Текст книги "Спасительная любовь"
Автор книги: Эйлин Драйер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
И тут, как порыв холодного ветра, их настиг Кит Брэкстон. Баржа мирно скользила по воде через утренний Брюгге, солнце едва касалось верха средневековой башни, возвышающейся над городом. Накормив всех завтраком, Оливия улучила момент и присела на носу баржи, глядя, как утренние лучи крадутся по чудным ступенчатым крышам маленьких домиков, выстроившихся в ряд вдоль воды. Ей хотелось подольше полюбоваться затейливой бельгийской архитектурой.
Она почувствовала, как сзади подошел Джек.
– Неприятности, – пробормотал он.
Она сразу увидела Кита – он поджидал их впереди на норовистом гнедом жеребце, а двух других держал в поводу. Он не сказал ни слова, но, увидев его, Оливия испугалась.
– Брэкстон, – с поразительным спокойствием приветствовал его Джек. – Вот так сюрприз.
Молодой драгун ослепительно улыбнулся.
– Увы. За местом вашего прибытия ведется наблюдение. Как вы смотрите на то, чтобы немного ускорить путешествие?
Первым побуждением Оливии было запротестовать: Джек не настолько поправился, чтобы ехать верхом, ему может стать хуже.
Она оглянулась и увидела, что Джек по-мальчишески обрадовался.
– Лучший способ стряхнуть с себя уныние и вялость. – Повернувшись к ней, он протянул руку: – Лив?
Она не могла признаться, что не садилась на лошадь целых пять лет. А когда-то она хорошо ездила верхом. Еще одно, кроме умения владеть оружием, за что ей нужно благодарить отца.
– Конечно, – сказала она, незаметно вытирая руки о юбку, – особенно если мне не придется ехать в дамском седле.
Кит смутился.
– Это не было предусмотрено. Они ищут мужчину и женщину. Вы сможете?
– В дамском седле неудобно охотиться. Непременно окажешься позади вместе с бездельниками. Вы хотите, чтобы я надела бриджи?
Он хотел. Через десять минут, одетая наподобие Джека, она попрощалась с барочниками и позволила Киту подсадить ее на серого жеребца.
– Не бойтесь. Вы почетные гости. Готовы?
Ехать пришлось долго, и это было мучительно. За каждым поворотом Оливия ожидала засаду и звуки выстрелов за спиной. Ноги сводила судорога, внутренние поверхности бедер натерло. Но она не жаловалась. Она не была уверена, что мужчины поймут, – она переживала лучший момент своей жизни. Она и сама этого не понимала.
Конец пути они ехали спокойно. Они прибыли на пустынный берег моря, где их встретил жуликоватого вида бельгиец с утлой лодкой. Пахло рыбой.
– Я появлюсь через день-два после вас, – обещал Кит. – Нужно оставить ложный след.
Он поцеловал Оливии руку и поскакал обратно в Брюгге. Джек помог ей сесть в лодку, и они поплыли в сторону рыболовного судна, подозрительно непохожего на рыболовное судно.
Плавание по морю оказалось более вдохновляющим приключением, чем начало бегства; это было именно приключение, а не отчаянное бегство. Оливия разделяла с Джеком этот дух приключенчества, их глаза встречались, руки соприкасались, тела подсознательно искали друг друга для сохранения равновесия и душевного покоя.
Их путешествие закончилось славным воскресным днем, когда они, взявшись за руки, сошли с лодки в Уоппинге, как если бы возвращались из шикарного круиза. Их встретил тощенький молодой человек, такой невероятно педантичный и суровый, что они весело рассмеялись.
Но в доме их не ожидали леди Кейт и Грейс. Их встретили Финни и экономка, которая умоляла их чувствовать себя как дома.
Дом Кейт Оливию удивил. Если брюссельский особняк был невероятно перегружен украшениями, то этот дом на Керзон-стрит поражал своей обыкновенностью: пять этажей из красного кирпича даже без фронтона. Окна, хотя их было много, представляли собой простые вытянутые прямоугольники с белыми переплетами. Оживляли строение только балконы из кованого железа на втором и третьем этажах. В общем, такой сдержанный стиль никак не ассоциировался со вдовствующей герцогиней Мертер.
