Текст книги "Тобой расцвеченная жизнь (СИ)"
Автор книги: Евгения Бергер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)
20 глава
– Я же сказала, меня заберет Патрик, – повторяю свою ложь Карине, и Килиан пожимает плечами:
– Тогда скажи ему, где тебя искать. – Как будто бы вызов мне бросает... И так как я продолжаю бездействовать, добавляет: – Давай посмотрю, что с твоим колесом, думаю, просто пробита шина. Эта можно в два счета исправить!
Я позволяю ему забрать велосипед, и только с опаской интересуюсь:
– Твои родители дома?
– Будут, часа через два. А что, боишься?
Вместо ответа присаживаюсь на стул и обхватываю себя руками: не думаю, что мое предательство по отношению к их сыну могло сделать их моими поклонниками... Припоминаю, как сидела за их столом, пользуясь гостеприимством, мной полностью незаслуженным, и теперь не нахожу в себе сил свидеться с ними снова.
– Я отрываю тебя от подготовки к экзаменам, – некстати замечаю я после длительного молчания. – От меня всегда одни неприятности. Для тебя уж точно... Прости.
Килиан бросает на меня взгляд мимоходом и продолжает возиться с колесом.
– Хочешь правду? – спрашивает он, и я невольно сжимаюсь, не в силах перебороть эту детскую реакцию на его возможное признание. Какое – боюсь даже представить. И Килиан улыбается: – Мне чертовски надоело прозябать над учебниками, – говорит он, – так что я даже рад возможности отлынить от учебы без вреда для собственной совести. Да и перед мамой будет чем оправдаться... – И добавляет: – Расслабься уже. Я тебя вот о чем хотел спросить: Каролина, вроде как, твоя сестра... Не знаешь, есть ли у нее парень?
– Есть ли парень у Каролины? – повторяю в недоумении. И сглатываю: – Нет, насколько я знаю. – Потом интересуюсь: – Так что там с велосипедом?
Что это ему взбрело в голову, расспрашивать меня о Каролине... Неужели, действительно, увлекся ей? Узнай она только об этом, прыгала бы до потолка. Впрочем, я ее просвещать не собираюсь... Пусть и не надеется.
А Килиан снова спрашивает:
– Сколько ей лет? Восемнадцать по любому есть, я полагаю.
– Да, ей восемнадцать, – отвечаю с неожиданным раздражением. – Исполнилось в августе, если тебе интересно. Школу она, правда, еще не закончила, однако недавно получила водительские права. Голубой цвет предпочитает любому другому, съедает тонну батончиков «Баунти» в год и очень любит парней на мотоциклах. Что-то еще или ты уже наконец-то ответишь на мой вопрос про велосипед? – все это я выдаю скороговоркой, почти срывающимся на крик голосом, и чувствую, как истерика накрывает меня с головой.
Слезы в очередной раз опаляют глаза, жгучие, подобно серной кислоте, и я бросаюсь к своему велосипеду, чтобы сбежать... Как можно дальше. На край света. Навсегда!
– Ева, – слышу испуганный голос парня, – ты чего? Я просто спросил... я не думал... – Велосипед он, однако, не отпускает, и я дергаю его в тщетной надежде на успех, продолжая захлебываться слезами. – В конце концов, я выпускаю руль и закрываю лицо руками – через мгновение Килиан привлекает меня к себе. Очень осторожно, подобно гранате с выдернутой чекой... Неловко гладит по спине и все повторяет: – Ты прости, если я тебя чем-то обидел... Я и не думал... Просто решил спросить, вот и все. Ева, прости, пожалуйста...
Мне так хочется сказать, что его вины здесь нет, что это все мои собственные «тараканы», но даже этого я не могу: зубы словно спаяны между собой, а язык весит целую тонну. И от собственного бессилия объяснить хотя бы это, мне становится еще горше: да что ж я за никчемный человек такой, в самом деле. От меня никакого толку! Наверное, мне и в самом деле не стоило появляться на свет... Всем – и в первую очередь мне самой – было бы намного легче. И мама, и Гартенроуты, и Патрик – всем бы жилось проще без меня.
Ненавижу эти мысли, но они часть меня самой, и с этим уже ничего не поделать... Вновь и вновь всхлипываю и захожусь в непонятных для парня рыданиях, не в силах оторвать лицо от его рубашки: так, в кольце его теплых рук, страдать намного приятнее, чем в полном одиночестве.
А потом я слышу взволнованный голос его матери, и та обхватывает меня за плечи:
– Девочка моя, что происходит? – В этот момент она, должно быть, глядит на своего сына, так как следующий вопрос обращен к нему: – Это ты довел девочку до слез? Что ты натворил, право слово?
– Я ничего не сделал... вроде как, – начинает оправдываться Килиан. – Сам не понимаю, что случилось.
– Все вы так говорите, – произносит Кристина Нортхофф, оттягивая меня от сына и увлекая в сторону дома. – Идем, Ева, идем, милая, – приговаривает она при этом, – сейчас заварим ромашковый чай с имбирем, и все твои беды как рукой снимет. Можешь мне поверить!
Я послушно следую за ней, опускаюсь на предложенный стул и слышу, как она шикает на мужа, появившегося было на пороге кухни. Тот уходит и больше не появляется...
У нас девочкины посиделки. Мы пьем чай в уютном молчании, перемежающимся отстраненными рассказами Кристины о ее детище, цветочном оазисе во дворе: о готовых вот-вот распуститься хризантемах, о кустах сирени и жасмина, о море разноцветных водосборов, которые любы ей с особенной силой... Под эти ее рассказы я почти успокаиваюсь и с ужасом думаю о скорой встрече с Патриком, могущей вновь потревожить это краткое равновесие, с таким трудом мной достигнутое. И тогда фрау Нортхофф предлагает:
– Я постелю тебе в гостевой комнате, согласна? Если хочешь кому-то позвонить, – прибавляет она с осторожностью, – можешь сделать это с домашнего телефона.
Я молча киваю и, конечно же, никуда не звоню, так что ее догадка о нашей с Патриком ссоре только укрепляется... Но мне все равно – я просто рада возможности оттянуть нашу с ним встречу и последующее объяснение.
Позволяю ей застелить мне постель и пожелать спокойной ночи, а потом без сил падаю на пахнущую лавандой подушку и, почти засыпая, осознаю: а ведь Килиан, действительно, пахнет свежими мандаринами и... морским бризом.
Каролина была права...
С той же мыслью я и просыпаюсь на рассвете. То есть почти с той же мыслью: теперь я корю себя за слезы на груди Килиана и жутко стыжусь вчерашней истерики.
Пусть я и не рассказала, что стало ее причиной, однако тут не нужно особого ума, чтобы догадаться – теперь все знают, что у нас с Патриком не все ладно. А это лишнее...
Выскальзываю из кровати и решаюсь сбежать из этого гостеприимного дома, не прощаясь. Благо, все еще спят... Все, кроме Карины, как выясняется: я сталкиваюсь с ней в плетеном кресле на крыльце дома – она кутается в теплую шаль и смолит сигарету. Не знала, что она курит...
– Уходишь? – меланхолично произносит она, выпуская сизое кольцо дыма. Я гляжу на нее почти завороженно и молчу. – Что ж, я передам остальным твои наилучшие пожелания, – добавляет она, так и не дождавшись моего ответа. А, может, она его в принципе не ждала... – Твой велосипед там, за домом. Килиан его починил... – она указывает рукой в нужном направлении, и я также молча следую по ее указке.
Уже стоя у калитки с велосипедом в руках, я, наконец, открываю рот и просто произношу:
– Спасибо, что не бросила меня на дороге.
Карина пожимает плечами:
– Килиан бы мне подобного не простил, – и снова затягивается сигаретой.
Я думаю о ее словах всю первую половину дороги домой, вторая – полнится мыслями о встрече с Патриком и последующем объяснении. В том, что оно последует, даже сомневаться не приходится... Особенно после моего ночного отсутствия. Именно потому я вхожу в дом с тяжелым сердцем: оно как булыжник, завернутый в подарочную упаковку, – шуршит при каждом прикосновении. И звук этот – вздохи, которые я не в силах сдержать.
– Ева? – Патрик встречает меня на пороге, помятый и... нет, трезвый. Я даже выдыхаю от облегчения... Хотя какое мне дело: это его жизнь. – Где ты была? Я собирался звонить в полицию.
Хочется разозлиться на него, но теперь уже не получается: если разлюбил – я никому навязываться не собираюсь.
– Не позвонил? – спрашиваю просто, и вижу недоумение в его глазах.
– В чем дело, Ева? – снова интересуется он. – Мне позвонила Кристина Нортхофф, сказала, ты ночуешь у них. Почему сама не позвонила и почему вообще не ночевала дома? – И снова: – У нас все хорошо?
– Это ты мне скажи, – отвечаю дрогнувшим голосом. – Это ты, а не я ссылаешься на несуществующую работу, а потом сидишь в кафе со старой знакомой, довольно мило беседуя. Разве не так?
Вина в глазах Патрика буквально бьет меня под дых – она красноречивее любых слов. Сдержаться не удается: слезы снова повисают на ресницах, и я смахиваю их ладонью. Нет-нет, только не снова... только не опять.
– Так и знал, что стоило рассказать раньше, – сетует Патрик, качая головой. – Просто я как бы и сам был в шоке, а потом приехали твои родные... – Он порывается ко мне и заглядывает в глаза. – Все несколько иначе, чем ты думаешь, – говорит он с виноватой полуулыбкой. – Эта женщина...
– Рената Мельсбах, – подсказываю я.
Патрик снова качает головой.
– Мне стоило догадаться, что в нашем городке такие новости быстро разносятся. – Он стирает слезы с моей щеки и подводит к дивану: – Да, ее зовут Ренатой Мельсбах, мы когда-то вместе учились... – Мы садимся друг подле друга, и Патрик стискивает мои руки. – Когда-то мы даже встречались, – признается он мне. – Ей тогда было не больше восемнадцати, и мы довольно скоро расстались. Из-за их переезда. – Он замолкает, должно быть, припоминая события далекого прошлого.
И я не выдерживаю: я должна знать, к чему он ведет.
– Но теперь она вернулась... – заполняю возникшую паузу своими словами. – Зачем, Патрик? Зачем она снова в Виндсбахе?
Тот подрывается с места и делает несколько быстрых шагов по комнате: правда бурлит в нем подобно вулкану, но произнести ее вслух оказывается ох как непросто. И я понимаю почему, ровно через секунду...
– Она вернулась, чтобы познакомить меня с сыном, – выдает Патрик на одном дыхании.
21 глава
У Патрика есть сын...
У Патрика есть сын от Ренаты Мельсбах, подруги детства...
У Патрика есть сын от женщины со слабым сердцем, которая боится умереть во время операции и оставить сына сиротой.
Все это я узнаю буквально за час до звонка в дверь, оповещающего о ее визите. Я все еще слишком оглушена услышанной новостью, однако встаю и иду открывать... Патрик, как мне кажется, в еще худшем состоянии, чем я сама. Наверное, это действительно шок: узнать, что где-то, независимо от тебя, рос твой собственный тринадцатилетний ребенок, и ты ничего об этом не знал.
Мельком бросаю взгляд в зеркало и поражаюсь бледности своего лица – по крайней мере, следов слез не видно.
– Здравствуйте, Ева.
– Рената. – Я отхожу, впуская женщину в дом, и только теперь замечаю высокого парнишку, стоящего за ее спиной. Темноволосый, с карими до черноты глазами, он совсем не кажется мне похожим на Патрика, к тому же волком глядит из-под ниспадающей челки – я даже немного пугаюсь. Как самого этого взгляда в частности, так и общего вида в целом. На нем черные джинсы с черной же футболкой, а железные набивки на бутсах такие же острые, как и его взгляд.
Не очень похоже, что он рад предстоящему знакомству с отцом...
Пока я его рассматриваю, Патрик тоже появляется в коридоре, и я слышу напряженный голос Ренаты, приветствующий его. Потом она указывает на подростка и произносит:
– Это Лукас, твой сын.
И вот они стоят друг напротив друга и ни один не решается сделать шаг к сближению. В конце концов первой не выдерживает именно Рената: она подталкивает сына вперед и говорит:
– Может быть, уже пожмете друг другу руки. Этого было бы достаточно для начала...
Парнишка закусывает губу, нехотя, но повинуясь – Патрик встряхивает его ладонь, выпуская ее с такой стремительностью, словно та опалила ему пальцы.
Еще одна секунда тревожной неловкости, а потом я предлагаю пройти в гостиную. На часах восемь утра – через полчаса мне нужно быть на работе... Не представляю, зачем Патрик устроил все это именно сейчас, и с трудом сдерживаю удивление, когда слышу слова гостьи:
– Спасибо, что позволили нам пожить в квартирке над гаражом. В городе у нас никого не осталось, а жить в гостинице было бы слишком дорого.
– Она все равно пустует, – отвечает Патрик, не глядя на меня. Понимает, что принял решение, не посоветовавшись со мной... Еще вчера во время свидания в кафе, а теперь, если и сожалеет, отступать уже некуда.
– Надеюсь, вы не против? – спрашивает меня женщина. – Я вовсе не хочу доставлять вам неудобство.
Я вымучиваю полуулыбку.
– Квартирка действительно пустует – почему бы вам в ней не поселиться. Сейчас принесу ключи, – выхожу из комнаты и расслабляю перекошенные мышцы лица. Не думала, что это будет так тяжело... Начинаю копаться в выдвижном ящичке гардероба, когда в коридоре раздаются шаги, и за спиной возникает темная фигура Лукаса Мельбаха. Я даже вздрагиваю от неожиданности...
– Похоже, мы с тобой оба жертвы этого маленького семейного воссоединения, – произносит он, косясь на меня одним глазом. – Товарищи по несчастью, так сказать. – И, забирая из моих рук ключи, заключает: – Пойду занесу наши вещички. Бывай, подруга!
Подруга?! Гляжу ему вслед полными невысказанного удивления глазами. Не уверена, что мы с ним подружимся. Как-то и не особо хочется, если честно.
– Лукас пошел занести вещи, – сообщаю Патрику с Ренатой, возвращаясь в комнату. И добавляю: – Вы меня простите, но мне пора на работу.
– Конечно-конечно, – Рената подскакивает ко мне и пожимает руку, – не стоит из-за нас получать нагоняй на рабочем месте. – И с искренним чувством: – Спасибо за понимание, Ева. Для меня эта так много значит, вы себе и не представляете! Лукас может показаться колючим и не особо приятным в общении, однако все это переходный возраст и злость, в первую очередь, на меня саму и лишь после – на сложившиеся обстоятельства. – Она сглатывает застрявший в горле комок и продолжает: – Его злит, что я оторвала его от друзей и знакомых, лишила привычной среды, заставила переехать сюда... Ну и, сами понимаете, новость об отце не могла не затронуть его. И как первопричина всего: моя болезнь. Он не показывает виду, но внутри у него все кипит, уж я-то знаю своего ребенка. И пока со мной все хорошо, – она снова сглатывает, – пока еще у Лукаса есть время привыкнуть к вам и Патрику до моего возможного печального исхода... я бы хотела помочь ему с этим. Понимаете?
Я, конечно же, киваю, смущенная и сбитая с толку ее искренностью, от которой становится стыдно за самое себя, а в голове только одно: этот колючий подросток останется жить с нами в худшем из вариантов – в случае ее смерти.
Я не уверена, что хочу этого...
Даже больше: уверена, что не хочу.
Если взять в расчет Линуса, то это уже второй ребенок, появившийся в нашей семье до странности неестественным образом...
И в этот момент в комнате фрау Штайн разбивается очередной стакан/тарелка или еще что-то подобное – я вдруг осознаю, что Йоханна все еще не пришла.
– Боюсь, сиделки сегодня не будет, – отвечает Патрик на мой безмолвный вопрос, глядя с уже привычным обреченным выражением на лице. – Она звонила вчера, сказала, что они с мамой не нашли общего языка.
Только не это, кидаю взгляд на часы, буквально разрываясь между необходимостью быть на работе и позаботиться о фрау Штайн одновременно. И тогда Рената предлагает:
– Возможно, я могла бы помочь – все равно мне нечем заняться.
И Патрик кивает:
– Это было бы очень кстати. Спасибо, Рената! – Потом целует меня в щеку и велит идти на работу, ни о чем не переживая. Так я и делаю: подхватываю сумку и бегу к велосипеду. Надеюсь, Клара простит мое маленькое опоздание...
Весь день я только и делаю, что размышляю о новом жизненном витке, нежданно-негаданно свершившемся в наших с Патриком отношениях. Родной сын – это вам не подобранный в подворотне щенок, отмытый и причесанный на собственный лад, – это отдельно взятый индивид с уже устоявшимися принципами и понятиями, каждый из которых может быть противен вашим собственным представлениям о жизни.
Плюс ко всему – его мать. Симпатичная молодая женщина, с которой Патрика связывают прошлые отношения... Юношеские, но все же. Ребенка-то они в любом случае умудрились зачать, а это о многом говорит. По крайней мере, для меня.
О предстоящей операции Ренаты я стараюсь не думать: не могу представить, что она, полная сил и энергии, может однажды умереть. Однажды, если что-то пойдет не так... И пусть предстоящая операция не кажется слишком тяжелой, однако с ее слабым сердцем любой наркоз может оказаться смертельным. Именно этого она и боится больше всего… Именно потому и решилась открыться Патрику.
Клара ни о чем меня не спрашивает – и к счастью – я еще не готова говорить с кем-либо на эту тему. Самой бы свыкнуться с произошедшим...
Возвращаясь домой после работы, вижу Линуса, гоняющего мяч с высоким подростком в черной одежде...
– Ева, – бросается он ко мне с радостным блеском в глазах, – я сегодня «пятерку» получил! Фрау Юнгер сказала, что я решаю лучше всех в классе.
– Умница, – треплю я его по волосам, а сама поглядываю в сторону Лукаса Мельбаха. Тот наблюдает за нами насмешливыми глазами... – Всегда знала, что ты у нас самый умный. – И интересуюсь: – Ты уже ужинал?
Линус мотает головой и, подхватывая с земли мяч, говорит:
– Нет, но я не хочу – мы с Лукасом играем в футбол. У него целая куча призов, он обещал научить меня лучшему удару.
Неловко машу парню рукой, но тот даже не отвечает. Спешу войти в калитку и избавиться от его нервирующего взгляда... Однако в доме я застаю картину не лучше: еще в прихожей слышу приглушенные голоса, доносящиеся с кухни, и, направляясь на их зов, вижу Патрика и Ренату, уютно беседующих за тарелкой спагетти. Перед ними два фужера с вином... не хватает только горящей свечи и более интимной обстановки.
Надеюсь, мое вытянутое лицо было таковым только в моем собственном воображении, потому что при виде этой картины у меня буквально падает сердце... И этого не исправляет ни приветливая улыбка Ренаты, вскочившей поприветствовать меня, ни тарелка с приготовленным ею блюдом, предложенным мне с искренним радушием.
Я ощущаю боль в глубине сердца... как будто бы кто-то колет его острой иглой.
– Уверена, что не голодна? – вопрошает меня женщина в цветастом фартуке. Моем, между прочим. – Я специально приготовила порцию побольше. Подумала, раз уж я все равно толкусь в доме, так уж лучше принесу хоть какую-то пользу. Ты ведь не имеешь ничего против, правда?
Я имею много чего против, однако вслух этого не произношу. У меня такое чувство, словно меня отодвинули, взяли своими наманикюренными ноготками и отодвинули в сторону в моем собственном доме.
В моем ли?
– Как фрау Штайн? – интересуюсь у Патрика. В мнимой надежде, что хоть здесь Ренату Мельбах ждала решительная неудача... Однако Патрик произносит:
– Я звонил в бюро по трудоустройству – у них некого нам предложить. Сама понимаешь, – он смущенно пожимает плечами, – мама распугала всех своим сиделок. Однако, – тут уж я заранее напрягаюсь, – Рената, по-моему, неплохо поладила с мамой.
И та подтверждает:
– Не представляю, чем она не угодила остальным девушкам. Милейшая старушка! Мы замечательно провели с ней время. – Очередной укол ржавой иглой пронзает мое сердце... И Рената как будто бы вдавливает ее еще глубже, когда добавляет: – Я могу присмотреть за фрау Штайн, пока не отыщется новая сиделка. Мне это совсем несложно!
Патрик улыбается...
Я тоже улыбаюсь? Наверняка. Натянутой, полной тайной муки улыбкой.
Я знаю, что должна быть снисходительнее к ней, сделать скидку на ее болезнь – непростые обстоятельства, заставившие их с сыном воротиться в Виндсбах, однако ничего не могу с собой поделать: ревность змеей вползает в самое сердце и сворачивается там тугими кольцами.
22 глава
Я больше не могла оставаться внизу: сказала, что хочу принять душ и поднялась в нашу с Патриком комнату. С тех пор так и сижу на краешке постели с несчастным лицом... Гадаю, чем эти двое там заняты: продолжают милую беседу за фужером вина? Уверена, так и есть.
Мне Патрик пить запрещал... Говорил, что я еще маленькая – в шутку, как я полагала – теперь думаю, что это было всерьез.
Маленькая...
Возможно, росточком, но разве и умом... Или и умом тоже? Может, я просто не замечаю своей инфантильности. Достаточно припомнить вчерашние слезы на груди Килиана... И мысль: надо бы позвонить фрау Нортхофф и поблагодарить ее за предоставленный мне ночлег. Так взрослые и поступают... Они не бегут ранним утром, подобно воришкам, страшась встречи с последствиями своих поступков – они встречаются с ними лицом к лицу.
Раздается телефонный звонок на моем сотовом, и я выуживаю его из сумки.
– Привет, Каролина.
Сестрица, а это именно она, отзывается ответным приветствием – голос ее так и зашкаливает от обилия позитива. Счастливая, я ей даже завидую...
– Хотела тебе вчера позвонить, – сообщает она в телефонную трубку, – да меня позвали на вечеринку. Решила позвонить сегодня... Как поживаешь? Все хорошо, надеюсь? Больно голос у тебя неживой. Или это так кажется... Ну, я слушаю.
Говорить о Ренате и ее сыне я все еще не готова, пусть даже и с Каролиной, поэтому отвечаю, что все-то у меня замечательно. Лучше не бывает. В общем лгу в лучших традициях Евы Мессинг... А потом интересуюсь, как прошла ее вечеринка.
– Ах, да что там эта вечеринка, – отмахивается Каролина. – Скукота одна. Я с тобой о другом хотела поговорить...
– О чем же?
– О Килиане, – отвечает собеседница, – и любовных письмах. Меня зацепило, понимаешь? – поясняет она.
То, что она запала на Килиана Нортхоффа я легко понимаю, не пойму только, причем здесь любовные письма. О чем ей и сообщаю...
– Все просто, – я вроде как слышу смущение в голосе Каролины, – я решила написать ему любовное послание. Ну, знаешь, как в тех книжках, что ты мне прежде читала... «Дорогой мой сэр Лонселот...» и тому подобное. – И канючит: – Помоги! Сама я не справлюсь.
– Хочешь, чтобы я за тебя написала любовное письмо Килиану?! – восклицаю полным удивления голосом.
И собеседница отвечает:
– Ну ты же знаешь, какой у меня отвратительный почерк. Он разочаруется во мне только из-за него одного...
– Почерк? – недоумеваю я. – Печатай на компьютере. В чем проблема-то?
Слышу возмущение в голосе Каролины, когда трубка отзывается следующими словами:
– Ты ничего не понимаешь: любовное письмо нельзя отпечатать на принтере. Оно должно быть написано от руки, только от руки и никак иначе. Это же ЛЮБОВНОЕ послание, а не реферат на тему экономической психологии. Ты меня просто удивляешь, сестрица!
Я молчу ровно минуту, не меньше. Обдумываю слова Каролины... В конце концов, она спрашивает:
– Ну, что скажешь? Могу я на тебя рассчитывать или как?
– Лучше бы «или как», – отзываюсь я, и Каролина применяет секретное оружие: умоляющий голосок, которому я никогда не могла сопротивляться:
– Ну, пожалуйста, Евушка, помоги своей неумехе-сестрице написать маленькое такое послание... Ты же знаешь, мне без тебя не справиться, особенно в первый раз. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...
Каролина оглушительно взвизгивает, когда я-таки бурчу свое «ну хорошо, ты ведь все равно не отстанешь» и обещаю не только написать, но и снести написанное адресату. Этот пункт нашего договора напрягает меня больше всего, однако, я полагаю, забросить конверт в почтовый ящик Нортхоффов может оказаться не так страшно, как выводить на бумаге цветастые признания Каролины.
А ее так и распирает от обилия фраз... Мы подключаемся по Скайпу и начинаем составлять наше послание.
– Напиши, что я влюбилась в него с первого же мгновения, как увидела, – говорит Каролина, мечтательно закатывая глаза. – И что пахнет от него...
– … Мандаринами и морским бризом. Да-да, я помню, – вставляю с тяжелым вздохом. – Может, добавим что-то менее патетичное. Например, об ощущении покоя, испытываемого тобой в его присутствии. Ну или о жгучем желании снова посидеть с ним под одним одеялом и...
– Нет, – прерывает меня Каролина. – Это скучно. При чем здесь все эти странные ощущения: здесь дело в другом. – И велит: – Напиши про его байк. Скажи, что я в жизни не видела парня, так хорошо смотрящегося за рулем своего мотоцикла.
Я интересуюсь:
– Так ты в Килиана влюбилась или все-таки в его байк?
– Одно другому не мешает, – возражает сестра. – Парень на байке – это своего рода мифологическое существо...
– Кентавр? – подсказываю я.
– Ага, – улыбается Каролина, – байкотавр или что-то в этом роде. Ты главное пиши, не отвлекайся!
В том же духе мы трудился еще около часа, а после Каролина велит мне запечатать письмо в конверт и снести по адресу не позже завтрашнего дня. Смеется, называя меня своим маленьким Амуром, и в итоге отключается, оставляя меня наедине с ворохом моих же разросшихся до размеров маленького Евереста проблем.
На часах девять вечера, и я решаюсь спуститься на кухню и развлечь себя выпечкой сливового пирога: снесу его завтра вместе с письмом к Нортхоффам и поблагодарю тех за гостеприимство. Так, пожалуй, будет правильнее всего...
– А вот и ты, – говорит Патрик, заметив меня на пороге. – Чем была занята? Я слышал, беседовала с Каролиной.
– Так и есть, – обхожусь кратким ответом, и спрашиваю: – Рената ушла? Я думала, вы все еще не можете наговориться.
Патрик откладывает журнал и похлопывает по месту рядом с собой – я послушно присаживаюсь и ощущаю мужскую руку, скользнувшую мне на затылок. Это приятно... Очень приятно. Выдыхаю, не в силах совладать с реакцией на эту простую ласку.
– Сердишься на меня? – спрашивает Патрик, заглядывая прямо в глаза. – Считаешь, мне не стоило приглашать их в наш дом?
– Ты мог бы посоветоваться со мной.
– Знаю, прости. Просто все это случилось так неожиданно... Я несколько раз порывался признаться тебе на выходных, да не хотел портить твою встречу с родными. Ты была так счастлива... Я просто не смог.
– А после?
– А после боялся...
– Чего?
– Твоей реакции, должно быть. – И признается: – Я сам до конца не могу поверить... Весь мир как будто бы с ног на голову перевернулся. К тому же, как мне кажется, Лукасу я совсем не по нраву... А тут еще Рената больна.
И тогда я спрашиваю:
– Как долго они пробудут в Виндсбахе?
– Через месяц назначена операция.
– Значит месяц?
– Полагаю, что так. – Чувствую, как он притягивает меня к себе и нежно целует в губы. – Ну, ты чего, – спрашивает через мгновение, – неужели ревнуешь, глупышка? Ты же знаешь, я тебя люблю, только тебя и больше никого.
– Однако вино с Ренатой вы распивали на пару, – не могу сдержаться от шпильки, и Патрик улыбается:
– Так все дело в этом злополучном вине? Вот уж о чем тебе стоит волноваться меньше всего. – И объясняет: – Рената привезла с собой бутылочку, хотела отпраздновать нашу встречу... Я сказал ей, что ты не пьешь. Вот и все.
После пережитого прошлым вечером кошмара, когда я полагала Патрика влюбленным в другую женщину, его тихий голос и податливые губы кажутся мне всемеро слаще, чем обычно. Я позволяю ему убаюкать все свои страхи, развеять все печали, разгладить каждую морщинку, залегшую на лице за последнее время... и только несколько позже принимаюсь за выпечку.
А вечером следующего дня стучусь в двери Нортхоффов, едва ли дыша от неловкости и волнения. Я мечтаю, чтобы никого не оказалось на месте и в то же время боюсь, что мне придется проходить через это в очередной раз.
Замок щелкает – заспанный Килиан прорисовывается в темном проеме двери.
– Привет, – произносит он при виде меня. – Не ожидал тебя здесь увидеть.
– Твоя мама дома? – спрашиваю я. – Хотела отблагодарить ее за гостеприимство.
Он приглаживает вздыбленные волосы, и я невольно улыбаюсь, наблюдая за его тщетными попытками привести себя в надлежащий вид.
– Она, должно быть, в саду. Проходи, я ее сейчас позову!
Вхожу в дом, прикрываясь пирогом, словно щитом, – сама не пойму, от чего защищаюсь.
– Ева, – Кристина радостно улыбается, стягивая рабочие перчатки и заключая меня в объятия. – Рада тебя снова видеть. Проходи, милая! Не стесняйся.
– Я только на минутку, – спешу произнести, протягивая ей свое подаяние. – Сливовый пирог в знак моей признательности. Не буду отвлекать вас от работы!
Женщина ставит пирог на стол и велит сыну включить чайник.
– Ты нас вовсе не отвлекаешь, – уверяет она меня. – Ничего подобного, даже не думай. Килиан вон и вовсе заработался, бедняжка, – насмешничает она, заметив заспанный вид своего сына. – Видно, экзамены нынче во сне и сдают.
– Всего-то задремал на секундочку, – отнекивается тот. – В глазах уже от учебников рябит. Пожалейте человека!
Фрау Нортхофф поглаживает сына по вихрастой макушке.
– Бедненький ты наш, совсем измучился всезнаюшка.
Тот качает головой, мол, насмешничайте, насмешничайте, сколько вам влезет, а потом выходит из комнаты и возвращается уже гладко причесанным – почти идеальным. Таким он нравится мне даже чуточку меньше, чем прежде...
Кристина разливает чай и нарезает сливовый пирог, раскладывая каждому по огромному куску. Карина, появившаяся посреди чаепития, бросает на меня быстрый взгляд и плюхается на соседний стул...
– В честь чего посиделки? – спрашивает она, и я пугаюсь, что следует упомянуть позапрошлую ночь и все с нею связанное. К счастью, Килиан пожимает плечами и тянет сестру за темную прядь...
– Да просто так, ради удовольствия.
Она заговорщически улыбается, вроде как сигнализируя, что поняла тайную подоплеку того, о чем не стоит поминать вслух.
… Письмо Килиану я отдаю перед самым уходом, незаметно сунув конверт ему в ладонь.
