Текст книги "Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)"

Автор книги: Ф Шпильгаген

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц)

Я пріѣду къ вамъ пятнадцатаго числа, такъ какъ я и безъ того долженъ быть въ это время въ вашихъ мѣстахъ,– и могу, если хотите, взять съ собою деньги и избавить васъ отъ поѣздки сюда. Можетъ быть со мною поѣдетъ жена, которая чрезвычайно рада посмотрѣть на Долланъ, о романтическомъ положеніи котораго она такъ много слышала отъ меня, и повидаться съ своими пріятельницами – госпожою Волланъ въ Прорѣ и вашею супругою. Какого вамъ еще сильнѣйшаго доказательства въ моемъ убѣжденіи, что вы такой человѣкъ, который съумѣетъ отдѣлить вѣстника отъ вѣсти, и что я остаюсь, какъ и всегда, искренно преданнымъ вамъ и вашей милой супругѣ.

Бернгардомъ Селльенъ.

P. S. Сейчасъ узналъ я нѣчто, что чрезвычайно заинтересовало меня, а можетъ быть заинтересуетъ и васъ. Готтгольдъ Веберъ, превосходный пейзажистъ, съ которымъ вы, какъ вы случайно разсказывали мнѣ потомъ, были такъ дружны еще въ школѣ, проѣхалъ сегодня черезъ Зундинъ по дорогѣ въ Прору и думаетъ пробыть тамъ и въ окрестностяхъ нѣсколько времени. Безъ всякаго сомнѣнія, вы навѣстите его, или можетъ быть онъ навѣститъ васъ. Онъ принадлежитъ къ тѣмъ людямъ, съ которыми пріятно встрѣтиться, хотя бы для этого и пришлось сдѣлать нѣсколько крюку".

Карлъ Брандовъ презрительно засмѣялся, кладя письмо опять въ карманъ и подбирая опять поводья.

– Мнѣ кажется, самъ чортъ вмѣшался въ это дѣло. Съ тѣхъ поръ какъ я узналъ, что этотъ человѣкъ будетъ здѣсь, меня преслѣдуетъ мысль, что онъ, именно онъ, можетъ спасти меня. Почему? вѣроятно потому, что только глупецъ рѣшится на это, а онъ самый величайшій изъ всѣхъ, какихъ я когда либо зналъ. И въ то время, какъ я проѣхалъ сегодня утромъ у него подъ носомъ, всѣ то и дѣло что наводили меня на слѣдъ, который онъ такъ старательно скрываетъ отъ меня. Отъ этого-то, видно, Іохенъ и не рѣшался говорить со мною утромъ о своемъ пассажирѣ, да и теперь не хотѣлъ сказать гдѣ онъ; но – онъ принадлежитъ къ тѣмъ людямъ, для которыхъ съ удовольствіемъ можно сдѣлать нѣсколько крюку. И какой это будетъ пріятный сюрпризъ для нея, когда я приведу его къ ней!

И всадникъ еще разъ разсмѣялся, но этотъ смѣхъ звучалъ еще горче чѣмъ въ первый разъ – и онъ перервалъ его еще скорѣе, закусивъ нижнюю губу и хлеснувъ бинемъ по двумъ или тремъ слишкомъ выдавшимся на дорогу вѣткамъ.

– Какъ она поблѣднѣла, когда попъ выболталъ эту новость. Разумѣется, она старалась не подать и виду, что это производитъ на нее такое впечатлѣніе; объ этомъ нечего и говорить! Жаль только, что послѣ того, какъ вы пользовались изо дня-въ-день, въ теченіи девяти или десяти лѣтъ, удовольствіемъ совмѣстной жизни, отъ васъ ничего не скроется. Она не вѣритъ уже въ мою любезность, да и я тоже нѣтъ. А какъ смотрѣла она, когда я, вскорѣ послѣ этого, уѣхалъ!– словно она знала, о чемъ идетъ дѣло; но я такъ часто сердилъ ее этимъ человѣкомъ, что теперь я могу имъ и порадовать ее. Но конечно, прежде чѣмъ схватить моего мосьё, надобно поймать его. Ну, это мы скоро увидимъ!

И Карлъ Брандовъ соскочилъ съ сѣдла, привязалъ лошадь къ суку дерева и началъ подниматься по узенькой тропинкѣ черезъ лѣсъ къ могилѣ гунновъ.

IX.

Готтгольдъ работалъ на верху уже съ полчаса, съ жаромъ пейзажиста, спѣшащаго воспользоваться даннымъ моментомъ, который уже не повторится. Если небо, земля и море и будутъ красоваться опять завтра, при закатѣ солнца, этими свѣтлыми мѣстами; если тѣни съ холмовъ и упадутъ опять на долину, на ущелья;– онъ уже не будетъ на этомъ мѣстѣ, чтобы наверстать позабытое, чтобы докончить начатое.

Такимъ образомъ сидѣлъ онъ на низенькой плитѣ могилы гунновъ, съ мольбертомъ на колѣняхъ, впивая пылкимъ взоромъ художника красоту мѣста и времени, творя трудолюбивою рукою художника снимокъ съ этой красоты. И краски на палитрѣ смѣшивались сами собою, и каждая черта кисти на маленькомъ полотнѣ приближала копію къ оригиналу съ такою скоростью, которымъ самъ художникъ не могъ нарадоваться и надивиться. Такъ скоро никогда еще не шла у него работа, такъ дружески никогда еще не сходилось намѣреніе съ исполненіемъ, такъ сильно никогда не счастливило его высокое ощущеніе своей силы.

– И неужели же мечта, что я тутъ только могу быть тѣмъ, чѣмъ мнѣ назначено быть,– больше чѣмъ мечта? говорилъ онъ самъ себѣ,– и неужели же глубокомысленная мудрость миѳа объ Антеѣ подтвердится и на мнѣ? Ну конечно, всѣ мы дѣти земли; наша мать не виновата, если мы, оторвавшись отъ нея, стремимся къ далекимъ солнцамъ, отъ страшнаго жара которыхъ быстро таютъ у насъ восковыя крылья. Я былъ тамъ, въ Италіи, подобнымъ Икаромъ.

– Да, да, вскричалъ онъ громко,– Римъ, Неаполь, Сиракузы, вы, эдемы художниковъ,– что значитъ этотъ клочекъ земли въ сравненіи съ вами! а между тѣмъ для меня онъ больше, несравненно больше, чѣмъ вы; онъ – моя родина.

– Въ которой старый другъ отъ всей души привѣтствуетъ тебя, сказалъ звонкій голосъ позади него.

Готтгольдъ съ испугомъ обернулся.

– Карлъ Брандовъ!

Онъ стоялъ тамъ – стройная гибкая фигура, прислонившаяся къ глыбѣ, на которой лежала утромъ змѣя,– и его круглые жесткіе глаза напомнили Готтгольду о неподвижныхъ змѣиныхъ глазахъ.

– Конечно, это я, сказалъ Карлъ Брандовъ, подходя ближе съ улыбкой, которой слѣдовало быть дружеской, но которая была такъ же холодна, какъ и протянутая Готтгольду рука, куда онъ, колеблясь, положилъ свою руку.

– Какъ ты нашелъ меня? спросилъ Готтгольдъ.

– Я – старый охотникъ, возразилъ Брандовъ, показывая свои бѣлые зубы.– Отъ меня не такъ-то легко скрыться, да еще въ моемъ собственномъ округѣ. Но я не хочу хвастать. Дѣло въ сущности очень просто. Я зналъ еще недѣли за двѣ, что ты будешь здѣсь; потомъ я услыхалъ у Плюггена въ Плюггенгофѣ – Отто Плюггена, соломеннаго Плюггена какъ называютъ его, если помнишь, для отличія отъ его меньшаго брата, сѣннаго Плюггена, которому достался Гранзевицъ,– я услыхалъ, говорю отъ нашего новаго пастора, что ты былъ вчера въ Рамминѣ и отправился въ Прору. Разумѣется, Плюггенъ, по моей просьбѣ, тотчасъ же послалъ туда экипажъ, чтобъ пригласить тебя въ Плюггенъгофъ; тебя тамъ ужь не было, ты отправился сегодня же утромъ съ Іохеномъ Пребровымъ пѣшкомъ въ Долланъ. Само собою разумѣется, что послѣ этого я не могъ уже оставаться ни на одну минуту въ Плюггенъгофѣ, несмотря на то, что мы только-что сѣли за столъ, чтобъ встрѣтить тебя съ полными стаканами въ рукахъ. Я чуть не загналъ обоихъ моихъ лошадей и напугалъ до полусмерти мою бѣдную жену, чтобы встрѣтить тебя хоть дорогою, въ случаѣ еслибъ ты оказался такъ жестокъ, что не захотѣлъ бы ждать нашего возвращенія. Пріѣзжаемъ, спрашиваемъ о тебѣ, еще не выходя изъ экипажа: никого не было! Поя жена и я смотримъ съ испугомъ другъ на друга. «Тамъ на могилѣ гунновъ есть кто-то!» говоритъ Генрихъ Шеель, мой фактотумъ, подходя къ экипажу: «онъ тамъ съ самаго утра». «Тутъ нѣтъ ничего невозможнаго, говоритъ моя жена;– онъ узналъ, что насъ нѣтъ дома, и по свойственному ему трудолюбію, пользуется этимъ временемъ. Это было его любимое мѣсто». Я не говорю ровно ничего, но бѣгу къ подзорной трубѣ въ комнатѣ на мезонинѣ – и вижу то, что Генрихъ, несмотря на свои косые глаза, видѣлъ безъ подзорной трубы; бѣгу опять внизъ, вскакиваю на лошадь – и нахожу того, кого искалъ. Это дивно-хорошо, что ты написалъ тутъ! право, великолѣпно! но теперь, смѣю просить, нельзя ли упаковать всю эту исторію? Это не уйдетъ и завтра, а на сегодня право довольно и передовольно. Съ двѣнадцати часовъ и до сихъ поръ – это можетъ выдержать только художникъ!

Карлъ Брандовъ перебросилъ уже себѣ черезъ плечо дорожную сумку Готтгольда, куда этотъ послѣдній уложилъ тѣмъ временемъ свои вещи.

