355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Ф Шпильгаген » Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ) » Текст книги (страница 13)
Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)
  • Текст добавлен: 12 мая 2017, 16:30

Текст книги "Про что щебетала ласточка Проба "Б" (СИ)"


Автор книги: Ф Шпильгаген


Жанр:

   

Разное


сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

– Изъ этого нельзя еще заключить, чтобы съ кѣмъ нибудь изъ нихъ, а то и со всѣми ними не случилось какой нибудь непріятности. Я говорю, mes dames, непріятности, а не несчастія, потому-что если въ такую ночь сломается колесо или что нибудь подобное, то и этимъ уже шутить нельзя; намъ слѣдуетъ отправиться на встрѣчу нашимъ друзьямъ. Если вамъ угодно, господинъ Брандовъ, я поѣду вмѣстѣ съ вами.

– Конечно, безъ сомнѣнія, но вѣдь я пріѣхалъ верхомъ, возразилъ Брандовъ.

– Мы можемъ взять въ гостинницѣ Фюрстсигофъ экипажъ. Если что случилось, то для нихъ нуженъ только экипажъ.

Альма нашла, что со стороны мужчинъ очень невѣжливо оставлять въ такую минуту дамъ однихъ, тогда какъ Оттилія насильно надѣла на мужа пледъ и прошептавъ: "молодецъ ты у меня, Эмиль"! отъ всей души поцѣловала его.

Вольнофъ настоялъ на томъ, чтобы дамы оставались въ комнатѣ. Когда дверь затворилась, онъ сказалъ: "я убѣжденъ, что съ ними случилось несчастіе, и вы также, не правда ли? "

Чорные глаза Вольнофа сверкали, при свѣтѣ свѣчки, которую онъ несъ въ рукахъ, такъ странной смотрѣли такъ проницательно;– Брандовъ вздрогнулъ, словно ему задали въ судѣ вопросъ, отъ рѣшенія котораго зависѣлъ исходъ его дѣла.

– О, конечно нѣтъ, вовсе нѣтъ, лепеталъ онъ,– то есть я не могу сказать объ этомъ ничего положительнаго.

– Ни тоже нѣтъ, сухо сказалъ Вольнофъ, ставя свѣчку на стоявшій въ передней какъ разъ передъ дверью столъ и отодвигая задвижку.

Дверь ярко освѣтилась, а когда Вольнофъ отворилъ ее, имъ на встрѣчу глянула мрачная ночь. Вдругъ, въ дверяхъ, на чорномъ фонѣ ночи обрисовалась фигура, при видѣ которой даже хладнокровный Вольнофъ вздрогнулъ, тогда какъ шедшій по слѣдамъ его Брандовъ отшатнулся назадъ съ глухимъ крикомъ. Измокшая одежда этого человѣка была сплошь покрыта пескомъ и глиной, словно онъ только-что выбрался изъ нѣдръ земли, а блѣдное обрамленное темной бородой лицо, на которое падала тѣнь широкополой шляпы, было страшно искажено узенькимъ слѣдомъ крови, отъ виска по всей щекѣ.

– Ради бога, Готтгольдъ, что такое случилось? вскричалъ Вольнофъ, протягивая другу обѣ руки и увлекая его въ переднюю.

– Гдѣ дамы? спросилъ вполголоса Готтгольдъ.

Вольнофъ указалъ на одну изъ комнатъ.

– Такъ отпустите ихъ; Селльенъ лежитъ въ гостинницѣ Фюрстенъгофъ, мы только-что перевязали его; онъ все еще безъ памяти; Лаутербахъ сомнѣвается, чтобъ онъ остался живъ. Мнѣ кажется, будетъ лучше, если я самъ принесу имъ это извѣстіе. Ты тутъ, Брандовъ!

– Я жду васъ здѣсь уже около двухъ часовъ, сказалъ онъ.– Но какъ это могло случиться? бѣдный Готтгольдъ и этотъ добрый Селльенъ! Ты конечно останешься здѣсь и вы также, господинъ Вольнофъ?

Не дожидаясь отвѣта, Брандовъ бросился въ дверь и исчезъ во мракѣ.

Вольнофъ сверкнулъ вслѣдъ ему глазами; но удержалъ слово, дрожавшее, повидимому, у него на губахъ.

– А вы сами, любезный Готтгольдъ? сказалъ онъ.

– Я-то дешево отдѣлался, сказалъ Готтгольдъ.– Но что-то будемъ теперь? Какъ мы скажемъ объ этомъ дамамъ?

– Мнѣ хотѣлось бы сперва посмотрѣть на него. Онѣ знаютъ, что я отправился встрѣчать васъ и не замѣтятъ, что меня нѣтъ.

– Такъ пойдемъ-те!

Друзья вышли. Вольнофъ подалъ Готтгольду руку.– Обопритесь объ меня, сказалъ онъ,– покрѣпче, и молчите!

– Еще одно. Десять тысячь, что были при Селльенѣ, потеряны. Мы замѣтили это тогда только, когда разрѣзали на немъ сюртукъ.