Похожая на воробушка экономка по имени миссис Уиллетт, обладательница жестких седых волос и на редкость внушительного бюста, лично приветствовала их у кухонной двери и провела наверх.
– Мы получили известие от ее светлости, – поведала она им. – Они остановились на несколько дней в Брюгге, а после отправятся в Антверпен и оттуда домой.
Такое безобидное сообщение настроило их на легкомысленный лад.
Одни. Прежде чем появится кто-то еще, они с Джеком проведут одни по крайней мере три дня.
Может быть, Кейт была права. Может быть, теперь все будет по-другому. Она не знала. Она только знала, что с трудом понимает слова экономки из-за гулких ударов крови в ушах.
Все время, пока экономка объясняла порядки в доме, Оливия чувствовала на себе взгляды Джека. Она уже приняла решение, сама того не осознавая. Они с Джеком одни, и, что бы ни случилось, они будут заниматься любовью.
– Мы приготовили для вас комнаты, о которых распорядилась леди Кейт, – говорила миссис Уиллетт, ведя их по лестнице с отполированными перилами. – Ванны уже готовы, как и поднос с чаем, к которому поданы любимые пирожные ее светлости. Обед будет в восемь.
Джек непроизвольно обвил Оливию рукой – у нее перехватило дыхание. Все продолжало оставаться нереальным, как если бы здесь ничто случившееся не имело значения, как если бы им дали возможность снова найти друг друга. Эта мысль трепетала в ее груди пойманной птичкой.
Миссис Уиллетт привела, их на третий этаж, повернула налево в короткий коридор и открыла двустворчатую дверь.
– Гостиная. В нее выходят двери спален, разумеется. Здесь я оставлю вас, как мне велела леди Кейт.
И прежде чем они смогли спросить у нее что-нибудь еще, она поклонилась и вышла.
– Леди Кейт очень гостеприимна, – сказал Джек, пропуская Оливию вперед. – Интересно, что это значит.
Оливия выдернула руку и обошла элегантную гостиную в бледно-желтых тонах.
– Кажется, ей нравится быть свахой.
Джек встал сзади нее.
– Хобби, которое я горячо одобряю.
Он поцеловал ее в затылок. Оливия закрыла глаза – ею овладела слабость.
Ей не следовало стоять здесь. Она должна попросить, чтобы ей дали другую комнату. А еще лучше – запереться в далекой башне, где Джек не сможет ее найти.
Она изогнулась от его прикосновения.
– Ты очень безнравственный человек.
– Да, безнравственный, – пробормотал он у ее уха. – Я такой.
Он повернул ее к себе и внезапно стал прежним Джеком, вернувшимся с поля, беспечно улыбающимся и голодным, чей смех напоминал ей о легком ветерке.
– Ох, Ливви, – пожаловался он, обнимая ее и прижимая к себе. – Мне так недоставало тебя.
Она засмеялась, обхватила его:
– Мне тоже.
– Я хочу быть в тебе, – прохрипел он у ее волос. Голос у него стал напряженным, мышцы затвердели. Оливия знала все, что он думает, до того, как это приходило ему в голову. – Мы не должны, Лив. Нам надо подождать, пока мы не получим ответы на свои вопросы. Но, видит Бог, я не могу. И так было всегда.
Она закрыла глаза и наслаждалась ощущением момента. Господь простит ей, но в этот миг она больше ничего не хотела – только стоять вот так, как она стояла.
Она хотела, чтобы у нее была надежда.
– Скажи «да», Лив, – шептал он ей на ухо, и восхитительная хрипотца в его голосе выдавала его состояние. – Господи, скажи «да».
Ей вдруг безумно захотелось испытать его. Ей хотелось узнать, сможет ли Джек любить ее снова, по-настоящему любить. И это, знала она, будет первым шагом.
У нее вырвался смешок, прозвучавший задушено и испуганно. Это было так давно. Но ее тело уже отвечало, пламя охватило ее живот, как если бы Джек коснулся его запальным фитилем. Она встретила его взгляд, чтобы увидеть, какими влекущими могут быть его глаза цвета морской волны. Она почувствовала его руки на своей спине и прижалась крепче, выгнув шею, чтобы он мог ласкать ее.
– Да, Джек, – шепнула она. – Да.
– О, Ливви…
Он осыпал поцелуями ее шею, потом вдруг выпрямился.
– Я что-то помню.
Она замерла, возбуждение угасло.
– Что?
Он продолжал крепко держать ее.
– Я помню, что я сижу в каком-то казино, поглаживаю бассета и думаю, что таких мест, где ты могла бы играть, всего несколько. Как ты потеряла свой жемчуг, Лив?
Горячая волна надежды пробежала по ней.
– Его взяли из моей шкатулки для драгоценностей. Я не знала, что он исчез, пока Джервейс не принес его и не сказал, что выкупил его у ростовщика.
Рассеянно поглаживая ее щеку, он кивнул.
– Ты никогда не играла, да?
Оливия боролась с подступившими горячими слезами.
– Нет, Джек. Я не играла.
Еще крепче обняв ее, он долгим поцелуем прижался к ее лбу.
– Думаю, я знал это. Думаю, мои сестры могли сговориться, чтобы разлучить нас. Мне так жаль, Лив. Мне следовало доверять тебе.
Она провела ладонью по дорогому лицу. Он не брился шесть дней, так что выглядел не лучшим образом, особенно с этим идущим от виска глубоким шрамом. Она подумала, что со временем привыкнет к его новому облику.
– Мы поговорим об этом позже, – сказала она. – Я рада, что сейчас ты веришь мне.
– Конечно, Ты никогда не обманывала меня. Я знаю это. Все эти годы только это и держало меня.
Она затаила дыхание. «Все эти годы». Может быть, нужно расспросить его? Но она не могла думать ни о чем, кроме его рук, лежащих на ее талии, и его губ, касающихся ее уха. Ее охватила дрожь.
– Я рада, – наконец прошептала она, устыдившись своей трусости.
От возвращающейся к нему памяти могла зависеть его жизнь. Ей нужно помочь ему вспомнить все. Но если это произойдет слишком быстро, у нее не будет другого шанса вернуть его.
– Возьми меня, Джек, – молила она, поднимая к нему лицо, чтобы увидеть голод в этих дорогих, глубоких как море глазах. – Будь снова моим мужем.
И, словно ей было неведомо сожаление, она стянула с себя платье и позволила ему упасть у своих ног.
Он не тратил времени на слова. Он взял в ладони ее лицо и припал к горячему рту. Как только его язык проник в ее рот, она растаяла. Она больше не осторожничала, не защищалась, у нее было одно желание – чтобы он поторопился.
«Скорее, я не могу больше. Скорее, я не переживу, если ты не будешь прикасаться ко мне, если ты не войдешь в меня».
Он заметил ее слезы, но подумал, что это слезы радости. Он слизнул их, тронул языком маленькую ямочку у основания шеи, отчего возликовала каждая клеточка ее тела. Он улыбался ей, совсем как раньше, эта улыбка отгораживала их от всего мира, обещала соединение, которое поднимало их над обычной жизнью. Она помогла ему снять рубашку и брюки, потом наклонилась – сердце у нее прыгнуло к горлу – и развязала шнурок его подштанников, а потом спустила их.
Он нетерпеливо ждал, уже готовый, с выпирающей из гнезда темных колец мужской доблестью.
– О, Лив, я люблю тебя.
Она закрыла глаза, стараясь, чтобы эти слова не ранили ей сердце. Когда он все вспомнит, любви уже может не остаться. Ей тоже есть что вспомнить, и это может означать окончательную гибель ее сердца, этого бедного, печального органа, который уцелел только для того, чтобы быть снова брошенным к его ногам.
Глава 18
– Ты все еще не разделась, – осипшим голосом сказал он. Его глаза потемнели, руками он держался за бок.
Он стоял перед ней в великолепии своей наготы, его тело стало зрелым, и новые шрамы только подчеркивали его мужественность.
– Что мне делать? – спросила она. Его улыбка была невероятно озорной.
– Нельзя сказать, что тебя украшает эта нижняя рубашка.
Ее кожа загорелась под его жарким взглядом, волны возбуждения прокатывались по ней.
– Она видела лучшие дни.
Живот ее сжался от предвкушения. Сердце забилось сильнее. Она взялась за подол рубашки и начала стягивать ее. Очень медленно – в горле у него рождались звуки нетерпения – она поднимала ее, обнажив сначала колени, потом длинные бедра, а потом, намеренно ленивыми движениями, треугольник светлых кудряшек, которые когда-то так нравились ему.
Он не позволил ей продолжать. Пробормотав проклятие, он взялся за расшитый верх ее рубашки и рванул. Старенький батист порвался, как бумага, оставив ее трепещущей перед ним. На ней остался лишь простенький медальон, который он дал ей много лет назад.
Она застыла. Узнает ли он медальон? Может быть, скажет: «Смотри, Лив. Это же медальон, который я дал тебе для нашего обручения. Мой портрет все еще там? И прядь моих волос?»
И что ей тогда сказать?
Он тыкался носом в ее шею, словно не замечая медальона.
– Мне кажется, ты ждешь, чтобы я отнес тебя в постель, – прошептал он. – Лентяйка.
Она засмеялась; его слова подействовали на нее как шампанское. Она забралась на кровать и повернулась к нему, почувствовав себя очень смелой оттого, что предстала перед ним вот такой, полностью открытой и уязвимой.
– Иди ко мне, – сказала она, и он подчинился. – Люби меня, – просила она, и он засмеялся, глядя ей в глаза, опять сделавшись прежним, каким она его любила. Он снова был юным, счастливым и безмятежным. Они лежали кожа к коже, нос к носу, его запах заполнял ее ноздри, проникал внутрь; она растворялась в нем. Сердце прыгало, кожа горела. Приятная истома овладела ею и усыпила волю.
– Помнишь, как мы любили друг друга среди вереска? – спросил он, нагибаясь, чтобы поцеловать ее долгим, медленным поцелуем, соединением губ, языков и зубов, который сделал больше, чем пробудил память о других поцелуях.
– Я помню, какие волдыри у меня были от крапивы, – возразила она, запуская пальцы в его густые каштановые волосы.
Она изогнулась, чтобы припасть к нему, и застонала, когда их тела соприкоснулись. Он взял в ладони ее груди, подушечки его пальцев были шершавыми, под ними словно проскакивали искры. Она выгибалась так сильно, что казалось, ее тело больше никогда не сумеет расслабиться. Ею овладел безумный голод, тело двигалось навстречу ему без всякого участия воли. Ее руки, язык и губы заново открывали каждый дюйм его тела.
– Это новый, – бормотала она и целовала бугристый шрам на его плече. – И это. – Она, изогнувшись, наклонялась к грубому шву, которым они зашили рану на его бедре в ту ужасную ночь после сражения под Ватерлоо.
– А это нет, – уверил он ее, наставляя на нее свое великолепное орудие. – Где бы я ни был, я всегда хотел тебя.
Он тыкался носом в ее шею, нежно тискал и поглаживал ее тело, даже один раз перевернул ее, чтобы пройтись поцелуями вдоль позвоночника и шутливо шлепнуть по выпуклостям ягодиц. Он любовно покусывал ее везде, от бедер до нежной кожи на внутренней стороне локтей.
Ею владело безумие. Не важно, какими восхитительными были его прикосновения, их было недостаточно. Она хотела, чтобы он вошел в нее. Ей было нужно, чтобы он вошел в нее, – чтобы помнить это ощущение, когда его уже не будет с ней.
Он погрузил в нее свои пальцы, и у нее вырвались жалобные звуки.
– Ну, Джек, – молила она, извиваясь в муке его безжалостных прикосновений. – Сейчас.
Он лизнул ей ухо и тихонько засмеялся.
– Нет, – сказал он. – Еще нет.
Его палец скользнул внутрь и поглаживал там до тех пор, пока ей не стало казаться, что она вот-вот взорвется.
– Хорошо, Лив, – прошептал он ей. – Откройся для меня, сладкая. Позволь мне увидеть твои розовые губки.
Она раздвинула колени. Открыв глаза, она увидела, что он улыбается, глядя на свои пальцы, погружающиеся в глубь ее; глаза его стали почти черными от возбуждения.
– О да, – бормотал он. – Мне так не хватало этого.
Она ловила ртом воздух и вздрагивала под его рукой.
И тогда, наклонившись, чтобы поцеловать ее, он просунул язык в ее рот, приподнялся и глубоко вошел в нее.
Она вскрикнула. Было больно. Он был слишком большим.
Но она приняла его, полностью, извиваясь, чтобы приноровиться к нему; обхватила его ягодицы, помогая ему войти глубже. Она приподнималась, когда он притягивал ее к себе, когда он снова и снова входил в нее, и уже не могла думать, не могла видеть, не могла вообразить что-то другое, кроме этого наслаждения, вызываемого следующими один за другим ударами. Она жалобно стонала, умоляла и смеялась. Наконец настал момент кульминации, и он задрожал, хрипло произнося ее имя как благословение.
А после, усталые и удовлетворенные, они молча лежали, переплетясь, как ветви старого виноградника, усмиряя дыхание и посмеиваясь. И так и заснули, обнявшись, как если бы боялись, что, если они отпустят друг друга, снова что-нибудь случится.
Всю ночь и еще утром они не отрывались друг от друга, заново открывая старые наслаждения и воодушевляясь полной гармонией. Оливия засыпала, уткнувшись в плечо Джека, которое, как ей некогда думалось, всегда защитит ее от всего мира. Он дважды будил ее среди ночи, чтобы заняться любовью, а один раз просто вошел в нее, пока она спала.
Она проснулась, заулыбалась, задвигалась, ее руки инстинктивно нашли его руки, плечо, спину; ее тело ответило удивительно быстро, как в ее снах.
Только больше ей не снились такие сны. Когда напряжение и одиночество становились невыносимыми, она сама добивалась разрядки, свернувшись в своей одинокой постели, но с тех пор как она увидела Джека, тело вспомнило, как желанно прикосновение мужчины. А после этой ночи она знала: оно будет помнить это слишком хорошо.
Пришло время завтрака. Измученные, пресыщенные, они наконец вспомнили, что существуют другие виды голода, которые тоже требуют насыщения. Словно услышав, как они собираются с силами, чтобы спуститься вниз, в дверь постучала миссис Уиллетт; в руках она держала поднос, на котором громоздились яйца, булочки и бекон.
Джек открыл дверь. На нем были только брюки, что заставило миссис Уиллетт насмешливо улыбнуться. Она уверила Оливию, что такому крепкому мужчине, который тратит столько энергии, необходимо восполнять ее, отчего Оливия покраснела, а Джек издал смешок.
– Нам надо встать, – говорил Джек позже, слизывая клубничный джем с ее груди. – Подумай, что нам надо сделать, прежде чем мы встретимся с кем-нибудь из наших исполненных самых лучших намерении друзей.
Оливия закрыла глаза и хмыкнула.
– Я думала, по крайней мере Кит будет здесь.
Джек засмеялся:
– Осторожный Брэкстон, который умеет держать язык за зубами.
Она засмеялась в ответ:
– Он будет здесь. В любом случае он никогда не оставит Грейс. Она, кажется, завоевала преданность каждого, кому довелось служить под началом ее отца.
Джек положил голову ей на живот и продолжал жевать свою булочку.
– За недолгое время, проведенное в ее обществе, у меня сложилось впечатление, что она всемогущая женщина.
Оливия заморгала.
– Грейс? Всемогущая?
– Как вода, которая точит камень. Она не вступит в открытое противостояние. Она быстро сгладит проблему. Тебе известно, куда она отправится отсюда? Если она не пожелает оставаться с герцогиней, может быть, она захочет поехать с нами?
Проницательность Джека удивила Оливию.
– Она говорила что-то о доме, в котором не была слишком долго. Мне кажется, что после того, как все будет улажено, она вернется туда.
– Жаль. Я подумал – она могла бы сделаться великолепной воспитательницей наших детей. – Он улыбался во весь рот. – Только подумай, чему она могла бы обучить их. Верховой езде, стрельбе, умению добывать все необходимое.
Оливия видела, что он только наполовину шутит. Он говорил о будущем: о доме, детях, семье. В его глазах она видела непривычную тоску, улыбка была печальной.
– Хотел бы я, чтобы у нас уже был ребенок, Лив, – сказал он, беря ее руку. – Мне кажется, я бы с удовольствием смотрел на твой большой живот, прикладывал к нему голову и говорил, обращаясь к нему, какая ты замечательная мама.
Ему хотелось, чтобы она сказала, что это возможно. Что она хочет этого так же, как и он.
То, чего хотела она, поднялось к горлу и душило ее.
Идиллия продлилась для Оливии три дня, но это были дни, наполненные смехом, и страстью, и дружеским общением. Это были дни, которые прельстили ее, как распутника прельщает девственница.
Ей ли не знать. Все это уже было у нее когда-то в прошлом, и все кончилось прахом. Но сейчас Джек был другим. Более спокойным, внимательным, заботливым.
Нельзя сказать, чтобы он не был внимательным раньше, но его действия в ту пору диктовались скорее душевными движениями, они не были результатом взвешенного обдумывания. Цветы, сорванные на поле, мимо которого они проходили, котенок, пойманный в сенном амбаре. Поцелуи, когда он видел ее, и розы, когда уезжал. Но она всегда тайно подозревала, что в промежутках он не вспоминал о ней.
Гораздо позднее, когда Оливия вновь обрела способность размышлять над поведением Джека, она пришла к заключению, что он покинул ее так же беспечно, как и любил, как делал все в жизни. Под влиянием импульса. Все решали эмоции, разум совсем не участвовал в принятии решений.
Может быть, теперь все будет по-другому. Может быть, теперь она не будет исчезать из его мыслей. Может быть, на этот раз, вспомнив прошлое, он по-другому увидит те ужасные дни и поймет, как был не прав.
Она снова и снова тешила себя мыслями о постоянстве. О доверии. Она ловила себя на том, что ощупывает свой медальон и думает, не пора ли рассказать Джеку все.
Что-то уж слишком часто у нее появляется такое желание. В ее голове, как литания, звучало: «Верь ему. Он не бросит. Он не сделает тебе больно».
Осторожность в ней боролась с желанием верить, а более всего – с надеждой.
Надежда, знала она, коварный противник.
Конец идиллии наступил быстро. Леди Кейт теперь проводила в доме все двадцать четыре часа, размещая свою свиту. Появившись, она бросила один взгляд на Оливию и разразилась смехом. Вслед за этим она обняла ее так, словно вручила ей цветы прямо из воздуха. Она ничего не сказала относительно того, что Оливия продолжала спать в одной комнате с Джеком. Ей не пришлось. Леди Би потрепала Оливию по щеке и шепнула: «Флердоранж».
Оливия не знала, что ей делать, и продолжала вести себя как раньше. Она помогала леди Кейт вести хозяйство, а Джек помогал Харперу и Финни, и первоочередной их задачей было защититься от неожиданностей. Следующее, что они сделали, – отправили Трэшера прислушаться к разговорам и узнать что можно. То, что он вернулся ни с чем, не успокаивало. Тем временем укрытый от посетителей Джек посылал письма всем, кого знал, в надежде получить предписание явиться на Уайтхолл.
На третий день Оливия помогала миссис Харпер заготавливать лекарственные травы. Это был день приемов, а Оливия знала, что ей надо держаться подальше от гостей.
Она механически выполняла свою работу и вспоминала, каким прекрасным было утро. День был необычно ясным для Лондона, немного прохладным, в распахнутые окна дул легкий ветерок. Первые лучи солнца, окрашенные в нежно-розовый цвет, упали на лицо Джека и смягчили его. Каждое утро, проведенное в этом доме, она просыпалась с ожиданием этого момента.
Джек не подозревал об этом. Он крепко спал, пока она не будила его поцелуем. Рассвет был ее временем, когда муж принадлежал только ей. Когда она могла быть эгоистичной и непростительно счастливой, потому что на рассвете на короткое время Джек был только ее.
– Оливия?
Встрепенувшись, Оливия повернулась к стоявшей в дверях Грейс. У той был встревоженный вид, и Оливия занервничала.
– Я нужна леди Кейт?
Грейс замялась.
– Она хотела, чтобы я предупредила вас.
У Оливии затряслись руки.
– Неужели появился Джервейс?
– Хуже. – Грейс жалко улыбнулась. – Миссис Драммонд-Баррелл.
– Поклонница «Олмака»? После всего, что слышала о ней, я была счастлива никогда с ней не встречаться.
Миссис Харпер отставила в сторону ступку с пестиком и вытерла руки о фартук.
– Это значит, что нужно подать чай, я правильно понимаю? Пойду-ка я разожгу огонь под задницей этого бельгийского воображалы.
Оливия ухмыльнулась.
– Бедный повар. Миссис Харпер нравится сердить его. А теперь скажите, Грейс, какую комнату мне нужно прибрать? Зеленую гостиную?
– Она бы предпочла, хм, чтобы вы, – Грейс набралась духу, – оставались там, где вы сейчас.
Оливия кивнула:
– Хорошо. Я понимаю – леди Кейт не хочет, чтобы меня видели ее гости. Большинство не знают меня в лицо, но… – Грейс как будто бы оставалась спокойной, но Оливия знала, что она напряглась. – Так в чем дело?
Лицо Грейс сделалось несчастным.
– Боюсь, миссис Драммонд-Баррелл знает, кто вы. Она только что сообщила леди Кейт, что ей назвали ваше настоящее имя.
Оливия не произнесла ни слова – просто сняла фартук и пошла к двери.
– Оливия! – запротестовала Грейс и бросилась за ней.
Оливия покачала головой. Сердце у нее стучало, она чувствовала себя совершенно больной – начиналось неотвратимое.
– Оставайтесь здесь. – Грейс схватила ее за руку. – Вы же не собираетесь встретиться с ней?
– Нет, конечно. – Оливия знала, что ее улыбка выглядела ужасной. – Нет, пока она не поведет себя безрассудно.
И, воинственно выставив вперед подбородок, она вышла.
Странная вещь – память. Джек никогда не думал, что память может подвести. Но сейчас, когда его память мерцала, как потухающая свеча, он не мог доверять своим воспоминаниям и тому, что говорили другие.
Например, он помнил Мими. Но как это могло быть? Особенно после этих трех последних ночей, когда он так крепко обвивался вокруг Ливви, что почти не мог дышать. Разве могла быть радость большая, чем снова обнять ее после разлуки, которая, казалось, длилась несколько лет?
И хотя он понимал, что это не так, он отчетливо чувствовал, что сейчас должна быть осень 1810 года.
Или взять хотя бы слово «львы». Оно ощущалось важным, но он не знал почему. Не знал, почему его странным образом тревожило, что случилось с Мими, словно он крепко держал ее и вдруг потерял.
Хорошо хоть, что он не забыл Ливви. Что ничего не случилось в его семье. Что он вернулся в Англию. Но что-то было не так. Он знал только одно – это было как-то связано с потерей памяти.
Он не мог больше ждать. Пусть и без Брэкстона, ему надо попасть на Уайтхолл. Ему надо поговорить с родственниками. Но для этого ему требовалась некоторая исходная информация, ему надо хотя бы знать дату. Что он делал с того времени, как побывал в охотничьем домике. Откуда у него новые шрамы и обрывки воспоминаний, какие-то догадки. Пока он не узнает этого, все в доме будут в опасности из-за него.
Он неслышно отворил дверь. Убедившись, что его не видят, он по черной лестнице спустился в кухню. Он должен был признать, что дом леди Кейт произвел на него впечатление. Но не потому, что был меблирован шератоновской и чиппендейловской мебелью, на него произвел впечатление практицизм, с каким она содержала его. Так, коридоры и лестничные пролеты, по которым ходили слуги, были выкрашены в лимонно-желтый цвет с белой отделкой, что позволяло лучше видеть, куда ступать на крутых лестницах. Кухня, куда он вошел, располагалась в задней части первого этажа; гулкая, с арочными сводами, она была выкрашена в голубой цвет, чтобы не привлекать мух, и оборудована самой современной плитой. Он даже слышал, как напевал что-то себе под нос мальчишка, помогающий повару.
– Милорд? – спросил повар, подходя ближе. Тоненький быстрый бельгиец с выпученными глазами и свирепыми усами явно привык защищать с трудом отвоеванную территорию. Джек увидел, что он прижимает к груди большой нож для разделки мяса, и улыбнулся.
– Морис, я не хочу встречаться с леди, собравшимися в гостиной. Вы не против, если я возьму парочку имбирных кексов и стакан чаю?
Для человека его сложения у повара были слишком густые брови.
– Вы очень худой, чай для вас – пффу. – Он махнул рукой с зажатым в ней ножом. – Я дам вам эль. Он укрепляет. И сыр. Хороший сыр из Бельгии я не имею. Так что будет чеддер, хорошо?
Джек уселся на скамью и позволил повару суетиться вокруг него.
– И давно вы у герцогини? – спросил он.
– С тех пор как мой хозяин, граф и ужасный человек, решил, что я его отравил. – Нож с глухим стуком вонзился в стол. – Великолепная герцогиня, она забрала меня прежде, чем я что-нибудь сделал с домом этой старой собаки.
Джек с трудом удержался от улыбки.
– Очень благородно с ее стороны.
Морис поставил перед ним кружку эля.
– Только ради нее я и остался. Человек с таким талантом, как у меня, не должен обороняться от старых ведьм.
– Это он обо мне, – произнесла миссис Харпер из кладовки подозрительно веселым голосом.
Морис вскочил как ужаленный и сверкнул на нее злым глазом.
– Старая ведьма, принесите его светлости сыру.
Джеку показалось, что он услышал рокочущий смех почтенной женщины.
– Мистер Морис, вы не боитесь, что начнете ходить на руках, если еще раз назовете меня ведьмой?
Морис высокомерно вскинул голову.
– Четыре года я работаю у вдовы, с тех пор как умер ее ужасный герцог, и ни разу не сказал ни о ком дурного слова. Но с меня хватит, злая женщина. Видеть вас не могу.
– Не кипятись, малыш, – произнесла миссис Харпер, тяжелыми шагами выходя из кладовки с сыром и хлебом в руках. – Мы скоро уедем, как только мисс Грейс наскучит здешнее чванство.
– У мисс Фэрчайлд есть дом? – спросил Джек, с вожделением глядя на сыр.
Хороший чеддер. Боже, он не помнит, когда в последний раз…
Он вскинул голову.
– Четыре года? – вскричал он, оказавшись на ногах прежде, чем осознал это.
Морис и миссис Харпер молча смотрели на него. Потом Морис кивнул.
– Oui [14]14
Да (фр.)
[Закрыть]. Четыре года. И я каждый день возносил благодарность.
– С тех пор как умер герцог?
Они смотрели друг на друга. На этот раз Морис выглядел менее жизнерадостным.
– Oui. Четыре года…
Джек помнил старого герцога крепким и бодрым, да еще и воинственным. Джек никогда не мог понять, что заставило блистательную герцогиню выйти замуж за такое страшилище. В конце концов, она сама была дочерью герцога. Если учесть, каким могущественным человеком слыл ее отец, брак, несомненно, был продиктован интересами семейств.
Значит, с тех пор прошло более четырех лет.
Он сел.
– Какой сейчас год?
– Тысяча восемьсот пятнадцатый, – сказал Морис.
– Ты бы придержал язык, недотепа, – набросилась на него миссис Харпер. – Ведь добьешь парня.
Но Джек уже не слушал. Его охватила паника. Тысяча восемьсот пятнадцатый. Сейчас тысяча восемьсот пятнадцатый год. Его и так ужасало, что из его памяти выпал год, а то и два. Но пять лет?
– Вы уверены? – задал он ненужный вопрос. Миссис Харпер поразмышляла.
– Да, – в конце концов сказала она. – Разве все эти годы я не следовала за мисс Грейс и се отцом по всем полям сражений Европы?
Он с отсутствующим видом кивнул.
– Что еще вы можете рассказать мне об этих пяти годах?
Этого было уж слишком для доброй женщины.
– Я думаю, вам надо спросить у миссис, сэр. Не обижайтесь. Но не мое это дело, я не буду делать ничего против их желания.
Джек уставился в одну точку, отчаянно пытаясь заполнить выпавшее из его памяти время какими-то воспоминаниями. Он залпом проглотил эль, съел любимый чеддер и не почувствовал его вкуса. А потом, видя, что собеседники считают его абсолютно безумным, каменными шагами вышел из кухни с намерением найти свою жену.
Он не сразу нашел ее. Он открыл дверь в коридор второго этажа и не увидел там никого, кроме подозрительно замершего у открытой двери зеленой гостиной Финни, у которого был такой вид, словно он приготовился ринуться на чью-то защиту. Джек собирался спросить, что там происходит, но отчетливо услышал голос женщины, явно не желавшей сдерживаться.