– Постой на минуту! сказалъ Готтгольдъ.

– Ты не можешь довѣрить мнѣ своихъ сокровищъ?

– Совсѣмъ не то.

– Что же такое?

Готтгольдъ медлилъ; но ему нѣкогда было долго соображать.

– Вотъ что, сказалъ онъ.– Я не могу принять твоего приглашенія, какъ ни дружественно оно сдѣлано и какъ ни честны при этомъ, какъ я желаю думать, твои намѣренія.

– Но, ради Бога, почему же не можешь?

– Потому-что я оскорбилъ бы этимъ себя и въ нѣкоторомъ смыслѣ и тебя. Себя – потому-что я не могу быть въ Долланѣ, въ вашемъ домѣ, не дѣлаясь на каждомъ шагу, каждую минуту, добычей самыхъ горькихъ воспоминаній; а кто не избавляетъ себя, если только можетъ, отъ подобнаго испытанія! Тебя – потому-что надобно тебѣ сказать, Брандовъ, я всегда считалъ тебя своимъ врагомъ и никогда не смотрѣлъ на тебя съ пріязнью вплоть до сегоднишняго дня, вплоть до этого часу. Кто станетъ приглашать въ свой домъ человѣка, который, какъ ему извѣстно, смотритъ на него безъ всякой пріязни!

– Возможно ли? вскричалъ Брандовъ.– Такъ стало быть этотъ дуралей Плюггенъ и попъ были правы, когда говорили: "онъ не пойдетъ!" "Онъ пойдетъ!" сказалъ я: "и хотя бы для того только, чтобы доказать вамъ, что онъ остался тѣмъ же великодушнымъ человѣкомъ, какимъ онъ всегда былъ!" – Нѣтъ Готтгольдъ, ты оправдаешь мои слова, хотя бы изъ-за однихъ этихъ глупцовъ и имъ подобныхъ, которые воспользуются этимъ удобнымъ случаемъ, чтобы посмѣяться надъ Карломъ Брандовомъ, который всегда такъ важничаетъ, а потомъ остается съ носомъ. Нѣтъ, тутъ, къ сожалѣнію, есть вотъ что: я ужь не то, чѣмъ былъ; я бѣднякъ, я принужденъ былъ выучиться скромности;– но на этотъ разъ я не хочу быть скромнымъ, на этотъ разъ я не хочу. И такъ, твою руку, старый дружище! такъ! рѣшено! Я зналъ тебя лучше, чѣмъ ты самого себя.

Они начали всходить на холмъ: Брандовъ (который, не смотря ни на какія возраженія, продолжалъ нести готтгольдовы вещи) – не переставая говорить свойственнымъ ему смѣшнымъ и иногда опрометчивымъ образомъ; Готтгольдъ – молча и тщетно усиливаясь освободиться отъ оцѣпенѣнія, туманившаго ему мозгъ и сжимавшаго сердце. Онъ хотѣлъ быть правдивымъ, вполнѣ правдивымъ; онъ не исполнилъ этого. Онъ не сказалъ послѣдняго, потому-что не могъ сказать этого, такъ-какъ онъ показался бы глупцомъ, фатомъ, еслибъ сказалъ это, и грубымъ человѣкомъ, еслибъ не сказалъ, а сказалъ бы только: не хочу. Но развѣ это было не лучше, чѣмъ свидѣться съ нею?

Готтгольдъ остановился; онъ сорвалъ съ себя сюртукъ и жилетъ, какъ будто бы они душили его.

– Здѣсь въ лѣсу страшно душно, сказалъ Карлъ Брандовъ.– Было бы гораздо ближе, еслибъ мы спустились по другой сторонѣ, а потомъ пошли полемъ; но намъ надобно было сдѣлать крюкъ, хотя бы только для моего рыжаго. Вотъ онъ, этотъ плутъ, стоитъ и бьетъ отъ нетерпѣнія копытами. Ну, теперь en avant!

Брандовъ взялъ поводья, Готтгольдъ схватилъ часть своихъ вещей; такимъ образомъ они быстро шли лѣсомъ по тропинкѣ, которая вскорѣ вывела ихъ въ поле. Въ незначительномъ отдаленіи, отдѣленная только двумя-тремя лугами, да великолѣпною полосою ржи, лежала усадьба, частью уже въ тѣни, падавшей въ долину съ холма по лѣвую сторону пустоши, въ то время какъ вершины болѣе высокихъ садовыхъ деревьевъ и могучихъ тополей, окаймлявшихъ остальныя три стороны двора, горѣли, облитыя вечернимъ сіяніемъ. Окошечко маленькой комнаты на мезонинѣ сверкало и блестѣло. Готтгольдъ не могъ свести съ него глазъ; онъ ждалъ каждую минуту, что оно отворится – и она покажется въ рамѣ и погрозитъ ему бѣлою ручкою: ни шагу дальше, ради Бога ни шагу дальше! А потомъ у него опять становилось на душѣ, какъ тогда, когда онъ въ какой нибудь блаженный субботній вечеръ или чудное воскресенье выходилъ съ Куртомъ, а она, завидя ихъ возвращеніе, въ нетерпѣніи бѣжала къ нимъ на встрѣчу. Его волненіе возрастало съ каждымъ шагомъ; онъ почти не слыхалъ того, что говорилъ его спутникъ.

Но и Карлъ Брандовъ говорилъ въ эту минуту только для того, чтобъ скрыть отъ своего гостя тягостную свою заботу. Не лучше-ли было бы предувѣдомить ее о своемъ намѣреніи, рискуя вызвать противорѣчіе съ ея стороны, или, что еще хуже, обрадовать ее этимъ? Хоть бы по крайней мѣрѣ онъ воспользовался послѣднимъ случаемъ и приготовилъ ее къ этому посѣщенію посредствомъ Генриха, вмѣсто того чтобъ запретить Генриху говорить ей объ этомъ? Или онъ, умный человѣкъ, поступая, какъ это уже часто случалось, по своему, ошибся въ разсчетѣ? Но что же можетъ случиться если онъ внезапно выступитъ передъ нею вмѣстѣ съ нимъ? Неужели она уличитъ его во лжи при гостѣ? скажетъ, что она ничего не знала и ея мужъ солгалъ? Отъ нея вѣдь это станется; по горе ей, если она сдѣлаетъ это!

– Вотъ мы и пришли! сказалъ Карлъ Брандовъ, подойдя къ аллеѣ старыхъ липъ, передъ крыльцомъ долланскаго дома.– Пожалуйте, дорогой гость, еще разъ пожалуйте!

Онъ сказалъ это очень громко, полуобратившись къ открытой двери, и закричалъ со всею силою своего звонкаго голоса: "Генрихъ! Фрицъ!– гдѣ вы пропадаете! "

Но въ домѣ ничто не шевельнулось, а на дворѣ никто не показывался.

– Это всегда такъ но воскресеньямъ, сказалъ Брандовъ.– Всѣ разбѣгутся, въ особенности же, если господина нѣтъ дома. Рика! Генрихъ! Фрицъ!

Полувзрослый малый, въ грязномъ красномъ камзолѣ и въ сапогахъ съ отворотами, выбѣжалъ на дворъ, и въ ту же самую минуту вышла изъ дому молоденькая служанка. Брандовъ встрѣтилъ обоихъ бранью. Служанка дерзко отвѣчала, что она была при барынѣ, которая никакъ не можетъ успокоить ребенка, онъ все еще плачетъ у ней на рукахъ; а малый пробормоталъ, взявъ лошадь за уздцы, что онъ вмѣстѣ съ Генрихомъ былъ при гнѣдомъ, который заболѣлъ рѣзью въ кишкахъ.

– О, чортъ возьми! вскричалъ Брандовъ: – проклятый Генрихъ, этого только не доставало! Я долженъ оставить тебя на минуту, или не пойдешь ли ты со мною?

Брандовъ, не дождавшись готтгольдова отвѣта, пустился бѣжать по двору. Ему нужно было узнать, что такое сдѣлалось съ гнѣдымъ. Да и у Цециліи есть дѣло въ дѣтской, она конечно, не скоро выйдетъ.

– Что такое съ ребенкомъ? спросилъ Готтгольдъ.

– Она упала въ ту самую минуту какъ барыня вернулась домой и какъ кажется сломала себѣ ручонку, отвѣчала дѣвушка, съ любопытствомъ осмотрѣвъ чужестранца своими сладострастными сѣрыми глазами, и бросилась въ домъ.

X.

Готтгольдъ пошелъ за нею черезъ сѣни въ комнату по лѣвую руку, и охотно пошелъ бы въ сосѣднюю комнату, откуда, въ то время какъ дѣвушка отворяла и затворяла дверь, слышался плачъ ребенка и голосъ женщины, уговаривавшей его. Это былъ ея голосъ – нѣсколько ниже и мягче прежняго, какъ ему показалось, но за плачемъ ребенка онъ разслышалъ только нѣсколько звуковъ.

– Бѣдное дитя, пробормоталъ онъ,– бѣдное дитя, еслибъ я могъ помочь ей!

Его рука протянулась къ ручкѣ двери, но тотчасъ же опять опустилась. Если дѣвушка сказала ей, что онъ тутъ, то конечно она выйдетъ на минуту; во всякомъ случаѣ, Карлъ долженъ скоро возвратиться.

Онъ сталъ у открытаго окна и смотрѣлъ черезъ пустой дворъ на строеніе, куда пошелъ Брандовъ. Какъ онъ могъ такъ долго оставаться! Онъ опять повернулся лицомъ въ комнату, гдѣ уже становилось темно, и его взоры машинально устремились на картины и мебель, изъ которыхъ нѣкоторыя показались ему знакомы, въ то время какъ онъ внимательно прислушивался къ тому, что дѣлается въ сосѣдней комнатѣ. Но тамъ теперь все утихло, и среди этой тишины старые шварцвальдскіе часы стучали такъ внятно – сначала онъ не слыхалъ ихъ,– вечерній вѣтерокъ шелестилъ въ листьяхъ старыхъ липъ росшихъ у окна, а потомъ Веберъ опять не слыхалъ ничего, кромѣ кипѣнія своей собственной крови въ вискахъ.

