Текст книги "Крушение"
Автор книги: Евсей Баренбойм
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)
– Хорошо, что вы напомнили мне о них, – сказал Головко. – Постараюсь выяснить их судьбу. «Нужно будет через контр-адмирала Фишера поинтересоваться, почему до сих пор не вернулись наши летчики, – решил командующий. – И вообще следует с ним встретиться».
Сменивший Бевана новый глава британской военно-морской миссии до прибытия в Полярное командовал линкором «Бархэм», который был потоплен немецкой подводной лодкой в Средиземном море. В фуражке с огромным козырьком и вечно дымящейся во рту трубкой, грубоватый и откровенный, он чем-то симпатичен. Но после позорной истории с караваном PQ-17 явно избегает встреч с ним. Стыдится, видимо, человек за свое адмиралтейство. Ну, что ж. Это только делает ему честь.
«АДМИРАЛ ШЕЕР» ГОТОВИТСЯ НАНЕСТИ УДАР
Гитлеровское командование рассчитывало сорвать нашу арктическую навигацию 1942 года. Оно хотело показать, что Северный морской путь даже за тысячу миль от фронта находится под ударами немецкого флота.
Н. Кузнецов. «На флотах боевая тревога»
В середине июля 1942 года из ставки фюрера в штаб руководства войной на море позвонил военно-морской адъютант Гитлера капитан I ранга Путтхамер. В морском штабе недолюбливали этого толстого коротконогого весельчака и обжору, казалось, так мало подходившего для чопорной обстановки, царившей в ставке. Но фюреру он чем-то нравился и этого было достаточно.
– Наши чародеи слова из отдела печати интересуются, нет ли у вас чего-нибудь свеженького для очередного сообщения об успехах военно-морских сил? – спросил он у начальника штаба.
Тот сразу понял намек.
– Передайте им – пусть немного подождут.
Непрекращающиеся почти две недели вопли всей мощной пропагандистской машины рейха по поводу грандиозного успеха операции «Ход конем» по разгрому союзнического конвоя PQ-17 стали понемногу стихать. Звонок из ставки означал, что надо подкинуть что-нибудь новенькое, «свежачка», как называли такие новости чиновники из министерства пропаганды, кроме уже привычных сообщений «об успехах наших замечательных подводников».
Это напоминание из ставки не застало штаб руководства войной на море врасплох.
Еще в марте 1942 года начальник штаба военно-морских сил собрал узкое совещание, на которое были приглашены несколько доверенных офицеров оперативного управления, ведающих планированием операций крупных надводных кораблей. Совещание проходило в большой тайне. Даже шторы на окнах красивого особняка, скрытого от берлинских улиц деревьями старинного парка, были опущены.
– Наша задача – изолировать Россию от помощи союзников, от доставки грузов с востока Северным морским путем, – сразу без всякого вступления начал он. – Россия уже сейчас истощена и находится на пределе. Перевяжи мы ей эти пути снабжения – и она задохнется окончательно. Такова точка зрения фюрера. – Начальник штаба обвел взглядом сидевших перед ним офицеров, продолжал: – Вам предлагается в кратчайший срок спланировать операцию против советского судоходства в Арктике с привлечением крупных надводных кораблей. Внезапное нападение на русские торговые суда и ледоколы, а, возможно, и на идущие с востока конвои, уничтожение боевых кораблей, перебрасываемых на запад, разрушение портов и полярных станций должно парализовать эту важнейшую артерию русских. Кроме того, это заставит командование врага привлечь для эскортной службы значительное число кораблей и авиации, ослабляя свои силы в других районах.
Сейчас, после звонка из ставки фюрера, в самый разгар арктической навигации на Севере, такая операция представлялась наиболее благоприятной. Данные разведки также подтверждали исключительную важность начала операции в ближайшее время, не позднее середины августа.
Германский военно-морской атташе в Японии передал особо ценные сведения от своего агента о завершении формирования большого советского конвоя на Дальнем Востоке, который должен был следовать в Мурманск Северным морским путем. По сообщениям этого агента, атташе ручался за их достоверность, в конвой входило двадцать транспортов с грузами, два ледокола, а также лидер «Баку» и три эсминца последней конструкции. В настоящее время конвой отстаивался в Петропавловске-Камчатском и был готов к выходу.
Верный агент из Хваль-фиорда в Исландии, благодаря своим зажигательным патриотическим речам и щедрым пожертвованиям избранный депутатом альтинга и ставший одним из руководителей христианской ассоциации молодежи, сообщал в Берлин: «Англичане решили отправку конвоев в Россию до декабря прекратить». Эти данные подтверждались и из других источников.
– Господа! Более удачного момента для нанесения удара по внутренним русским морским коммуникациям может больше не быть, – говорил в штабе руководства войной на море адмирал Фрике. – Мы не должны прозевать этот великолепный полярный торт, так соблазнительно ожидающий нас в Карском море!
Именно об этом говорилось в докладной записке, представленной штабом ВМС в Берлине командующему военно-морскими силами на Севере генерал-адмиралу Карлсу и адмиралу Северного моря Шнивинду. Теперь в разработку конкретного плана операции по прорыву крупных кораблей в советские арктические воды до района Карского моря включились и специалисты немецких военно-морских сил на Севере.
Работа над планом велась лихорадочно, круглые сутки. Комната оперативного управления, где были сосредоточены материалы по подготовке операции, напоминала склад писчебумажного магазина, в котором давно не было покупателей: на полу и столах лежало множество папок, пожелтевших от времени отчетов, пыльных вахтенных журналов.
– Прежде чем эти корабли выйдут в море, я задохнусь здесь и меня отвезут на кладбище, – мрачно шутил капитан-лейтенант Шульц, – Мы делаем такую колоссальную работу, а вся слава достанется им. Разве это справедливо, Ганс?
Ганс, перед которым были навалены вахтенные журналы подводных лодок еще с первой мировой войны, отчеты капитанов немецких рыболовных судов, промышлявших в этом же районе в мирное время, сообщения капитана парохода «Комета», прошедшего Северным морским путем в навигацию 1940 года, данные аэрофотосъемки знаменитого дирижабля «Граф Цеппелин», вместо ответа громко выругался. Ведь именно ему было поручено самое трудное дело по уточнению картографического материала, метеорологической обстановки и ледового режима…
Летом 1931 года Советское правительство разрешило с чисто научными целями полет немецкого дирижабля над Арктикой. Командовал им его конструктор Эккенер. Среди десяти ученых разных стран на дирижабле находился и советский профессор Самойлович. Полету дирижабля было оказано всемерное содействие: для него была создана особая служба погоды, в район Земли Франца-Иосифа вышел ледокольный пароход «Малыгин», построена специальная швартовочная мачта. За четверо суток дирижабль облетел огромную территорию советского Севера почти в тысячу километров и шириной более сотни километров. Фотограмметристы засняли ее на кинопленку. По договоренности материалы съемки должны были быть предоставлены нам. Но немцы заявили, что пленка испорчена. Сейчас эти данные «исключительно научного», как писали тогда в газетах, полета широко использовались немецкими офицерами в работе над подготавливаемым планом.
Аналогичная история произошла и с немецким пароходом «Комета». В навигацию 1940 года этому пароходу было разрешено пройти в составе советского каравана судов Северным морским путем в Тихий океан. За проводку парохода немецкому правительству был предъявлен счет в 955 тысяч марок. Теперь же капитан этого парохода Роберт Эссен и его сведения явились для немецких оперативников ценной находкой.
В первых числах августа окончательный вариант плана операции был закончен. По этому плану прорыв должен был осуществить «карманный» линкор «Адмирал Шеер». Эсминцы прикрытия из-за слабых корпусов и опасности быть раздавленными льдами в операции не участвовали. Для обеспечения и ведения ледовой разведки придавались три подводные лодки. Вся операция получила кодовое название «Wunderland» – «Страна чудес».
Перед отправкой плана на утверждение в Берлин командир «Адмирала Шеера» Больхен был приглашен на линкор «Тирпиц» к адмиралу Шнивинду. После окончания совещания хозяин попросил Больхена задержаться.
– Хотите сыграть партию? – предложил адмирал, указывая на стоявший рядом с приемником шахматный столик с расставленными фигурами.
– С удовольствием.
Больхен играл хорошо. Когда-то еще в гимназии ему даже прочили карьеру шахматиста. Пока Шнивинд раздумывал над очередным ходом, он рассматривал толстые фолианты книг в кожаных переплетах с золотым тиснением. Они занимали несколько шкафов. На десятом ходу он выиграл пешку, а затем и фигуру.
– Мне пришлось вас на днях защищать, – как бы между делом бросил Шнивинд, пыхтя сигарой.
– Меня? – сразу насторожился Больхен. Вот почему адмирал предложил ему задержаться. – От кого?
– В Берлин на вас пришел донос. Правда анонимный. Будто вы либеральничаете с матросами, заигрываете с ними и этим ставите под удар требовательных офицеров.
– Какая глупость! – в сердцах сказал Больхен. – Я просто не хочу, чтобы на моем корабле росли страх и вражда к офицерам. Хватит того, что команда ненавидит старшего офицера.
– Сдаюсь, – сказал Шнивинд, кладя короля. – Обыграл старика и доволен, – шутливо проворчал он. Затем встал, положил свою руку на плечо Больхену. Лицо его приняло торжественное выражение. – Вильгельм! – сказал он. – У каждого человека есть дело, от которого зависит его дальнейшая судьба. Завтра о вас может узнать вся Германия. Удачный дерзкий налет, разгром восточного конвоя русских и вы на коне. Жизнь – это джунгли, мой мальчик. А в джунглях всегда есть хищники и травоядные. Будьте напористы и безжалостны. – Адмирал умолк, жестом пригласил Больхена к лежащей под стеклом на специальном столе большой карте. – Мы запланировали несколько отвлекающих ударов здесь, в восточной части Баренцева моря, в стороне от вашего маршрута. – Шнивинд показал места, нанесенные на стекле восковым карандашом. – Ваш рейд должен быть для русских полной неожиданностью. И учтите – фюрер знает о предполагаемой операции, придает ей большое военно-политическое значение и будет лично следить за нею. Желаю успеха!
Когда Больхен уже шел к выходу, Шнивинд остановил его:
– Если хотите передать письмо Юте и девочкам, то поторопитесь. Завтра на рассвете я улетаю с планом в Берлин.
– Задраить водонепроницаемые переборки, люки и горловины! По местам стоять, из гавани выходить! – раздался из динамиков резкий голос старшего офицера, слышимый во всех восьмистах помещениях корабля.
16 августа, когда жители Нарвика еще досматривали утренние сны, два портовых буксира медленно разворачивали линкор «Адмирал Шеер» к выходу из бухты. Немногочисленные провожающие на берегу приветливо махали руками. Вдоль бортов тихо струилась белая вода фиорда. Облака на хмуром небе обещали дождь. «Адмирал Шеер» прошел усиленное боновое заграждение, установленное после прорыва русских лодок в Лиинахамари и Тана-фиорд, и вскоре растворился за пеленой быстро проносившихся снежных зарядов. До Медвежьего острова его сопровождали четыре эсминца и эскадрилья самолетов прикрытия.
Стоя на мостике, командир «Адмирала Шеера» капитан I ранга Больхен размышлял о том, что главное в этой операции – скрытность и внезапность. Только неожиданный удар в месте, где русские меньше всего ждут этого удара и меньше всего готовы к нему, может принести желанный успех. Он вспомнил, что читал в воспоминаниях командующего немецкой эскадрой еще в первую мировую войну адмирала Шпее, как немецкая эскадра спустя четыре месяца после начала войны подошла к острову Пасхи. И там английский торговец продал им, своим врагам, большую партию скота. Немецкие моряки были потрясены предательством англичанина. Но оказалось, что на острове никто и не слыхал о начале войны. Маленький клочок земли жил в совершенном неведении о происходящих в мире событиях. А на отдаленном острове Рапа в Полинезии узнали о войне почти через два года после ее начала. Да и то случайно.
Теперь достаточно кому-нибудь обнаружить его корабль, как через час по радио будут оповещены все порты и полярные станции русских. И район плавания малознаком, суров и опасен.
Участники рейдерства «Адмирала Шеера» в Атлантику в 1940—41 годах много и подробно рассказывали ему о том незабываемом плавании. Беззащитные торговые суда, выбрасывавшие белый флаг, едва «Адмирал Шеер» поднимал сигнал или угрожающе направлял на них жерла своих орудий. Веселые и шумные праздники повелителя морей Нептуна и бога морской волны Тритона в Саргассовом море. Кобальтово-синий мирный океан с легкими барашками волн, теплый нежный ветерок, приносящий запахи цветов, удивительно прозрачный воздух и южное небо, огромное и синее, будто это вовсе не небо, а высокие своды кафедрального собора в Майнце.
Теперь же дул сильный и холодный северный ветер, разводящий крупную волну. Над водой висели широкие полосы сырого утреннего тумана. Серая громада корабля, освещенная дымчато-красным солнцем, глубоко зарывалась в волны, круто ложилась на борт. Вода обдавала крышки амбразур, заливала палубу и, громко журча, стекала через шпигаты обратно в море. Лаг привычно отсчитывал пройденное расстояние. Предстояло пройти в район, удаленный от рейха почти на пять тысяч миль.
Команда до сих пор мало что знала о цели похода. Только накануне в выходящей на борту ежедневной газете «Говоря о себе» было сообщено, что предстоит нанесение быстрого и внезапного удара по караванам русских судов и такое же быстрое возвращение обратно.
На траверзе острова Медвежьего эсминцы сопровождения подняли сигнал: «Желаю счастливого плавания» и легли на обратный курс. Дальше до района внутренних арктических вод русских, где его поджидали ведущие ледовую разведку подводные лодки V-601, V-455 и V-251, «Адмиралу Шееру» предстояло идти в полном одиночестве. Если не считать прошедшего мимо четырехмачтового брига, учебного корабля немецкого флота «Падуя», и тяжелогруженого русского парохода, направлявшегося в Мурманск, пока все шло спокойно. От русского парохода пришлось отвернуть и скрыться в тумане.
– Главное сейчас – внезапность, – повторил Больхен на мостике. – Нам нужна рыбка покрупнее. Сигнальщики, смотреть внимательней!
В любой момент можно было ожидать контактов с так и шныряющими здесь русскими подводными лодками, неожиданной встречи с крейсерами этих старых детей Альбиона англичан, с вражеской авиацией.
В ходовой рубке старший офицер корветтен-капитан Буга совсем некстати высказывал командиру свои опасения:
– Меня беспокоит дружба вашего вестового матроса Крауса с трюмным машинистом Захтингом.
– А что здесь плохого? – рассеянно спросил Больхен.
– Вы слышали о высказываниях Захтинга в трактире в Вильгельмсхафене?
– Но ведь это не доказано. – Больхен поморщился. – И, кроме того, у него на Восточном фронте погибли два брата. Это не проходит бесследно.
– Я уверен, что Захтинг настроен враждебно к режиму и выведу его на чистую воду. Не хочется, чтобы Краус, хороший матрос, попал под его влияние. А что касается смерти братьев – то гибель за рейх, за Великую Германию не есть повод для отчаяния и пораженческих настроений.
– У нас еще будет время обсудить этот вопрос, – сказал Больхен. – Сейчас предстоят дела значительно важнее.
Когда старший офицер, получив разрешение, вышел из ходовой рубки, Больхен подумал о нем: «Опасный человек. Фанатик. Кроме того, говорят, что его отец близок с самим Борманом. Надо быть с ним поосторожнее». Фанатиков он не любил. Конечно, лично ему, старому члену нацистской партии, человеку, лояльно относящемуся к режиму, такие не опасны. Но от них всегда можно ожидать чего угодно. Любой неприятности. По его мнению, фанатизм – явление, не свойственное цивилизованным народам. Хотя, следует признать, что в некоторых подразделениях фанатики незаменимые люди. Например, в гестапо, среди личного состава службы «В», отвечающей за радиоперехват и дешифровку.
Наверх, в «воронье гнездо», ловко, как обезьяна, лез наблюдатель матрос Кунерт. Он был новичком, всего два месяца служил на «Адмирале Шеере». Пока он лез – строил смешные рожи. Наверху ему стало плохо и его вырвало.
– Потрави, малышка, – крикнул ему снизу унтер-офицер Арбингер и захохотал. – Рыбы тоже любят клецки.
Унтер-офицер Арбингер, как и корветтен-капитан Буга, был фанатиком. Больхен читал его характеристики. Он пришел на корабль с сухопутного фронта на Востоке. Бывших ландсверов на судне было немало. Когда-то он плавал рулевым в торговом флоте. Больше всего на свете Арбингер любил стрелять, любил убивать. Ему это доставляло удовольствие. Прижав к плечу приклад ручного пулемета, притаившись, он ждал, пока противник подойдет совсем близко. Казалось, что у него не было нервов. Своим скрюченным пальцем он жал на спусковой крючок – и косил, и косил людей, не обращая внимания на крики и стоны, на жужжащие вокруг пули. Он стрелял в одно и то же место до тех пор, пока там все не стихало, а затем вытирал рукавом пот с лица и улыбался застенчивой, как у ребенка, виноватой улыбкой.
На мостик быстро поднялся шифровальщик и вручил Больхену только что полученные две радиограммы.
«Штаб руководства войной на море. По уточненным данным, русский караван, в составе которого следуют два эскадренных миноносца во главе с лидером «Баку», 1 августа подошел к Берингову проливу. Предполагаемое время появления каравана в проливе Вилькицкого – 16—18 августа».
Вторая радиограмма сообщала, что в квадратах 3—4 замечены подводные лодки противника, и предлагала изменить курс – обогнуть Новую Землю с севера.
Больхен знал, что одна из рот полка связи в Бергене специально занимается только радиоперехватом и дешифровкой радиообмена между западными союзниками и русскими радиостанциями. Эта служба, укомплектованная опытными специалистами, была весьма эффективной. Ей удалось расшифровать сложный английский морской код, и все радиограммы Уайтхолла регулярно перехватывались и расшифровывались.
Полученные сведения о русском караване не вызывали никаких сомнений и были очень важными. Следовало спешить, чтобы успеть перехватить и нанести удар по этому большому и, видимо, очень важному для русских каравану вблизи пролива Вилькицкого.
Больхен взглянул на небо. Теперь его окончательно заволокло. Пошел мелкий дождь. «Вот кстати, – подумал он. – Вряд ли в такую погоду рискнет появиться авиация противника».
Он вспомнил, как на последнем перед выходом «Адмирала Шеера» совещании в Нарвике, на котором присутствовали командиры всех крупных соединений и кораблей, адмирал Шнивинд рассказал им о недавнем обсуждении военно-морских вопросов в ставке Гитлера. Разгневанный фюрер обвинял руководство военно-морского флота, что оно допустило прорыв в гавань Сен-Назера старого английского эсминца «Кембельстаун». Груженному взрывчаткой «Кембельстауну» удалось разрушить и надолго вывести из строя крупнейший во Франции док. Позднее, чуть успокоившись, фюрер говорил:
– Самым главным из всех других театров сейчас является Северный. Уничтожение конвоев, идущих в северные порты русских, и срыв снабжения через эти порты расцениваются как решающий фактор войны. С Англией и США может быть покончено только после победы на Востоке. Все усилия должны сейчас быть направлены только туда.
Больхена, внимательно слушавшего тогда Шнивинда, неприятно удивили слова фюрера. Еще совсем недавно он громогласно заявил, что сопротивление русских сломлено и в ближайшее время с Россией будет покончено раз и навсегда. Теперь, оказывается, их сопротивление снова стало решающим фактором войны.
После совещания командир линкора «Тирпиц» Топп взял его под руку:
– Вот как быстро меняется обстановка, – задумчиво сказал он, видимо, думая о том же, о чем и Больхен, и спросил: – Значит, вы пойдете без воздушного прикрытия? А как же английские альбакоры? Нет, Вильгельм, я бы не хотел оказаться на вашем месте.
До сих пор, после атаки «Тирпица» в марте 1942 года английскими торпедоносцами, Топп страдал авианосным комплексом.
«КУРСОМ СТО ТРИДЦАТЬ ПРОСЛЕДОВАЛ ГУСТОМ ТУМАНЕ…»
Когда лодка всплыла и мы поднялись на мостик, кругом была только вода. Неприятельский корабль исчез. Было только известно, каким курсом идти.
К. Симонов. «Разные дни войны»
18 августа подводная лодка Щ-442 медленно крейсировала в надводном положении в районе Варангер-фиорда, ожидая появления подходящей цели. В расположенных в глубине фиорда, плотно прикрытых боновыми заграждениями портах Варде, Вадсе, Киркенес, Лиинахамари стояли под погрузкой немецкие пароходы. Стояли, но не выходили. Видимо, ожидали формирования конвоя. У подводной лодки цели все еще не было.
Не унимавшийся три дня жестокий норд-вест наконец стих, оставив после себя мертвую зыбь. Огромные сине-зеленые волны с гладкой без единой морщинки поверхностью мягко баюкали лодку, перекидывая ее с борта на борт, без рывков, легко, осторожно. Но даже привычные к качке моряки на этой зыби чувствовали себя не в своей тарелке.
В крохотной кают-компании за столом собрались все свободные от вахты командиры во главе с капитан-лейтенантом Шабановым. Справляли маленькое торжество – день рождения старпома старшего лейтенанта Шилкина. На столе перед каждым стояли наркомовские сто граммов, в тарелках ветчина, селедка, именинный торт, дымились горячие бифштексы. Все командиры были молоды. Только усатый комиссар недавно справил здесь же на лодке свое тридцатидвухлетие. Командиры плавали на этой лодке давно, более полугода, находились сейчас в третьем боевом походе и поэтому за столом царило то ощущение непринужденности и доверия, которое бывает среди хорошо и давно знакомых людей. В первый поход с ними шел только новый доктор Вася Добрый. Ему было двадцать лет, месяц назад он окончил фельдшерское училище.
За неделю до выхода сразу после ужина Васю привел в каюту командира на береговой базе дневальный. Командир и комиссар азартно сражались в шахматы. Тут же рядом над расстеленной на столе картой склонился старпом.
– Лейтенант медицинской службы Добрый прибыл для прохождения дальнейшей службы! – четко, по-уставному доложил он. Голос у него оказался высокий и тонкий, как у школьника.
– Садитесь, лейтенант, – сказал командир, рассматривая своего нового подчиненного. – Это хорошо, что Добрый. А то у нас Убийбатько на лодке служил. Вот это фамилия! Плавать с человеком было страшно.
Доктор выглядел несолидно даже для выпускника фельдшерского училища: невысокий, коротко стриженый, с большими по-мальчишечьи торчащими ушами и веснушками, густо разбросанными по круглому лицу. Он сидел на краешке стула прямо, красный от волнения, положив на колени наутюженных черных брюк влажные покрытые веснушками руки и ждал первых указаний.
– Доктор, – вступил в разговор старпом, отодвигая карту и выпрямляясь, – у нас на лодке есть правило, по которому все вновь прибывающие на корабль офицеры проходят небольшой экзамен по специальности. Вы не возражаете против него?
– Нет, – ответил доктор, заметно волнуясь. – Но может быть, стоит попозже? Я подготовлюсь.
– Без подготовки лучше. Что же вас спросить? Как вы думаете, товарищ комиссар? – старпом задумался, наморщил лоб. – Ага. Вот. Ответьте нам, пожалуйста, хотя бы на такой вопрос: что необходимо иметь для клизмы?
– Клизмы, товарищ старший лейтенант, бывают разные. Очистительные, сифонные, гипертонические, – уверенно перечислял Добрый. Чувствовалось, что он не зря получил диплом с отличием.
– Хорошо, молодец, – не дал ему закончить старпом. – Но все-таки, что для нее необходимо иметь на подводной лодке в первую очередь?
Доктор задумался.
– Ну? – торопил его старпом. – Не напрягайтесь так. В первую очередь для клизмы нужно иметь – задницу.
В каюте раздался такой хохот, что дневальный в коридоре вздрогнул и подошел поближе узнать, в чем дело. Комиссар просто не мог стоять и сейчас извивался на диване, задыхаясь от смеха. Доктор сидел смущенный, и по его круглому лицу медленно разливался румянец.
– Не обижайтесь, доктор, – сказал комиссар, когда все немного успокоились. – У нас на лодке любят пошутить. Так что привыкайте. А пока отдыхайте, устраивайтесь. Завтра побеседуем подробно.
Сегодня двенадцатый день, как он, Вася Добрый, стал членом экипажа этой лодки. Как будто и недавно совсем, но война спрессовала время. Уже многое он знает о своем корабле, о своих товарищах-краснофлотцах.
С командиром, по общему мнению, им очень повезло. Правду ли рассказывают матросы, но говорят, что перед войной командир находился в заключении. Даже все подробности откуда-то знают. Будто подводная лодка, которой он командовал, направлялась в море. В Кольском заливе навстречу ей двигался рыболовный траулер. Лодка отвернула вправо, чтобы разойтись с ним, как этого требуют «Правила предупреждения столкновения судов», левыми бортами. Но траулер совершенно неожиданно стал ворочать влево, прижимая лодку к отвесным скалистым берегам. Отрабатывать «полный назад» было поздно: слева – стальной форштевень траулера, справа – берег. И произошло страшное – лодка столкнулась с траулером и оба получили тяжелые повреждения. И хотя Шабанов не был ни в чем виноват, а виновны были в стельку пьяные рулевой и капитан траулера, выяснилось это значительно позднее. Оба рыбака и Шабанов были осуждены к десяти годам заключения. Капитан-лейтенант вернулся на лодку уже после начала войны и предъявил в штаб бригады бумагу, где было сказано, что он направляется на действующий Северный флот «с отбытием оставшегося срока наказания после войны». Год заключения не сломил его. Вернулся такой же, каким был раньше: внешне грубоватый, насмешливый, иногда отчаянный до безрассудства. Старый друг спросил его:
– После случившегося на лодку, наверное, идешь без охоты?
Отвечал чистосердечно:
– Обиды не ношу. Всякое бывает. Сейчас главное не в себе копаться, а фрицев посильнее бить. И воевать хочу только на лодке.
За полгода лодка под его командованием потопила четыре транспорта и один сторожевик противника. Они выходили из таких переделок, когда, казалось, наступил конец. И все же возвращались в Полярное.
По виду командир не очень бравый – невысокого роста, щупленький, руки маленькие, как у женщины. Ботинки носит детского размера – 38, с ними у вещевика бригады всегда много хлопот. Но по характеру решительный, справедливый и дело командирское хорошо знает. А это для экипажа главное. С таким командиром спокойно в море выходишь.
Старпом пошел с ними в последний раз. Он уже назначен командиром другой лодки, которая сейчас ремонтируется в плавмастерской «Красный горн». Со старпомом нужно держать ухо востро – не поймешь, когда он шутит, когда говорит всерьез. На днях спрашивает его, Васю:
– Вы, доктор, отвечаете за питание личного состава. А сами, небось, до сих пор не знаете, сколько дырок в галете «Арктика»? Я так и предполагал. Так запомните эту цифру, будущий Пирогов. Ее знает каждый подводник. Сорок девять дырок.
Вася пошел к себе в баталерку, пересчитал. Точно – сорок девять. Но какое это имеет значение?
А у штурмана Баранова большое горе. Незадолго до выхода он получил письмо от сестры из Сталинграда. Она сообщала, что умерла мать, перенесла воспаление легких на ногах, продолжала работать на заводе, а потом на улице ей внезапно стало плохо, даже до больницы не успели довезти. А самой Зинке еще шестнадцать лет не исполнилось. Штурман ей вызов послал, чтобы в Полярное приехала. От всего этого у него все время плохое настроение. Жена штурмана жаловалась командиру, что перед выходом муж затеял с ней разговор:
– Вот не вернусь из похода. Останетесь без отца, мужа, брата. Что будете тогда делать?
И она, не зная, что ему сказать, как успокоить, начала кричать:
– Замолчи, черт. Не то я такого шороху наделаю!
«У кого сейчас горя нет?» – продолжал размышлять Вася. У него у самого старший брат погиб. Еще в училище узнал, что похоронка пришла. А от отца давно нет известий. Сколько страданий принесли всем эти немцы. Была б его воля – в плен бы никого не брал, всех расстреливал.
За столом посидели недолго. Вопреки обычному, не подначивали друг друга, не шутили, не было настроения. Четырехсуточное безрезультатное ожидание утомляло, действовало на нервы.
Командир ушел к себе в каюту немного отдохнуть. Лег на койку не раздеваясь. Уснуть сразу не мог. Думал о жене, о Лешке. Всякая чушь лезла в голову. Несколько месяцев назад во время ремонта лодки смотрел в Архангельском театре «Вишневый сад». И когда Раневская, обращаясь к Трофимову, сказала: «Вам двадцать шесть лет, а у вас еще нет любовницы! Эх вы, недотепа!», его будто током ударило. Ему уже двадцать девять, а никого у него нет – ни жены, ни любовницы, ни просто хорошей знакомой. Вернешься после похода в родное Полярное и смотришь с грустью, как разбредаются по домам офицеры и сверхсрочники. У многих из них жены, занятые на работе, не эвакуировались. А он валяется вечерами с книгой в своей каюте или режется в шахматы с такими же одиночками. И надо же было такому случиться, не прошло и недели, как он встретил Нину Соснину!
Эта история произошла почти двадцать лет назад. Мальчишками они играли на пустыре босиком в футбол. Неожиданно он с размаха ударился пальцем ноги о торчащий камень. Было невыносимо больно, из пальца текла кровь. Вокруг столпились мальчишки. Кто смеялся, кто нетерпеливо звал приятелей продолжать игру. И вдруг, всех отстранив, появилась дочь директора школы Нина, первоклассница. В новеньком платьице в горошек, с голубым шелковым бантом на голове, в красных носочках и лосевых тапочках, она склонилась к его ноге, затем вытащила ослепительно белый носовой платочек и завязала им его грязный, с длинным ногтем окровавленный палец. Он был потрясен, он буквально онемел и готов был сию же секунду умереть от смущения и восторга. Дочь самого директора, и такой платочек для его ноги!
– Вставай, мальчик, – сказала она певучим, как скрипка, голосом. – Я отведу тебя в больницу.
И он послушно встал и, прихрамывая, пошел за ней. С тех пор он ее не встречал, вскоре Соснины переехали в другой город. Но запомнил эту девочку на всю жизнь. И вот он ее встретил в доме офицеров на концерте артистов архангельской филармонии. Конферансье объявил: «Выступает певица Нина Соснина!» Когда он подошел после концерта, она не узнала его. И про случай с пальцем тоже не вспомнила. Но месяц спустя они поженились и он, Шабанов, усыновил ее шестилетнего сына Лешку. С Лешкой они быстро подружились. Он круглолиц, узкоглаз, не по годам рассудителен. Недавно ему делали небольшую операцию и он лежал в больнице. Вечером к нему подошла и села на кровать дежурная сестра.
