Текст книги "Темное эхо"

Автор книги: Ф. Дж. Коттэм

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

Сузанна вернулась тем же путем, которым пришла. Оказывается, в Саутпорте нет такси. Вернее, как таковые такси-то есть, однако они не останавливаются на улице, если просто поднять руку. Они наблюдались в большом количестве – и ни одна машина не притормозила возле Сузанны за минувшие дни, сколь отчаянно она бы ни махала. По-видимому, пассажиров им разрешалось брать только на строго отведенных стоянках, но где они, эти стоянки, она не знала. Конечно, можно было заказать машину по телефону, однако Сузанна понятия не имела, куда звонить. Ясное дело, в «Хескет-армс» не отказались бы вызвать для нее такси, но погода стояла изумительная, незнакомые улочки выглядели живописно и напрочь отличались от того, к чему она привыкла. Саутпорт был по своей сути викторианским городом и, если вести речь об архитектуре, практически не затронут современными веяниями. Сузанне понравилось ходить пешком, понравилось ждать новых впечатлений. Словом, пешком она и отправилась.

К четырем часам она добралась до того места на Роттен-роу, где, как ей было известно, располагался холм с особняком Сполдинга. Она посмотрела на свою сумочку. Дневник Джейн находился под защитой крупноформатного конверта с пластиковой пузырчатой пленкой. Конверт ей дал музейный смотритель, настаивавший, что обложку тома надо предохранить от солнечных лучей. Так он хотел продемонстрировать – запоздало, правда, – свой профессионализм вкупе с совестливостью и компетентностью. Сузанна мучилась желанием поскорее взглянуть на содержимое конверта, однако дом на вершине крутого травянистого склона притягивал ее внимание с необъяснимой силой. Надо бы посмотреть на него еще разок. Просто кинуть взгляд – и все. Сузанна саму себя уговорила, что сейчас, в ярком солнечном свете, когда школьницы, помахивая ракетками, стайками идут к цементным теннисным кортам в парке «Виктория», не случится ничего страшного, если она украдкой поглядит на особняк.

На сей раз Сузанна вела себя нахальнее. Она поднялась по каменным ступеням, украшенным терракотовой мозаикой, сняла щеколду калитки на вершине лестницы, сделала глубокий вдох и направилась к дому через сад. Удар – психологический – последовал тут же. Его можно было уподобить арктической перемене погоды или кулаку под дых. Все здесь выглядело иначе, причем с неправильной стороны. Сузанну охватила дрожь, на лбу и висках влажно замерцал холодный пот. С каждым шагом неприятное чувство лишь усугублялось. Ее окружала тишина, про которую предчувствие говорило, что в любой момент глухое молчание разорвется отчаянным криком, куда вольется и голос Сузанны. Чувство уже знакомое. Она его помнила. Тот же инстинкт ужаса, который она испытывала в амбаре Дюваля и на подходе к нему, пока сам Дюваль не появился в дверях – грубоватый, уверенный, вооруженный и очень надежный после потусторонних опасностей амбара.

Что натворил здесь этот Сполдинг? Сузанна пошла назад. Поневоле. Она не могла заставить себя сделать еще хотя бы шаг. Почва словно прогнила под ногами. Запашок смерти висел над землей зеленоватой бледностью. Сузанна бегом кинулась к воротам, вынырнула наружу и понеслась по кирпичным ступеням обратно к здравому рассудку, улыбающимся прохожим, кавалькаде любителей верховой езды и к машинам, которые медленно двигались по Роттен-роу, стараясь подальше объезжать лошадей в атмосфере безопасности, надежды и ярких цветов восхитительного июньского вечера.