– Какъ они могли потеряться, если вамъ пришлось разрѣзать на немъ сюртукъ?

Готтгольдъ не отвѣчалъ; онъ едва не упалъ разъ въ обморокъ дорогою и теперь опять почувствовалъ головокруженіе; ему дѣйствительно нужно было какъ можно крѣпче опереться на руку Вольнофа.

Не безъ труда достигли они гостинницы, гдѣ все было въ величайшемъ волненіи; но Брандова они уже не застали. Онъ по словамъ хозяина, какъ только узналъ о потерѣ денегъ, то сію минуту велѣлъ осѣдлать лошадь и ускакалъ, даже не взглянувъ на ассесора. Онъ говорилъ, что тутъ онъ не принесетъ никакой пользы, а деньги безъ него едва ли найдутся.

– Да и при немъ, пожалуй тоже, пробормоталъ Вольнофъ.

Ассесоръ былъ все въ томъ же положеніи.– Если онъ не опомнится въ скоромъ времени, у насъ нѣтъ никакой надежды снасти его, сказалъ докторъ Лаутербахъ.

Скоро у доктора Лаутербаха оказалось двое паціентовъ. Готтгольдъ упалъ въ обморокъ на постель Селльена.

– Я это предсказывалъ, сказалъ докторъ.– Это чудо, что онъ такъ долго выдержалъ. Дѣйствительно, это ужасный случай.

– Если только это случай, пробормоталъ Вольнофъ.


XXIII.


Для господина Вольнофа и его жены наступили безпокойные дни и ночи. Не смотря на тяжелыя раны ассесора, его все-таки можно было перенести въ домъ Вольнофа, гдѣ конечно ему было удобнѣе во всѣхъ отношеніяхъ,– тогда какъ Готтгольдъ, котораго, сравнительно съ нимъ и раненымъ-то почти было нельзя назвать, долженъ былъ остаться въ гостинницѣ. Онъ лежалъ въ горячкѣ, даже цѣлыми часами въ безпамятствѣ, въ сильномъ бреду; докторъ Лаутербахъ подозрительно качалъ головою и говорилъ о сотрясеніи мозга, въ чемъ нѣтъ ничего невозможнаго, и о внутреннемъ поврежденіи, въ чемъ очень много вѣроятнаго. Господинъ Вольнофъ былъ сильно озабоченъ, и все свободное время, какое только у него было, проводилъ у постели больнаго.

– Болѣзнь ассесора въ сущности очень проста, говорилъ господинъ Вольнофъ;– онъ сломалъ себѣ лѣвое бедро и вывернулъ правую руку; рука успѣшно вправлена, а нога лежитъ въ превосходномъ гипсовомъ станкѣ – за ассесора я не боюсь: его поставите на ноги и вы, женщины. Съ Готтгольдомъ другое дѣло; мы все еще не знаемъ, чѣмъ это кончится,– тутъ я необходимъ.

Оттилія полагала, что онъ будетъ всегда считать себя необходимымъ тамъ, гдѣ будетъ Готтгольдъ; впрочемъ, она ровно ничего не имѣла противъ этого, она сама вполнѣ раздѣляла его; Готтгольдъ былъ для нея все равно, что родной сынъ.

Господинъ Вольнофъ принялъ съ улыбкою это странное признаніе; и та же самая меланхолическая улыбка играла раза два на его серіозномъ лицѣ, въ то время какъ онъ, сидя у постели больнаго, отводилъ у него съ горячаго лба мягкіе, кудрявые волосы и сравнивалъ это прекрасное, то блѣдное, то раскраснѣвшееся лицо съ другимъ лицомъ, которое казалось ему когда-то идеаломъ всего прекраснаго и неизгладимо напечатлѣлось въ его сердцѣ.

И много странныхъ думъ пробуждали въ немъ эти воспоминанія, когда онъ сидѣлъ такимъ образомъ въ долгіе, тихіе часы; думы эти согрѣвали его сердце, но онъ гналъ ихъ отъ себя, потому-что они потрясали ту твердую почву, гдѣ онъ поставилъ себя и свой домъ и гдѣ онъ долженъ бытъ крѣпко держаться, если не хотѣлъ, чтобы и онъ самъ, и все что было ему ввѣрено, разлетѣлось какъ прахъ по вѣтру. Нѣтъ, нѣтъ! Не только Богу подобало рѣшить, что сдѣланное имъ дѣло – дѣло хорошее, но и человѣкъ долженъ имѣть право говорить такъ о своемъ созданіи, долженъ имѣть возможность сказать это, если желаетъ сохранить силы и мужество, необходимыя для того, чтобъ сберечь сдѣланное. Онъ избралъ свою часть; лучшая она или худшая? все равно! онъ избралъ – ее и конецъ. Не лучшія – худшія натуры тѣ, которыя все еще думаютъ придти къ какому нибудь рѣшенію, когда все уже давно рѣшено.

Но не для него, который по лѣтамъ могъ бы быть его сыномъ... котораго бы онъ такъ охотно... нѣтъ, нѣтъ! это не такъ; но онъ любилъ его за то, что онъ такъ добръ и благороденъ, любилъ его, какъ только можетъ человѣкъ любить другаго человѣка, моложе себя, котораго онъ видитъ колеблющимся на томъ самомъ мѣстѣ затруднительнаго жизненнаго пути, гдѣ нѣкогда лилась кровь его собственнаго сердца... Для него вѣдь еще ничего не было рѣшено. Развѣ не можетъ рѣшиться такъ, чтобы сердце не истекало кровью, прежде чѣмъ успокоится настолько чтобы понимать голосъ разсудка? Онъ отъ души желаетъ ему счастья, отъ котораго самъ долженъ былъ отказаться! Вѣдь теперь для него ни въ какомъ случаѣ не можетъ быть полнаго счастья... слишкомъ много прожито такого, что бросаетъ свою тяжелую тѣнь на самое свѣтлое будущее... Но судя но формѣ этого лба, по выраженію этихъ глазъ,– для него можетъ быть существуетъ только единственное возможное счастіе. Оно коренится въ расѣ, въ складѣ мысли, чувства, унаслѣдованныхъ изъ поколѣнія въ поколѣніе отъ тѣхъ древнихъ германцевъ, одѣвавшихся въ медвѣжьи кожи, которые – вмѣсто того чтобы улучшать свое бѣдное отечество – запросто бросали его, сражались, приковавъ себя другъ къ другу цѣпями, а въ игрѣ скорѣе соглашались проиграть самихъ себя, чѣмъ сдѣлать уступку несчастію. Да, таковъ и онъ, сынъ такого же отца, такой же матери, которые оба погибли подъ напоромъ чувствъ, недопускающихъ торга и сдѣлки! Конечно, тутъ положеніе дѣла совсѣмъ не то; тутъ играютъ роль такія обстоятельства, какихъ тогда совершенно не существовало,– обстоятельства, дѣлающія, повидимому, то, что онъ иначе рѣшительно осудилъ бы какъ преступленіе противъ общества, почти подвигомъ человѣколюбія – необходимостью; а все-таки въ его глазахъ это была печальная необходимость.

Конечно съ этой стороны почти все ограничивалось предположеніемъ – и должно было оставаться предположеніемъ, по крайней мѣрѣ до тѣхъ поръ, пока жертвы того несчастнаго приключенія на пустоши не будутъ въ состояніи сказать, что они знали сами, что они могли замѣтить прежде и послѣ этого. Правда, показаніямъ асессора можно было придать только самое ничтожное значеніе,– изъ немногихъ словъ, сказанныхъ Готтгольдомъ въ первый вечеръ, было достаточно ясно, что его спутникъ находился почти что въ безсознательномъ состояніи, и дѣйствительно, когда онъ уже могъ ясно думать и говорить, то остался при рѣшительномъ показаніи, что ровно ничего не знаетъ и по всей вѣроятности крѣпко спалъ до самой катастрофы. Но Готтгольдъ, который съ своимъ трезвымъ, тонкимъ чувствомъ художника, безъ сомнѣнія все видѣлъ, слышалъ и наблюдалъ, если только вообще было что видѣть, слышать и наблюдать... онъ навѣрное могъ дать такіе матеріалы, какими съумѣлъ бы воспользоваться умный, дѣятельный слѣдователь.

Но къ числу такихъ слѣдователей едва ли можно было причислить совѣтника юстиціи фонъ Цаденига изъ главнаго города на островѣ, въ чьемъ округѣ случилось происшествіе. Господинъ совѣтникъ юстиціи ни съ какой стороны не видѣлъ въ этомъ случаѣ ничего особеннаго. Что экипажи опрокидываются въ болѣе или менѣе опасныхъ мѣстахъ и при этомъ теряются бумажники, съ этимъ долженъ согласиться всякій; а что по дорогѣ черезъ долланскую пустошь есть такія мѣста, извѣстное дѣло, по крайней мѣрѣ для него – совѣтника юстиціи фонъ Цаденига – онъ знаетъ исторію двоюродныхъ братьевъ Венгофовъ, театромъ которой вѣдь отчасти была и долланская пустошь,– отлично знаетъ, какъ и всякій другой, кто подобно ему, происходитъ изъ старинныхъ фамилій острова. Брандовы не изъ древней фамиліи, и нельзя вполнѣ оправдывать способъ, какимъ они въ свое время завладѣли Далицамъ; но вѣдь Далицъ больше не принадлежитъ имъ, и прицѣпляться къ Карлу Брандову за неисправность доллапскихъ дорогъ, по которымъ три или четыре поколѣнія Венгофовъ безпрепятственно катались взадъ и впередъ, онъ – совѣтникъ юстиціи фонъ Цаденигъ – считаетъ непозволительнымъ, тѣмъ болѣе что обвиненіе главнымъ образомъ падало не на Брандова, а на его собственнаго зятя, господина ландрата фонъ Сваптевита изъ Сваптевита – и ему-то въ послѣдней инстанціи придется, конечно, отвѣчать за состояніе общинныхъ и окружныхъ дорогъ. Но такъ какъ господинъ Вольнофъ, къ уму и почтенному имени котораго оцъ питаетъ величайшее уваженіе, думаетъ, что происшествіе должно быть разслѣдовано на мѣстѣ, то онъ тотчасъ же командируетъ для этой цѣли рефендарія фонъ Палена и даже дастъ ему жаидарма; это обыкновенно придаетъ всей обстановкѣ особенно оффиціальный и торжественный вкусъ,– онъ надѣется, что господинъ Вольнофъ будетъ доволенъ этимъ.

