъ, которыя будутъ заданы ими.

Конечно, добрые кузены очутились бы въ плохомъ положеніи, еслибъ ихъ судьи черпали свою мудрость изъ какой нибудь философской или иной ученой книги; но ни одному изъ нихъ и на умъ этого не пришло. Лучшимъ человѣкомъ но ихъ усмотрѣнію будетъ тотъ, кто, во первыхъ, будетъ въ состояніи проѣхаться передъ судьями, черезъ двое сутокъ, на трехълѣтнемъ еще необъѣзженомъ жеребенкѣ четырьмя главными способами ѣзды: шагомъ, рысью, галономъ и во весь опоръ; во вторыхъ, проѣдетъ долланскую пустошь отъ господскаго дома и до старой кузни на четверкѣ молодыхъ пылкихъ лошадей галопомъ и по назначенной линіи; въ третьихъ проплыветъ одну нѣмецкую милю, начиная отъ твердой земли и до одного изъ лежащихъ на якорѣ кораблей; въ четвертыхъ, выпьетъ отъ солнечнаго заката до солнечнаго восхода – дѣло было въ іюнѣ и ночи были коротки – дюжину бутылокъ краснаго вина, и въ пятыхъ: будетъ играть въ это самое время въ бостонъ съ тремя изъ судей, не сдѣлавъ ни одной грубой ошибки. Но если судьи – какъ почти всѣ ожидали – и тутъ еще не придутъ ни къ какому рѣшенію, то кузены должны будутъ сдѣлать, каждый на разстояніи двадцати пяти шаговъ, двѣнадцать выстрѣловъ изъ ружья въ цѣль, и кто прострѣлитъ больше колецъ, тотъ долженъ быть лучшимъ человѣкомъ и владѣльцемъ Доллана.

Но шестое испытаніе было назначено только по необходимости – и судьи неохотно рѣшились на него, такъ какъ не было ни одного ребенка, который бы не зналъ, что Богиславъ былъ не только лучшимъ стрѣлкомъ изъ двухъ, но самымъ лучшимъ на всемъ островѣ; но вѣдь надобно же было придти къ какому нибудь рѣшенію, а такъ какъ Адольфъ, надѣясь можетъ быть на то, что онъ выиграетъ призъ еще до этого, ничего не возражалъ противъ задачи No 6, то все было въ порядкѣ и состязаніе должно было начаться.

Оно началось и произошло согласно со всеобщими ожиданіями. Оба молодые немврода ѣздили на лошадяхъ, управляли экипажами, переплывали мили, пили по двѣнадцати бутылокъ вина и играли въ бостонъ такъ мастерски и безукоризненно, что самые пытливые глаза не могли найти никакого различія въ качествѣ всего дѣлаемаго ими и судьи, скрѣпя сердце, должны были приступить къ послѣднему испытанію, въ результатѣ котораго не было уже ничего сомнительнаго.

И тяжело, страшно-тяжело было, конечно, на душѣ у бѣднаго Адольфа, когда онъ въ роковой день вышелъ на площадь. Онъ былъ въ большомъ уныніи и тайныя увѣщанія тѣхъ изъ судей, которые особенно благоволили къ нему, не повели ни къ чему: "Теперь вѣдь все тщетно", говорилъ онъ.

Но замѣчательно, что и Богиславъ былъ, повидимому, взволнованъ не только не меньше, но даже больше своего двоюроднаго брата. Онъ былъ блѣденъ, его большіе голубые глаза словно потухли и глубоко впали,– и особенно расположенные къ нему друзья замѣтили къ своему ужасу, что когда кузены пожали, какъ и всегда передъ началомъ состязанія, другъ другу руку, его рука – эта прежде столь сильная смуглая рука – дрожала, словно рука боязливой дѣвушки.

Кузены, которые должны были стрѣлять по очереди, бросили жребій; Адольфу достался первый выстрѣлъ. Онъ долго цѣлился, раза два останавливался и все-таки попалъ только въ предпослѣднее кольцо.

– Я зналъ это заранѣе, сказалъ онъ и провелъ у себя по глазамъ, и желалъ бы больше всего заткнуть себѣ уши, но все какъ то невольно прислушивался – и глубоко вздохнулъ, когда вмѣсто "центра", котораго онъ ожидалъ, былъ указанъ нумеръ послѣдняго кольца въ кружкѣ и одинъ изъ судей громко провозгласилъ этотъ нумеръ.

Возможно ли? ну, въ такомъ случаѣ есть еще надежда. Адольфъ собралъ всѣ свои силы; онъ стрѣлялъ все лучше и лучше – въ третье, четвертое, шестое, девятое и десятое, а потомъ опять въ шестое и въ десятое кольцо; а Богиславъ постоянно отставалъ отъ него на одно кольцо, ни больше ни меньше – постоянно на одно кольцо.

– Онъ играетъ съ нимъ, какъ кошка съ мышью, говорили между собою судьи послѣ первыхъ трехъ выстрѣловъ.

Но Богиславъ становился все блѣднѣе и блѣднѣе, а его рука съ каждымъ разомъ дрожала сильнѣе и успокоивалась только въ ту минуту, когда онъ дѣлалъ выстрѣлъ; но у него было постоянно однимъ кольцомъ меньше, чѣмъ у Адольфа, и наконецъ дошла очередь до послѣдняго выстрѣла, для Адольфа – самаго плохаго изъ всѣхъ. Въ своемъ страшномъ волненіи онъ раскололъ только ободокъ круга; если Богислафъ попадетъ теперь въ центръ, то все таки побѣда будетъ за нимъ: успѣхъ послѣдняго состязанія, богатое наслѣдство, прекрасная невѣста – все, все зависѣло отъ одного выстрѣла.

И блѣдный какъ смерть выступилъ впередъ Богиславъ, но его рука уже не дрожала; не колеблясь, словно рука и ружье составляли одно, цѣлился онъ, ни на одинъ волосокъ не измѣнялось положеніе блестящаго ствола, и вдругъ грянулъ выстрѣлъ. "Она тамъ", сказали судьи.

Указчики выступили впередъ, принялись искать; пуля не отыскивалась. Судьи подошли къ нимъ, принялись искать; пуля не отыскивалась. Неслыханное, почти невѣроятное сбылось – Богиславъ не попалъ даже въ кругъ.

Судьи съ удивленіемъ смотрѣли другъ на друга, и щадя бѣднаго Богислава, едва рѣшились высказать то, чего нельзя же было не сказать. Тутъ Богиславъ подошелъ къ своему двоюродному брату, который стоялъ съ потупленными глазами, словно стыдясь своей побѣды, и очевидно хотѣлъ сказать ему что-то, но слова такъ и замерли на его блѣдныхъ, дрожавшихъ губахъ. Тѣмъ не менѣе, это не могло быть проклятіемъ, потому-что онъ, рыдая, бросился Адольфу на шею, прижалъ его къ своей груди, потомъ вырвался отъ него и, не произнося ни одного слова, скрылся изъ виду.

Онъ продолжалъ пропадать. Многіе полагали, что онъ лишилъ себя жизни; другіе говорили, что онъ зарылся тамъ на сѣверѣ въ Норвегіи въ ледъ и снѣгъ, чтобы травить медвѣдей и волковъ,– и, можетъ быть, были правы.

Во всякомъ случаѣ, онъ не умеръ, но черезъ нѣсколько лѣтъ вдругъ явился въ имѣніи одного изъ своихъ друзей, который тоже принадлежалъ къ числу судей, и тутъ встрѣтился съ своимъ кузеномъ Адольфомъ и его молодой женой, Ульрикой – совершенно случайно, потому-что они ничего не слыхали о его возвращеніи,– и молодая женщина такъ испугалась, что упала въ обморокъ и насилу пришла въ себя. Она принадлежала къ тѣмъ именно, которые считали Богислава умершимъ, и не разъ спорила объ этомъ съ мужемъ, который утверждалъ противное. Поговаривали, что это не единственный спорный пунктъ между супругами, и дѣйствительно было не мало причинъ, вслѣдствіе которыхъ супружеское счастье молодой четы было не такъ полно, какъ слѣдовало бы. Хотя расточительнаго владѣльца Далица (который продалъ свое имѣніе господину Брандову – прадѣду Карла Брандова – и жилъ потомъ нѣсколько лѣтъ въ свое удовольствіе насчетъ кармана своего зятя), теперь уже не было въ живыхъ, но дочь наслѣдовала расточительныя склонности отца, Адольфъ былъ очень плохой хозяинъ.

Это послѣднее свойство не помѣшало ему конечно сдѣлать то, что предписывала ему уже одна только благодарность; и такимъ образомъ онъ – не смотря на возраженія свое супруги – пригласилъ бѣднаго Богислава посѣщать его въ Долланѣ и какъ можно больше оставаться у него. Богиславъ сначала противился, и не безъ основанія. Теперь открылось, что происходило во время состязанія въ стрѣльбѣ: теперь уже знали, что Ульрика дала знать Богиславу, вечеромъ наканунѣ, черезъ свою кузину и задушевную пріятельницу Эмму Далицъ, жившую у богатыхъ родственниковъ въ качествѣ бѣдной сироты,– что хотя бы весь свѣтъ призналъ его за лучшаго человѣка, но она никогда не пойдетъ за него замужъ, а выдетъ за одного только Адольфа, котораго она всегда любила и будетъ любить. Тутъ Богиславъ, такъ какъ у него уже не оставалось надежды получить возлюбленную, великодушно уступилъ своему кузену состояніе, которое не имѣло уже для него никакой прелести.

И такъ, Богиславъ долго сопротивлялся приглашенію своего счастливаго кузена, но потомъ все же явился – не больше какъ дней на восемь. Изъ этихъ восьми дней вышло восемь недѣль, изъ недѣлей мѣсяцы, изъ мѣсяцевъ годы, которыхъ набралось такъ много, что вотъ уже четвертое поколѣніе знало стараго Богислава Венгофа, или какъ его вообще называли, кузена Бослафа, владѣльцемъ долланскаго приморскаго дома. Потому-что туда-то онъ переселился послѣ первыхъ восьми дней, купивъ его за незначительную цѣну у правительства (выстроившаго его первоначально для караульни) вмѣстѣ съ небольшимъ количествомъ пахатной и луговой земли; но если такимъ образомъ приморскій домъ не принадлежалъ въ сущности Доллану, а былъ независимымъ владѣніемъ кузена Богислава, то тѣмъ болѣе принадлежалъ кузенъ Богиславъ Доллану, такъ что эта принадлежность образовала въ умахъ людей всевозможныя суевѣрныя представленія, въ которыхъ старикъ являлся то добрымъ, то злымъ духомъ Доллана, а въ особенности фамиліи Венгофъ. Ахъ, онъ не могъ – если только онъ былъ добрымъ духомъ – воспрепятствовать паденію этого дома и тому, что уже сынъ Адольфа и Ульрики, въ которомъ было много далицскихъ свойствъ, долженъ былъ продать въ концѣ прошлаго столѣтія Долланъ монастырю св. Юргена и еще считалъ за счастье, что оставался арендаторомъ тамъ, гдѣ былъ до сихъ поръ господиномъ; кузенъ Бослафъ не могъ помѣшать этому, а также и ничему тому, что случалось съ тѣхъ поръ вплоть до сегодняшняго дня!

– Скажите пожалуйста! сказалъ про себя Готтгольдъ,– какъ можно однакоже отуманить себѣ здоровый мозгъ шумомъ лѣса, журчаніемъ источника и старыми исторіями! это, должно быть, змѣя околдовала меня своими холодными сверкающими глазами – и эти чары еще длятся. Ну, ея царство кончилось. Тамъ между вѣтвями, блеститъ море, мое возлюбленное, чудное море. Его свѣжее дыханіе прохладить мой горячій лобъ. А онъ, этотъ старикъ, который живетъ тамъ,– который понялъ въ такихъ молодыхъ лѣтахъ суровое слово "отреченіе",– который отказался отъ власти, богатства и благосклонности женщинъ, чтобы не погубить самого себя, чтобы остаться самимъ собою,– все же таки онъ былъ лучшимъ и мудрѣйшимъ человѣкомъ.

Продолжая по прежнему идти вдоль ручья, который, теперь, номѣрѣ приближенія къ своему устью, нетерпѣливѣе и отважнѣе прежняго бѣжалъ внизъ, образуя, мѣстами небольшіе каскады, съ плескомъ и журчаніемъ низвергавшіеся съ поросшаго гигантскими кустами папоротниковъ и роскошнѣйшею травою ущелья,– Готтгольдъ достигъ черезъ нѣсколько минутъ берега. По правую руку, почти на самой оконечности мыса, который, будучи покрытъ, какъ и весь прочій берегъ, большими и маленькими камнями, выходилъ шаговъ на двѣсти въ море,– стоялъ домъ кузена Бослафа. Съ высокаго шеста на конькѣ крыши развѣвался старый флагъ, который Готтгольдъ очень хорошо помнилъ. Онъ былъ первоначально шведскій, но, благодаря вѣтру и непогодѣ, съ теченіемъ времени, до такой степени слинялъ и потребовалъ столько заплатокъ, что власти не могли уже оскорбляться этимъ напоминаніемъ чуждаго владычества, если только вообще онѣ заботились о томъ, что дѣлаетъ Бослафъ. Но вотъ этого-то именно они никогда и не дѣлали, и такимъ образомъ старое знамя весело развѣвалось, шумѣло и трещало на свѣжемъ вѣтрѣ, который все усиливался, въ то время какъ Готтгольдъ стоялъ передъ низенькимъ, выстроеннымъ вчернѣ, отчасти изъ неотесанныхъ валуновъ, строеніемъ, единственная дверь котораго была устроена съ береговой стороны. Эта дверь была заперта; въ оба маленькія окна съ желѣзными рѣшетками, направо и налѣво, посредствомъ которыхъ освѣщались кухня и кладовая,– онъ не могъ заглянуть, такъ какъ они были расположены выше человѣческаго роста, почти подъ крышею; а два другія окна побольше этихъ, на лицевой сторонѣ, обращенной къ морю, были закрыты крѣпкими желѣзными ставнями. Кузена Бослафа очевидно не было дома.

– Конечно, сказалъ Готтгольдъ,– если по прошествіи десяти лѣтъ, вы не находите уже въ его старомъ домѣ того, кого вы оставили восмидесятилѣтнимъ старикомъ, то тутъ нечему еще удивляться.

А между тѣмъ онъ не допускалъ и мысли, чтобы старикъ умеръ. Онъ только что такъ много думалъ объ немъ; онъ такъ ясно видѣлъ его своими глазами: высокая, тонкая фигура, идущая большими, ровными шагами, такая же какою она представлялась тогда его тѣлеснымъ глазамъ. Нѣтъ, нѣтъ, этотъ старикъ изъ породы гигантовъ – онъ конечно пережилъ это непродолжительное время. А потомъ, домъ и окрестность – маленькій передній дворикъ, обнесенный циклопической стѣною, крошечный, обнесенный заборомъ изъ раковинъ садикъ – не имѣли того вида какъ будто бы они давно уже были предоставлены самимъ себѣ. Все было въ прекрасномъ состояніи и содержалось въ такой же чистотѣ какъ и при старикѣ; маленькій мостъ во внутренней бухтѣ, у котораго онъ привязывалъ свою лодку, былъ должно-быть даже недавно поправленъ, какъ Готтгольдъ могъ видѣть это по свѣжимъ, тщательно вставленнымъ кускамъ дерева. Но лодки не было; безъ сомнѣнія, кузенъ Бослафъ отправился въ ней куда-нибудь. Конечно это было не въ его привычкахъ, но вѣдь образъ жизни старика могъ въ послѣдніе годы измѣниться.

День далеко уже подвинулся впередъ; дорога черезъ ущелье къ приморскому дому заняла больше времени, чѣмъ предполагалъ Готтгольдъ. Онъ думалъ подождать еще съ часъ кузена Бослафа, а потомъ возвратиться къ могилѣ гунновъ, писать картину вплоть до солнечнаго заката, пріютиться на ночь въ кузницѣ, а завтра рано опять отъискивать стараго друга и конечно съ большимъ успѣхомъ. Потомъ онъ могъ пробыть до полудня въ городѣ – и простившись съ Вольнофами, безъ отлагательства ѣхать съ Іохеномъ дальше. Онъ располагалъ вчера окончить картину въ городѣ, но завтра вечеромъ, какъ разсказывалъ Іохенъ, они возвратятся изъ Плюгенъгофа опять черезъ это мѣсто, и онъ не хотѣлъ вызывать во второй разъ случая, который сохранилъ его сегодня утромъ отъ встрѣчи съ Карломъ Брандовомъ.

Молодой человѣкъ расположился на береговомъ возвышеніи въ тѣни буковъ, которые шли здѣсь вплоть до крутаго обрыва. Привыкнувъ, еще со времени своихъ первыхъ артистическихъ поѣздокъ, довольствоваться полдня, а иногда и цѣлый день, кускомъ хлѣба да глоткомъ изъ своей походной фляжки, онъ не ощущалъ и теперь голода, но чувствовалъ себя утомленнымъ какъ будто бы послѣ долгой ходьбы. И вотъ, когда онъ лежалъ тутъ такимъ образомъ и въ головахъ у него шумѣли буки, а разбивавшіеся о каменистый берегъ волны пѣли подъ нимъ свою монотонную пѣсню, его утомленные отъ долгаго пристальнаго созерцанія безконечной пустыни глаза мало по малу закрылись.


VIII.


Часа два спустя, Карлъ Брандовъ и Генрихъ Шеель ѣхали черезъ пустошь отъ кузницы въ Долланъ, по той же самой дорогѣ, по которой они двигались не больше какъ минутъ десять тому назадъ въ противуположномъ направленіи. Они ѣхали быстрой рысью, слуга шаговъ на двадцать-пять позади своего господина, но не изъ почтенія къ нему и ужь конечно не потому, чтобы лошадь подъ нимъ была хуже. Напротивъ того, это была удивительная гнѣдая лошадь чистой крови, стоившая гораздо дороже полукровной рыжей лошади его господина,– такая лошадь, что какой-нибудь встрѣчный подивился бы: какъ можно Ѣздить на такомъ благородномъ животномъ въ такомъ обыкновенномъ случаѣ. Но Генрихъ Шеель былъ не изъ обыкновенныхъ всадниковъ; онъ слѣдилъ за каждымъ движеніемъ животнаго по шероховатой землѣ, словно дрессировалъ его въ укатанномъ манежѣ, и не прощалъ ему ни малѣйшей шалости; а въ этомъ-то именно оно и провинилось за нѣсколько минутъ передъ этимъ, вслѣдствіе чего его и слѣдовало наказать,– и вотъ причина почему онъ нѣсколько отсталъ.

Вдругъ Карлъ Брандовъ осадилъ лошадь и взглянувъ черезъ плечо сказалъ: "въ самомъ ли дѣлѣ ты увѣренъ, что видѣлъ его?"

– Вѣдь я говорилъ вамъ, что былъ отъ него всего шагахъ во ста, угрюмо возразилъ Генрихъ Шеель,– и что у меня было довольно времени для того, чтобъ разсмотрѣть его; я думаю, онъ около часу стоялъ тамъ наверху какъ вкопаный.

– Но отъ чего этотъ плутъ Іохенъ и теперь еще утверждаетъ, что не знаетъ, гдѣ онъ остался?

– Можетъ быть онъ въ самомъ дѣлѣ не знаетъ этого?

– Пустяки!

Они проѣхали небольшое разстояніе молча, другъ подлѣ друга, господинъ – мрачно смотря впередъ, а слуга – взглядывая повременамъ украдкою на господина своими косыми глазами. Тутъ онъ подогналъ свою лошадь еще ближе къ нему и сказалъ:

– Почему-бы ему знать это? вѣдь я не знаю же, почему вы гоняетесь за нимъ, какъ кошка за мышью?

– Вотъ еще!

– И почему вы воротились такъ рано изъ Плюггенгофа и чуть не загнали обѣихъ лошадокъ, и дали мнѣ луидоръ, когда я сказалъ вамъ, что видѣлъ его.

– Я дамъ тебѣ еще шесть, если ты мнѣ скажешь, гдѣ я найду его! вскричалъ Карлъ Брандовъ, живо повернувшись на сѣдлѣ.

– Гдѣ вамъ найти его? Ну, это довольно просто; тамъ, въ приморскомъ домѣ!

– Куда я не могу идти за нимъ.

– Потому-что старикъ пуститъ вамъ пулю въ лобъ. Шесть луидоровъ! Знаете ли что, баринъ?– мнѣ кажется, что эти шесть луидоровъ не такъ-то скоро пожалуютъ ко мнѣ. Но я вамъ скажу и безъ денегъ, гдѣ вы найдете его, если вы только позволите мнѣ переѣхать черезъ болото вотъ на этомъ гнѣдомъ.

– Ты съума сошелъ?

– Это будетъ гораздо скорѣе, чѣмъ подниматься на гору. Идетъ что ли?

Лежавшая передъ ними дорога поднималась довольно круто на пригорокъ, который, въ качествѣ отрасли лежавшихъ по лѣвую руку горныхъ укрѣпленій, шелъ далеко въ пустошь. Направо отъ пригорка тянулось обширное болото черезъ пустошь вплоть до лѣсу, гдѣ посредствомъ того ручья, по теченію котораго шелъ Готтгольдъ сегодня въ полдень, оно изливалось въ море. Вершина этого пригорка безъ сомнѣнія опустилась когда-то въ болото, потому-что длинные земляные валы обрывались съ этой стороны въ видѣ утеса, который въ моментъ погруженія могъ быть довольно крутъ, но съ котораго бѣжавшая съ холмовъ вода смыла съ теченіемъ времени такъ много, что образовался неправильный спускъ – и старая ухабистая дорога обрывалась на самомъ краю, въ то время какъ покрывавшіе спускъ большіе камни дѣлали проѣздъ, по немъ невозможнымъ, по крайней мѣрѣ для экипажей, хотя всадники и пѣшеходы и успѣвали пробраться черезъ нихъ. Конечно, положеніе дѣлъ было нетакъ плохо въ то время, какъ Богиславъ и Адольфъ Венгофъ должны были скакать тутъ галопомъ въ экипажахъ, потому-что теперь развѣ только сумасшедшій рѣшился бы проѣхать это мѣсто въ экипажѣ иначе какъ шагомъ; такъ что Іохенъ Пребровъ былъ совершенно правъ, говоря, что ему – да и всякому другому – очень было бы легко исполнить безумное порученіе Курта и свалить въ день свадьбы молодую парочку со спуска въ болото.

Всадники остановили лошадей; Карлъ Брандовъ устремилъ взоры на холмъ и на болото.

– Ты съума сошелъ, сказалъ онъ еще разъ.

– Сошелъ или нѣтъ, вскричалъ съ нетерпѣніемъ Генрихъ Шеель,– но это должно исполниться. Я былъ сегодня утромъ въ Зальховѣ, чтобъ пораспросить немножко мастера Томсона. Этотъ малый всегда все знаетъ; они нарочно изъ-за гнѣдаго приказали отвести подъ господскія скачки участокъ болотистой земли, потому-что они думаютъ, что вамъ придется такимъ образомъ дѣлать большіе крюки. Ну, баринъ, если вы до такой степени облегчаете Бесси побѣду, то графу Грибену и другимъ господамъ это будетъ очень и очень на руку, да пожалуй и мнѣ тоже.

– Тебѣ это будетъ такъ же непріятно, какъ и мнѣ, сказалъ Брандовъ; а потомъ пробормоталъ сквозь зубы: – ну, да въ сущности теперь это все равно.

– Можно? сказалъ Генрихъ Шеель, очень хорошо замѣтившій нерѣшительность своего господина.

– Пожалуй.

На безобразномъ лицѣ Генриха Шееля сверкнулъ лучъ радости. Онъ повернулъ налѣво гнѣдаго, который давно уже грызъ отъ нетерпѣнія удила и проскакалъ галопомъ у самаго края болота шаговъ сто, потомъ остановился и закричалъ своему господину.

– Ловко?

– Да!

– Маршъ!

Гнѣдой сдѣлалъ сильный скачокъ и полетѣлъ по болотистой почвѣ. То тутъ, то тамъ слышались удары его легкихъ копытъ; то тутъ, то тамъ изъ подъ тонкаго слоя болотной травы брызгала вверхъ вода, но бѣшеное темно не уменьшалось, а напротивъ того становилось повидимому все быстрѣе и быстрѣе, какъ будто бы благородное животное знало, что дѣло идетъ объ его жизни и жизни его всадника. То что считалось почти невозможнымъ – исполнилось, гнѣдой проѣхалъ болото и проѣхалъ бы и всякое другое.