На борту «Темного эха»

Похоже, от привычки записывать мысли трудно избавиться. Сейчас я это делаю не с помощью клавиатуры, а собственной рукой, да еще на страницах одного из переплетенных в сафьян томов, которые отец планировал использовать для ведения судового журнала. Аккумулятор моего ноутбука сел, а поскольку у нас больше нет электричества, я пишу эти строки при свете керосиновой лампы, пользуясь авторучкой отца. Даже шкипер «Андромеды» не смог бы превзойти меня в этот момент по части аскетичности и приверженности к традициям. Капитан Штрауб, однако, вряд ли бы мною гордился. Он передал мне предупреждение, которое я решил проигнорировать. Конечно, в ту минуту я уже не был под его командованием, но все равно мне бы следовало прислушаться. Узнав о моем нынешнем затруднительном положении, он был бы разочарован. И оказался бы совершенно прав, считая, что я сам в этом повинен.

Я сижу в своей каюте, за запертой дверью, и пишу, пристроившись за письменным столом. Отец лежит в беспамятстве на моей койке. Снаружи порой доносятся звуки, словно что-то ползает по коридору. По крайней мере, такое возникает впечатление. Слышится собачье рычание, иногда младенческое хныканье. Гораздо реже и поэтому всегда неожиданно и страшно звучат истерические вопли до смерти перепуганной женщины. Эти крики раздаются в отцовской каюте, которую, конечно же, правильнее назвать каютой Сполдинга. Часто звучит смех, но он всегда мрачный. Порой я различаю мольбу шепотом, которой отвечает тишина. И еще надо сказать про запах. Оттенков в нем больше, чем разнообразия в звуках. Иногда запах превращается в едкую вонь, иногда он становится гораздо тоньше, намекая на духи – цветочные и тяжелые, как «Арпеджио» или «Мицуко». Время от времени его сменяет аромат крепкого табака, а порой и рома. В отдельные минуты мне кажется, что я чувствую зловоние кордита, резкое и свежее, словно поблизости выстрелила гаубица. Часто появляется медянистый привкус только что пролитой крови. Кислые испарения страха. Но хуже всего непреодолимый запах смерти, который испускает труп самоубийцы по имени Габби Тенч, разлагающийся в тухлой жаре Гаванского залива.

Таковы воспоминания яхты, все эти разнообразные и случайно возникающие запахи и звуки, их сила и резкость только возрастают по мере нашего приближения к точке встречи с истинным хозяином судна. Гарри Сполдинга можно уподобить парадоксальному привидению, потому что мне почему-то кажется, что он вовсе и не призрак.

Помнится, Сузанна рассказывала, что еще в январе встретила привидение в Дублине. Ее визитер оказался безобидным. Подозреваю, что она видела его еще раз, однако меня в известность не поставила. При жизни ее потусторонний гость был порядочным волокитой. Сузанна в тот период усиленно разыскивала его следы, и, по-видимому, он счел этот факт достаточным основанием для того, чтобы посмотреть на нее повнимательней. Как бы то ни было, он не желал ей ничего плохого вне зависимости от того, заметит его Сузанна или нет. Да и вообще, мертвецы не вредят. Вот не верю я, что мертвец способен причинить физический вред живому человеку.

Ничего безобидного в Сполдинге не было. Никогда. Над этим вопросом я много размышлял после длительных и безуспешных попыток отправить свое изложение событий монсеньору Делоне, пока отец упорно пьянел все больше, а яхта покачивалась под моими ногами, продолжая следовать своему непреклонному курсу. Сполдинг применил оккультные знания, чтобы не дать смерти подступиться к нему во время войны. Он организовывал варварские и богохульные ритуалы, гарантировавшие его выживание. Устраивал – вновь и вновь – человеческие жертвоприношения. Я подозревал, что та женщина, которая якобы покинула Сполдинга сразу после швартовки в Римини, на самом деле была первой его жертвой в мирное время. А Тенч и братья Уолтроу? Ведь то же самое, похоже, случилось и с ними. Очередное жертвоприношение состоялось недавно. Погиб мужчина, который истек кровью из-за невероятного несчастного случая на верфи Фрэнка Хадли. И еще мне кажется, что в утраченном судовом журнале «Темного эха» можно было найти документальные свидетельства о значительно большем числе смертей, которые произошли на борту яхты за те годы и десятилетия, что разделяли Габби Тенча и злосчастного рабочего. Однако сам Сполдинг покончил с собой в 1929 году. Спрашивается, с какой стати давно скончавшийся человек до сих пор вынужден оплачивать дьяволу цену бессмертия? Бессмыслица. Он не должен этого делать. И какой отсюда вывод? Моя собственная логика заставляла прийти к умозаключению о том, что Сполдинг на самом деле никогда и не умирал.

Иконка «Отослать» до сих пор мигала на компьютерном экране. Провидение само решит, получит ли Делоне мое электронное завещание. Сейчас оно находится вне моего контроля, вышло в киберпространство за пределы досягаемости моих рук. Я поднялся и, окончательно решившись, приблизился к отцу. Надо спросить про судовой журнал, ведь однажды он упомянул, что прочел его. Вообще говоря, к этому утверждению я отнесся скептически: он мог заявить так из простого желания заставить меня замолчать, когда на верфи Хадли появились подозрения, что «Темное эхо» проклята. С другой стороны, не исключено, что он и впрямь просматривал судовой журнал. Отец всегда был ненасытным читателем и крайне любознательным человеком, а яхта была его долгожданным призом.

Выяснилось, однако, что от отца ничего добиться невозможно. Он лежал без сознания на полу. Поначалу я даже испугался, что у него инсульт, но потом сообразил, что черты лица выглядят симметрично, а в распластанном теле нет той характерной деревянности, свидетельствующей о частичном параличе. Дыхание тяжелое, но ровное. Я пригнулся послушать биение сердца. Ритм устойчивый. Младенческий плач на борту подверг его страшной пытке. Наверное, так оно и было задумано. С тупой уверенностью я понял, что плакала вовсе не моя младшая сестра, а какой-то другой ребенок, жертва кровавой истории яхты. Огец же считал, что это была Катерина-Энн, явившаяся в наказание за какое-то прегрешение, которого он никогда не совершал.

Итак, отец из-за глубокого потрясения спрятался внутрь себя, оставив меня бороться в одиночестве. Я поднял его на руки и перенес в свою каюту, где уложил на койке. Поцеловал в щеку и накрыл одеялом до подбородка. Пригладил растрепанные волосы, чтобы вернуть отцу хоть какое-то подобие достоинства. Помолился за него. А затем, заперев за собой дверь, вернулся в капитанскую каюту. Машинка с восковыми цилиндрами, которую я достал из прогнившей упаковки, стояла в прежнем положении. Такое впечатление, что она больше никогда не сможет играть. Но я все же вынул уже прослушанный цилиндр из гнезда и вставил новый – вонючий и скользкий от жирной гнили.

– Зачем вы инсценировали собственное самоубийство?

Игла упала на восковую поверхность, и цилиндр начал вращаться.

– Ты будешь обращаться ко мне, как подобает, – приказал голос Сполдинга. – Со словами «капитан» или «сэр». Нарушения субординации я не потерплю. Этот урок может обойтись тебе очень дорого.

– Сэр, зачем вы инсценировали собственное самоубийство?

Продолжительная тишина, настолько глубокая, что я мог слышать посвистывание кончика иголки на восковом цилиндре. Происходящее нарушало законы физики, однако Гарри Сполдинг сумел-таки проложить собственную мрачную дорожку сквозь рациональный мир, взнуздав для этого законы магии.

– Мои родители следовали пути, на который очень косо поглядывали в «земле отважных и доме свободных». Наша вера преследовалась, была поставлена вне закона. Человек от ФБР по фамилии Грэй организовал уничтожение нашего храма. Родители молились за отмщение.

«Интересно – кому», – подумал я. Хотя ответ и так знал.

– У Грэя была дочь. Мечтала стать танцовщицей. Я за ней приударил. Да, дружище Мартин, принялся ухаживать. Взял с собой в Европу, которую она видела в грезах о сцене, овациях и цветочных венках. Зарезал я ее мясницким ножом. Разделал на куски и, привесив тяжести, утопил в гавани Римини.

– И ее отец об этом узнал…

– Ее отец к этому моменту был мертв. У него, однако же, был верный и давний друг из числа сослуживцев, по имени Джиафранко Дженелли. Весь клан Дженелли состоял в рядах сицилийской мафии. Один лишь Джиафранко был белой вороной. Впрочем, он поддерживал добрые отношения с людьми по обеим сторонам закона. После Римини почва под ногами старого Гарри Сполдинга стала слишком горячей. Он менял местожительство, но люди Дженелли следовали за ним по пятам. Портили мне весь стиль, я бы сказал. Наконец Гарри был вынужден сказать «прости-прощай» в несколько экстравагантной манере.

Должно быть, предположил я, это было не так уж и сложно проделать в Нью-Йорке в 1929 году. Во всяком случае, для умопомрачительно богатого человека, которым являлся Гарри Сполдинг. И уж конечно, не сразу после колоссального биржевого краха, когда Великая депрессия, казалось, будет продолжаться и углубляться вечно.

– Значит, все-таки сошло вам с рук…

– Что именно?

– Убийство той девушки.

– Да мне вообще все сошло с рук.

– Сполдинг, где вы сейчас?

– А это, старина, ты скоро сам узнаешь. И зови меня либо «капитан», либо «сэр». Я, понимаешь ли, с Хемингуэем боксировал. И одержал верх. А Скотта Фицджеральда обставлял по части выпивки так, что он под стол съезжал.

– И еще вы посулили Бриктоп сотню тысяч долларов за ночь… а она вас послала куда следует.

Недовольное мычание, затем душная тишина. Наконец:

– До скорой встречи, юнга. Жду не дождусь.

Пусть моя храбрость и была напускной, я все же не пал духом окончательно. Я вернулся в полутемное убежище, где беспокойным сном спал мой больной отец. Ничего на борту яхты не случится – по крайней мере, вдали от суши. Вплоть до того момента нам не грозит никакая реальная опасность. А вот когда мы достигнем берега, то окажемся поблизости от Гарри Сполдинга, который никогда не умирал. Он поднимется на борт и возьмет командование в свои руки. И мы отправимся в свой истинный вояж. «Темное эхо» начнет играть ту роль, для которой и была предназначена. А уж что тогда случится… тут и гадать нечего.

11

« Саутпорт, 10 мая 1927 г.

Мне все-таки предстоит с ним встретиться. Риммеры устраивают вечеринку в саду. Приглашение я получила сто лет назад, а сегодня обнаружила, что человек, которого все называют несносным американцем, также числится в списке гостей. Томми Риммер очень извинялся, когда позвонил сегодняшним утром, но сказал, что не думает, что он придет. В конце концов, за ним водится репутация непредсказуемого человека. Наверное, он специально культивирует такой свой образ, чтобы казаться интересным, а не просто неотесанным. Впрочем, я лично полагаю, что он заявится. Встреча с ним казалась неизбежной уже с той минуты, когда его разбитая гоночная шхуна приплелась в ливерпульскую гавань. Про меня он не знает. Странное и жутковатое совпадение, что его лодку поставили на ремонт в верфи моего отца. Отцу же, как мне представляется, даже не пришло в голову упомянуть о нем, а я, в свою очередь, не собиралась ничего рассказывать отцу.

К Риммерам придется пойти. Отказаться сейчас было бы слишком неприлично. И я не желаю, чтобы какой-то мужчина диктовал мне, что, как и когда делать. А конкретно этому типу я не позволю, чтобы он вынуждал меня действовать из чувства страха. Боюсь ли я его? Пожалуй. Даже через восемь лет накопления жизненного опыта и зрелости, после всех событий, воспитавших во мне упорство, я до сих пор боюсь Гарри Сполдинга. Но было бы абсурдом из-за него пропустить вечеринку у Риммеров.

Может статься, он меня и не узнает. Я не стану напоминать, если моя внешность и имя уже выскользнули из его памяти. Я всегда смотрела в лицо своим страхам, однако на сей раз положение иное. Если он меня позабыл, я буду вести себя прагматично. Как утверждает поговорка, „главное достоинство храбрости – благоразумие“, и мне придется хотя бы раз согласиться с этим мнением, пусть даже в обычной ситуации я сочла бы достойной презрения подобное малодушие.

А что, если он меня не забыл? В чем будет заключаться смысл нашей сегодняшней встречи? Я уже говорила, что от нее веет роковой неотвратимостью. Ну конечно же, он меня вспомнит. Я лишь надеюсь, что он достаточно повзрослел, чтобы испытывать стыд и раскаяние, которые некогда были ему чужды.

Гарри Сполдинг пытался меня изнасиловать. Выбил дверь моего гостиничного номера в „Шелбурне“ и захотел взять меня силой. Я сопротивлялась, но он, несмотря на худощавое телосложение обладал чудовищной силой, просто невероятной. Возможно, это была сила сумасшедшего. Я переодевалась к ужину, когда он ввалился. Сорвал с меня платье, швырнул на постель и заломил руки. Я укусила его так, что брызнула кровь, но это, кажется, его только подстегнуло. Наверное, я кричала. В комнату прибежал Боланд с пистолетом в руке. Он ткнул дуло под нижнюю челюсть Сполдинга и очень спокойным тоном заявил, что вышибет ему мозги, если тот меня немедленно не отпустит. Клянусь, ухмылка ни на секунду не сошла с лица Сполдинга. Даже не ухмылка, а оскал мертвеца, гротескно перекосивший его черты. Он сполз с кровати, однако Боланд по-прежнему держал его на мушке. Сполдинг выглядел опасным человеком. И, как я уже говорила, напоминал умалишенного.

Вошел Мик Коллинз. Наверное, до него донеслась суматоха. Он сбросил плащ, прикрыл им меня и спросил, как я себя чувствую. Потом он сказал Боланду отвести меня в его комнату, а затем заказать на мое имя другой номер. „Здесь вам находиться нельзя“, – сказал он. Когда Боланд прикрыл дверь, я услышала звук пощечины. Мик Коллинз был тогда на пике физической формы, и каждая унция его репутации боксера была честно заработана. Я думала, он сделает из Сполдинга отбивную. Надеялась на это. Увы… Вскоре после того как Боланд отвел меня в номер Коллинза, появился и сам Мик. Он прошел в ванную, до отказа отвернул кран с горячей водой и этим кипятком принялся отмывать руки. Когда он вошел в комнату, кулаки его были разбиты, а костяшки пальцев отчетливо вздулись. Под глазом темнел синяк.

Позднее, покидая гостиницу под присмотром двух людей Мика, я мельком заметила Сполдинга. У него был разбит рот, лицо распухло и было усеяно кровоподтеками, однако следы побоев исчезали чуть ли не на глазах. Под запекшейся раной на верхней губе играла полуулыбка.

– Наверное, проще самого Люцифера отдубасить, – заметил Мик, наливая себе бренди из бутылки, которую принес Боланд. – Пожалуй, его надо было просто пристрелить.

– Не позволю, чтобы вы в кого-то стреляли из-за меня, – запротестовала я.

– Да и все прочие американцы такой вой поднимут… – сказал Боланд.

– Все прочие американцы вполне достойные люди, – ответил Мик.

– Нет, не позволю, чтобы вы в кого-то стреляли, – повторила я.

– Что ж, придется нам этого мерзавца посадить на первый же пароход из Дублина. Боланд позвонит и все организует. – Мик отставил бокал и подошел ко мне.

На мои плечи по-прежнему был накинут его плащ, и от воротника исходил запах, который помогал успокоиться и перестать дрожать. Он улыбнулся и погладил меня по щеке. Прикосновение оказалось бесконечно ласковым, несмотря на то что рука его была повреждена.

И на этом все кончилось. Я больше не думала про Гарри Сполдинга, вернее, вплоть до того момента, когда его лодка притащилась на отцовскую верфь, а в газетах появились заметки про шторм».

« 12 мая 1927 г.

Сегодня вечером Риммеры устраивают вечеринку. Их дом – один из самых внушительных на всем Вестбурнском шоссе. Он выходит на гольф-площадку, где Томми встретился с моим омерзительным американцем. Я несколько удивлена тем, что прием вообще состоялся, хотя Сполдинг тут ни при чем. Я имею в виду, что из „Палас-отеля“ пропала горничная. Та же девушка раньше работала у Риммеров, помогала Норе присматривать за младшей дочерью, пока Бонни не пошла в школу. Ушла она потому, что – по ее словам – искала разнообразия и хотела попробовать себя на гостиничной работе. Расставание вышло вполне сердечным, тем более что у Риммеров она прослужила без малого год. По сообщениям газет, полиция подозревает, что за ее исчезновением стоит некий преступный умысел. Бонни была к ней очень привязана, и мне представляется, что вечеринка неуместна, по крайней мере пока девушка не объявится в целости и сохранности. А может, все дело просто во мне и в тех чертах моего характера, которые Томми Риммер называет „претенциозными потугами на фабианство“. Фабианство или социализм. Не думаю, что люди вроде Томми умеют различать два эти понятия. Когда человек живет лишь ради того, чтобы его гандикапный счет в гольфе стал равен нулю, безделье обязательно начинает сказываться на его умственных способностях».

« 13 мая 1927 г.

Вечеринка прошла без инцидентов. По крайней мере, если иметь в виду несносного американца. Сполдинг очень изменился, в нем мало что осталось от того худосочного юнца в полосатом костюме, каким он был в 1919 году в Дублине. Сейчас он международный плейбой и яхтенный гонщик. Очень загорелый, физически заматеревший. На нем совсем нет жира. Этими мускулами, как я подозреваю, он обязан ежедневным упражнениям по поднятию парусов и затаскиванию якоря. Его светлые волосы до такой степени выгорели от солнца и морской воды, что стали практически белыми. Одет он был безукоризненно, с жемчужными запонками и заколками на манжетах и воротнике. Не думаю, что мне когда-либо раньше доводилось оказаться поблизости от столь отталкивающего человека.

Он меня не узнал. А если и узнал, то не смог припомнить. Таких умелых актеров не бывает, а его манеры на протяжении всего вечера были непринужденными и благодушными. Перед аудиторией из самопровозглашенных представителей саутпортской богемы он разглагольствовал о парижской жизни. Даже издали я могла его слышать. Его голос отличается той пронзительной тональностью и типичными для Новой Англии резкими гласными, которые в летнем воздухе выбиваются из общего шумного фона, будь то внутри помещения или снаружи. Он знаком с Хемингуэем и Скоттом Фицджеральдом. С Браком, Пикассо и Делоне. Во всяком случае, так он утверждает. Сухопутный мир Сполдинга, судя по всему, состоит из ночного клуба Бриктоп, ипподрома в Огей и первого ряда мест возле монпарнасского боксерского ринга на матчах с участием Джорджа Карпентьера. Все это наводит на мысль: а здесь-то что он делает? Ну конечно, к нам он попал случайно, а вовсе не преднамеренно. Авиаклуб, гольф в Биркдейле и скачки в Эйнтри должны занять его время, пока рабочие моего отца чинят его яхту, силясь уложиться в те удивительно поспешные сроки, о которых отец объявил газетчикам.

Ему нравится и Дублин. Он с увлечением разглагольствует об Ирландии. Я бы скорее решила, что та взбучка, которую он претерпел от рук Мика Коллинза и Гарри Боланда в отеле „Шелбурн“, уничтожила бы в зародыше любую возможную привязанность к ирландцам, но Мик и Боланд давно мертвы, оставив по себе лишь примечания к кровавой саге ирландской политической истории. Только примечания, если вычесть все сантименты. Получается, последним-то рассмеялся как раз Сполдинг, и сейчас он может позволить себе кое-какую душевную щедрость в отношении Ирландии вообще и Дублина в частности.

Не думаю, что моя оценка отвратительных качеств Сполдинга нашла бы широкий отклик. Он богат, необычен, атлетически сложен и любит земные радости. И этот коктейль вполне достаточен, чтобы вскружить голову многим дамам. Окружавшие его толпы состоят не только из местного бомонда, привлеченного надеждой уловить крохи со стола светских сплетен из жизни великих художников или писателей. В течение этого вечера в сферу его притяжения оказались вовлечены некоторые незамужние женщины. Впрочем, несмотря на его присутствие, общая атмосфера была приятной. Погода стояла великолепная, угощение достойно всяческих похвал, а сам Томми Риммер находился в необычайно приподнятом настроении. В конце концов, Сполдинг был лишь одним из сотни гостей. Риммеры пригласили джаз-банд. Воду в плавательном бассейне засыпали восхитительным ковром из лепестков орхидей и роз. На столах стояли хрустальные вазы с глянцевыми горками черной икры во льду. Два лондонских профессионала провели показательный теннисный матч, после чего преподали наиболее отважным гостям несколько уроков, как улучшить технику подачи. Впрочем, имел место один неприятный инцидент, несколько подпортивший – по крайней мере, в моих глазах – ход вечеринки.

Томми Риммер обладает счастливым свойством делать деньги. Этот талант он обнаружил в себе во время войны, которую провел в ничтожном звании младшего лейтенанта. Служить его поставили в тыловое обеспечение, потому что он отличается педантичностью, вниманием к деталям – и имеет врожденный порок сердца. В конце концов его списали после одного из германских артобстрелов, когда, вместо того чтобы ударить по переднему краю, снаряды накрыли склад Томми. Он получил ранения, но выжил. За тот период, что он провел в полевом лазарете, а затем и в настоящей французской лечебнице, куда его отправили на реабилитацию, он разработал более эффективный подход к армейскому снабжению по сравнению с той хаотической моделью, которой его заставляли следовать.

Томми не был столь глуп, чтобы применить свое открытие к конфликту, из-за которого едва не лишился жизни. Выйдя в запас после объявления перемирия, он сумел уговорить один из комитетов военного министерства выслушать его соображения. Умозаключения оказались настолько впечатляющими, что его поставили на должность советника по закупкам военных материалов. В качестве вознаграждения Томми получал по одному шиллингу с каждого сэкономленного фунта. Подписав контракт, он встал на верную дорогу к приобретению очень внушительного богатства.

Политические воззрения Томми остаются для меня загадкой, как, впрочем – подозреваю я, – и для него самого. Не говоря рке про его жену Нору, которую он боготворит. Есть, однако же, одна область, в которой он проявил себя закоренелым либералом: это воспитание детей. Младшее поколение Риммеров безраздельно господствует в их доме. Такое впечатление, что вся семья считает ересью идею о том, что ребенка должно быть видно, но не слышно.

По крайней мере, так они считали вплоть до сегодняшнего дня.

Вечеринка состоялась в саду. Поэтому, разумеется, там же находились и дети. Майские сумерки в Саутпорте наступают довольно поздно, и в девять вечера, когда троих детей Риммеров повели укладываться по кроватям и колыбелям, было еще светло. К этому часу они падали с ног от изнеможения. Родители, любящие своих собственных детей, склонны сентиментально сюсюкать по поводу детей своих друзей. Это дорогой сердцу инстинкт. Одна из вещей, которая делает нас людьми. Играя роль тетушки Джейн, я подарила каждому ребенку по поцелую, прежде чем их – усталых и тихих – отправили в страну зевков и клюющих носов.

Однако Бонни потом вернулась. Можно сказать, это я сначала услышала, а не увидела, потому что разговоры вдруг смолкли, пока девочка ковыляла по саду. Только потом я нашла ее взглядом. Так же как и все остальные гости. Вся толпа замерла с бокалами и сигарами в руках, и присутствующие, будучи сами не вполне трезвыми, ошеломленно следили за неловкой поступью Бонни. Воцарилось полное молчание. Девочка вскинула руку и обернулась. Вернее сказать, развернулась. Как флюгер на ветру. И куда-то показала пальцем, после чего испустила вопль, от которого даже у спящего человека кровь немедленно застыла бы в жилах.

Затем она упала в обморок. Отец подхватил ее на руки и отнес в кровать. Вечеринка же успела набрать такой размах, что продолжалась, несмотря на детский лунатизм. Мой же аппетит к развлечениям, и без того ослабленный присутствием Сполдинга, из-за этого события угас окончательно. Я попыталась развеяться беседой с одним из братьев Жиро, который предвкушал открытие новой фешенебельной купальни на саутпортском взморье. Успев облететь на своем аэроплане почти готовое строение с водяными горками и вышкой для прыжков, он то и дело вставлял словечко magnifique. [7]7
  Потрясающе (фр.)


[Закрыть]Однако мой былой энтузиазм в отношении пересудов и сенсаций полностью испарился. Я откланялась и нашла себе убежище в автомобиле, который вместе с шофером прислал отец. Я не была пьяна и могла бы самостоятельно сесть за руль или просто отправилась бы пешком потому что особняк Риммеров находился едва ли в миле от моей квартиры. С другой стороны, было бы глупо планировать обратную прогулку домой, не выяснив перед этим, как Гарри Сполдинг отнесется к моему присутствию.

Когда Бонни закричала, я тут же оглянулась в его сторону. И увидела, что он смотрит на меня. Я ничего не смогла прочесть в выражении его лица. Ничего очевидного, никакой похотливости или открытого любопытства. Он словно был глух и слеп, совершенно не реагировал на необычное поведение маленькой девочки. А затем какая-то женщина в палантине с яркими перьями подошла к нему, и он весь расцвел улыбками, внимая ее словам и, по-видимому, напрочь забыв обо мне.

Я допустила изрядную глупость, упомянув людям о том, что уже знакома с этим человеком, хотя и сделала это мимоходом, когда прочитала о шторме и приключениях Сполдинга в газете. Обстоятельств нашей встречи я не разглашала, просто сказала, что в Дублине имел место неприятный инцидент. Напрасно. Следовало бы все оставить в тайне. Под изысканным флером разговоров про Хемингуэя и Пикассо скрывается, как мне кажется, холодный и опасный человек. Полировка камня придает глянец граням, вызывает яркий блеск на поверхности, но ничуть не уменьшает жесткость и не меняет его фундаментальную природу. Жаль, что я не позволила Мику Коллинзу его застрелить. А больше всего жаль, что я не догадалась тогда выхватить у Боланда пистолет и самой выбить ему мозги».

Сузанна оторвалась от страниц и, помаргивая, оглядела небо. Смеркалось. Вечер обещал ытьь долгим, жара и напряжение успели покинуть день. Стрелки показывали шесть часов. Она уже симпатизировала Джейн Бойт и жалела ее. Джейн даже не довелось утешиться реабилитированной репутацией Майкла Коллинза, признанием его достижений: ведь это случилось сравнительно недавно. Своекорыстные ирландские политики, недовольные прозябанием в тени великого человека, на многие десятилетия после гибели Коллинза подорвали его образ в глазах широкой публики. В 1971 году, когда умерла Джейн Бойт, он по-прежнему являлся примечанием к ирландской истории, как об этом она и писала в 1927-м. Словом, не удалось ей облегчить свою скорбь.

Сузанна отложила рукопись на стол, открыла сумочку, достала пачку «Мальборо» и затянулась сигаретой. Она была слишком ответственным человеком, чтобы обкуривать дымом драгоценные страницы. С чтением придется немного повременить. Сузанна отпила из стакана. Из всех посетителей паба – три-четыре человека, не больше – она оказалась единственной, кто решил усесться за уличный столик. На другом торце щебеночной площадки находилась цементированная лунка для барбекю, испещренная ржавыми потеками. Конечно, дожди здесь не редкость, однако сегодня ей повезло с погодой. Сузанна бросила взгляд в ту сторону, где некогда располагался «Палас-отель», помпезное здание с высоким фронтоном и королевскими башенками. Ничего не дошло до наших дней; не сохранилось даже намека на существование гостиницы, где между этажами сновали лифты с привидениями, где собирались сверкающие толпы гостей и где произошли смерти, чей печальный мартиролог до сих пор требует своего объяснения.