Не случилось ли какого несчастія? неужели дитя...онъ долженъ узнать объ этомъ навѣрное.

Но онъ не успѣлъ еще сдѣлать шага, какъ дверь отворилась и вышла Цецилія. Дѣвушка ничего не сказала ей о чужестранцѣ; она вошла, чтобы взять кусочекъ полотна въ рабочей корзинѣ, стоявшей на одномъ изъ оконъ. Тѣнь отъ большаго трюмо падала на Готтгольда. Цецилія не видала его; устремивъ взоры на свѣтившееся окно, она подошла къ нему очень близко, какъ вдругъ остановилась и испуганно подняла обѣ руки но направленію къ темной фигурѣ. Вечерній свѣтъ падалъ на ея блѣдное лицо съ большими темными глазами, глядѣвшими на него съ неподвижностію стекла.

– Это я, Цецилія.

– Готтгольдъ!

Онъ не сознавалъ, что онъ раскрылъ объятія, и минуту спустя не могъ уже сказать: дѣйствительно ли прижималъ онъ се къ своей груди. Придя въ себя, онъ увидалъ, что стоитъ подлѣ нея у кроватки ребенка.

– Гретхенъ играла съ дѣвушкой, не задолго передъ тѣмъ какъ мы возвратились – и упала подвернувъ подъ себя руку. Я думала, что она только ушиблась; но становилось все хуже да хуже, она не можетъ уже пошевелить рукой и плачетъ при малѣйшемъ прикосновеніи,– мнѣ кажется, она сломила ее здѣсь на сгибѣ.

Готтгольдъ нагнулся надъ ребенкомъ, который смотрѣлъ на него большими, но не испуганными глазами. Ему казалась, что онъ видитъ передъ собою глаза Цециліи.

– Ты не новый ли докторъ? сказало дитя.

– Нѣтъ, Гретхенъ, я не докторъ, но если мамѣ угодно, дай мнѣ взглянуть на твою руку,

– Она такъ болитъ, сказала Гретхенъ.

– Это скоро пройдетъ.

Готтгольдъ взялъ маленькую ручку и приподнялъ ее у плечнаго сустава и у локтя – дитя спокойно допустило это; тутъ онъ осторожно провелъ пальцами по нижней части руки вплоть до сустава у пальцевъ и согнулъ немного ручной суставъ – дитя тихонько застонало. Готтгольдъ положилъ ручку на покрывало и выпрямился.

– Мнѣ кажется, я положительно могу сказать, что рука не сломана,– это не больше какъ сильное раздраженіе сухихъ жилъ. Я бы желалъ сдѣлать простую перевязку, которая уйметъ у Гретхенъ боль, такъ какъ она не допуститъ ее шевелить суставомъ. Этого будетъ достаточно, пока пріѣдетъ докторъ. Можно?

Онъ говорилъ тихо, но дитя услыхало.

– Позволь ему, мама, сказало оно:– я полюбила новаго доктора гораздо больше стараго.

По блѣднымъ щекамъ Цециліи покатились двѣ крупныя слезы, и Готтгольдъ тоже почувствовалъ у себя въ глазахъ жаръ. Онъ спросилъ, нѣтъ ли какого нибудь бинта и разсказалъ какой именно ему нужно; бинтъ нашелся тутъ же. Въ то время какъ Цецилія свертывала его, Готтгольдъ сказалъ:

– Хорошо что, участь живописи, я очень прилежно ходилъ на лекціи анатоміи и медицины, отчасти въ интересахъ моего искусства, а такъ же изъ любви къ самому дѣлу. Благодаря моимъ небольшимъ свѣдѣніямъ по этой части, я уже раза два помогъ тамъ, гдѣ не было подъ рукою никакой другой помощи, да еще въ одномъ случаѣ дѣло было нѣсколько хуже теперешняго. Еще разъ повторяю: тутъ нѣтъ и слѣда дѣйствительной опасности – и я, если нужно, не колеблясь принимаю на себя отвѣтственность.

– Я вѣрю вамъ вполнѣ.

Губы Готтгольда дрогнули. Она съ самой первой минуты и до послѣдней называла его "ты"; онъ иначе не называлъ ее наяву и во снѣ втеченіи этихъ десяти лѣтъ!

Перевязка была сдѣлана съ такимъ совершенствомъ, какого только могъ желать Готтгольдъ. Гретхенъ, уставъ отъ плача и не чувствуя теперь боли, склонила голову на сторону и повидимому дремала. Готтгольдъ возвратился въ прежнюю комнату – и въ то время какъ онъ искалъ тутъ въ потемкахъ своей шляпы, имъ овладѣло чрезвычайно странное чувство.

Онъ въ сущности помнилъ, что сбирался къ Брандову разсказать ему о состояніи ребенка; но ему казалось, какъ будто бы онъ задумалъ сдѣлать этимъ что-то безполезное и даже неловкое,– какъ будто бы Карлу Брандову такъ же мало дѣла до ребенка, какъ ему самому до лошади Карла Брандова,– какъ будто бы рѣшать насчетъ ребенка могутъ только онъ да Цецилія – и словно все это такъ и было всегда, а не въ теченіи какой нибудь четверти часа, и иначе не могло и быть.

Погрузившись въ эти странныя мысли, онъ стоялъ безъ всякаго движенія – и тогда только пришелъ въ себя, когда Цецилія вошла быстро и тихо и, протянувъ къ нему обѣ руки, быстро и тихо сказала ему:

– Благодарю тебя, Готтгольдъ! и... я замѣтила, что это оскорбило тебя; дѣвушка смотрѣла на насъ такъ странно, она все пересказываетъ, и теперь тоже перескажетъ, но если ужь ты здѣсь, то я хоть одинъ разъ – въ послѣдній разъ – хочу поговорить съ тобою но старому.

– Оно похоже на то, Цецилія, какъ будто бы ты не желала, что я пришелъ сюда?

Она отняла наконецъ у него руки, которыя онъ до сихъ поръ удерживалъ, и бросившись къ окну на стулъ, подперла голову рукою. Онъ подошелъ къ ней.

– Ты не желала, чтобы я пришелъ сюда?

– Нѣтъ, нѣтъ! пробормотала она,– я очень, очень желала увидѣться съ тобою цѣлые годы – всегда; но тебѣ не слѣдовало приходить сюда, да, не слѣдовало.

– Въ такомъ случаѣ я уйду, Цецилія.

– Нѣтъ, нѣтъ! вскричала она, быстро поднимая голову,– я понимаю подъ этимъ совсѣмъ не то; вѣдь ты тутъ – этого уже не перемѣнить. Ты можешь остаться – ты долженъ остаться – пока...

Она внезапно умолкла; Готтгольдъ, слѣдившій за направленіемъ ея взгляда, увидалъ въ окно на заднемъ планѣ двора Карла Брандова, который разговаривалъ съ Генрихомъ Шеелемъ и теперь шелъ быстрыми шагами къ дому.

– Онъ уже возвратился, сказала она,– объ чемъ ты хочешь говоритъ съ нимъ?

– Я не понимаю тебя, Цецилія!

– Онъ ненавидитъ тебя.

– Въ такомъ случаѣ, я не знаю, зачѣмъ онъ отъискалъ меня и такъ убѣдительно приглашалъ меня въ свой домъ, куда я, по истинѣ никогда не желалъ входить.

– Онъ отыскалъ тебя – приглашалъ тебя – это невозможно!

– Въ такомъ случаѣ, онъ меня... въ такомъ случаѣ, онъ насъ... но это не менѣе не возможно.

Онъ пристально глядѣлъ на нее.

– Невозможно! сказала она,– невозможно.

Дикая, невеселая улыбка пробѣжала по ея блѣдному лицу.

– Въ такомъ случаѣ, пусть такъ и остается какъ было, сказала она,– въ такомъ случаѣ, все въ порядкѣ.

– Эй! закричалъ Карлъ Брандовъ, который увидалъ ихъ въ окошко и еще болѣе ускорилъ шаги, не переставая дѣлать имъ знаки рукою.

Онъ скоро вошелъ въ комнату, крича еще въ дверяхъ:

– Ну, такъ мы, стало быть, уже увидались съ нимъ! Вотъ что называется пріятный сюрпризъ, а? ну, а мнѣ-то что за это? Да, безъ хитрости не обойдется! ни слова не сказалъ женѣ, которая стала бы, хотя и съ самыми добрыми намѣреніями, возражать мнѣ, ссылаясь на старую вражду и другія давно забытыя ребячества; а другу сказалъ: она какъ на угольяхъ, пока я не приведу его къ ней. Вотъ какъ надо ловить птицу!

И онъ расхохотался.

– Ты разбудишь, Гретхенъ, сказала Цецилія.

– Да, что такое съ нею? спросилъ Брандовъ, понижая голосъ.– Вѣроятно ничего, такъ же и съ рыжимъ... куда же ты, Цецилія?

Она встала и ушла въ дѣтскую, затворивъ за собою дверь. Готтгольдъ разсказалъ Карлу, въ какомъ состояніи онъ нашелъ ребенка и каковъ онъ теперь.

– Ну такъ мы сейчасъ же пошлемъ за докторомъ, сказалъ Брандовъ.

– Я не считаю этого безусловно нужнымъ, возразилъ Готтгольдъ,– но если ты хоть сколько нибудь безпокоишься...

– Я безпокоюсь? Избави Боже! это было бы въ первый разъ въ жизни. Я вполнѣ предоставляю это женѣ, которая, когда дѣло идетъ о ребенкѣ... ахъ, да вотъ и ты! Готтгольдъ говоритъ, что налъ не нужно посылать за Лаутербахомъ,– да это и едва ли бы къ чему повело, такъ какъ по воскресеньямъ его невозможно отыскать. Кромѣ того, завтра утромъ мнѣ приходится туда ѣхать, и я привезу его тогда съ собою. Какъ ты думаешь?

– Не хочешь ли ты еще разъ взглянуть на Гретхенъ? сказала Цецилія.

Она, не глядя на своего супруга, обратилась съ этими словами къ Готтгольду, который пошелъ за ней и не затворилъ за собою двери, въ ожиданіи, что Брандовъ пойдетъ съ ними; но Брандовъ остановился на половинѣ дороги. Закусивъ нижнюю губу, смотрѣлъ онъ на нихъ въ открытыя двери, въ то время какъ они нагнулись съ обѣихъ сторонъ стоявшей на просторѣ кроватки къ ребенку, такъ что въ полумракѣ ихъ лица какъ будто бы соприкасались между собою. Не шепчутъ ли они: "онъ обманулъ насъ", или что нибудь подобное? Нѣтъ, это Рика что-то сказала.– Эта дѣвка не пропуститъ ничего и передастъ мнѣ. Пока все сошло лучше, нежели я могъ вообразить.

И онъ медленно пошелъ въ спальню, остановившись какъ-то невольно съ минуту на порогѣ, который онъ давно не переступалъ, а потомъ вздрогнувъ отъ какого-то синеватаго свѣта, наполнившаго внезапно почти темную комнату. Но это было ничто иное какъ первая молнія грозы, собиравшейся впродолженіи жаркаго дня. Вдали слышались раскаты грома, садовыя деревья качались, и отдѣльныя тяжелыя капли дождя стучали въ оконныя стекла.

Сильная буря давно уже утихла и ночь далеко уже подвинулись впередъ, когда Готтгольдъ, тихо ступая и старательно заслоняя свѣтъ рукою, шелъ по обширному помѣщенію одноэтажнаго дома, наполненному всевозможными вещами, въ комнату на мезонинѣ, которая была отведена ему для спальни. Брандовъ, съ которымъ онъ такъ долго сидѣлъ за бутылкою вина въ комнатѣ направо отъ сѣней, бывшей издавна комнатой хозяина дома,– хотѣлъ провожать его, но тотъ отклонилъ это; онъ зналъ эту дорогу споконъ вѣка, а четыре мужскихъ сапога дѣлаютъ больше шума чѣмъ два,– на верху же, онъ помнитъ, шаги раздаются ночью страшно громко. "Ну, такъ или же одинъ – ты, заботящійся обо всѣхъ", сказалъ Брандовъ, улыбаясь, "и, слышишь, не вздумай засыпать съ мыслью, что ты завтра уѣдешь; разъ навсегда: этого не будетъ. Я передамъ это рѣшеніе Іохену Преброву, когда буду завтра утромъ проѣзжать мимо кузни; этотъ малый можетъ присѣсть на козлы къ моему Фрицу, а твои вещи я привезу тебѣ изъ Фюрстенъ-гофа съ собою. Прежде восьми дней ты отъ меня не выѣдешь – и еслибъ это зависѣло отъ меня, ты остался бы здѣсь навсегда. Но ты этого не сдѣлаешь. Для такого свѣтскаго человѣка, какъ ты, подобная жизнь невыносима. Ну, сегодня я наговорилъ тебѣ больше, чѣмъ слѣдовало бы; но, въ виду человѣка твоего закала, больно вспоминать, чѣмъ мы пожалуй могли бы быть другъ для друга и чѣмъ наконецъ все-таки сдѣлались. Покойной ночи, старый дружище, желаю тебѣ пріятныхъ сновидѣній!"

И вотъ, Готтгольдъ въ старой милой комнаткѣ на мезонинѣ, у открытаго окна. Но съ какой жадностью ни впивалъ онъ въ себя сырой, прохладный ночной воздухъ, проходившій сквозь деревья, съ которыхъ падали еще внизъ дождевыя капли,– а на сердцѣ, которое тяжело и глухо билось въ его задыхавшейся груди, не становилось легче, какъ у спящаго, которому грозитъ мучительный сонъ. И не было ли все это мучительнымъ сномъ, что онъ въ Долланѣ, стоитъ въ комнатѣ на мезонинѣ и пристально смотритъ на слабый свѣтъ, падавшій изъ окна комнаты, прямо подъ нимъ, на темные кустарники?– изъ окна той комнаты, гдѣ она спала когда-то дѣвицей и гдѣ бодрствуетъ теперь у кроватки своего ребенка, своего и Карлова?

Готтгольдъ опустился у окна на кресло и сжалъ горячій лобъ руками.

Порывъ вѣтра, пронесшійся между шумѣвшими деревьями, пробудилъ его отъ горестныхъ думъ. Онъ всталъ дрожа, всѣми членами, какъ въ лихорадкѣ. Онъ заперъ окно и бросился въ темнотѣ – свѣча, которую оно принесъ давно уже потухла – на постель. Это была та самая, на которой онъ такъ часто спалъ мальчикомъ и юношей, и стояла все еще на томъ же мѣстѣ. Тутъ онъ сталъ опять думать объ этомъ и о томъ, какъ онъ лежалъ здѣсь въ послѣдній разъ – за десять лѣтъ передъ этимъ, рано утромъ послѣ той ночи, первую половину которой онъ провелъ въ приморскомъ домѣ у кузена Бослафа,– а часа два спустя, когда тамъ внизу она проснулась, хотѣлъ сойти и проститься съ нею – навсегда; да, и тогда тоже металась его горячая голова на подушкѣ и онъ не могъ найти себѣ покоя.

– Послѣ такого долгаго странствованія по свѣту попасть на то же мѣсто, въ ту же тѣсную комнату, такимъ же какимъ я былъ и тогда! Нѣтъ! не такимъ! бѣднѣе, далеко бѣднѣе!

Какъ прощался я, какъ прощался я,

Чудно полонъ былъ для меня весь свѣтъ!

Какъ вернулся я, какъ вернулся я,

Опустѣло все!

– Опустѣло, все опустѣло!... бормоталъ онъ, словно читая горѣвшими отъ безсонницы глазами эти безутѣшныя слова на бѣлой стѣнѣ противъ него, на гладкой пустотѣ которой темнота ночи начинала смѣняться сѣроватымъ свѣтомъ наступавшаго утра.

XI.

Для мирнаго Доллана наступилъ рядъ мирныхъ дней,– и каждому изъ этихъ дней слѣдовало быть послѣднимъ, который проведетъ Готтгольдъ въ помѣстьѣ, но постоянно являлось что нибудь такое, вслѣдствіе чего этотъ послѣдній день обращался въ предпослѣдній. То это былъ начатый эскизъ, который непремѣнно надо было кончить; то Гретхенъ плакала такъ сильно, что дядя Готтгольдъ хочетъ ѣхать завтра, въ день ея рожденія; въ четвергъ будутъ жать рожь, у рабочихъ будетъ маленькій праздникъ,– они придумываютъ разныя невинныя потѣхи и просили Готтгольда черезъ стараго управляющаго Мэллера помочь имъ въ этомъ; въ пятницу попечительный совѣтъ пришлетъ въ Долланъ молодаго архитектора съ планомъ для новаго дома, и Брандову крайне желательно выслушать на этотъ счетъ мнѣніе Готтгольда; завтра объ отъѣздѣ нечего и думать, потому-что Брандовъ уѣдетъ на цѣлый день по дѣламъ, а послѣ завтра обѣщался заѣхать асессоръ Селльенъ съ женою, хотѣли пріѣхать Отто и Густавъ фонъ ІІлюггены, г. Редебасъ изъ Далица и еще кой-кто изъ сосѣдей; соберется маленькое общество. Брандовъ всѣмъ писалъ и говорилъ, что у него будетъ Готтгольдъ, всѣ этому были такъ рады, словомъ – раньше понедѣльника объ отъѣздѣ не можетъ быть и рѣчи, а въ понедѣльникъ мы увидимъ.

Это было въ субботу по полудни; Брандовъ ѣздилъ еще въ понедѣльникъ, а нынче сказалъ Готтгольду, что онъ не ранѣе вечера возвратится домой. Конечно, отозвать владѣльца отъ его хозяйства въ такой день могло только крайне нужное дѣло. Брандовъ чрезвычайно отсталъ перевозкою ржи. Къ этому еще присоединилось то, что онъ не держалъ смотрителя и не разъ жаловался Готтгольду на стараго безтолковаго управляющаго Меллера, на котораго онъ никакъ не могъ положиться; слѣдовательно, множество людей, работающихъ въ полѣ и въ житницахъ будутъ предоставлены самимъ себѣ. Готтгольдъ предложилъ, если ужь Брандову непремѣнно нужно ѣхать, взять присмотръ на себя; но Брандовъ, хотя и зналъ, что Готтгольду дѣйствительно знакомо это дѣло, а рабочіе очень его любили и охотно повиновались бы ему,– все таки самымъ рѣшительнымъ образомъ отказался отъ этого.

– Довольно и того, что мнѣ приходится сдѣлать невѣжливость, оставивъ тебя одного на цѣлый день; но больше этого отъ меня не жди. Пока есть малѣйшая возможность, ты знаешь, я не имѣю обыкновенія безпокоить друзей.

Съ этими словами онъ уѣхалъ, а Готгольдъ забралъ все что ему нужно было для живописи, для того чтобъ имѣть предлогъ оставить домъ подобно ему, и бродилъ въ лѣсу и на берегу – безцѣльно, тревожно, то тѣхъ поръ пока не вспомнилъ о слышанномъ отъ стараго рыбака Карла Петерса изъ Ралова, что кузенъ Бослафъ, ѣздившій въ Зундинъ, возвратится сегодня вечеромъ домой. Карлъ Петерсъ долженъ былъ знать это, потому что старикъ ввѣрилъ ему ключъ отъ приморскаго дома, для того чтобъ онъ зажигалъ по вечерамъ фонарь и сторожилъ ночью; да и спутникомъ кузена Бослафа былъ никто иной какъ сынъ Карла же Петерса. Вслѣдствіе этого Готтгольдъ дошелъ до приморскаго дома и сѣлъ на береговой возвышенности въ тѣни бука, чтобы выждать его; но море шумѣло у берега такъ грустно-однообразно, свѣтлое солнечное время ползло такъ медленно,– и если онъ желаетъ сказать ей, что, вмѣсто понедѣльника, рѣшилъ уѣхать изъ Доллана завтра же, то теперь самая пора.