– Нечего больше сомнѣваться, бормоталъ Брандовъ,– я могу держать какое угодно пари! И уступить это животное Плюггену! за какія нибудь жалкіе пять тысячь талеровъ! чтобъ я былъ такимъ глупцомъ! Конечно, онъ говорилъ это въ шутку; но деньги все таки должны быть на лицо, хотя бы мнѣ пришлось для этого украсть, хотя бы мнѣ пришлось совершить убійство. Эй!

Онъ не спускалъ глазъ съ гнѣдаго, въ то время какъ ѣхалъ галопомъ по пригорку, не обращая вниманія на дорогу, пока его рыжій, привыкшій ѣхать не этому мѣсту шагомъ, вдругъ отскочилъ отъ обрыва, такъ что изъ подъ копытъ у него посыпались хрящъ и рухлякъ.

– Эй! вскричалъ еще разъ Брандовъ останавливая испуганное животное,– я чуть было не убилъ самого себя!

Онъ осторожно спустился но другой сторонѣ пригорка и подскакалъ къ Генриху, который галопировалъ взадъ и впередъ на краю болота, стараясь успокоить тяжелодышащую лошадь.

– Что скажете, баринъ?

– Что ты – безподобный малый; ну, твое желаніе исполнилось, скажи же мнѣ за это, гдѣ по твоему мнѣнію, я найду его?

– На могилѣ гунновъ, сказалъ Генрихъ,– я былъ тамъ наверху послѣ того какъ онъ ушелъ оттуда, и нашелъ что-то въ родѣ ящика. Тамъ былъ и ключикъ; онъ пишетъ этимъ свои картины, какъ я легко понялъ. Ящикъ былъ бережно поставленъ въ тѣни; но въ шесть часовъ солнце будетъ тамъ, гдѣ сегодня въ полдень была тѣнь, и, сколько могу судить, онъ возвратится туда около этого времени.

– Шесть часовъ, сказалъ Брандовъ, смотря на свои часы.

– Въ такомъ случаѣ, ступайте туда и зовите его къ себѣ. Мнѣ надобно отвести гнѣдаго домой. Сказать ли барынѣ, что у насъ сегодня же вечеромъ будетъ гость?

– Пока я самъ еще не знаю этого.

– Она конечно очень обрадуется.

– Убирайся, ступай домой и держи языкъ на привязи.

По безобразно-странному лицу Генриха пробѣжала отвратительная улыбка, онъ бросилъ язвительный взоръ на своего господина, но не возражалъ ничего, а обернулся къ гнѣдому и поѣхалъ медленнымъ галопомъ.

– Я очень хорошо могъ бы разсказать ему все, разговаривалъ самъ съ собою Карлъ Брандовъ, направляя лошадь черезъ пустошь въ лѣсъ,– мнѣ кажется, этотъ проклятый малый видитъ меня насквозь. Все равно, надобно же имѣть кого нибудь, на кого бы можно было положиться, и, наконецъ, на этотъ разъ мнѣ безъ него и не справиться. Я очень неохотно навязываю себѣ на шею этого глупца, но вѣдь это шансъ – и я былъ бы дуракъ, еслибъ въ моемъ положеніи вздумалъ еще чиниться.

Карлъ Брандовъ, ѣхавшій шагомъ по кочковатой лѣсной дорогѣ, опустилъ повода и вынулъ изъ кармана письмо, которое ждало его дома, когда онъ возвратился туда за полчаса передъ этимъ.

"Многоуважаемый и дорогой другъ! Спѣшу сообщить вамъ, что вчера попечительный совѣтъ (какъ я предвидѣлъ и предсказывалъ вамъ) рѣшилъ единодушно: не допускать ни въ какомъ случаѣ отсрочки, но требовать отъ васъ исполненія обѣщанія, даннаго вами изустно и письменно, и взыскать разомъ, въ день срока, десять тысячь. Мнѣ очень прискорбно, что я долженъ писать вамъ это послѣ тѣхъ признаній, которыя вы сдѣлали мнѣ; но я вполнѣ увѣренъ, что вы, по свойственной вамъ впечатлительности, считаете ваше положеніе отчаяннѣе, чѣмъ оно на самомъ дѣлѣ. Во всякомъ случаѣ, мнѣ кажется гораздо лучше предупредить васъ, чтобы вы могли воспользоваться тѣми восмью днями, которые еще остаются вамъ, для открытія новыхъ источниковъ, если старые дѣйствительно вполнѣ истощились.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю