Текст книги "Спасительная любовь"

Автор книги: Эйлин Драйер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

Глава 2

Суббота, 17 июня 1815 года

Они уехали.

В вестибюле маленького пансиона Оливия смотрела на потертую дорожную сумку, стоявшую перед ней на полу. Она только что прибежала от Намюрских ворот – весь день она ухаживала за ранеными, которые начали поступать в город с предыдущей ночи. Она была совершенно измучена и плохо соображала, стоя в своем запачканном, мокром платье и пытаясь понять, что означает этот стоящий здесь одинокий бедный ранец.

С разрешения миссис Боттомли она, как и днем раньше, еще утром ушла в палаточный госпиталь.

– Разумеется, моя дорогая, – сказала ей эта женщина, прожевывая сдобную булочку. – Вы должны помочь этим страдальцам. Мы останемся здесь, пока не найдем, на чем ехать. Хотя, боюсь, может оказаться поздно.

И оказалось поздно, но только для Оливии. Над головой раздался удар грома, в окно стучал дождь. Гроза налетела минут двадцать назад, разогнав всех по домам. Оливия поспешила укрыться в своей комнате.

Нет, это не ее комната. Больше нет. Мадам Сюир, домовладелица, довела до ее сведения, что английская мадам и ее глупые дочери съехали не позже как через час после ее ухода. Если Оливия решила остаться, то должна заплатить вперед.

Уехали. Пока она склонялась над нарами, давая пить раненым, хозяйка бежала без нее. В этом не было смысла.

– Миссис Боттомли ничего не оставила для меня, мадам? – спросила Оливия дородную женщину, поставившую рядом с дорожной сумкой жалкую маленькую картонку. – Письмо? Маленькую сумочку?

Сумочку она оставила у миссис Боттомли для безопасности. Чтобы не потерять ее в толпе раненых и умирающих, заполонивших улицы и суетящихся вокруг, переходящих от возбуждения к панике гражданских. В сумочке хранились все ее сбережения до последнего пенни, все, что она заработала и должна была отослать Джорджи.

– Она ничего не сказала, эта женщина, – объявила мадам. – Она ничего не передала мне. Я уложила то, что вы здесь видите, сумочки не было. Она уехала с невероятно красивым английским лордом. – Сурово глядя на свою бывшую квартирантку, подняла толстый палец. – И не пытайтесь упрекать меня. Я никого не обворовала.

Оливия ничего не могла понять. На ее руках еще оставались следы крови молодого драгуна, который расстался с жизнью на дороге в двадцати футах от ворот. Она подбежала к нему, когда жизнь уже покидала его, он задыхался и умолял о чем-то, такой юный, один из сотен выбравшихся из Катр-Бра.

Он умирал у нее на руках, он истекал кровью, которая текла на булыжники, потом его глаза потускнели и остались неподвижными. Она закрыла их, эти карие глаза. Карие ли? Она как можно осторожнее опустила его на камни и побежала, потому что пошел дождь. А теперь ей некуда идти, и это было все, о чем она была в состоянии думать.

Мадам повернулась, чтобы уйти к себе, но тут же остановилась.

– Тот красивый английский лорд оставил записку.

Оливия встрепенулась. Она с трудом сосредоточилась на недовольном лице женщины. Молния осветила комнату слепящим синим светом, на какое-то время лишив Оливию способности видеть.

– Английский лорд? – повторила она. Ужасное предчувствие охватило ее. – Какой английский лорд?

Раздался удар грома. С одежды Оливии на хозяйский кафельный пол капала вода, она стояла и ждала неизбежного.

Женщина вдруг заулыбалась по-молодому.

– Нуда, тот самый симпатичный молодой человек, который помог уехать мадам Боттомли с дочерьми. Он сказал, чтобы вы ждали здесь, он приедет за вами.

Только один красивый англичанин из тех, кого знала Оливия, еще оставался в Брюсселе.

Все встало на свои места. Не интересуясь больше мадам Сюир, Оливия торопливо схватила сумку и картонку, взглянула на окно – дождь лил и лил. Удары грома сменялись приглушенным ворчанием, ветки деревьев неистово полоскались на ветру. Низкое небо разорвала молния.

Выйти было невозможно. Она колебалась. Но выбора не было. Мадам уже удалилась на кухню, и не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью. А те, кому нужна была ее помощь, оставались на улицах, беспомощно лежали под проливным дождем. Ей надо вернуться к ним.

Она едва успела подхватить вещи и направиться к выходу, как дверь открылась. Прежде чем Оливия смогла осознать, что произошло, вошел Джервейс.

С него капала вода, зонт сильным порывом ветра был вывернут наружу. Даже при этом он выглядел собранным, только волосы блестели от дождя. И он улыбался.

Оливии была ненавистна эта улыбка – наверное, лишь она одна знала, что за ней кроется.

– Прекрасно, – с довольным видом сказал он, закрывая за собой дверь и прислоняя зонт к стене. – Вы меня ждете.

Эти слова вселили в Оливию ужас.

– Ничего подобного. Я возвращаюсь в госпиталь.

Джервейс бросил многозначительный взгляд на окно.

– В такой ливень? Не думаю.

– Если придется, хоть в огонь Армагеддона. Уйдите с дороги, Джервейс.

Но он подошел ближе, так близко, что Оливия ощутила запах его табака и одеколона. От этого запаха к горлу подступила тошнота.

Ей следовало знать. В тот миг, когда она узнала его, ей следовало ожидать этого. Ей надо было бежать.

Он позволил себе обшарить глазами вырез ее платья.

– Вы еще носите его, Ливви?

Только бы удержаться и не приложить руку к груди, туда, где под платьем был спрятан медальон. Он улыбнулся:

– Неужели помогает?

Паника охватила ее, захотелось бежать. «Господи, пусть он не узнает».

– Это все, что я могу сделать, – прошептала она.

Он кивнул.

– Он был прелестным ребенком. Какая жалость, что вы не смогли защитить его.

Еще одна хорошо завуалированная угроза. Намек на то, что он сделал. Что он при необходимости сделал бы снова.

– Еще одна черточка, которая мне в вас нравится, – сказал он так, что легко было обмануться и поверить его искренности. – В вас очень силен защитный инстинкт. Я мог бы помочь, вы знаете. Вам не кажется, что сейчас такой случай?

Подойдя, он провел пальцем по ее щеке.

– Вы такая смелая, Ливви, – сказал он, и его голос был мягким и доверительным. – Должен признаться, я впечатлен. Упасть так низко, стать компаньонкой одной из самых отвратительных женщин, которых я когда-либо имел несчастье повстречать в своей жизни. – Он сверкнул озорной улыбкой. – Она была aux anges [3]3
  На седьмом небе (фр.).


[Закрыть], когда я наткнулся на нее в Королевском парке. Когда я предложил ей помочь бежать из города, она исполнилась такой благодарности, что ей и в голову не пришло поинтересоваться, почему я не смог включить вас в число отъезжающих.

Оливия задрожала – его последние слова привели ее в ярость, – непроизвольно сделала шаг назад.

– Моя сумочка у вас?

– Только потому, что я понял: при наличии денег у вас может появиться искушение принять неправильное решение. Я ваша единственная надежда, Ливви. На этот раз все будет иначе, чем прежде, когда вы потеряли место, потому что вас разоблачили. На этот раз вы в сотнях миль от дома и не можете вернуться туда. А если бы вернулись, никто не протянул бы вам руку помощи, тем более ваша семья. Что же до ваших друзей здесь, их не останется, когда они узнают, кто вы на самом деле.

Она знала, что он хочет увидеть, как она будет рыдать. Умолять его. Она молчала.

– Ливви, вы знаете, что я люблю вас, – сказал он, снова шагнув ближе. – Разве иногда не лучше просто уступить?

У нее гулко стучало сердце – он должен был слышать это.

– Только не вам. Вам – никогда. А теперь уйдите с дороги, или я собью вас с ног.

– А что дальше, моя дорогая? Вы сможете найти другое место? Вы снова отдадите себя на милость другой женщины из числа тех, похожих на ворон, которые сидели рядом с вами вчера вечером? Они получат удовольствие, выкидывая вас на улицу. Вы, любовь моя, женщина с дурной репутацией. – К ее ужасу, выражение его лица стало печальным. Он казался очень искренним. – Я предлагаю вам гораздо больше. И всегда предлагал.

– А я всегда отказывалась. И я не изменилась.

– Нет, Лив, – сказал он. – Не всегда.

Ей пришлось сглотнуть, потому что к горлу опять подступила тошнота. Он вздохнул:

– О, Лив. Когда вы поймете, что я не отступлю?

Она видела, что он опасен, и знала: какую бы заботу он ни проявлял на словах, на самом деле он рисовал ее в своем воображении нагой и беспомощной, в полной своей власти. И ему никогда не приходило в голову подумать, по какому праву.

Нет. Она не опустится до этого. Никогда. Не с этим человеком, который разрушил ее жизнь словно играючи. Она была в безопасности три года. И будет снова.

Если сумеет выйти за дверь.

Он опередил ее. Прежде чем она смогла сдвинуться с места, он схватил ее за руки. Оливия вырывалась, впадая в панику. Она не может позволить ему это. Она не может уступить после всего того, что он ей сделал. И Джорджи, и Джейми.

– Пустите меня!

– Или что? – спросил он, наклоняясь ниже. – Вы закричите?

Она открыла рот, чтобы сделать это, как дверь снова распахнулась, толкнув его к ней. Чтобы не потерять равновесие, он ухватился за нее. Она двинула его коленом в пах.

Джервейс взвыл и, скорчившись, повалился на пол. Оливия схватила свои пожитки и ринулась к двери. Но выход оказался заблокированным. В дверном проеме стояла леди Кейт.

Оливия остолбенела. Она не верила своим глазам. Поморгала, ожидая, что герцогиня исчезнет. Каким образом леди Кейт могла оказаться здесь?

Герцогиня шагнула внутрь, как если бы это был утренний визит, и закрыла дверь. Оливия молчала, не в силах заговорить.

– О Боже, Джервейс, – негромко сказала леди Кейт, заметив скорчившуюся фигуру с зажатыми между ног руками. – А я-то думала, вы обходительный кавалер. Если это лучшее, что вы умеете, тогда, возможно, вам полезны такие уроки.

– Это… вышло случайно, – простонал он, все еще не в силах разогнуться.

Она безмятежно улыбнулась:

– Ничего другого я и не думала.

Герцогиня повернулась к Оливии, которая не двигалась с места, прижимая к груди свои жалкие пожитки.

– Как замечательно, что у нас есть определенное преимущество перед ними, – сказала она с заговорщической ухмылкой. – Мне понравилось, что вы не слишком благонравны, если решились на такой поступок.

– Ваша светлость…

– Оливия, разве мы не вместе стояли за столом, на котором ампутировали руки-ноги? Называйте меня просто Кейт.

Оливия все еще не могла прийти в себя и не знала, что сказать. Все, что она знала, – ей надо выбраться отсюда.

Джервейс все еще корчился от боли, но он быстро придет в себя. А перед ней стояла герцогиня, как ангел, явившийся по воле божества, в пышном кашемировом платье цвета одеяния епископа; по ее безупречному виду никак нельзя было догадаться, что днем раньше через ее руки прошли самые тяжелые раненые и что она приехала в сильнейшую грозу.

Силы покидали Оливию, она чувствовала, что из нее вот-вот может вырваться безумный смех. Решится ли она попросить герцогиню о помощи? Посмеет ли подвергнуть риску эту удивительную женщину?

– Простите, – сказала она, чувствуя, что ее голос выдает панику. – Не могли бы вы?.. Я хочу сказать, ну, я должна как можно скорее выбраться отсюда. Видите ли, моя покровительница, миссис…

– Боттомли, – кивнула герцогиня, осторожно стряхивая капли воды со своей юбки. – Да, я слышала, что она сбежала. Бросив вас на произвол судьбы, так?

– Боюсь, именно так. Я подумала, что могла бы взять свои вещи в госпиталь. Позже я смогу найти новое место, когда все… когда…

– Когда мы будем знать, на каком языке нам предстоит говорить – на английском или французском, – кивнув, закончила леди Кейт. – Ну, вам не стоит волноваться. У вас уже есть место. Как ни странно, мне нужна компаньонка. Ужасно, когда надо самой ходить за шалью. Это ниже достоинства герцогини, как вы думаете?

Оливия широко открыла рот, как вытащенная из воды рыба.

– А как же леди Беатрис?

Леди Кейт погладила ее, как ребенка.

– О нет. Леди Би не компаньонка. Она моя самая близкая подруга. Мне нужен кто-то, кто следил бы за порядком в доме, порядка пока в нем не хватает. – Бросив взгляд на Джервейса, которому не без труда удалось выпрямиться, она взяла Оливию за руку и развернула к двери. – Разумеется, нам надо поспешить. У вас будет много дел. За чем-то сходить, что-то принести, сказать что-нибудь лестное…

– Леди Кейт, не хотелось бы вас огорчать, – решительно запротестовал Джервейс. – Вы не знаете, кто она на самом деле.

Сердце Оливии куда-то провалилось. Вот оно, это случилось.

Но леди Кейт была явно настроена против него.

– Дорогой Джервейс, вы наверняка знаете, что, обожая сплетни, я мало им верю.

– Но вам следует знать…

Герцогиня смерила его взглядом.

– Нет. Не думаю, что мне следует знать. Я ничего не хочу узнавать от вас, особенно если это нечто неприятное. Вы замараете ваш прекрасный боттичеллиевский рот. Нет, я хочу, чтобы вы предоставили все это мне.

Она забрала у Оливии картонку.

– Оливия, нам пора. Карета ждет, и у нас мало времени. В моем доме несколько раненых, они нуждаются в уходе.

Оливии следовало запротестовать. Ей следовало бы оградить свою новую подругу от неловкости – ведь когда всплывет правда, ей придется прогнать Оливию, поскольку другого выхода не будет. Разочарование, которое она уловила в потемневших глазах Джервейса, определило ее решение. Она не может рисковать, немедленно выложив правду, даже чтобы защитить леди Кейт. Даже чтобы спасти собственную душу.

– Спасибо, леди Кейт, – сказала она, быстро присев, но не выпустив из рук сумку. – Я очень благодарна вам.

Леди Кейт сверкнула улыбкой.

– Я не уверена, что вы будете благодарить, когда увидите, что творится в моем доме. Но это ваше решение, Оливия. Назад пути нет.

С этими словами она открыла дверь, в которую ворвались ветер и дождь. За дверью ждал лакей с открытым зонтом. Леди Кейт прошествовала за ним и подвела Оливию к открытой двери сверкающей берлинской лазурью кареты с ромбическими гербами, запряженной скорее всего последними двумя лошадьми, оставшимися в Брюсселе. Большой дробовик, который Оливия заметила на коленях у лакея, для чего-нибудь да предназначался.

Оливия готова была откинуться на мягкие подушки кремовой кожи, как что-то за окном привлекло ее внимание. Возле дверей пансиона кого-то поджидал еще один человек, которого не удавалось рассмотреть за зонтом. Что в нем привлекло ее взгляд? – недоумевала она.

Дверь пансиона открылась, Джервейс с поднятым зонтом подошел к ожидающему его на ступеньках человеку. Оливия увидела лицо второго человека.

Он был среднего возраста, очень опрятный, с волосами, щедро смазанными макассаровым маслом и зачесанными назад таким образом, что они образовывали лоснящуюся шапочку. В его глазах мелькнуло узнавание, он быстро пригнул голову, как если бы хотел спрятаться от нее.

Слишком поздно. Она уже узнала его. Камердинер ее мужа, Эдвард Чемберс. Еще одно неприятное напоминание о прошлом, еще один вопрос, на который нет ответа. Похоже, Чемберс сделался слугой Джервейса. Вот и ответ, подумала она.

Отвернувшись, Оливия прикрыла глаза. Она все еще дрожала от страха.

Слишком многое было поставлено на карту. Больше, чем ее честь. Больше, чем ее жизнь. Больше, чем может выдержать женщина. Потому что Джервейс не отступит, пока не докопается до всех ее секретов, чтобы использовать их против нее. Пока не разыщет маленький домик в Девоне, где прячется Джорджи, и не погубит их всех.

Но она не может подвергать риску леди Кейт. Придется сказать ей правду. Если она не сообщит леди Кейт свое настоящее имя, репутация той окажется под угрозой. Если не рассказать всю правду, Оливия подвергнет опасности эту замечательную женщину.

Но если она во всем признается, леди Кейт отвернется от нее, а Джервейс не преувеличивал – идти ей некуда. Денег нет. Невозможно скрыться от Джервейса. Никакой возможности защитить ее маленькую семью, а все, что ей пришлось перенести за последние пять лет, она перенесла ради семьи, ради своих близких.

Она скажет леди Кейт правду.

Завтра.

Когда отдохнет. Когда сможет мыслить здраво. Когда ею не будет владеть слепящая паника.

Она будет надеяться, что леди Кейт не пострадает.

Следующий день Оливия провела на замусоренном утрамбованном пространстве с внешней стороны массивной каменной стены, окружающей Брюссель. Никогда в своей жизни она не чувствовала себя такой измученной. Леди Кейт действительно разместила восемь раненых в арендованном на рю Рояль доме и передала их заботам домашней челяди. Куда отчаяннее было положение тех, кто оказался на улицах; ситуация становилась критической. За Намюрскими и Лувенскими воротами быстро поставили палатки для оказания медицинской помощи, но раненых было слишком много, они заполнили узкие, вымощенные булыжником улицы и миниатюрные площади средневекового города. Поговорить с леди Кейт у Оливии не было времени.

Чувствуя боль в каждом суставе, с тяжелой от изнеможения головой, она прислонилась к холодному желтоватому камню древней стены. Послеполуденное солнце немилосердно жгло, раненые все прибывали и прибывали, время от времени ветер доносил отдаленные звуки канонады.

Великая битва началась. Веллингтон встретился наконец лицом к лицу с Наполеоном на поле к югу от Брюсселя вблизи городка Ватерлоо. Список убитых был уже слишком велик. Красивый юный лорд Хей, который очаровал всех девушек на балу у герцогини Ричмонд, погиб в бою при Катр-Бра. Как и герцог Брунсвикский, воины которого, одетые в черные траурные одежды, лично перенесли его тело в город с поля боя. И великолепные солдаты Гордонского хайлендского полка, всего три дня назад зажигательно танцевавшие в своих ярких килтах, полегли почти все.

Одному Богу известно, сколько еще солдат осталось лежать на поле сражения и вдоль дороги длиной двадцать пять миль, отделяющей его от Брюсселя.

Оливия вошла в палатку и увидела леди Кейт, ассистирующую одному из хирургов за операционным столом. Не одному солдату ее ободряющая улыбка помогла пройти через тяжкое испытание. Никто не ожидал, что женщины способны выполнять такую работу, какая выпала на их долю в тот кровавый день, и Оливия не была уверена, что они когда-нибудь сумеют оправиться от пережитого.

Она сама в течение двадцати четырех часов – после того как леди Кейт спасла ее – делала перевязки, успокаивала и поила раненых, пока все лица не слились в одно и только мундиры отличали одного пропахшего гарью мужчину от другого. Не мужчину, нет, мальчика.

Они были мальчиками, такими мужественными и такими испуганными, такими одинокими в последние часы жизни. Она не успевала напоить всех, а зачастую это было единственное, на что они могли рассчитывать. Она не могла слышать их рыдания и стоны. Но хуже всего было их молчание. Некоторые из тех, чьи раны были ужасны, закусывали губы и молчали, чтобы не причинять страданий своим товарищам.

В горле у нее стоял ком, грудь разрывалась от боли. Она ощущала себя мелкой и эгоистичной – ее беспокоило, сумеет ли она скрыться, тогда как эти мальчики стояли перед чем-то гораздо большим. Она поймала на себе взгляд леди Кейт и заметила, что в ее удивительных глазах стоят слезы. Оливия непроизвольно выпрямилась, улыбнулась и пошла обратно на узкие улочки, где ее ожидали раненые.

Прошли минуты, а может быть, часы, когда один из солдат вдруг схватил ее за руку.

– Послушайте, – с какой-то особой настойчивостью сказал он.

Оливия не вполне понимала, чего он хочет. Она по-прежнему слышала стоны умирающих, мольбы о помощи, о воде, о смерти. Она слышала…

Пушки.

– Они замолчали. – сказала она. Она посмотрела на красивого рыжеволосого юношу, почти мальчика, из Двадцатого полка легких драгун, которому меньше чем через час предстояло потерять руку. – Неужели? Это значит, все закончилось?

Он не видел ее. Его глаза никуда не смотрели, как если бы он весь ушел в слух. Он покачал головой:

– Я не знаю.

Оливия помогла ему выпить несколько глотков воды и дала капельку бренди из последних запасов леди Кейт. Весь день приходили противоречивые сообщения. Веллингтон победил. Веллингтон бежит, и французы готовы пойти на Брюссель. Им пришлось даже спасаться от бельгийской кавалерии, промчавшейся через город с криками о поражении. Сейчас Оливии было все равно, кто победил. Главное, чтобы прекратилась бойня.

– Хорошо, я надеюсь, вы пригласите меня по крайней мере на один танец на балу по случаю победы, – сказала она юноше.

Его измученное лицо смягчилось улыбкой.

– Почту за честь, мэм. Энсин [4]4
  Младший офицерский чин.


[Закрыть]Чарлз Грегсон к вашим услугам.

Оливия встала и опустилась в реверансе дебютантки.

– Миссис Ливви Грейс, энсин. Больше всего мне нравится буланже.

– Как! Я прекрасно танцую буланже, мэм. Оливия закупорила бренди и улыбнулась в ответ.

– До встречи, энсин Грегсон, – сказала она и пошла к следующему солдату.

Грейс Фэрчайлд с посеревшим лицом преградила ей путь. Из пучка у нее на голове выбивались потемневшие от пота неопрятные пряди. Лицо было в копоти, на фартуке, прикрывавшем ее практичное серое платье, темнели следы крови.

– Оливия, могу я попросить вас об одолжении? – У нее был такой вид, словно она держалась только усилием воли. За эти три дня Оливия лучше узнала ее и усвоила, что Грейс никогда не просит о помощи. Помочь всегда просили саму Грейс.

Оливия коснулась ее руки.

– Конечно, Грейс. Что мне нужно сделать?

– Мой отец… – Она посмотрела на юг, туда, откуда весь день доносилась канонада. – У меня нет никаких известий от него. Он всегда ухитрялся давать мне знать, как у него идут дела. Похоже…

Она сглотнула, как если бы слова застряли у нее в горле. Оливии хотелось обнять ее, но она чувствовала, что Грейс давно научилась держаться в самых тяжелых ситуациях. Проявление сочувствия могло лишить ее защити.

– Вы знаете, где он? – спросила Оливия. Грейс продолжала смотреть на юг.

– Гвардейцы удерживали ферму Угумон. Я слышала, что там весь день идет жестокое сражение. Потеря фермы стоила бы нам потери западного фланга, как вы понимаете.

Оливия не понимала. Она все время находилась на этих улицах и никогда не приближалась к любому бою ближе, чем сейчас.

– Разве нельзя послать кого-нибудь, кроме вас? – спросила она. – Вы так долго не имели возможности присесть, что, боюсь, ваша ушибленная нога совсем разболится.

Грейс на какой-то миг смешалась, затем мягко улыбнулась.

– А, моя нога. Но это не ушиб, Оливия. Я такой родилась. Уверяю вас, ей доставалось и похуже.

Оливия покраснела.

– О, простите меня.

Улыбка Грейс сделалась еще мягче.

– Не будьте глупышкой. Простить за доброту? Так как вы относитесь к тому, чтобы отправиться туда? Нас будет сопровождать старый ординарец моего отца, сержант Харпер. На него можно положиться, он всегда защитит. Но он считает, что со мной должна быть подруга на случай… ну…

Вытирая руки о свой запятнанный кровью фартук, Оливия бросила тревожный взгляд в сторону стен.

– Конечно. Но вы уверены, что следует ехать на ночь глядя? Уже больше семи часов; солдаты говорят, что дорога непроезжая. И канонада прекратилась совсем недавно.

Грейс улыбнулась:

– Не для моего старого служаки. – Она разглядывала свои руки, словно они заворожили ее. – Как вы не понимаете? – добавила она, неловко пожав плечами. – Я должна знать.

Оливия посмотрела туда, где громоздились отбрасывающие тени крепостные валы, и увидела жителей, примолкших, словно для того, чтобы лучше оценить наступившую тишину, увидела непрекращающийся поток раненых, ковыляющих через ворота. Картина была жуткая. А что же творилось там, где целый день гремели пушки?

Не раздумывая, она кивнула.

– Позвольте мне предупредить леди Кейт. Вокруг столько молодых людей, которых надо очаровать, что она может не заметить моего отсутствия.

Лицо Грейс сморщилось.

– Спасибо, Оливия. Вы умеете стрелять?

Оливия в первый раз улыбнулась.

– Конечно, умею. Мой отец был неравнодушен к оружию. Так что я в состоянии застрелить каждого, кто будет препятствовать нам в поисках вашего отца.

За исключением разве что Джервейса. Но с тех пор как герцогиня вызволила Оливию, он не появлялся. Даже он никогда бы не осмелился бросить вызов герцогине. По крайней мере, Оливия на это надеялась.

Не важно, какие у нее проблемы – они подождут. Так что Оливия расправила плечи – она видела, что так делали уходящие в бой солдаты.

– Нам вооружиться, как гренадерам, и следовать за сержантом Харпером? – браво спросила она.

Грейс сквозь слезы с трудом улыбнулась:

– О да. Нас ждут приключения.

Только то, что сержант Харпер появился с двумя дробовиками, убеждало в успехе их миссии. Он определенно не выглядел устрашающе: ненамного выше Оливии, кривоногий, с копной волос цвета бронзы. Но Оливия видела, как он привязан к Грейс, и понимала, что он никогда не позволит, чтобы с ней случилась беда.

Леди Кейт предложила им свою карету, своих лошадей и своего кучера. Они воспользовались только первыми двумя; кучер сильно побледнел, когда узнал, Куда предстоит ехать.

Место кучера заняла Грейс, так что у сержанта были свободны руки, чтобы защищать их. Не желая Оставаться в одиночестве внутри кареты, Оливия уселась рядом с ними. Однако даже пистолет, лежавший у нее в большом кармане передника, не придал ей уверенности, когда они выехали на дорогу, ведущую в Шарлеруа.

Холмистую местность покрывали поля пшеницы, ржи и ячменя, тянувшиеся до горизонта и делавшие ее похожей на шахматную доску с рядами деревьев вместо разделительных линий. Развороченная дорога была забита сломанными повозками, мертвыми лошадьми, брошенными вещами и ранеными солдатами, из последних сил пытающимися добраться до Брюсселя.

На глаза Оливии не раз попадались солдаты, присевшие под деревьями в поисках тени, да там и умершие. Запах стоял ужасный: пахло смертью, гарью и кровью; Оливия знала, что это зловоние останется у нее в памяти до конца дней.

Она-то думала, что узнала в Брюсселе все, что можно узнать о страданиях. Одного взгляда на людей, мимо которых они проезжали, было достаточно, чтобы развеять это убеждение. Они шли едва живые, изнуренные, покрытые сажей, окровавленные, в лохмотьях, поддерживая друг друга, – и садились прямо посередине дороги, когда не имели сил идти дальше.

Их лошади и карета привлекали внимание, но взгляда на сержанта Харпера было достаточно, чтобы не делать попыток завладеть ими.

Проходили часы, они пробивались вперед, в сторону поля сражения, благо летнее солнце садилось поздно. Вдалеке слышались ружейные выстрелы, на горизонте то в одном, то в другом месте поднимались клубы густого дыма. Когда они добрались до Мон-Сен-Жана и повернули на запад, на дорогу в Нивель, Оливия заметила на востоке палатки и огни.

– Уже близко, мэм, – сказал сержант Харпер, беспрестанно вертя головой и не убирая пальца с курка, когда Грейс объезжала еще одну перевернутую повозку. – Видите дым?

Зачем он это сказал? Дым был везде, он застилал меркнувшее небо. Наступали сумерки, отчего общая картина становилась еще мрачнее. Оливия неловко повернула голову в направлении, куда указывал Харпер, и сердце у нее упало.

Боже мой. Такого не могло быть. Как мог здесь кто-нибудь выжить? Поля, на котором раньше качались колосья, не было. Был ковер из мертвых, тела – красные, синие и зеленые пятна, – словно людей размело бурей, лежали рядами, штабелями. В еще не полностью сгустившихся сумерках поблескивали сабли, кирасы, мушкеты, сотни лошадей корчились в предсмертных муках, некоторые уже распухли и скрючились.

И непрекращающиеся стоны. Человеческие, лошадиные. Словно плач по умершим, поднимающийся среди развороченных деревьев. Оливию выворачивало наизнанку.

– Храни нас Господь, – прошептал сержант Харпер; даже он был потрясен.

Над павшими уже склонялись люди с фонарями. Оливия не думала, что все они пришли, чтобы помочь. Ей захотелось соскочить на землю и разогнать их с помощью пистолета.

– Думаю, нам надо туда, сержант, – внезапно сказала Грейс, показывая рукой, и они стали смотреть туда, где над деревьями клубился еще один столб вялого дыма. – На западный фланг.

Оливия вгляделась. Красная кирпичная стена. Груды кирпича, а за ними белые оштукатуренные домики фермы – из проломов окон еще выбивались языки пламени. Еще тела, лежащие вдоль стен, среди разбитых, в щепки деревьев: живые, мертвые, разорванные в клочья, словно старые куклы. Дым делал нечеткой всю картину. Оливия тяжело сглотнула и вытерла руки о платье. Как они смогут найти отца Грейс? Как они смогут даже смотреть на этот ужас?

– Кажется, здесь, Шон, – спокойно сказала Грейс, когда они добрались до северной стены. – У ворот.

Карета остановилась, и Грейс сложила вожжи у ног сержанта.

– Дайте я взгляну, – сказал Харпер, беря ее за руку. – Вы останьтесь.

Грейс успокаивающе похлопала по его руке.

– Никто не обратит внимания на женщин, пока здесь будут ждать карета и лошади.

Оливия не была в этом уверена. Однако Грейс в конце концов убедила Харпера, и он помог им спуститься на землю.

– Мы не будем отходить далеко, – обещала Грейс, принимая из рук Харпера один из фонарей.

Оливия медлила. Она не может этого делать. Она не сможет наклониться ни над одним из этих бедных тел. Она не сможет вынести вида застывшего мертвого лица того большого усатого генерала и сказать об этом Грейс.

Тем временем сумерки сгустились и отчасти скрыли худшее. Взяв второй фонарь, Оливия пошла за Грейс к разрушенной стене.

Стрельбы больше не было слышно, у деревянной арки ворот сгрудились выжившие. Грейс подошла к ним и спросила об отце. Все до одного отрицательно покачали головами. Огонь был слишком сильным, и генерал оставался за фермой, в саду.

Грейс кивнула и пошла к деревьям. Оливия за ней. Она видела, как Грейс склонилась над первым на ее пути телом в красном мундире, и ждала. Грейс распрямилась и пошла дальше. Оливия постояла с закрытыми глазами и помолилась. Затем она наклонилась над лежавшим рядом телом, проверяя, нет ли у убитого белых усов.

Настала ночь. Поднялась полная луна, осветив серебристым светом ужасную сцену. Грейс, прихрамывая, отчего ее фонарь болтался вверх-вниз, пробиралась к югу восточной стены; ее движения были быстрыми и уверенными. Оливия отставала. Она не знала, сколько времени прошло, когда она в первый раз услышала этот голос.

– Миледи.

Мужской голос, каких много. Она вытерла сажу с лица молодого гвардейца и, прежде чем опустить его голову, закрыла уже незрячие глаза.

– Пожалуйста, миледи.

Оливия взглянула вверх, ожидая увидеть раненого солдата.

Это не был раненый солдат.

Оливия заморгала – дым, наверное, попал в глаза или она слишком устала, – но когда она снова открыла глаза, он все еще был здесь, не дальше чем в пяти футах от нее. Чемберс, слуга Джервейса. И он был одет в красный мундир гвардейца, словно один из тех, кто умирал здесь.

– Пожалуйста, миледи, – сказал он, и его жесткое лицо приняло выражение, близкое к ужасу. – Помогите мне.

– Что вы здесь делаете? – неприязненно спросила она, озираясь.