Текст книги "Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина"

Автор книги: Евгений Акельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Тюремный быт арестантов Сыскного приказа

В опубликованном 16 ноября 1738 года указе Московской сенатской конторы говорилось: «…в Сенатской конторе известно учинилось, что во обретающихся в Москве присудствующих местах колодники держатся года по два, по три и по пяти без решения… Того ради по указу Ея Императорского Величества Правительствующего Сената контора приказали: во все обретающиеся в Москве коллегии, канцелярии, конторы и приказы, и комиссии послать подтвердительные указы, велеть дела о содержащихся колодниках… чинить в немедленном времени, дабы те колодники за нерешением дел долговременно задержаны не были» [544]544
  Там же. Ф. 248. Кн. 336. Л. 2.


[Закрыть]. Сколько же времени в действительности проводили колодники в остроге Сыскного приказа?

Если судить по делам, инициированным доносами Ивана Каина, процесс шел от месяца до полугода, а в некоторых исключительных случаях мог затягиваться на несколько лет. Так, большинство преступников, арестованных Каином в конце декабря 1741-го – начале января 1742 года, отправились в ссылку уже весной 1742-го. Очевидно, такая поспешность при расследовании этого не совсем простого дела была связана с тем, что Москва готовилась к коронации Елизаветы Петровны и необходимо было разгрузить находившиеся в центре Москвы тюремные казармы Сыскного приказа. Вор и «ссылочный утеклец» Петр Шибай был пойман Каином в кабаке близ Ильинских ворот 26 ноября 1742 года, 22 декабря было вынесено решение о его пытке, 11 января 1743 года он был приведен в застенок, а уже 19-го приговорен к вырезанию ноздрей, битью кнутом и вечной ссылке в Рогервик. Напротив, беглые солдаты Савелий Ушаков и Тимофей Шорников, арестованные в начале октября 1744 года, были пытаны только 5 февраля 1745-го, а в апреле их отправили в Военную контору для суда. Таким образом, они провели в остроге Сыскного приказа полгода, причем столь длительная задержка никак не была связана со сложностью их дела. Схваченные летом 1746 года и приговоренные в следующем мае к смертной казни Савелий Плохой, Андреян Болван и Иван Серков несколько лет ждали утверждения приговора в Сенате. Болван так и не дождался окончательного решения своей участи и умер в остроге Сыскного приказа в апреле 1751 года. Тем временем их товарищ Михайла Таракан, которому, видимо, за молодостью лет 16 февраля 1747 года вынесли более легкий приговор (кнут и ссылка в Оренбург), уже давно отбывал наказание в одном из сибирских острогов. Для него следствие длилось чуть более полугода. Пойманный Каином в феврале 1746 года Гаврила Рыжий содержался в остроге по меньшей мере до лета 1748-го (в документе от 30 мая этого года он упоминается в качестве колодника Сыскного приказа [545]545
  См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 871. Л. 1; Д. 1141; Д. 1900. Л. 1.


[Закрыть]).

Во времена Ваньки Каина, то есть в 40-х годах XVIII века, в тюрьмах Сыскного приказа одновременно содержалось от двухсот до пятисот человек [546]546
  См.: Северный Н. Е.Указ. соч. С. 71–72.


[Закрыть]. Основная часть колодников обитала в Большом остроге – на обширной территории между кремлевским рвом и Москворецкой улицей, обнесенной пятиметровым тыном из стоячих глубоко врытых в землю и заостренных сверху бревен, плотно скрепленных поперечными планками.

На территории острога располагались пять срубленных из елового леса казарм, оснащенных двухъярусными нарами. В помещениях Сыскного приказа, предназначенных для содержания преступников, не было печей. Кроме казарм, на территории острога находилась часовня для исповеди и причастия колодников, к которой для службы прикреплялись священники близлежащих храмов – церкви Космы и Дамиана в Чудове монастыре, Покровского собора на Рву и Всемилостивого Спаса у Москворецких ворот [547]547
  См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2421; Северный Н. Е.Указ. соч. С. 31, 65.


[Закрыть]. Священнослужители приходили сюда по определенным дням, а в остальное время в часовне поочередно отдыхали караульные солдаты. К сожалению, документы почти не проливают свет на то, какое значение играла эта часовня в религиозной жизни колодников. Известно, что священники раз в год исповедовали и «по удостоинству» причащали арестантов. В одном деле есть указание на то, что заключенных ежедневно по утрам водили туда для молитвы. Известно также, что некоторые колодники регулярно посещали эту часовню – может быть, для молитвы, но не исключено, что только по той простой причине, что это было единственное отапливаемое помещение на всей территории Большого острога. Так, днем 14 декабря 1742 года три обитателя второй казармы Большого острога (там томился 21 человек) находились в часовне [548]548
  См.: Северный Н. Е.Указ. соч. С. 98–99; РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 884 а. Л. 3–6.


[Закрыть].

Когда за пределами Большого острога, в так называемой Сомовой казарме, выходившей окнами на Москворецкую улицу, содержались колодники, она также не отапливалась. В ноябре 1747 года она была переделана в помещение для караульных солдат и офицеров и оборудована печью. В дальнейшем в ней селили подследственных из дворянского сословия, причем караульные офицеры общались с ними и даже устраивали вместе шумные попойки. Так, 23 октября 1746 года сидевший в этой караульной казарме бывший гренадер Карп Толстой, осужденный к ссылке «на вечное житье» в Охотск за убийство ямщика, «сказал за собою Ея Императорского Величества слово и дело по второму пункту». На допросе перед присутствующими он показал: «…сего де октября 23 дня по полудни в 9-м часу он, Толстой, за собою слово и дело по второму пункту сказывал ли, не упомнит для того, что он, Толстой, был пьян, потому что он, Толстой, покупая на деньги с кабака вино, пил с караульным прапорщиком Самсоном Барщевитиновым и напився пьяни, и оной прапорщик ево, Толстого, пьяного ж незнаемо за что бил смертным боем» [549]549
  См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 1589.


[Закрыть].

В лучших условиях находились также колодники, сидевшие в подвальных помещениях каменного здания присутствия Сыскного приказа, входы в которые были окружены малыми острожками. Известно, что именно здесь располагались две казармы для содержания женщин, называемые «женские бедности» [550]550
  См.: Там же. Д. 387. Л. 2.


[Закрыть]. Кроме этого, небольшую часть подследственных размещали в самом здании присутствия – в его рабочих помещениях, а именно в подьяческой палате. Как мы помним, летом 1751 года присутствующие Сыскного приказа жаловались на то, что за недостатком помещений «многие колодники содержатца в секретарской и подьяческой полатах, от чего не точию в летнее, но и в зимнее время бывает великая духота, к тому ж… и в произведении дел происходит не без помешательства» [551]551
  Там же. Д. 2508. Л. 3–3 об.


[Закрыть].

Шестнадцатого октября 1745 года караульный капрал Емельян Исаев подал ведомость о том, «сколько имеется при Сыскном приказе в заковке, кандалах и железах колодников во всех казармах», благодаря которой мы имеем уникальную возможность узнать, как скудный резерв помещений Сыскного приказа использовался для размещения колодников:

Число людей «Казармы Скованных Нескованных Итого В Большом остроге в 1-й казарме 47 13 60 Во 2-й казарме, в том числе в железах 2 человека 45 14 59 В 3-й казарме, в том числе в железах 1 человек 42 15 57 В 4-й казарме, в том числе в железах 1 человек 45 13 58 В 5-й казарме на ссылочных кандал 22 23 45 В Малом острожке в 1-й казарме 25 7 32 В том же во 2-й казарме 24 6 30 В наугольной, что словет Сомова, в том числе в железах 1 человек 42 8 50 В Малом острожке, что по Дохтурову делу, в том числе в полукандальных 2 человека 3 27 30 В верху в подьяческой полате 1 15 16 Итого во всех казармах 296 141 437» [552]552
  Там же. Д. 1316. Л. 5.


[Закрыть].

Итак, в октябре 1745 года 279 из 437 заключенных (64 процента) содержались в пяти казармах Большого острога, 50 человек – в Сомовой казарме, 30 арестантов – в подвалах здания присутствия Сыскного приказа (Малом острожке) и 16 подследственных – в канцелярских помещениях.

В каждой казарме был тюремный староста, который выбирался или назначался по желанию из числа заключенных. В случае если желающих не было, обязанности тюремного старосты могли исполнять тюремные сторожа. Известно, что весной 1749 года в первой казарме Большого острога старостой был за что-то угодивший в Сыскной приказ «города Верея дворянин Венедикт Ягодкин». Тюремные старосты должны были следить за порядком (некоторые из них пользовались плетями-шелепами [553]553
  См.: Там же. Д. 2111. Л. 1; Д. 2134. Л. 3; Д. 84 а. Л. 1, 2 об.


[Закрыть]), помогать проводить перекличку и т. д., а за свои труды получали небольшое денежное вознаграждение.

Надзор за колодниками осуществлялся силами военного караула, который состоял из 50–120 рядовых солдат, главным образом Коломенского полка. В помощь караульным Московская полицмейстерская канцелярия по требованию Сыскного приказа регулярно присылала десятских [554]554
  См., например: Там же. Д. 450. Л. 5.


[Закрыть]. Всю эту команду возглавлял караульный обер-офицер (как правило, прапорщик), которому помогали унтер-офицеры (капралы, ефрейторы, сержанты). Для солдат и офицеров была предназначена одна казарма возле входа на территорию Сыскного приказа со стороны Москворецкой улицы, напротив Сомовой казармы.

Солдаты несли караульную службу посменно. Шестеро должны были стоять на часах в здании присутствия Сыскного приказа – по одному у входа, в подьяческой палате у денежной казны, в секретарской у мешочка с ключами от острогов и тюрем, возле кладовой для складывания «опальных пожитков» в прихожей Сыскного приказа, у книги записи приводных и свободных колодников и возле судейской. По инструкции часовые должны были «не допускать колодников до разговоров», препятствовать проникновению посторонних «в подьяческую палату и до присутствующих», а также «во время присутствия к подьячим вина и никакого питья никогда отнюдь не пропускать и во время присутствия подьячих из приказа не выпускать». За самими караульными должен был постоянно следить офицер, чтобы они «крепкое смотрение имели, не дремали, и ружья б из рук не клали и держали при себе осторожно, и ножей бы близко от колодников не класть» [555]555
  Там же. Д. 6258. Л. 1 об.-2.


[Закрыть].

Несколько караульных патрулировали вокруг здания Сыскного приказа. Один охранник занимал пост у архива, другой – у застенка напротив нужника (следил, чтобы «кто из колодников в нужник утечки не учинил»), третий – возле ворот на Москворецкую улицу.

Но тщательнее всего охранялся Большой острог: солдаты стояли по одному у дверей каждой казармы и с каждой стороны Большого острога и двое при входе в острог. По инструкции часовые должны были стоять с ружьями с примкнутыми штыками и следить, чтобы посторонние не подходили к острогу и не разговаривали с колодниками. Каждую смену обер-офицер должен был ставить солдат на разные посты, «ибо оные бессменные караульные познаются с колодниками» [556]556
  См.: Там же. Д. 6258. Л. 6 об.; Д. 984. Л. 34.


[Закрыть].

Осенью 1741 года на территории Сыскного приказа и Большого острога оброчный крестьянин Ефстифий Федоров поставил десять деревянных будок для караульных [557]557
  См.: Там же. Оп. 2. Кн. 464. Л. 36.


[Закрыть]. Однако этого было недостаточно, чтобы солдаты могли укрыться во время непогоды. 24 июля 1750-го подпоручик Суздальского батальона Иван Макаров в рапорте докладывал: «…при карауле в Сыскном приказе для содержания колодников находится разных батальонов солдат девяносто два да московского шквадрона драгун четырнадцать человек. А во время бываемого дождя оные солдаты и драгуны за неимением удобных для караула мест, кроме будок, претерпевают немалую от мокроты нужду, а паче ружей и амуничных вещей для сохранения и класть негде. А обер-офицерский покой и состоящая в Большом остроге покаянная изба, где караул бывает же, все погнили и развалились, и быть в них караульным солдатам никак не возможно» [558]558
  Там же. Оп. 1. Д. 2306. Л. 4.


[Закрыть].

Каждый вечер офицеры должны были проводить перекличку. По инструкции полагалось «по полуночи в зимнее время в пятом часу, а в летнее время в седьмом часу, как свет будет, те ключи (от острогов и тюрем. – Е.А.) обер-офицеру брать и колодничий список, идти в остроги и перекликать ему, обер-офицеру караульному, все ли колодники, и потом уж их осматривать, нет ли у них ножей и инструментов каких» [559]559
  Там же. Д. 6258. Л. 2 об.


[Закрыть]. О том, как на практике происходила такая ежедневная перекличка, мы знаем благодаря одному происшествию октября 1742 года, которое в совместном доношении описали караульный прапорщик Иван Пирогов, дневальный канцелярист Осип Бровкин, подканцелярист Дмитрий Аверкиев, каптенармус Афанасий Доброхотов, «солдат за писаря» Семен Тюремный, староста Алексей Попов и караульные солдаты Петр Емельянов, Антон Печенин, Егор Левин: «…сего октября 29 дня по полудни в 4 часу во время переклички колодников в Большом остроге в первой казарме, как вошли мы в острог и стали перекликать первую казарму, и во время той переклички посаженный в том остроге князь Шейдяков правящего сержан[т]скую должность Петра Дарановского, который был при той перекличке, бранил матерно всячески, и при том говорил ему, Дарановскому, что он… ходил на экзекуции смертельных колодников во обрестованной ево шпаге. На что оной Дарановский объявил ему шпагу, которая была на нем, Дарановском, и сказал ему, Шейдякову, что у него имеется шпага своя. И означенной князь Шейдяков сказал, что тою шпагу дал ему черт, а потом в том остроге Шейдяков бросился на него, Дарановского, и, ухватя за горло, давил. И в то время его, Дарановского, у оного князя солдаты и содержащиеся колодники отняли. А потом оный князь Шейдяков в той же первой казарме ухватил его, Дарановского, вторично за горло и изорвал на нем, Дарановском, рубаху и сертук, и в той же казарме караульные солдаты и колодники его отняли. А потом, как оный Дарановский из той казармы вышел, и оный Шейдяков, выбежав в тот острог, ухватил его, Дарановского, за ворот же, и как у него… стали караульные салдаты того Дарановского отнимать, и в то время оной князь Шейдяков кричал, что есть за ним, князем Шейдяковым, и за показанным Дарановским Ея Императорского Величества слово и дело» [560]560
  Там же. Д. 855. Л. 2–3.


[Закрыть].

Еще одно описание ежевечерней переклички колодников Сыскного приказа мы находим в другом «секретном деле». В рапорте от 13 октября 1747 года секретарь Сергей Попов так описал этот инцидент: «…сего октября 12 дня во оном Сыскном приказе имелось быть мое, Сергея Попова, держурство. И… для пересмотру и переклички содержащихся в Сыскном приказе во всех казармах колодников… ходил я, Попов… И как вошли в Большой острог, при том были подпрапорщик Павел Тюпин, за писаря гренадер Алексей Бутрюмов, с салдаты Иваном Карповым, Антоном Шабалиным и другими да з дневальным канцеляристом Иваном Фоминым, и в том остроге, по перекличке первой казармы, велено выходить колодникам из второй казармы на двор. И как вышли, то той казармы колодничья старосту Ермила Дьякова спрашивал: „Все ль колодники вышли и не имеется ли кого из колодников больных?“ И тот староста объявил, что из тех колодников якобы больных человек с семь. И для уверения, что оные подлинно ль больны, входил в ту казарму, и как взошел, то оные колодники явились никто не болен, точию что из них некоторые весьма пьяные. И за то показанного старосту за неправое ево объявление велел высечь плетьми. Да ис тех же пьяных колодников Ивана Квасникова за ослушание, что не идет из казармы, велел было взять салдатам, которого караульные салдаты с немалым криком и дракою едва на двор вывели, понеже явился весьма пьян. И как за то ево шумство и за драку с салдатами велел было посечь плетьми, то… оной Квасников сказывал за собою, что за ним слово и дело» [561]561
  Там же. Д. 1771. Л. 1–1 об.


[Закрыть].

После переклички двери тюремных казарм запирались, а ключи клались в специальный мешочек, запечатывались и сдавались в секретарскую палату под охрану часового. Если во время переклички обнаруживалось чье-то отсутствие, караульный офицер бил тревогу: тюремный староста должен был доложить, когда и куда отлучался колодник. 1 июня 1747 года прапорщик Фаддей Быханов рапортовал: «…сего мая 29 дня по перекличке колодников и по запирании казарм не явилось в Большом остроге колодника Никиты Мельникова, а по объявлению тюремного старосты Алексея Семенова оной Мельников был взят вверх по полуночи в 9-м часу повытчиком Иваном Архиповым без ведома моего и отпущен он, Мельников, им, Архиповым, за которым по приказу ево, Архипова, капрал Федор Золотой послал солдата Григория Мокрицына, токмо оной капрал о том отпуске мне не объявил» [562]562
  Там же. Д. 1681. Л. 1.


[Закрыть].

По инструкции 1748 года в каждой казарме, кроме женской, на ночь следовало запирать двух караульных солдат, у которых забирались ружья, шпаги и ножи (им позволялось иметь при себе только шелепы). Они должны были следить, чтобы в тюрьмах не было «крику, и драки, и пьянства, и других непорядков, в карты, в кости, и во всякую зернь отнюдь их, колодников, играть не допускать и шеляпами их смирять, а по утру о тех непорядках, которые происходят от колодников, объявлять» [563]563
  Там же. Д. 6258. Л. 3.


[Закрыть]. В поддержании порядка им должны были помогать колодничьи старосты.

Но на практике оказывалось, что с арестантами на ночь запиралось по одному караульному, да и то из числа наименее подготовленных для выполнения таких сложных обязанностей. Так, десятский девятой команды четвертой сотни Егор Костырев, 8 июня 1738 года впервые присланный из Московской полицмейстерской канцелярии в Сыскной приказ для несения караульной службы, был в тот же день отправлен в одну из казарм «для ночевания у колодников». Когда стража порядка запирали в казарме, где содержались 32 колодника, тот растерянно спросил, что ему нужно делать, и в ответ услышал, «чтоб он смотрел, дабы колодники в карты и зернью не играли, и крику, и шуму, и драк у них не было, и ежели что учинитца, о том бы объявил часовому, а часовой их де будет сказывать сержанту» [564]564
  Там же. Д. 450. Л. 5 об.


[Закрыть].

Почему заключенные не умирали от холода в зимние ночи в неотапливаемых казармах? Скорее всего, их спасала сильная скученность во всех тюремных помещениях. Казармы были всегда сильно переполнены, тюремные старосты постоянно жаловались на «великую тесноту» [565]565
  См., например: Там же. Д. 387. Л. 6 об.


[Закрыть], и колодники, видимо, естественным образом обогревали друг друга телами.

Ночью 8 июня 1738 года заключенные одной из казарм подкопались под стену и сбежали. В ходе расследования были опрошены все 32 арестанта, содержавшиеся в этой казарме. Некоторых заключенных даже попросили описать точное расположение колодников во время ночлега. Благодаря этому мы имеем замечательные зарисовки тюремного быта обитателей казармы. Так, сбежавший из сибирской ссылки бывший крестьянин села Богородицкого Дмитровского уезда Венедикт Григорьев рассказал: «…сего де июня против девятого числа в ночи спал он, Венедикт, обще с колодниками попом Иванов Петровым да Миняем Давыдовым между ними в средине. И к ним ногами спали колодники Степан Герасимов, Андрей Алексеев, Петр Коверев, Федор Логов, Семен Лаврентьев и другие… А как означенные колодники поп Иван Петров и Миняй Давыдов, подрыв полатную стену, утечку учинили, того он, Венедикт, не слыхал. А может де быть, что как те колодники, встав с нар, выходили в покаянную палату, слышали вышеозначенные колодники Степан Герасимов с товарищи?» Подозреваемый в разбое крестьянин Волоколамского уезда Степан Герасимов сын Баранников показал: «…со оным де Петровым и Давыдовым спал между ими в средине колодник сибирский утеклец Венедикт Григорьев, а он де, Степан, спал на нарах от тех колодников… одоль, напротиву их ногами, с колодники Андреем Алексеевым, Петром Коверевым, Федором Роговым, да Семеном Лаврентьевым и с прочими, а как зовут по имянам, не упомнит». Еще один сиделец, Степан Федоров, сообщил, что в ту ночь был болен и поэтому «спал под нарами», «а означенные Петров и Давыдов спали з другими колодники… на нарах» [566]566
  Там же. Д. 450. Л. 9–11.


[Закрыть].

Каждая казарма была оснащена «парашей», которая, по-видимому, была отделена от главного помещения перегородкой. Хождение колодников в нужник часто не прекращалось до полуночи. Так, вышеупомянутый десятский Егор Костырев наутро после своего первого дежурства в казарме рассказал: «…будучи де он, Костырев, в той тюрьме с вечера и до полуночи не спал, и которые колодники ис той тюрьмы выхаживали к параше в другую полату, и он, Костырев, за теми колодниками смотрел, и по полуночи он, Костырев, лег спать для того, что де колодники в то время все поснули» [567]567
  Там же. Л. 5 об.


[Закрыть].

Казармы Большого острога запирались только на ночь, после ежедневной переклички, а днем были открыты, и колодники могли выходить во двор.

Четырнадцатого декабря 1742 года во второй казарме Большого острога колодники Тимофей Бурдин и Иван Онятин вместе с тюремным старостой Александром Нееловым избили заключенного Алексея Беляева, а затем донесли, что тот якобы объявил за собой «слово и дело». Однако сам Беляев на допросе утверждал, что «слова и дела» не говорил, призывая в свидетели остальных арестантов. Тогда судьями и прокурором был произведен опрос всех сидельцев этой казармы с целью выяснить, где каждый из них находился в момент драки. Хотя многие могли сказать неправду, однако всё же их заявления очень важны для понимания специфики тюремного быта колодников Большого острога.

Итак, кроме участников инцидента в казарме на тот момент содержался 31 человек, но свое местонахождение во время потасовки в казарме вспомнил 21 сиделец, из которых лишь семеро в тот момент находились в своей казарме. Заключенный Федор Курочкин спал «на верху на нарах», поэтому драки не видел и ничего не слышал. Еще четверо ссору видели, но объявления «слова и дела» не слышали. Сам же Тимофей Иванов сын Бурдин показал: «…колодника Беляева как бил староста Неелов шелепом, то видел, а Беляев слово и дело сказывал ли, не слыхал». И лишь два свидетеля разыгравшегося побоища подтвердили, что действительно слышали объявление «слова и дела». Иван Михайлов сын Антипин «был в той же казарме на нарах» и видел, как «оной Беляев дрался с колодником Бурдиным, а Неелов бил ево, Беляева, шелепом» и в это время пострадавший «слово и дело за собою сказывал».

Но где же в этот зимний день находились остальные 14 колодников? Шесть человек в это время пребывали возле «острожной трубки» – отверстия в стене острога, специально проделанного для того, чтобы родственники, знакомые и просто жалостливые горожане могли передавать для заключенных деньги, пищу и одежду. Так, Яков Путилин показал, что он во время потасовки в казарме «был у трубки на часах для сбирания милостыни». Еще трое – Василий Сатин, Федор Зубков и Нестор Волынка – утверждали, что в тот момент находились в часовне (вспомним, что часовня была единственным отапливаемым помещением на территории Большого острога). Еще трое заключенных в тот момент сидели в соседней третьей казарме. Наконец, Антип Павлов «в то время в той казарме не был, а был во дворе», а Алексей Муховников «был взят в приказ» [568]568
  См.: Там же. Д. 884 а. Л. 3–6.


[Закрыть].

Как видим, часовня уступает в популярности «острожной трубке». «Трубка» имела в жизни всех заключенных огромное значение. Именно через нее осуществлялась связь колодников с вольным миром: сидельцы получали еду и одежду, а сами отдавали родственникам белье для стирки [569]569
  См.: Там же. Д. 3840. Л. 4 об.


[Закрыть]. Тем же путем им подавали милостыню некоторые сердобольные прохожие. По инструкции вещи, передаваемые через отверстие в стене, должны были принимать караульные солдаты, после чего их обязан был осматривать караульный офицер. Пищу следовало «отведывать ему, унтер-офицеру, самому» из опасения, чтоб «в тех пищах отравы не подали». Затем хлеб, мясо и прочие продукты надлежало «разрезывать по частям и как возможно осматривать же, не имеется ль между тем каких инструментов, и ключей, и вина… понеже многие таковые явились, что вино принашивали, якобы квас, и под капустою, тако ж в трупке и между тыну острожного в щели подавали в пузырях… да им же, колодникам, по вымыслам их к утечкам приношены были в тряпье и отдаваны тайно пилы, зашитые в платье». Караульные, охранявшие острог с внешней стороны, должны были следить, чтобы «у трубки те податели не стояли б». Однако вряд ли это предписание соблюдалось. Из документов Сыскного приказа видно, что на посту у «трубки» стояли поочередно сами колодники [570]570
  См.: Там же. Д. 6258. Л. 2, 4; Д. 884 а. Л. 4; Д. 627. Л. 3–3 об.


[Закрыть], а другие постоянно толпились рядом с внутренней стороны стены, тогда как их родственники и податели милостыни – с внешней.

На стене острога висели запечатанные ящики для сбора милостыни. Распределение ее между заключенными происходило по воскресным дням. В соответствии с инструкцией эта процедура должна была происходить следующим образом: «А делить тою милостыню в Большом остроге при караульном обер-офицере, и во время того дележа в том остроге колодников запирать по тюрьмам всех, а к дележу… выпускать по одному человеку, и в то время за каждым человеком быть по одному караульному солдату, и во время того дележа за теми колодниками обер– или ундер-офицеру смотреть, чтоб шуму и драки у тех колодников и подозрительных поступок не было, и по разделении той милостыни означенных колодников разводить в прежние их места, где кто сидел, и по разводу в Большом остроге тюрьмы отпирать по-прежнему, а до разделу и по разделу как самому обер-офицеру, так и команде ево… от тех колодников денег ни под каким видом не брать и не требовать» [571]571
  Там же. Д. 6258. Л. 5.


[Закрыть].

Из дел Сыскного приказа видно, что многие колодники имели личные деньги, на которые они покупали себе квас и еду у харчевниц, ежедневно в определенное время допускавшихся в острог со всяким съестным [572]572
  См.: Там же. Д. 387. Л. 3 об.


[Закрыть]. Кстати говоря, регулярной раздачи еды в Сыскном приказе не было. В некоторых казармах сидельцы под началом тюремного старосты скидывались на ежедневную закупку каши (их называли «кашеядцы»). Видимо, эта практика становилась почвой для постоянных конфликтов между арестантами. Так, 14 декабря 1742 года во второй казарме Большого острога именно «кашеядцы», избив Алексея Беляева, отняли у него деньги, полученные им в милостыню [573]573
  См.: Там же. Д. 884 а.


[Закрыть].

Распитие спиртных напитков, несмотря на строгие запреты, было неотъемлемой частью повседневной жизни колодников Сыскного приказа. Об этом, в частности, свидетельствуют многочисленные дела об объявлении заключенными «государева слова и дела» в нетрезвом виде. Так, содержавшийся в пятой казарме Большого острога колодник Иван Черкас 26 марта 1740 года «сказывал за собою Ея Императорского Величества слово и дело», после чего был посажен под особый караул, а проспавшись, признался, что «слово и дело за собой сказывал ли, того он за пьянством не упомнит». Ночью 9 октября 1749 года крик «слово и дело!» раздался в четвертой казарме – и вновь из уст пьяного колодника, который затем на допросе показал: «…слово и дело сказывал ли, не упомнит, понеже был весьма пьян» [574]574
  См.: Там же. Д. 635; Д. 2256. Л. 1–2.


[Закрыть].

Сами караульные солдаты и офицеры снабжали своих подопечных вином, неплохо на этом зарабатывая. Так, сидевший во второй казарме Большого острога Иван Квасников, который во время переклички 12 октября 1747 года оказался сильно пьяным, затеял драку с караульными солдатами, а затем объявил «слово и дело», на допросе рассказал: «…вино по просьбе ево, Квасникова, да колодника Алексея Вавилова принес им в острог имеющийся при Сыскном приказе барабанщик Данила Пушкарев, которого вина купил им на девять копеек, и оное вино он… с показанным Вавиловым выпили обще и стали быть пьяны». Барабанщик в приносе в острог выпивки не признался, а показал, что «оной Квасников дал ему для покупки вина девять копеек, на которые купя он, Данила, вина, выпил сам». На сей раз никакого взыскания не последовало. Но восемь дней спустя в застенок для пытки привели колодника Ивана Пестрикова, который при осмотре «явился весьма пьян» и после вопроса судей, кто ему достал вино, указал на того же Пушкарева. Караульного в тот же день вызвали в судейскую и строго допросили. Он вынужден был признаться, что «означенной Пестриков сего октября поутру, призвав ево… к трубке, и просил ево, чтоб он принес к нему вина, и подал ему денег девять копеек, которые он взял и купил того вина только без полушки на четыре копейки, которое ему, Пестрикову, и подал». Провинившегося барабанщика отослали из Сыскного приказа и отдали под военный суд. Но если таким наказанием и удалось напугать караульных солдат и офицеров, то совсем ненадолго. Содержавшийся в первой казарме колодник Никита Башкирев в 1749 году на допросе признался: «…он, Башкирев, слово и дело сказывал ли, того он… сказать не упомнит для того, что он сего апреля 19 дня был весьма пьян, а вина ему, Башкиреву, принес по просьбе ево на пять копеек и подал в трубку стоящий в Сыскном приказе караульной салдат, а как ему имя и отечество… не знает, и в лицо ево признать не может» [575]575
  См.: Там же. Д. 1771, 2134.


[Закрыть].

Проносили в острог вино и сидельцы, которые ежедневно выпускались из острога для различных нужд. Так, в 1739 году из-за кувшина вина, принесенного одним из них, в остроге произошла драка. Сидевший во второй казарме участник потасовки Игнатий Сидоров так описал эту сцену: «…сего декабря 7 дня, как отпускали колодничьи связки по воду, и в то время содержащийся в том остроге второй казармы колодник Борис Никифоров по отпуску караульного сержанта Филиппа Кондратьева з десятским… для покупки щербы ^{61} отпущен был, и при выпуске… по просьбе той же казармы колодника Ивана Шветенка взял у него денег два алтына для покупки вина. И он, Никифоров, сходя для покупки… щербы и вина, пришед к острогу к передней трубке, и в тою трубку помянутое вино в малом кувшинчике подал ему, Игнатью, которое он принял, потому что в то время он, Игнатий, имелся по дневанью на часах… И в то время у той трубки прилучился быть первой казармы колодник Алексей Самарин, и то вино в том кувшине усмотря, стал у него, Игнатья, отнимать, и ухватился за кувшин, а он, Игнатий, тот кувшин держал за ручку, и между тем, отъемом, тот кувшин разорвали пополам, и тем вином оному Самарину залили кафтан и балахон» [576]576
  Там же. Д. 627. Л. 3–3 об.


[Закрыть].

В делах Сыскного приказа содержатся указания на то, что среди колодников находились предприимчивые люди, которые зарабатывали на купле-продаже спиртных напитков внутри острога. Обвинявшийся в краже Михайла Осипов вечером 10 мая 1748 года «по запирании казарм» сказавший «слово и дело», на допросе перед членами присутствия признался, что, «будучи в Большом остроге во второй казарме, Ея Императорского Величества слово и дела за собой в пьянстве сказывал, а за ним… слова и дела ни по которому пункту нет… а вино купил он в той же казарме у колодника Семена Голова на четыре копейки с половиной, и выпил один, а где он, Голой, то вино взял, того он… не знает. А оной де Голой тем вином шинкует и продает и другим колодникам» [577]577
  Там же. Д. 1900. Л. 2.


[Закрыть].

По инструкции допускать в острог для свидания с колодниками можно было только с разрешения судей в присутствии караульного офицера при условии, что на встрече не будут вестись никакие разговоры [578]578
  См.: Там же. Д. 6258. Л. 4 об.


[Закрыть]. Тем не менее коммуникация колодников с окружающим миром существовала. Хотя тюрьмы и были окружены острогом, между бревнами колодники проделывали «скважины», через которые могли регулярно общаться с родными и знакомыми. 9 октября 1751 года содержащийся в Большом остроге арестант Федор Степанов, «впросясь в присутствие», донес на товарища по несчастью Якова Неклюдова: «сего де числа, пришед… к трубке… женка Пелагея Степанова… и говорила ему… чтоб он выслал к ней оного Неклюдова, которого он… к ней выслал. И потом оной Неклюдов от той трубки отошед, тако ж и оная женка отошла ж, и оной Неклюдов со оною женкою… позади того острога в скважину говорили». Доносчик подкрался поближе и подслушал их разговор: