Текст книги "Тобой расцвеченная жизнь (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– Хочешь конфетку, – предлагает мне Патрик, но я отказываюсь – в горле так пересохло, что конфета, верно, застрянет в нем целиком.
Мы паркуемся на засыпанной гравием парковке и идем в сторону небольшого, огороженного канатом закутка, в котором два низкорослых пони пощипывают траву. Линус несмело косится на самого маленького, апатично прядающего ушами и, казалось бы, не обращающего внимания ни на кого вокруг... Двое старичков со своей маленькой внучкой тоже ждут своей очереди. Мы улыбаемся друг другу, здороваемся, и я вдруг ощущаю себя такой живой... такой невероятно счастливой, что приходится закусить губу от избытка нахлынувших чувств, которые так и выплескиваются из меня лучезарной улыбкой во всем мои тридцать два зуба.
Наконец появляется женщина в бриджах для верховой езды и помогает маленькой непоседе с двумя косичками взобраться на довольно-таки высокого пони, которого, как по мне, вполне можно назвать полноценной лошадью (я с такой точно не слажу!), и пожилая пара уводит внучку на прогулку по лесу...
– Ну, молодой человек, – обращается она теперь уже к Линусу, – какого скакуна ты себе выбираешь?
И брат указывает на апатичного пони темно-шоколадного цвета; по всему видно, что тому нет никакого дела до желаний всяких там маленьких мальчиков, виденных им в первый раз в жизни, поскольку едва оказываясь за пределами загона с Линусом на спине, упрямец шоколадного окраса словно врастает в землю и строптиво дрыгает головой, что на лошадином наречии, должно быть, означает его категоричное «нет».
Патрик, вызвавшийся вести упрямое животное, смущенно улыбается и разводит руками...
– По-моему, мы ему не понравились, – говорит он заговорническим шепотом. – Похоже, нам придется угостить его конфетами, чтобы он смягчился!
К нам на помощь спешит девочка-подросток со стеком в руке.
– Он новенький у нас, – улыбается она с извиняющейся улыбкой. – И еще не совсем привык к правилам. – Она проделывает одной ей понятные манипуляции, и пони, наконец, сдвигается с места. Мне вручают тоненький стек, мол, если что – хлопнете его по лоснящемуся боку. Улыбаясь, ощущая себя укротительницей диких животных... Так мы и отправляемся в наш путь по лесу с довольным Линусом на конской спине.
– Надеюсь, вы не против, если я сниму видео, – достаю сотовый и включаю камеру.
– Ева, – вдруг обращается ко мне Патрик, – а помнишь, как в прошлый раз ты уронила в траву двух евровую монету, и мы потом битых полчаса потратили на ее поиски?
Сотовый в моей руке предательски дергается, когда я с упрямым упорством (никак заразилась от нашего пони) произношу:
– Я никогда прежде не каталась на пони. Ты меня с кем-то путаешь!
Он догадался... догадался – и все равно здесь со мной. Не знаю, какой иной реакции я ждала от него, только сам факт того, что он, несмотря ни на что, сейчас рядом со мной, воспринимается как невероятное чудо. Я продолжаю смотреть в камеру и делать вид, что ничего особенного не происходит, но ОНО происходит, то самое особенное: оно глядит на меня из Патриковых глаз, лучится из глаз Линуса, поглаживающего «шоколадное» животное по его жесткой щетине, просто вместе с солнцем изливается на меня в виде невероятного душевного успокоения, неизведанного мною прежде.
При этом я помню, что потеряла свою монету где-то на излучине тропы рядом с... трухлявым пнем. Начинаю вертеть головой и замечаю такой в нескольких шагах позади... Вот, значит, почему Патрик вспомнил эту историю – он узнал этот изъеденный жучком пень, к которому я в прошлый раз и на пушечный выстрел боялась подойти. К слову, даже микроскопического вида муравей способен был довести меня до паники... А там на дорожке к тому же пиршествовали навозные жуки, привлекаемые лошадиными «подношениями»! Я невольно улыбаюсь, припомнив свои перепуганные вопли... и вдруг наталкиваюсь на Патриков взгляд: ты тоже это помнишь, я вижу по глазам, не отпирайся, казалось, говорит он мне, продолжая понукать низкорослое животное. Я отворачиваюсь, не в силах сдержать желание прикоснуться к нему...
– Ева? – этот окрик так неожиданно выводит меня из погружения в собственные мысли, что я даже слегка вздрагиваю. – Ева, привет! Не знал, что ты... вы тут, – поправляется Килиан, зыркнув на Патрика неприязненным взглядом.
– Здравствуй, – отзываюсь я в нерешительности. Мы встретились впервые после их с Патриком утренней потасовки на лужайке... – Мы вот Линуса решили на пони покатать, а ты что здесь делаешь?
– К другу приехал, – бубнит он в задумчивой отрешенности. Такое чувство, что мыслями он где-то далеко... И спрашивает: – Могу я с тобой поговорить?
Лицо Патрика темнеет, подобно грозовой туче, и я спешу отвести грозу такими словами:
– Не могли бы вы с Линусом вернуть пони обратно в стойло? Уверена, вы с этим прекрасно справитесь и без меня.
Патрик молча одаривает нас единым недовольным взглядом и уходит, оставив нас с Килианом наедине.
– Прости, что в то утро повел себя так по-идиотски, – говорит он мне, проводя рукой по своим щекам. – Я совсем не хотел устраивать сцену... Просто выпил для храбрости ну и...
– Для храбрости? – насмешливо уточняю я. – Неужели мое неуместное признание вселило в тебя такой ужас? Это ведь даже не был бы твой ребенок, Килиан... Да и солгала я, теперь-то ты знаешь.
– Знаю, – отзывается он невесело. – Да и не этого я боялся... – Потом смущенно мнется на месте и наконец говорит: – Я хотел предложение тебе сделать и боялся, что ты мне откажешь, – вскидывает глаза и смотрит на меня в упор.
Я так удивлена этим признанием, что даже позволяю парню взять себя за руки и крепко их сжать.
– Ну, – произношу я растерянным голосом, – это было действительно неожиданно...
Но Килиан не улыбается, когда вновь говорит:
– И мое предложение все еще в силе, если ты этого хочешь.
Не могу поверить, что он говорит всерьез: Килиан Нортхофф зовет меня замуж?! Вот уж где, действительно, неожиданность так неожиданность.
– Скажи, что ты шутишь? – улыбаюсь я парню, в надежде на ответную улыбку, свидетельствующую о несерьезности данного предложения.
– Возможно, самую малость, – показывает он пальцами, выпустив одну из моих рук. – Просто потому, что понимаю, ты мне в любом случае откажешь...
– Конечно, откажу! Что это тебе в голову взбрело? – искренне недоумеваю я.
Килиан машет головой, как бы признавая собственный провал, но истинного разочарования в нем нет – я это чувствую.
– Просто подумал, что смогу таким образом урвать пару поцелуев, – совсем по-детски признается он мне. – У тебя соблазнительные губы...
Я, наконец, расслабляюсь и чмокаю Килиана в его правую щеку... два раза.
– Такой поцелуй тебя устроит? – улыбаюсь я парню. – На большее, увы, тебе рассчитывать нечего.
– Я так, примерно, и думал, – подыгрывает он мне, пожимая плечами. И все-таки уточняет: – Так я, выходит, угадал: вы с Патриком вместе?
Я кидаю взгляд в сторону мужчины с мальчиком, дожидавшихся меня в стороне, и решаюсь сказать правду, что и делаю шепотом прямо ему на ухо:
– Я люблю его, Килиан. Каков бы он ни был, я люблю только его...
Потом в последний раз пожимаю его руку и спешу туда, куда зовет меня мое сердце.
13 глава
Глава 13
Я не могу перестать улыбаться и потому встречаю хмурый взгляд Патрика своей сто вольтовой улыбкой – знаю, почему он хмурится, но не спешу развеивать тучи над его головой.
– Вижу, разговор вышел занимательным, – бросает он мне еще на подходе, втискивая руки в карманы джинсов. – Ты вся так и светишься.
– О да, – отзываюсь я беззаботно, – Килиану удалось меня повеселить!
– Чем же, если не секрет?
Его ревность наполняет сердце восторгом, и я продолжаю в том же легкомысленном тоне:
– Да просто замуж позвал, вот и все.
Что-то незаметно меняется в глубине Патриковых глаз – я едва успеваю заметить это – а потом он глухо осведомляется:
– И ты, конечно же, отказала ему?
Пожимаю плечами.
– А почему я должна была это сделать? Он неплохой парень, да и крыша над головой нам с Линусом не помешает... – Вижу, что перегибаю палку, но остановиться не могу.
– У тебя есть крыша над головой, – невесело произносит Патрик.
– А неплохой парень, как же быть с ним?
Патрик вдруг зло чертыхается и выбрасывает в воздух крепко сжатый кулак с побелевшими от натуги костяшками. На меня он не смотрит – все внимание на Линуса, прыгающего на батуте...
– Патрик, – зову я его наконец, слегка касаясь любимого плеча. – Брось, ты ведь все понимаешь...
– Да, я все понимаю! – с разворота выдает он, хватая меня за плечи. – Понимаю даже, что я не тот «неплохой парень», который был бы тебе нужен, но...
И тогда я прикрываю пальцами его губы, как бы прерывая поток этих самоуничижительных слов.
– … Но для меня ты самый лучший, – шепчу совсем тихо, ощущая на кончиках пальцев его теплое, трепетное дыхание, – я думала, ты уже давно понял это. И кто из нас в таком случае старше?
Он пристально смотрит мне в глаза и молчит, молчит, сжимая мои плечи чуточку сильнее – у меня точно останутся синяки. А потом, едва успеваю осознать это, его руки уже в моих волосах, настойчиво привлекают меня к себе и... наши губы соприкасаются так стремительно, что я даже вскрикиваю. Глухо, с переходом в блаженный стон, который Патрик буквально сцеловывает с моих губ вместе с нашим неистовым поцелуем. Мы оба тяжело дышим, когда он наконец отпускает меня, делая судорожный, рваный вдох...
– Я никуда тебя не отпущу! – наконец произносит он через силу.
– И не надо, – отвечаю я только. – Я все равно люблю только тебя...
Он не отвечает мне ответным признанием, да я и не жду этого: для того, кто не верит в любовь, он и так сказал слишком много... Только вдруг поднимает руку и проводит по моим раскрасневшимся губам подушечкой большого пальца. Пальцы у Патрика шершавые, словно наждачная бумага...
– Боюсь, я снова хочу поцеловать тебя, – произносит он с надрывом, не отрывая от моих губ голодного взгляда. – У тебя такие...
– … соблазнительные губы, – заканчиваю я за него с легкой улыбкой. – Да, я знаю об этом. Не так давно меня просветили на этот счет...
Патрик мгновенно вскидывается, словно дикое животное, учуявшее запах крови, и отрывисто осведомляется:
– Кто?
– А вот об этом тебе знать необязательно, – отвечаю я и сама тянусь к нему за поцелуем.
Этим вечером я долго не могу уснуть: все прокручиваю в голове события этого неожиданно насыщенного дня, смакуя каждое его мгновение, особенно если оно касается Патриковых губ, и наслаждаясь им вновь и вновь...
Сегодня я целовалась с Патриком!
Один, два... четыре... шесть раз. Целых шесть раз за один день – и мне все мало!
– Ева, – сказал он мне около наших дверей, – ты должна мне открыться... Я должен знать все.
Я потянулась к нему и поцеловала в тот самый шестой, заключительный за день раз, а потом просто скрылась за дверью. Спряталась... Отгородилась от Патрика деревом и железом, а ведь мне так хотелось не расставаться вовсе.
Чего я боюсь? Он уже знает все, просто хочет услышать признание из моих уст. Но смогу ли я разомкнуть губы и сказать ему простое (нет, не простое) «я Ева Мессинг, та самая девчонка, книжная полка для которой висит сейчас в моей комнате»? Не смогу, горло даже сейчас словно судорогой сводит, даже в любви признаться мне было легче...
– Ева, – голос Линуса в темноте почти оглушает меня.
– Я здесь. Что случилось, малыш?
Он трет сонные глаза и говорит:
– Мне мама приснилась... Я рассказывал ей про пони.
– Очень хороший сон, – глажу мальчика по тонкой руке, стараясь не показать, насколько разговоры о матери выбивают меня из колеи. – Спи, Линус, спи, малыш. Уверена, тебе приснится еще много-много пони шоколадного цвета...
– И белого тоже.
– И белого тоже, – соглашаюсь я, продолжая поглаживать его руку. Вскоре он снова засыпает, а я так и гляжу в потолок еще битых полтора часа, пока наконец тоже не засыпаю.
Грань между сном и реальностью постепенно истончается, и я открываю глаза.
Который час? Чувствую себя абсолютно отдохнувшей, а ведь уснула только под утро...
– Линус? – касаюсь рукой пустого места рядом с собой. Матрац и подушка холодные, словно он и не спал на них вовсе... – Линус?! – сажусь на кровати и осматриваюсь.
Его одежды, аккуратно сложенной на стуле, там больше нет, и я выскакиваю на лестничную площадку в паническом исступлении.
– Линус, Линус, ты дома?
Ответом мне – тишина. Звенящая, оглушающая, бьющая наотмашь... Линус.
Смотрю на часы в гостиной: десять утра. Что? Я проспала? Как такое возможно...
– Линус? – выскакиваю за порог. Линус... Как есть, в пижаме, несусь в сторону Патрикова дома... Наверное, он решил навестить фрау Штайн, так и есть, решил навестить фрау Штайн...
– Линус, ты здесь? – Старушка смотрит на меня с удивлением. Она все еще расхристанная, по-утреннему неопрятная... – Простите меня, я проспала, – шепчу я ей исступленно, помогая принять сидячее положение. – И Линус пропал. Вы его не видели?
Она отрицательно качает головой.
– Я должна его найти. Простите меня, простите... – Выскакиваю из комнаты и несусь обратно к себе в тщетной надежде найти его там. Напрасно... Одной рукой натягиваю одежду, а другой – набираю номер Патрикова телефона. – Патрик! Патрик, это ты? У меня Линус пропал. Его нигде нет... Что мне делать?
Он кидает краткое «сейчас буду», и я даже не обращаю внимание на тот факт, что вскоре он появляется вместе с Ингольфом Колем, белесые волосы которого торчат во все стороны, подобно иголкам.
– Линуса нигде нет! – кидаюсь я Патрику на грудь и наконец даю волю слезам, от которых едва ли получается изъясняться внятно, но я ничего не могу с собой поделать. Все реву и реву, пока мужчины обсуждают что-то между собой... А потом я слышу слово «полиция» и меня аж подбрасывает на стуле:
– Нет, не надо полицию... Вдруг они спросят про маму... – Вижу, как оба одаривают меня удивленными взглядами, но быстро отводят глаза: ясно, один знает про мою мать, а второй знает про Линуса (фрау Коль поделилась с супругом нашим с ней разговором), это и к лучшему. – Линус не мог уйти далеко, – добавляю я совсем тихо. – Просто хочет найти мама, я думаю. Вот и все.
На секунду становится так тихо, что я слышу бешеные удары своего сердца... А потом Патрик спрашивает:
– Ты что-нибудь знаешь о ней?
Я отрицательно мотаю головой.
– А Линус, он может знать, где она?
– Не думаю, – сиплю я через силу, а потом мои нервы не выдерживают, и я громко восклицаю: – Ему только шесть. Даже знай он, где она сейчас, как бы он стал до нее добираться?
– Ну-ну, – Ингольф похлопывает меня по спине, – успокойся, девочка. Мы его найдем! – И деловито добавляет: – Давайте я поколешу по району, а вы поезжайте на вокзал. Вдруг мальчонка, действительно, туда отправился...
Мы с Патриком послушно киваем и молча идем к автомобилю, он садится за руль, и мы едем в сторону железнодорожного вокзала.
Мне сложно даже представить, куда мог податься Линус, но одно я знаю точно: он пошел искать маму... И от одной мысли, что шестилетний ребенок решился на такое, мне уже хочется кричать. Громко и исступленно... Именно поэтому я молчу – мне нельзя раскрывать рта, чтобы этот таящийся в глубине меня крик не вырвался наружу, подобно торнадо. И Патрик, как бы догадываясь об этом, молча выруливает на парковку и выходит из автомобиля.
– Встретимся здесь минут через двадцать, – бросает он мне, и мы расходимся в разные стороны.
«Мне мама приснилась... Я рассказывал ей про пони», вспоминаю я слова брата в темноте прошлой ночи и с запоздалым сожалением понимаю, что мне бы следовало, пожалуй, быть повнимательнее к нему, чутче, нужно было дать ему возможность выговориться, рассказывая мне о маме, а я, наоборот, пресекала каждое его упоминание о ней, считала, что так будет лучше, как для самого Линуса, так и... для меня тоже. И вот к чему это привело...
Я полна такого горького раскаяния, что едва не прохожу мимо сгорбленной фигурки на бордюре у лавочки... Линус? Ребенок полулежит, облокотившись на деревянную лавку и, кажется, спит.
– Линус! – трясу я мальчонку за плечо, не веря в собственную удачу. – Линус... Малыш.
Слезы облегчения заволакивают мне глаза, и одна из капель падает ему прямо на нос – братишка открывает осоловевшие глаза и кидается меня обнимать.
– Ева, я потерялся, – говорит он с легким придыханием в голосе, и я понимаю, что он тоже ревел да так и уснул, выплакав все слезы. Бедный мой мальчик!
– Я знаю, – все никак не могу поверить, что нашла его живым и невредимым. – Никогда так больше не делай, ладно? Я очень испугалась, малыш. Как же я перепугалась, если бы только знал...
Он виновато опускает голову и совсем тихо произносит:
– Я маму хотел найти, вот и все.
– Малыш, – я крепко прижимаю его к себе, – мама сама нас найдет, когда придет время... Мы все равно не знаем, где ее искать.
– Я знаю.
– Что? – перестук моего сердца настолько силен, что я думаю было, что ослышалась, но Линус снова повторяет:
– Я знаю, где мама.
Теперь мое сердце стучит еще громче и при этом явно не в положенном ему месте: прямо у горла, в гландах – вся моя кожа, кажется, так и вибрирует в такт его ударам, и голос предательски дрожит, когда я опасливо интересуюсь:
– И где же она?
– В домике на колесах. Мы приехали на таком с дядей Виктором...
– Дом на колесах?
Линус кивает.
– Да, первую ночь мы ночевали где-то на озере с белыми корабликами... Мама сказала, что мы тоже на таком покатаемся, а потом отвезла меня к тебе... и не покатала.
Дом на колесах... Белые кораблики... Неужели Ясмин все это время была так близко? Я-то полагала, что они с Линусом приехали на поезде или на автобусе в крайнем случае, а они, выходит, приехали на трейлере с неким «дядей Виктором» и все это время могли находиться на трейлерной стоянке у озера. Там таких туристов тысячи, если не больше... Сама эта мысль
почти оглушает меня: «я должна это проверить, я должна это проверить», набатом звучит в моей голове.
– Ева! – Это Патрик приближается к нам со стороны парковки. Двадцать оговоренных минут прошли... – Линус, привет, малыш! Ты нас здорово перепугал... – он опускается перед ним на колени и треплет мальчонку по растрепанной шевелюре. – Ну, как ты?
– Хорошо, – бубнит тот в ответ, сжимая лямку необъятного рюкзака. – Я просто маму искал...
Патрик кидает на меня внимательный взгляд: должно быть, мое молчание удивляет его – а еще мое кажущееся спокойствие.
– Ну ты, пацан, учудил, – он подхватывает мальчика на руки, а потом обращается ко мне: – Я позвоню Ингольфу, скажу, что Линус нашелся. Ты как, нормально? Все в порядке?
И тогда я говорю:
– Ты не против присмотреть за Линусом, пока я кое-куда съезжу?
Сначала он пристально глядит на меня не меньше четверти минуты, а потом произносит «Ева» с такой настороженностью в голосе, что это могло бы показаться смешным, не будь оно столь оскорбительным. Такое чувство, словно он говорит с тем самым упрямым пони, который никак не желал повиноваться нашим понуканиям всего лишь сутки назад...
– Мне надо! – кричу я в голос, и Патрик, кажется, лишь убеждается в моем психическом нездоровье. – Мне надо, понимаешь, – добавляю я тише, и мужчина кивает.
Хорошо, поезжай. – И достает свой сотовый: – Я позвоню Ингольфу...
Пока он говорит по телефону, я наклоняюсь к Линусу и шепчу ему что-то успокаивающее: моя несдержанность испугала его, должно быть, он полагает, что я сержусь на него за побег, только это не так... Дело в другом.
Дело в моей матери...
– Ингольф сейчас подъедет и подбросит нас до дома, ты можешь ехать, – говорит мне Патрик, все еще бросая на меня странные взгляды. Я не хочу докапываться до их сути – я хочу проверить свою догадку! А потому просто киваю и протягиваю руку за ключами... Он кладет связку на мою ладонь, и когда наши руки соприкасаются, на секунду удерживает меня: – Обещаешь, что с тобой все будет хорошо? – интересуется он с оглушающей меня нежностью.
– Обещаю.
Тогда он выпускает мою руку, и я стремительно иду прочь, борясь с острым желанием оглянуться и молить его о поддержке... Только я не могу – мне надо одной пройти через это. Без Патрика... Без никого.
14 глава
Глава 14.
Я хорошо помню дорогу до Бромбахзее, так как Килиан дважды возил меня загорать на его песчаных пляжах: в первый раз после клубничного поля и снова... когда уже не решался даже пытаться поцеловать меня. Тогда с нами были его друзья по университету...
И вот я снова еду той же дорогой...
Выворачиваю руль с диким неистовством, словно сломав его, могу утишить бурю в своем сердце... Не получится: сердечные бури не поддаются физическому воздействию! Но я все равно истязаю руль Патриковой машины – да простит он мне это необоснованное варварство! – и доезжаю до места за рекордные двадцать минут... Втискиваю свою старенькую «тайоту» на пятачок пустого места на платной парковке и иду в сторону трейлерного парка: тот расположен прямо вдоль озера, огороженный забором из сетки рабицы и вроде как не предназначенный для прогулок праздношатающихся субъектов, вроде меня... Я бросаю беглый взгляд на ярко отливающее синевой и искрящееся солнечными бликами озеро перед собой, потом делаю глубокий вдох и... вхожу в зону кемпинга с гулко грохочущим сердцем.
Мамы здесь может и не быть, я осознаю это достаточно хорошо, но все же не могу избавиться от выматывающего душу волнения: а вдруг... Прохожу одну, вторую, третью линию автодомов: люди смеются, переговариваются, поглощают нехитрую пищу, машут мне руками, словно давней знакомой – все, все они кажутся такими счастливыми, а я едва могу дышать. Наверное, со стороны я похожа на серийного убийцу, высматривающего свою несчастную жертву: лицо неживое, застывшее в восковой неподвижности – страшное. По крайней мере именно так я его и ощущаю...
Четвертая, пятая, шестая линии автодомов – мамы я не вижу. Отчаяние начинает постепенно одолевать меня, и тут я слышу этот смех... Громкий, с легкой хрипотцой на выдохе. Ясмин. Так смеялась Ясмин, моя мама, я это помню. Ноги, приросшие было к гравиевой дорожке, устремляются вперед по направлению этого смеха... Я вся – оголенный нерв и удесятеренный в разы слух.
Моя мама тут – Линус был прав. Он не ошибся...
Мама.
Она стоит у видавшего вида кемпера с черным росчерком молнии по правому боку и лыбится какому-то парню с оголенным торсом, поигрывающему перед ней своими не сказать чтобы особо впечатляющими бицепсами. Меня она не видит и продолжает вести пальцем по волосатой груди парня, устремляя свое движение по нисходящей вниз...
Я перестаю дышать.
Мама так изменилась и осталась прежней одновременно: все тот же завораживающий смех, но, боже мой, насколько изменившееся лицо... Обрюзгшее, утратившее яркие краски лицо сорокалетней женщины с броско накрашенными губами, которые словно стремятся возместить недостаток цвета в ее вылинявше-поблекших глазах.
– Деточка, хочешь присоединиться? – замечает меня, наконец, мамин ухажер и одаривает маслянистым взглядом своих насмешливых глаз.
И тогда мама тоже замечает меня...
Ее глаза, в окружении сеточки тонких морщин, вспыхивают на мгновение и гаснут, словно далекие звезды из другой галактики, удивление сменяется принятием – и вот она уже раскидывает руки, как бы приглашая меня броситься к ней в объятия... И делает это так естественно, словно и не было наших девяти лет разлуки, словно мы с ней расстались только вчера, когда она отвела меня переночевать у подруги... Не могу в это поверить, но и противиться притяжению этих рук не могу тоже: срываюсь с места и зарываюсь носом в мамины волосы, пахнущие персиковым шампунем и толикой никотина.
Это почти как сон, наполненный яркими красками лета и запахами стоялой воды, древесного угля и свежесваренного кофе...
Мама.
– Здравствуй, принцесса! – незнакомка с лицом моей матери щиплет меня за щеки и улыбается с такой беззастенчивой открытостью, что я сама вдруг начинаю испытывать вину за те годы ненависти, которые у меня были по отношению к ней. Подумаешь, бросила свою одиннадцатилетнюю дочь – да разве есть в этом хоть что-то особенное, да бросьте вы, право! Это ведь так естественно.
– Здравствуй, мама.
Парень с голым торсом автоматически куда-то испаряется, и вот мы уже входим в трейлер с черной молнией по боку, и мама предлагает мне чашечку кофе. Я соглашаюсь – не потому что хочу ощутить горечь от свежезаваренного напитка, нет, горечи мне нынче хватает и в жизни, просто мне необходимо успокоиться, осознать наконец, что мама... живая, из плоти и крови... стоит предо мной и готовит нам утренний кофе с размеренной неспешностью разморенной солнцем отпускницы.
– Как ты меня нашла? – интересуется она как бы между прочим, засыпая молотые кофейные зерна в почерневшую от долгого использования турку и пристраивая ее на походной печке.
– Случайно... Линус проговорился.
– А... Ясно.
Мне так много хочется ей сказать, что я не знаю, о чем спросить в первую очередь, мысли скачут, обгоняя одна другую...
– Мама, почему ты меня оставила?
Как же долго я мечтала получить ответ на этот вопрос, и вот, задаю... с дрожью в голосе. Ясмин даже не оборачивается, продолжая колдовать над своим угольно-черным напитком, от одного запаха которого у меня уже кружится голова. Наверное, потому что я сегодня не завтракала... и перенервничала... и вообще...
– Я хотела как лучше, принцесса, ты ведь понимаешь, правда?
Нет, не понимаю и потому отрицательно мотаю головой: я мыкалась по приемным семьям, какое же благо она усматривает в этом для меня...
– Я оставила тебя с Патриком, – добавляет мама как бы объясняющим все тоном. – Он был хорошим парнем, способным о тебе позаботиться...
Все это время она не смотрит на меня, и радость от встречи с матерью сменяется во мне чем-то далеко не столь радужным…
– Он был чужим для меня человеком! – не сдерживаю я своего раздражения. – Никто бы никогда не позволил ему воспитывать меня, мама. Об этом ты разве не подумала, подкидывая меня ему, словно кукушка – своего детеныша?
Женщина опускает глаза и впервые демонстрирует что-то вроде раскаяния, но ее следующие слова буквально выбивают из меня весь воздух:
– Я была так молода, Ева, не осуждай меня, милая, прошу тебя.
– Тебе было двадцать семь, – только и могу, что покачать головой. – Не так уж и мало, если подумать... – А потом не без горечи добавляю: – Мне сейчас на порядок меньше, однако ты посчитала меня достаточно взрослой для того, чтобы воспитывать твоего ребенка... Кстати, Линус очень скучает по тебе, если тебе, конечно, это интересно.
Кофе пенится и с шипением проливается на эмалированную поверхность, Ясмин стремительно снимает его с огня. Обжигается, трясет обожженной рукой... Я, как зачарованная, слежу за ее примитивными действиями, слишком расстроенная, чтобы сочувствовать. Неожиданно хочу убежать и больше никогда ее не видеть... Сглатываю, прогоняя мгновенную панику.
– Линусу будет лучше с тобой, ты не такая, как я.
– Мама, ему шесть лет, а ты бросила его, не сказав ни слова...
– Я сказала...
– Что ты ему сказала? – горячусь я. – Что скоро вернешься? Что это только на время? Так мы обе знаем, что это ложь, а он будет ждать... Нет ничего хуже напрасного ожидания, я знаю это на собственном горьком опыте, мама! – слезы почти готовы брызнуть из моих глаз, и бороться с ними становится все труднее. – Лучше бы ты сразу сказала ему правду, пусть бы он перестал тебя ждать... Пусть бы забыл, что ты вообще у него была.
– Ева... – Ясмин закрывает лицо руками, и мне хочется верить, что она плачет, ведь слезы стали бы доказательством ее человечности, которой, боюсь, моя мать лишена полностью. Разве можно оставаться человеком, будучи плохой матерью? Даже быть плохой матерью, думается мне, лучше, чем быть матерью-кукушкой, готовой с легкостью расстаться со своими детьми, променяв их на тестостерон и волосатые ноги... Я не могу этого понять – я, действительно, другая.
– Ты знаешь, я тебя простила, – произношу я наконец. – Простила, но понять никогда не смогу... А Линусу, действительно, будет лучше со мной, я позабочусь о том, чтобы он как можно скорее забыл о тебе.
– Ева...
– Мама, мы бы любили тебя любой...
– Ева, – она отнимает руки от лица, и я вижу, что ее глаза абсолютно сухи, словно иссушенные солнцем пески Каракума, – Ева, я сломленный человек. Таким, как я, нельзя иметь детей!
Я саркастически усмехаюсь, не в силах справиться с собой – не такой я представляла встречу со своей матерью.
– Тогда зачем ты меня родила? – спрашиваю я с дрожью в голосе. – Что тебя удержало убить меня еще в материнской утробе? Раз – и нет больше Евы Мессинг... Может быть, так даже было бы лучше! Зачем ты родила нас на этот свет, мама? Зачем...
Слезы наконец брызжут из моих глаз, и лицо матери расплывается, превращаясь в едва различимое бело-серое пятно с разверзтым в странном ответе ртом:
– Просто вы с Линусом то единственно хорошее, что я с сделала в своей жизни, принцесса, – слышу я словно через вату. – Каждый человек должен сделать хоть что-то хорошее... И я сделала вас, Ева. – А потом повторяет: – Я сделала вас...
Я больше не могу это слышать: живот скручивает в тугой узел, в голове все гудит и плавится, словно в проводах под сильным напряжением, слезы застилают глаза... Я повинуюсь желанию немедленного бегства и выбегаю из трейлера, где меня обильно, на сухую выворачивает в кусты.
Горло, обожженное желудочным соком, горит как огнем... Я сглатываю, сглатываю, но, боюсь, тут дело не только в желудочном соке – горечь разочарования растеклась по каждой клеточке моего тела, словно отрава, и теперь сжигает меня изнутри.
Я все еще стою, уперев руки в колени и не в силах разогнуться, когда кто-то с несмелой осторожностью касается моей спины, и я испуганно вскидываюсь.
Патрик...
– Пойдем отсюда, – говорит он с нежностью, прижимая меня к себе и увлекая прочь от этого сосредоточения вселенского разочарования Евы Мессинг.
Я позволяю ему это: уткнувшись носом в мужское плечо, бреду, словно в отупляющем трансе, плачу и радуюсь свисающим волосам, которые хоть немного, но скрывают меня от этого мира.
Патрик здесь со мной, а все остальное можно пережить... Разве нет?
Я уверена: все остальное я смогу пережить!
Вот только выплачусь вдоволь и переживу...
Мы выходим к озеру, пересекаем пешеходную дорожку и спускаемся к самой воде... Я с жадностью вдыхаю слегка илистый запах стоячей воды и выброшенных на берег водорослей, которому почти удается перебить запах материнских волос... и кофе.
Вдох-выдох, вдох-выдох...
Мужчина рядом со мной усаживает меня на траву и привлекает к себе... крепко-крепко, так что у меня даже кости трещат. Но я молчу – эта боль мне приятна. Пусть лучше любовь переломает мне все кости, чем равнодушие заставит скрежетать зубами и выворачиваться наизнанку...