Господинъ Вольнофъ былъ доволенъ, потому что добился отъ безпечнаго, но тѣмъ не менѣе отличнаго старика, всего, чего только можно было добиться, и справивъ еще нѣкоторыя дѣла, вернулся въ Прору. Въ дверяхъ гостинницы Фюрстенгофъ онъ столкнулся съ Карломъ Брандовомъ, который сегодня, какъ и всѣ предъидущіе дни, пріѣзжалъ верхомъ – лично справиться о состояніи больныхъ.

– Все идетъ превосходно! вскрикнулъ онъ, встрѣтясь съ Вольнофомъ.– Вотъ ужъ съ часъ, какъ его голова совершенно ясна. Я не пробовалъ пробраться къ нему,– ибо думаю, что не смотря на это, все таки надо отстранять отъ него самое малѣйшее волненіе; но я говорилъ съ Даутербахомъ – тотъ въ большомъ горѣ. Онъ ожидалъ воспаленія мозга – и вдругъ видитъ, что оно отъ него ушло. И Селльену, сравнительно говоря, хорошо, сегодня я могу ѣхать домой съ облегченнымъ сердцемъ. Какъ рада будетъ моя жена! Я можетъ быть привезу ее завтра. Ваша супруга уже дала свое позволеніе на это. Итакъ, до свиданія, господинъ Вольнофъ, до свиданія!

– Чистокровная лошадь этотъ рыжій меринъ, сказалъ трактирный слуга, глядя вслѣдъ скачущему въ галопъ всаднику,– а все же онъ дрянь насупротивъ того жеребца, на которомъ онъ пріѣзжалъ въ воскресенье ночью; вотъ-та такъ капитальная лошадь!

Взоръ Вольнофа также слѣдилъ за стройнымъ всадникомъ, такъ спокойно и увѣренно сидѣвшемъ въ сѣдлѣ. "Если онъ такой мерзавецъ, какимъ я его считаю, плохо ему придется. Надобно сдѣлать такъ, чтобъ Готтгольдъ ничего не замѣтилъ; это страшно взволновало бы его, да къ тому же еще безъ основанія. Я по крайней мѣрѣ, хочу найти "основаніе повѣрнѣе" {Слова Гамлета, когда онъ хочетъ испытать братоубійцу Клавдія театральнымъ представленіемъ этого убійства на сценѣ.}. Конечно, для этого не годится драма; силокъ, въ который попался бы этотъ мошенникъ, долженъ быть похитрѣе сдѣланъ".

Готтгольдъ протянулъ своему другу, когда тотъ вошелъ къ нему, слабую, но не лихорадочную руку.

– Возмите, сказалъ онъ,– пощупайте сами. Теперь, этимъ рукопожатіемъ позвольте благодарить васъ за всю вашу любовь. Я не настолько былъ лишенъ сознанія, чтобы сквозь фантастическій безумный бредъ, который мучилъ меня, не узнавать, отъ времени до времени, вашего лица, всегда съ однимъ и тѣмъ же чудеснымъ выраженіемъ состраданія, о которомъ я буду вспоминать съ благодарностію всю свою жизнь.

Голосъ Готтгольда дрожалъ, въ глазахъ блестѣли слёзы.– Это не болѣзненная слабость, сказалъ онъ,– я признаюсь, что это такое: это могущественная сила новаго для меня чувства. Мнѣ такъ рѣдко приходилось благодарить за тѣ одолженія, какія оказываетъ намъ любовь. Та, которая для другихъ людей служитъ всю жизнь образомъ самоотверженной любви,– мать умерла у меня такъ рано – я едва помню ее; отъ отца отдѣляла меня, какъ я долженъ предполагать, непроходимая пропасть; и вотъ уже десять лѣтъ какъ я скитаюсь по свѣту – тысяча различныхъ обстоятельствъ, тысяча различныхъ отношеній, постоянно ставятъ меня въ оживленныя сношенія съ людьми среди большаго кружка друзей, часто даже дѣлаютъ средоточіемъ этого кружка, но не смотря на то, въ сокровенной глубинѣ моей души я все таки одинокъ – одинокъ и жажду любви; и эту-то любовь далъ мнѣ, такъ поздно, человѣкъ который увидалъ меня первый разъ всего нѣсколько дней тому назадъ, котораго я также до тѣхъ поръ никогда не видалъ и не имѣлъ съ нимъ ничего общаго кромѣ самыхъ обыкновенныхъ дѣловыхъ отношеній.

Серіозное смуглое лицо купца выражало глубокое внутреннее волненіе, когда послѣ короткой паузы онъ съ какимъ-то особеннымъ мягкимъ и тихимъ выраженіемъ, составлявшимъ отличительную черту его голоса, сказалъ:

– А что если я васъ, а вы меня видѣли въ первый разъ не нѣсколько дней тому назадъ; что если я качалъ васъ на рукахъ, когда вы были четырехъ-пятилѣтнимъ мальчикомъ,– если участіе, которое я въ васъ принимаю, основывается на болѣе глубокихъ причинахъ, чѣмъ наши дѣловыя отношенія,– если оно связано со всѣмъ, что составляло поэзію и блескъ моей жизни: что тогда, мой милый молодой другъ, что тогда?

– Вы знали мою мать? спросилъ Готтгольдъ, полный ожиданія,– вѣдь вы должны были ее знать!

– Я зналъ ее и любилъ. Знать ее и любить – значило для меня тогда одно и то же, да даже и въ эту минуту это кажется мнѣ такъ же тѣсно связаннымъ какъ свѣтъ и тепло.

– А моя мать – любила васъ? Откройте мнѣ это, разрѣшите мнѣ загадку насчетъ отношеній моихъ родителей, которую я и теперь еще не могу рѣшить.

Вольнофъ покачалъ головой.– Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ,– этого не было; и если одну минуту мнѣ и казалось такъ, то это именно былъ обманъ моихъ чувствъ,– и я, хотя и съ болью въ сердцѣ, считаю гордостью моей жизни, что я не допустилъ этому обману ослѣпить меня, что онъ не помѣшалъ мнѣ разглядѣть тотъ суровый путь, но которому заставлялъ меня идти мой долгъ, моя честь.

– Вы затемняете загадку, вмѣсто того чтобы разрѣшить ее, сказалъ Готтгольдъ.

– Мнѣ и самому до сей минуты все остается загадочнымъ въ этой драмѣ, возразилъ Вольнофъ, закрывая глаза рукой;– одно только было мнѣ понятно,– это то, что человѣкъ такого закала какъ вашъ отецъ, такой высоко-даровитый, воспламененный святой страстью правды человѣкъ, долженъ былъ возбудить безпредѣльную любовь въ сердцѣ вашей матери, не менѣе одушевленной высокими стремленіями. Говорю вамъ мой другъ, если когда нибудь существовала любовь, какъ вы изображали ее недавно, то это именно та, которая влекла другъ къ другу эти оба прекрасныя, избранныя существа, подобно тому какъ два пламени стремятся на встрѣчу одно къ другому. Свидѣтели этого чуднаго зрѣлища стояли очарованные и говорили: иначе не можетъ быть! Мой бѣдный возлюбленный Эдуардъ говорилъ то же самое; для него это былъ смертный приговоръ. А тоже говорилъ это – и мнѣ казалось, что у меня разорвется сердце; но мое сердце сильнѣе, чѣмъ я думалъ, да къ тому же еще мнѣ хотѣлось жить! А въ такомъ случаѣ, мой другъ, ужь будетъ житься, хотя сначала эта жалкая жизнь и очень тяжела.

Вольнофъ замолчалъ, такъ какъ онъ чувствовалъ, что не могъ больше говорить, сколько нибудь владѣя собой. Немного погодя онъ снова продолжалъ:

– Въ эту минуту я не въ состояніи судить, нравъ ли я, позволивъ себѣ увлечься передъ вами этими предметами; но конечно я былъ бы не правъ – передъ памятью вашихъ родителей, передъ вами, дорогой молодой другъ, даже передъ самимъ собой,– еслибы не сказалъ теперь всего; хотя этого всего и очень мало, но это малое страшно значительно для разгадки печальной неизвѣстности человѣческой судьбы.

Прекрасная молодая чета пріѣхала сюда; я опять увидѣлъ ихъ немного лѣтъ спустя, когда мои торговыя дѣла призвали меня въ эту сторону. Встрѣча была случайна, потому-что я навѣрное постарался бы избѣжать ее, зная, что она ничего не дастъ мнѣ кромѣ сердечной боли. Но когда я проѣзжалъ черезъ Рамминъ, противъ самаго пасторскаго дома у моего экипажа сломилось колесо. Я упалъ съ размаху, такъ что вывихнулъ себѣ руку, и принужденъ былъ пользоваться нѣсколько недѣль гостепріимствомъ вашихъ родителей. Я какъ теперь вижу передъ собой курчаваго больше-глазаго мальчика, весело игравшаго у ногъ своей матери, между клумбами астръ подъ лучами осенняго солнца. Онъ, слава Богу, не подозрѣвалъ: что значилъ мрачный взглядъ, который молодая, прекрасная мать такъ часто устремляла черезъ игравшаго ребенка, въ пустую даль. Увы, для нея не цвѣли цвѣты, для нея не свѣтило яркое солнце! вокругъ нея все было темно; темно было и въ ней самой, въ ея молодомъ горячемъ сердцѣ. И такая же тьма была и въ страстномъ сердцѣ мужа, котораго она нѣкогда такъ страстно любила, да и онъ ее тоже, а между тѣмъ – я твердо увѣренъ въ этомъ – они любили другъ друга съ такой же страстью и въ эту минуту, когда имъ казалось, когда они можетъ быть вѣрили, что ненавидятъ другъ друга. Ахъ, милый другъ, я не хочу читать проповѣди, не хочу опять возобновлять нашего спора; но что же мнѣ остается дѣлать, какъ не дотронуться до раны и не сказать: здѣсь опять повторяется примѣръ тѣхъ непомѣрныхъ требованій, вслѣдствіе которыхъ мы не удовлетворяемся тѣмъ что есть, не хотимъ снизойти до того чтобы создать возможное изъ того матеріала который находится на лицо – но отрѣшаясь отъ естественныхъ условій, стремимся къ осуществленію фантастическаго идеала. Обѣ эти чудесныя личности, такъ много обѣщавшія другъ другу, способныя такъ много дать другъ другу, считали это многое ничѣмъ, потому-что оно но составляло всего. Онъ, въ ея глазахъ, долженъ былъ быть не только служителемъ Бога, передъ которымъ она прежде благоговѣйно преклоняла колѣна, но еще долженъ былъ обладать всѣми добродѣтелями, какими только когда либо восхищалась въ мужчинѣ, она, умная, привлекавшая толпу поклонниковъ, дѣвушка. Въ его же глазахъ, она съ своей стороны, ко всѣмъ прелестямъ какими природа расточительно украшала ее, должна была быть окружена – я не знаю, какимъ-то мистическимъ ореоломъ, безъ котораго вся ея земная красота не имѣла значеніи для восторженно-мечтательнаго апостола. И вмѣсто того, чтобы попытаться нѣжной предупредительностью, терпѣніемъ, кротостью, сколько возможно уравновѣсить неизбѣжное различіе характеровъ и, благоговѣя передъ всемогущей силой, которой мы составляемъ только частицу, не обращать вниманія на оставшіяся неровности, которыя такъ или иначе всегда окажутся на лицо,– каждый изъ нихъ съ роковымъ упорствомъ все болѣе и болѣе давалъ ходу особеннымъ свойствамъ своей природы. Онъ хотѣлъ, чтобы жизненный смыслъ вещей лишь отражался въ умѣ его, какъ въ зеркалѣ; она, слишкомъ гордая, чтобы быть тщеславной, говорила, что ея зеркало говоритъ ей, что она молода и хороша да и божій свѣтъ тоже, на зло всѣмъ святошамъ и ипохондрикамъ. И вотъ, въ тихомъ пасторскомъ домѣ въ маленькой деревенькѣ, на островѣ, въ то время почти совсѣмъ отрѣзанномъ отъ сообщенія съ постороннимъ міромъ, завязалась эта странная, глухая борьба. Удивительно-ли, что оба несчастныя существа исходили кровью изъ своихъ глубокихъ ранъ, и изошли бы совсѣмъ, еслибы – не разстались во время, думаетъ и говоритъ свѣтъ въ подобныхъ случаяхъ. Что касается до меня, я думалъ не такъ. Я сказалъ себѣ: эти два человѣка никогда не забудутъ и никогда не перестанутъ существовать другъ для друга, если бы они поставили между собой цѣлый міръ; а послѣ нихъ, всѣхъ больше придется каяться тому, кто будетъ настолько безуменъ, чтобы способствовать этой разлукѣ. Такъ я сказалъ и молодой женщинѣ, которая не могла или не хотѣла скрывать передо мной своихъ страданій; я говорилъ съ ней – что я считалъ своимъ долгомъ – съ горячей убѣдительностью; и, вѣдь кажется мнѣ можно признаться въ этомъ: говоря такъ, я заглушалъ голосъ не моего убѣжденія, а моего сердца, которое вовремя этихъ непостижимыхъ сценъ, казалось, готово было вырваться изъ моей напряженной груди. И только тогда узналъ, что прежде чѣмъ явился ея настоящій суженый, я былъ гораздо ближе сердцу прелестной дѣвушки, чѣмъ когда либо надѣялся или осмѣлился бы подозрѣвать; – я узналъ это изъ отрывочныхъ словъ, намековъ, вырывавшихся изъ горячаго, страстнаго сердца, какъ искры изъ пылающаго огня. Что меня охватилъ этотъ огонь – могу ли я отрицать это! Что мнѣ невыразимо трудно было бороться съ нимъ – и это я могу сказать безъ всякаго преувеличенія. Да, мой другъ, я боролся какъ мой праотецъ въ ту полную чудесъ ночь, и какъ онъ – извлекъ изъ своей высокоподымавшейся груди волшебно-могущественныя слова: "Я не пущу Тебя, пока не благословишь меня!" И развѣ это не было благословеніемъ, что, не говоря уже обо мнѣ, частица спокойствія, изъ-за котораго я такъ тяжело боролся, перешла въ душу молодой женщины, предававшейся отчаянію? что она... а въ подобномъ положеніи это все... выиграла время, чтобы опомниться, подумать о томъ чѣмъ она нѣкогда обладала, спросить себя: не можетъ ли она вновь, если захочетъ, обладать имъ? Я не забуду выраженія, съ какимъ она взглянула на меня, подавая мнѣ на прощаньи руку; въ этомъ глубоко-грустномъ, задушевномъ взглядѣ, мерцала надежда. Я будто еще слышу, какъ она своимъ милымъ голосомъ говоритъ слова, бывшія для меня самой щедрой наградой – за все что я выстрадалъ, слова: "благодарю васъ, мой другъ!"

– И я благодарю васъ, сказалъ Готтгольдъ, хватая руку глубоко растроганнаго человѣка и горячо пожимая ее;– отъ всего сердца благодарю васъ, потому-что вы дѣйствовали но вашему убѣжденію,– а что же можетъ больше сдѣлать человѣкъ? если даже вы и не помѣшали моей бѣдной матери умереть отъ разбитаго сердца.

Вольнофъ мрачно глядѣлъ внизъ; Готтгольдъ продолжалъ съ горькой улыбкой:

– Конечно, еще лучше умереть такъ, умереть въ молодости, чѣмъ жить съ разбитымъ сердцемъ, на мученье себѣ, да не на радость и другимъ, какъ это выпало на долю моего несчастнаго отца. Онъ не могъ примириться даже съ тѣнью моей матери! Иначе онъ не сказалъ бы съ поблѣднѣвшими губами, когда однажды, сильно разсердившись, оттолкнулъ меня отъ себя: "ты весь въ мать!" Нѣтъ, нѣтъ, другъ мой, я уважаю вашу мудрость; но мнѣ кажется, надо родиться мудрымъ... научиться этому нельзя.

– Особенно въ одинъ урокъ, сказалъ Вольнофъ серіознымъ дружескимъ тономъ,– да и долго же онъ продолжался, слишкомъ долго, если взять во вниманіе состояніе ученика.

Готтгольдъ не соглашался съ этимъ; онъ увѣрялъ, что чувствуетъ себя отлично, и что онъ достаточно силенъ, чтобы еще долго продолжать бесѣду, да и тема эта имѣетъ для него магическій интересъ.

– Поэтому-то именно и надо ее оставить, возразилъ Вольнофъ,– а если въ самомъ дѣлѣ вы не очень утомились, отвѣтьте-ка мнѣ лучше вопроса на два, относительна вашей несчастной поѣздки. Признаюсь, я дѣлаю ихъ вамъ почти что по порученію высшаго начальства. По крайней мѣрѣ, совѣтникъ юстиціи фонъ-Цаденигъ увѣряетъ, что безъ вашихъ показаній нельзя сдѣлать ни шагу въ этомъ несчастномъ дѣлѣ, и просилъ меня нѣкоторымъ образомъ внести ихъ въ протоколъ.

Готтгольдъ съ удивленіемъ взглянулъ на него.– "Въ чемъ дѣло?"

– Въ чемъ дѣло? Да прежде всего въ потерянныхъ деньгахъ, которыя надо же, наконецъ, если можно, возвратить.

– Бѣдный Селльенъ! мнѣ отъ души жаль его, сказалъ Готтгольдъ;– но я не вижу, какимъ образомъ ваши вопросы и мои отвѣты могутъ способствовать возвращенію потеряннаго.

– Раскажите все какъ было. Не знаете ли вы, были ли еще эти деньги при Селльенѣ, когда вы уѣзжали изъ Доллана?

– Это я знаю навѣрное; когда я гулялъ съ нимъ послѣ обѣда, онъ, не догадываясь, что Брандовъ получилъ эти деньги отъ меня, съ удивленіемъ говорилъ мнѣ, что тотъ заплатилъ ему и даже показалъ мнѣ при этомъ пакетъ, который онъ вынулъ изъ боноваго кармана своего сюртука. Тамъ онъ держалъ его весь вечеръ – и я смотрѣлъ на это не безъ нѣкотораго безпокойства. Я все боялся, какъ бы, проигравъ свои деньги, онъ не схватился за эти. Къ счастью, онъ остался въ выигрышѣ.

– Такъ стало быть играли? Кто же проигралъ?

– Брандовъ.

– И много?

– Мнѣ кажется, онъ проигралъ пять тысячь талеровъ Редебасу; вѣдь у другихъ-то, пожалуй, не хватило бы духу спорить такъ долго съ такимъ отчаяннымъ игрокомъ.

– И само собою разумѣется не заплатилъ ихъ на мѣстѣ?

– Конечно, нѣтъ; вотъ изъ-за этого-то и вышелъ споръ, кончившійся тѣмъ, что всѣ остальные гости разъѣхались но домамъ въ страшномъ гнѣвѣ.

– Вы не вмѣшивались въ этотъ споръ?

– Я? нѣтъ,– а вотъ развѣ немножко Селльенъ; по крайней мѣрѣ это могло подать поводу Брандову къ тѣмъ дерзостямъ, которыя въ концѣ концовъ выгнали насъ изъ дому.

– Выгнали изъ дому? Отлично! сказалъ Вольнофъ, словно онъ вносилъ эти слова въ протоколъ.– И эти деньги были еще при Селльенѣ, когда вы уѣхали?

– Онъ былъ навеселѣ – и когда я застегивалъ ему пальто, то замѣтилъ, что пакетъ еще у него.

– И это пальто было еще застегнуто, когда Лаутербахъ собирался сдѣлать ему здѣсь перевязку? Вы сами сдѣлали намедни это замѣчаніе, и Лаутербахъ утверждаетъ то же самое. Не пытались ли вы въ кузнѣ снять съ него платье?

– Нѣтъ, старый Пребровъ хотѣлъ было сдѣлать это; но Селльенъ, пришедшій на минуту въ намять, такъ убѣдительно просилъ не трогать его, что мы отказались отъ этого, и старались только о томъ, чтобы ему было какъ можно спокойнѣе лежать на сѣнѣ и на соломѣ въ экипажѣ, который тѣмъ временемъ припасли Пребровы.

– И въ это время пакетъ все еще былъ при немъ?

Готтгольдъ подумалъ.– Нѣтъ, сказалъ онъ,– его при немъ уже не было. Теперь я припоминаю, что сперва старикъ, а потомъ я – хотѣли ощупать ему грудь, такъ какъ онъ жаловался на страшную боль въ лѣвомъ подреберьѣ. Тутъ я долженъ бы былъ замѣтить пакетъ. Это въ самомъ дѣлѣ странно.

– Конечно странно, возразилъ Вольнофъ,– вѣдь, наконецъ, не эти же честнѣйшіе Пребровы, отецъ и сынъ, взяли пакетъ у него изъ кармана, когда несли его съ этого несчастнаго мѣста въ кузню.

– Невозможно! вскричалъ Готтгольдъ.

– А между тѣмъ почти такъ же невозможно, хотя и въ другомъ смыслѣ, чтобы онъ выронилъ его, во время паденія, изъ кармана застегнутаго сюртука, сверхъ котораго было еще надѣто пальто, тоже застегнутое.

– Но кромѣ этого уже ничего нельзя предполагать.

– Такъ кажется. Но пойдемъ-те нѣсколько дальше. Такъ Брандовъ положительно произвелъ на васъ такое впечатлѣніе, какъ будто бы гналъ васъ изъ дому? Не поразило ли васъ это?

– И нѣтъ, и да.

– Положимъ, что это "нѣтъ" относится къ вамъ, а "да" къ ассесору; вѣдь собственныя выгоды Брандова требовали, чтобы онъ старался сохранить его расположеніе. Признаюсь, для меня это непостижимо. И выгнать васъ въ такую ночь – въ бурю, дождь и мракъ, какъ говоритъ король Лиръ,– на дорогу, пользующуюся – и притомъ совершенно справедливо – такой дурной репутаціей, да еще дать вамъ экипажъ безъ фонарей!

– Все это правда, сказалъ Готтгольдъ, смутившись,– но убѣжденіе въ Брандовской непріязни едва ли поможетъ намъ возвратить деньги. Впрочемъ, онъ вѣдь тотчасъ же раскаялся въ своемъ поступкѣ и въ тотъ же вечеръ пытался загладить его.

– Вы видите, какой я неловкій инквизиторъ, возразилъ Вольнофъ, проводя рукою по лбу.– Оставимъ-те же, когда такъ, господина и, не преклоняясь передъ мудростью извѣстной половицы, займемся слугой. Тотъ ли это самый, что возилъ васъ утромъ?

– Тотъ самый. Берейторъ Брандова, при случаѣ, какъ видите, кучеръ, вмѣстѣ съ этимъ и управляющій, словомъ: фактотумъ.

– Фактотумъ, очень хорошо, сказалъ Вольнофъ.– Правая рука, но не для однихъ правыхъ дѣлъ. И этотъ-то синьоръ-правая-рука также повидимому ничего не боится,.– мнѣ по крайней мѣрѣ такъ показалось. Что вы думаете объ этомъ молодцѣ?

– Я нахожу его такимъ замѣчательнымъ человѣкомъ, что кто его хотя разъ видѣлъ, тотъ едва ли забудетъ его. Я такъ живо вспоминалъ его всегда, какъ будто бы онъ былъ у меня передъ глазами; четвероугольный плоскій черепъ, съ низкимъ покатымъ назадъ лбомъ большой хищной кошки, о которой напоминаютъ и его зеленые косые глаза,– въ то время какъ его широкія плечи, его коренастая, приземистая фигура, съ неуклюжими кривыми ногами, указываютъ скорѣе на собаку – именно на помѣсь такса и бульдога – тѣмъ болѣе, что онъ такъ же упрямъ и вѣренъ какъ и эти животныя: я думаю, онъ пойдетъ за своего господина въ огонь и въ воду.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю