Текст книги "Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина"
Автор книги: Евгений Акельев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 29 страниц)
Сын иконописца Иван Серков
Одним из самых опытных воров Москвы был Иван Яковлев сын Серков по прозвищу Жегала. В реестре «мошенников», составленном Иваном Каином, его имя стоит на первом месте, что не могло быть случайностью. Когда днем 29 декабря 1741 года Каин с солдатами вышли на Красную площадь, Серков был схвачен, но по дороге в Сыскной приказ ему удалось вырваться и скрыться. На следствии по доносу Каина служащие Сыскного приказа хорошо запомнили имя Ивана Серкова: многие выданные и пойманные Каином воры, давая признательные показания, не забывали упомянуть о Яковлеве. Например, сорокалетний «мошенник» Иван Голый на допросе показал: «…тому ныне з год он, Голой, спознался Большого суконного двора с учеником… Иваном Яковлевым, которой живет в Хлебенной улице своим двором… И оные товарыщи ево с ним, Голым, ходили мошенничать в разных местах» [299]299
См.: Там же. Оп. 1. Д. 6210. 48 об.-50.
[Закрыть].
Но впервые арестовать Серкова удалось только летом 1746 года. Тогда Ванька Каин по показанию вора Гаврилы Рыжего поймал целую группу профессиональных преступников, своих былых приятелей. Все они признались в систематическом совершении краж на протяжении многих лет, а также дали подробные автобиографические сведения. Но показания Ивана Серкова наиболее откровенны. На тот момент ему было около пятидесяти восьми лет, и значительная часть его долгой по тогдашним временам жизни, как следует из его же рассказа, была связана с преступным миром и воровской деятельностью. На допросе в Сыскном приказе в августе 1746 года, после длинного перечисления совершённых в недавнее время краж, Иван признался, что с момента побега с Большого суконного двора более десяти лет назад (то есть около 1736 года) он «чинил воровства в торговых банях кражу деньгам и платья… повсядневно, кроме тех дней, в которые бань не топят… А имянно де ему, Серкову, сколько он со означенными товарыщи и один собою в объявленные десять лет в торговых банях чинил кражу деньгам и платья за множеством того воровства своево… показать ему никак невозможно» [300]300
Там же. Д. 1534. Л. 12–12 об.
[Закрыть].
Служащим Сыскного приказа нечасто приходилось слышать такие откровенные признания. Наверное, поэтому они занесли в протокол допроса описание внешности Ивана Яковлева, которое предоставляет нам уникальную возможность мысленно нарисовать портрет этого вора: «…а приметами ростом средней, лицеем беловат, продолговат, нос прям, глаза серые, на правом глазу бельмо, на голове волосы светло-русые с сединой, борода и ус седые, окладистая, небольшая» [301]301
Там же. Л. 13.
[Закрыть].
Возможно, во времена Ваньки Каина Иван Яковлев сын Серков был самым пожилым, опытным и, наверное, авторитетным вором Москвы. К счастью, обнаружились документы, подтверждающие и значительно дополняющие автобиографические показания: подробные сведения о его отце (десяток документов); две «сказки» 1732 и 1739 годов самого Ивана Яковлева, поданные им во время опроса «фабричных» Большого суконного двора; информация о его дворе и соседях из переписной книги московских дворов 1737 года и др. На основе всех этих материалов выстраивается картина жизни этого колоритного персонажа преступного мира Москвы XVIII века.
Иван Яковлев сын Серков родился в семье иконописца Оружейной палаты Московского Кремля Якова Прохорова между 1685 и 1687 годами: в «сказке» 1732 года он назвался 47-летним, в «сказке» 1739-го указал, что ему 52 года, а в протоколе допроса в 1746-м записано, что ему 58-й год [302]302
См.: Там же. Ф. 248. Д. 1503. Л. 95 об.; Ф. 277. Оп. 3. Д. 328. Л. 98–98 об.; Ф. 372. Оп. 1. Д. 1534. Л. 10.
[Закрыть].0 его отце известно, что в 1679 году он участвовал в росписи церкви Спаса Нерукотворного образа. Иконописцы в XVII веке делились на две категории – жалованные (находились в штате Оружейной палаты и получали годовое жалованье) и кормовые (получали поденный корм в период выполнения заданий Оружейной палаты). Последние, в зависимости от квалификации, подразделялись на три статьи. Яков Прохоров был отнесен к третьей статье [303]303
См.: Успенский А. И.Царские иконописцы и живописцы XVII века: Словарь: В 4 т. Т. 1. М., 1910. С. 22.
[Закрыть].
Он был в числе нескольких десятков иконописцев, в 1670–1680-х годах поселенных в Земляном городе возле Серпуховских ворот. Судебные документы Оружейной палаты показывают, что Яков Прохоров постоянно ссорился с соседями. Так, в октябре 1690 года кормовой иконописец Ивашко Медведев обвинил его в «жены своей в срывном ис хором ево в окошко какошнике жемчужном по цене в десять рублев». Правда, 22 ноября Медведев и Прохоров подали в Оружейную палату совместное челобитье, в котором заявили, что «ныне они в тех искех, не дожидаясь вершенья судного дела, помирились и впредь друг на друга ни в чем не челобитчики».
Соседом Якова Прохорова был также ученик Симона Ушакова Ларион Сергеев, который был выставлен кандидатом на вакантное место жалованного иконописца еще в 1678 году, когда сам Ушаков «с товарищи сказали по евангельской Христовой заповеди», что Ларион «иконописное письмо пишет самое доброе мастерство», но определен в эту категорию только в 1690-м. Сергеев постоянно конфликтовал с отцом Ивана Серкова. В тот же день, когда Прохоров помирился с Ивашкой Медведевым, он «подал приставную память… на Лариона Сергеева в насмешной огородке заборов и в разорении сада ево в четырех яблонях садовых, да в семи сломленных прививках, да в пятидесят почках по цене во ш[ес]ти рублех с полтиною». А 29 апреля следующего года уже Ларион Сергеев бил челом на Якова Прохорова: «…живет де он, Янка, с ним в ближнем соседстве и чинит де ему многие обиды, и впредь де он хвалитца на него боем и всякими лихими словами и подметом. И великие государи пожаловали б его, велели челобитье его и явку записать, чтоб ему от него, Янки, всякого его лихого умысла и напрасно в разореньи не быть». Спустя всего 16 дней, 15 мая 1691 года, на Прохорова жаловался уже другой сосед, переводчик Посольского приказа Семен Лаврецкой – «в приходе… на ево, Семенов, двор и в бесчестье ево и в скаредной брани и в ножевом замахиванье на людишек на Ивашку Ленивого да на Фомку Крылова».
Как мы видим, отец Ивана Серкова был человек конфликтный и, скорее всего, «нетрезвой жизни». Может быть, поэтому в конце 1680-х годов он оставался без работы и в одном из документов был назван «гулящим человеком» {37} . 27 июля 1687 года в Оружейную палату из Земского приказа был прислан запрос: «…гулящей человек Якушко Прохоров в Оружейной палате в кормовые иконописцы записан ли, и под двор место за Москвою-рекою у Серпуховских ворот с ево братьею иконописцы дано ль, и будет он, Якушко, в кормовые иконописцы записан, и под двор место ему дано, в котором году, и месяце, и числе, и по какому их, великих государей (Ивана и Петра Алексеевичей. – Е.А.), указу, и сколько мерою сажень под двор дано?» Можно предположить, что этот запрос был связан с подачей кем-то челобитной в Земский приказ с просьбой пожаловать двор, где жил Яков Прохоров. Подобные же справки Земский приказ наводил в 1693 году с целью выяснить законность владения двором у Серпуховских ворот «гулящим человеком» Николаем Чулковым, братом умершего живописца Лариона Чулкова.
О том, что кто-то пытался заполучить двор, в котором проживал Яков Прохоров, свидетельствует челобитная, которую он подал 20 января 1692 года вместе с живописцем Оружейной палаты Елисеем Ивановым и жалованным иконописцем Ларионом Сергеевым. В ней содержится прямая жалоба на неких истцов, позарившихся на их дворы в «иконописной» слободе у Серпуховских ворот: «…в прошлых годех по указу… даны им дворовые места из Оружейные полаты в Земляном городе у Серпуховских ворот… и на той земле поселились они и построили всякое дворовое и хоромное строенье, а данных им на те земли не дано для того, что челобитья их о том не было за многими их, великих государей, делами бить челом им на те данные земли и ходить за тем делом некогда, и великие государи пожаловали б их, велел о тех их дворовых местах своих великих государей милостивый указ учинить и челобитье их записать, а в Земской приказ послать память для того, что из Земского приказу от челобитчиков, которые бьют челом им, великим государям, о тех же их данных дворовых землях чинятца многие убытки». Однако в январе 1693 года никаких документов, подтверждающих право владения Якова Прохорова этой землей, в Оружейной палате найдено не было. Поэтому не исключено, что с ним поступили так же, как с одним из его соседей Николаем Чулковым, – попросту выселили как «гулящего человека», не имевшего никаких прав на владение означенным двором [304]304
См.: Викторов А. Е.Описание записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов 1584–1725 гг. М., 1883. Вып. 2. С. 463; Николаева М. В.Словарь иконописцев Оружейной палаты. 1630–1690-е гг.: работа на заказ, дворовладение, судные дела, события повседневной жизни (в печати).
[Закрыть].
Возможно, все эти несчастья, обрушившиеся на голову Прохорова, сократили дни его жизни. Между 1693 и 1706 годами он умер, оставив жену с малолетним сыном. В 1739-м, во время опроса «фабричных» Большого суконного двора, Иван Яковлев рассказал, что «после отца своего он остался в малых летех при матерее своей Марье Артамоновой дочере и воспитан от нее, матери своей».
Рано оставшись без отца, Иван Серков не имел возможности перенять от него ремесло. Более того, он еще при жизни отца был выселен из «иконописной» слободы у Серпуховских ворот и вынужден с матерью скитаться по разным углам. Чем занимался он в подростковом возрасте? Помогал ли матери зарабатывать на хлеб? Был ли отдан, как многие другие подростки, в подмастерья для обучения какому-нибудь ремеслу? Или же они с матерью «кормились Христовым именем»? К сожалению, вряд ли когда-то удастся получить ответы на эти вопросы. Но зато нам точно известно, что в 1718 году с ним произошло два важных события, повлиявших на его последующую жизнь: он женился на дочери наборщика Печатного двора Кузьмы Афанасьева восемнадцатилетней Федосье и «пришел на Суконную фабрику по желанию своему для обучения и прокормления, и принят по прошению ево в бытность командиров Ильи Исаева да Артемья Навороцкого с товарыщи, и определен был в ткачи сукон».
Наперед скажем, что оба выбора – спутницы жизни и профессии – имели действительно судьбоносное значение. Его брак был долгим и принес как минимум троих детей (в 1732 году у Ивана Серкова был «сын Григорей восьми, дочери Анна четырех и Дарья дву лет»). А на Большом суконном дворе он проработал много лет, вплоть до его побега около 1736 года (кстати говоря, впоследствии там же работал и его сын Григорий).
Наверное, эти два события имели прямую взаимосвязь. Может быть, женившись, Иван Яковлев сын Серков задумался о будущем. Не исключено также, что взыскательный отец отказался выдавать дочь замуж за «гулящего человека», каким, скорее всего, был Иван. Нельзя забывать также и о том, что нередко при поступлении на мануфактуру выдавались по тем временам крупные (в несколько рублей) авансы в счет будущей заработной платы [305]305
См.: Заозерская Е. И.Рабочая сила и классовая борьба на текстильных мануфактурах России в 20–60-х гг. XVIII в. С. 315–316.
[Закрыть]. Не исключено, что именно это обстоятельство, предоставившее Ивану Яковлеву возможность справить свадьбу, сыграло главную роль в принятии решения стать суконщиком.
А были ли у него какие-то другие варианты? Записаться в посадские можно было, только имея торги или промыслы [306]306
См.: Кизеветтер А. А.Посадская община в России XVIII ст. М., 1903. С. 15.
[Закрыть]. Военная служба была легкодоступна для людей типа Ивана Серкова – молодых и ничем не занятых. Но несладкая солдатская жизнь мало кого привлекала, особенно людей семейных. Серков мог постараться устроиться подмастерьем к какому-нибудь ремесленнику для обучения профессии. Именно так поступил посадский человек Большой Садовой слободы Иван Гаврилов сын Побротятин – 23 января 1718 года устроился к «верховному истопнику» Алексею Иванову сыну Милютину, заключив с ним договор – «жилую запись»: «…жить мне, Ивану, в доме у него, Алексея, с сего числа впредь пять лет до такова ж числа из учения литному и позументному дела мастерству без найму, а в те годы мне, Ивану, ясть и пить, одежду и обувь носить всё хозяйское, и живучи мне, Ивану, в доме у него, Алексея, мастера и прикащика ево слушать и почитать и вышеписанное мастерство работать неленностно…» Была также возможность податься в услужение к какому-либо московскому обывателю – купцу, ремесленнику или чиновнику. К примеру, 3 марта 1718 года посадский человек Больших Лужников Родион Иванов начал проживать и служить в доме тяглеца Садовой набережной слободы Михаила Федорова сына Рыбникова, заключив с ним договор: «…жить мне… в доме ево с сего числа впредь пять лет до того ж числа, а найм рядил на год пять рублев, ясть и пить ево, хозяйское, одежду и обувь носить свое, и живучи в доме во всем ево, хозяина, и жены ево и детей слушать и почитать и всякую домашнюю работу работать…» [307]307
РГАДА. Ф. 282. Оп. 1. Кн. 1200. Л. 85, 219-
[Закрыть]
Еще одна возможность могла оказаться наиболее выгодной с точки зрения долгосрочной перспективы. Иван Яковлев мог стать подьячим, поскольку был грамотным. Неизвестно, успел ли отец научить его читать и писать или мать постаралась отдать сына в обучение к какому-то подьячему или священнослужителю, но «сказку» 1732 года и допрос 1746-го Иван подписал своей рукой. Отметим, что среди «фабричных» Московского суконного двора было не так много грамотных людей: во время переписи 1732 года подписаться смогли лишь 100 (7,3 процента) из 1371 рабочего [308]308
См.: Труды историко-археографического института. Т. 13. Крепостная мануфактура в России. Ч. 5. Московский суконный двор. Л., 1934. С. 216.
[Закрыть]. В 1717–1720 годах государственная структура России претерпевала серьезные реформы: старый приказной аппарат уходил в прошлое, а на его месте возникала новая система учреждений. В эти годы крупных государственных преобразований страна испытывала острую нужду в грамотных кадрах, и чтобы удовлетворить ее, приходилось использовать выходцев из посадско-слободского мира. Например, в 1729 году в Московской крепостной конторе среди «шляхетских», «подьяческих» и «поповых» детей служили, между прочим, «иконописцев сын» (!) Федор Рименский, который «до определения в Крепостную контору был у дел в Духовном приказе»; «купецкого человека сын» Федор Певцов, который ранее «был в Московской ратуше для обучения письма»; «сторожев сын» Василий Колмаков, «посадского человека сын» Григорий Степанов и др. [309]309
См.: РГАДА. Ф. 248. Кн. 721. Л. 322–330 об. Благодарю Д. О. Серова, обратившего мое внимание на этот документ.
[Закрыть]
Но для того чтобы дорасти до уровня подканцеляриста, приносившего какой-то доход, нужно было много лет терпеливо трудиться рядовым писчиком, а затем копиистом, снося унижения со стороны вышестоящих чиновников – секретаря и канцеляриста-повытчика и живя впроголодь. А запись на мануфактуру сулила сразу большой аванс и бесплатную крышу над головой (во время переписи «фабричных» 1732 года непосредственно на Суконном дворе проживали 642 рабочих – почти половина от общего числа [310]310
См.: Труды историко-археографического института. Т. 13. Ч. 5. С. 218.
[Закрыть]). Однако было, видимо, и более серьезное обстоятельство, мешавшее Ивану Серкову пойти по пути чиновника. Обычно в государственных учреждениях начинали служить с подросткового возраста, а Иван к моменту записи на фабрику был уже достаточно зрелым человеком.
Видимо, все эти обстоятельства в совокупности и определили выбор Ивана Серкова: в 1718 году он «пришел на Суконную фабрику по желанию своему для обучения и прокормления». В этом же году для работы на Московском суконном дворе был принят, кроме Ивана Яковлева, 31 человек: 11 солдатских детей, семь выходцев из посадско-слободского мира Москвы, шесть выходцев из крестьян, четверо детей дворцовых служителей, два выходца из «фабричных» и сын подьячего [311]311
См.: Там же. С. 226–227.
[Закрыть].
Московский суконный двор был, по существу, первой большой суконной мануфактурой в России. Он был основан в 1705 году «для дела немецких сукон», шедших на камзолы и кафтаны для создававшейся Петром I регулярной армии. К 1719 году на двадцати суконных и шестидесяти каразейных станах трудились 598 работников, производя 1480 аршин сукна и 14 700 аршин каразеи в год. За шесть лет руководству мануфактуры удалось существенно расширить производство: в 1725-м 98 суконных и 60 каразейных станов обслуживали 1129 человек, выпуская 22 600 аршин сукна и 59 700 аршин каразеи. Однако добиться того, чтобы отечественное производство сукна полностью удовлетворяло запросы армии, всё равно не удавалось. Так, в 1718 году для пехоты и кавалерии требовалось 125 500 аршин сукна на мундиры и соответствующее количество материала на подкладку, между тем на Суконном дворе за пять лет, с 1714 по 1719-й, был выработан всего лишь 31 161 аршин сукна. Поэтому ткани для армии продолжали закупать за границей.
Предприятие располагалось на правом берегу Москвы-реки, напротив Кремля, близ Всехсвятского (Большого Каменного) моста, между современной Софийской набережной и Болотной площадью. У моста находилась сукновальная мельница, заменившая ручную валку механической при помощи энергии воды. Ядро мануфактуры составлял комплекс каменных двухэтажных строений, смыкавшихся в прямоугольник. Значительная его часть была отведена под рабочие помещения. В «шерстоснимательной палате» сидели мастера, вручную, при помощи особых ворсильных шишек поднимавшие ворс, который подстригали «дрогшейдеры» особыми ножницами, закупаемыми за границей. «В верхних покоях» располагались мастерские, где находились ткацкие (суконные и каразейные) станы. В «жомной палате» происходило тиснение сукна с помощью прессов. В «красильной палате», с шестью медными котлами и тремя деревянными кубами, окрашивали ткани в зеленый и синий цвета. Кроме этого, на Большом суконном дворе находились сушильни, кладовые, жилые помещения для мастеров, контора для делопроизводства, харчевня и различные деревянные строения хозяйственного назначения [312]312
См.: Заозерская Е. И.Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. С. 157, 166–168, 247, 251.
[Закрыть].
Суконный двор никогда не отличался чистотой. Так, летом 1721 года специальным указом Берг-коллегия велела его хозяевам-«компанейщикам» (годом ранее мануфактура была передана в частные руки компании купцов во главе с Владимиром Щеголиным) [313]313
См.: Там же. С. 242–263.
[Закрыть]313содержать помещения таким образом, «чтобы никакого навозу на тех дворах и в полатах не было». В указе было отмечено, что «весь двор и нижние полаты и светлицы более годны употребить х конюшням и сараям, ибо в них такавая вонь, что нельзя в них быть» [314]314
Цит. по: Труды историко-археографического института. Т. 13. Ч. 5. С. 78.
[Закрыть]. Но ситуация, по всей видимости, после этого коренным образом не изменилась. Спустя 20 лет, в 1741-м, составители Суконного регламента, обследовав московские мануфактуры, были вынуждены констатировать, что помещения «в такой плохой почине содержатся, что теча от снега и дождя, и валящийся сквозь щели неплотных потолков песок и сор людям работу в руках марает и портит»; полы везде «гнилы и в досках множество скважин, и кирпичи или камни в разных местах выломаны»; пространство между зданиями сплошь застроено «разными малыми из досок строениями» и заставлено «всякою деревянною посудою и многими другими вещами»; помещения настолько темные, что «ткачи насилу и столько денного света имели, дабы ткание свое точно высмотреть… а скребальщики и кардовщики обще с прядильщиками принуждены были работу свою в темноте за станами исправлять» и т. д. [315]315
ПСЗ. Т. 11. № 8440. С. 487.
[Закрыть]В 1756 году работники Большого суконного двора, протестуя против привлечения к работе их жен и дочерей, отмечали, что при тесноте в производственных помещениях («человек от человека не более аршина») мужчины часто работают без рубах, а иногда «приходят пьяны и являются беспокойны, и в том происходят от таковых всякие скверные слова и прочие азартные дела».
В таких условиях «фабричные» трудились иногда по 14 часов в сутки: весной и летом суконщик должен был «в показанное ему на фабрике место для работы являться» в четыре часа утра, а «с работы сходить» в девятом часу вечера при двухчасовом перерыве на обед [316]316
См.: Заозерская Е. И.Рабочая сила и классовая борьба на текстильных мануфактурах России в 20–60-х гг. XVIII в. С. 326, 360.
[Закрыть]. Ворота во двор, которые находились со стороны Софийской набережной, на время работы запирались. В 1722 году работники жаловались, что главный «компанейщик» Владимир Щеголин «двор суконной запирает, и велят нам есть у себя на дворе в харчевне, которую имеют от себя прибытку, а харч держит он от себя свой и продает против гороцкова против дорогою ценою, и от той нам харчевни есть великая нужда и убыток, что проелись и одолжались». «Компанейщики» на это обвинение ответили, что двор запирается «для их (работников. – Е.А.) пьянственного дела и озорничества, а во время обеда и полудня и вечера дана воля всем сходить». Из этого объяснения видно, что хозяева не особенно церемонились со своими работниками. Летом 1721 года Берг-коллегия специальным указом велела обращаться с «мастерами-иноземцами» «по их достоинству», «а ковать и батожьем бить оных отнюдь не велеть» [317]317
Цит. по: Труды историко-археографического института. Т. 13. Ч. 5. С. 78, 101, 106.
[Закрыть]. Если даже высококвалифицированные и хорошо оплачиваемые иностранные мастера могли подвергаться физическим наказаниям, что уж говорить о простых российских учениках и подмастерьях!
Но, несмотря ни на что, обездоленные люди, особенно молодежь, приходили на Большой суконный двор. Из 685 рабочих, поступивших на мануфактуру в петровское время и учтенных в переписи 1737 года, только четыре человека были привлечены принудительно. Остальные, в том числе Иван Яковлев сын Серков, пришли «своею волею» в поисках заработка.
Большинство «фабричных» Суконного двора при поступлении приравнивались к «ученикам». Это значит, что с момента найма они были обязаны проработать семь «ученических» лет, а затем три года в качестве подмастерьев. Таким образом, обязательный срок пребывания на предприятии равнялся десяти годам. В случае несанкционированного ухода с предприятия беглецов следовало возвращать, подвергать телесному наказанию и продолжать их обучение.
Вместе с российскими подмастерьями и учениками на фабрике работали высококвалифицированные зарубежные специалисты. Иностранные мастера получали огромные по тому времени оклады – от 120 до 480 рублей в год, подмастерья – от 60 до 120 рублей, тогда как русские работники – от восьми до 30 рублей. Исследование Е. И. Заозерской показало, что московский мануфактурный рабочий высшей квалификации, будучи на разных производствах, мог заработать на пропитание для двух-трех человек, а низшие разряды работников могли с трудом прокормить только себя. Поэтому, видимо, жалобы работников Большого суконного двора в коллективной челобитной 1722 года («…жены и дети ходят и питаются миром, а мы сами с великою нуждою и долгами питаемся», «кормиться стало нечем для того, что одолжали и онаготились», «стали наги и босы» и т. п. [318]318
См.: Заозерская Е. И.Развитие легкой промышленности в Москве в первой четверти XVIII в. С. 161–163, 246, 254, 456.
[Закрыть]) нужно понимать в буквальном смысле. Летом 1737 года они сетовали, что «пришли в великую скудость и неоплатные долги и помираем з женами и з детьми голодною смертию» [319]319
Цит. по: Труды историко-археографического института. Т. 13. Ч. 5. С. 124.
[Закрыть]. Составители Суконного регламента 1741 года отмечали: «…понеже поныне очень срамно было видеть, что большое число мастеровых и работных людей так ободрано и плохо одеты находятся, что некоторые из них насилу и целую рубаху на плечах имеют, того ради фабрикантам накрепко повелевается той некрасоте народа упредить и вышепомянутым людям всех суконных фабрик всем сплошь равную одежду на известное число годов… вскоре сделать» [320]320
ПСЗ. Т. 11. № 8440. С. 493.
[Закрыть].
Вероятно, именно нищенские условия жизни «фабричных» способствовали тому, что на Большом суконном дворе сложилось целое сообщество профессиональных преступников. Там работали 13 из шестидесяти девяти профессиональных воров круга Каина и Соловьева.
Так, известный московский вор Михаила Денисов сын Жужла, чье имя мы находим в «повинных доношениях» Каина и Соловьева, был «взят» 30 декабря 1741 года на Красной площади «по указыванию» Каина. Из его допроса следует, что он родился около 1700 года в семье купца «Панкратьевской слободы» Дениса Абрамова, который «в давних годех умре», оставив сына «в малых летех». «По возрасте» Михайла записался на Большой суконный двор. Про свою преступную деятельность Жужла показал, что «тому ныне лет с пять он, Михайла, стал мошенничать с товарищи…». 9 февраля 1742 года в Сыскном приказе было определено учинить Михайле Жужле наказание кнутом и, вырвав ноздри, сослать в вечную ссылку в Оренбург [321]321
См.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 6210. Л. 57 об.-58 об.; Оп. 2. Кн. 114. Л. 82 об.-83.
[Закрыть].
Тихон Степанов сын Бобров по прозвищу Белый начал заниматься «мошенничеством» с юношеского возраста. Он был пойман в ночь с 28 на 29 декабря 1741 года у крестьянина Суздальского монастыря Федора Игнатьева, который снимал «полату» в доме священника церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот. Здесь Тихон ночевал вместе с другим вором, тридцатилетним Матвеем Дмитриевым сыном Тарыгиным. Из автобиографических показаний следует, что Бобров родился около 1716 года. Он был подростком, когда умер его отец, ярославский посадский человек. После его смерти Тихон записался на Большой суконный двор, где познакомился с «фабричными» преступниками. Вскоре он сам стал известным московским вором: его имя мы находим в реестрах Каина и Соловьева, а также в показаниях многих пойманных «мошенников». На допросе Бобров не стал скрывать своей преступной деятельности, а также признался, что уже был судим и наказан за воровство пять лет назад (около 1736 года). Тогда он провел в остроге Сыскного приказа более двух лет (приблизительно до 1738 года) [322]322
См.: Там же. Оп. 1. Д. 6210. Л. 26–26 об.
[Закрыть].
Следственные дела Сыскного приказа подтверждают, что именно нужда в самом необходимом толкала многих мануфактурных работников на преступный путь. Достаточно выяснить, на что «фабричные» преступники тратили вырученные в результате краж деньги. Об этом, например, поведал на допросе «фабричный» Матвей Дмитриев сын Тарыгин: «И в нынешнем 741-м году до сего приводу недель за пять он, Матвей, вышед из заводу к Москворецким воротам, и в вечерений благовесту прохожего пьяного человека снял грабежом шапку… и в тот же вечер оную шапку продал прохожему человеку за пять алтын {38} … и те деньги истратил на харч.Да после того на третей день на Москве-реке в Судовом ряду… украл со скамьи рукавицы, и те рукавицы продал прохожему деревенскому мужику, взял восемь копеек, и те деньги исхарчил». Другой «фабричный»-преступник, Данила Артемьев сын Беляцкой, на сворованные деньги купил себе «шубу баранью новую», «два кафтана сермяжных поношенные», шапку и кушак. Михайла Жужла украденную в «Трехсвятских банях» рубашку «износил сам» [323]323
Там же. Д. 6210. Л. 27, 58 об.; Д. 1033. Л. 2 об.
[Закрыть]и т. д.
Нельзя забывать и о том, что на мануфактуры приходили в основном люди обездоленные, в раннем возрасте осиротевшие и в силу различных обстоятельств потерявшие связь с традиционной посадской или сельской общиной. Там они сталкивались и попадали под влияние сложившегося сообщества профессиональных преступников. Можно предположить, что для оставшихся сиротами молодых людей воровское сообщество занимало место семьи и общины, поддержки которых они лишились. На это указывает и тот факт, что среди воров мы почти не находим потомственных «фабричных».
К сожалению, у нас нет данных о том, при каких обстоятельствах стал регулярно совершать кражи Иван Яковлев сын Серков. Летом 1746 года на допросе в Сыскном приказе он связал начало своей преступной деятельности с побегом с Большого суконного двора в 1736-м. Но вряд ли мы можем доверять этому заявлению: в 1736 году Ивану было около сорока лет, а сама возможность того, что человек в таком возрасте мог невзначай превратиться в профессионального преступника, невелика. Можно предположить, что, подобно многим «коллегам», он стал заниматься кражами в юности и что на формирование его противозаконных наклонностей также повлияло сообщество «фабричных»-преступников.
Кражи помогали Ивану Яковлеву кормить семью – жену и троих детей. Вероятно, во многом благодаря преступным доходам он в 1734 году приобрел за семь рублей у «дворцового квасовара» Якова Микулина собственный дом в Плотниках, в районе современного Старого Арбата.
Московские мануфактурные работники нередко проживали в Москве в собственных дворах. Кому-то они доставались по наследству, а кто-то их приобретал, может быть, благодаря денежным авансам в счет будущей работы. Так, в районе современного Нового Арбата, в приходе церкви Усекновения главы Иоанна Предтечи в Кречетниках, проживал ученик Большого суконного двора Андрей Семенов, которому двор достался от отца, а неподалеку находился двор «суконной фабрики ученика» Афанасия Никитина, купленный им в 1733 году. В том же районе, в приходе церкви Преображения Господня на Песках, находился двор «суконной фабрики подмастерья» Ивана Алексеева сына Соколова, которым он владел по купчей с 1738 года [324]324
См.: Переписная книга города Москвы. Составлена в 1738–1742 гг. Т. 1 [3-я команда]. М., 1881. Стб. 255, 279, 386, 410.
[Закрыть].
Недвижимость «фабричного» Большого суконного двора Ивана Яковлева, согласно переписной книге московских дворов третьей команды 1738–1742 годов, располагалась за Арбатскими воротами в приходе церкви Николая Чудотворца в Плотниках, между переулком Сивцев Вражек и улицей Арбат, в Чаадаеве (ныне Калошине) переулке. Форма двора представляла собой вытянутый четырехугольник: от ворот он тянулся в глубину на 23 сажени, а его ширина составляла всего пять саженей [325]325
См.: Там же. Т. 1. Стб. 548–549.
[Закрыть].
К сожалению, других сведений об этом дворе у нас нет. Но зато в нашем распоряжении имеется подробное описание московского двора другого работника Большого суконного двора Алексея Шинкарки, также профессионального вора и близкого друга Ивана Каина [326]326
Об Алексее Шинкарке см.: РГАДА. Ф. 372. Оп. 1. Д. 2310. Л. 237–238, 282–284 об.
[Закрыть]. Его владение в приходе церкви Преображения Господня в Наливках (церковь, давшая название современному Спасоналивковскому переулку близ Большой Якиманки, не сохранилась) было в декабре 1749 года описано и выставлено на продажу. Благодаря этому описанию, сохранившемуся в архиве Канцелярии конфискации, мы имеем уникальную возможность получить представление о дворе и всех его строениях (светлице, сенях, нужнике), о жилых покоях, иконах в красном углу и даже содержимом стоявшего под кроватью сундука. Это описание настолько живо и колоритно, что заслуживает того, чтобы быть процитированным полностью, без переработки и сокращений:
«На том дворе строения: светлица с комнаткою, в ней пять окон красных, окончины стеклянные в деревянных рамах; в комнатке красное окно, окончина стеклянная ж; пол дощатой; потолок дощатой о дву брусах; печь изращатая, ветхая; полати дощатые.
Один образ, на нем написанных Благовещение Пресвятые Богородицы, Воскресение Христово, Богоявление Господне, Ильи Пророка восхождение, на том образе 15 венчиков серебряных золоченых.
Стол небольшой, ветхой, простой, без ящиков.
Поставец небольшой об одном затворе, пустой, на петлях и з закладкою железными.
Сени рубленые, в них каморка, ис которой в печи топят.
В сенях чулан забран досками. В нем кровать простая, наслана досками, на ней перина переная, наволока крашенинная пестрая с чернью; зголовье переное, наволочка выбойчатая; две подушки небольшие, на одной наволока белая холстинная, на другой пестрядинная крашенинная синяя.
Под кроватью сундук небольшой, липовой, неокованой, с нутреным замком. В нем досконь ( искаж.доскань – табакерка. – Е.А.) ветхая небольшая железная; платок белой шапочной холстинной; в узлу три клубка ниток белых; кушак желтой шерстяной новой; штаны васильковые суконные на подкладке пестрой поношенные; рубашка женская белая холстинная новая; скатерть небольшая браная поношенная; рубашка пестрядинная мужская александрийская красная, около ворота кружево з золотом серебро, пуговица серебреная; чепец женской тафтяной {39} трафчетой (то есть травчатый – с рисунком в виде листьев и цветов. – Е.А.) с сеткою серебреною ветхою; запан (передник. – Е.А.) женской холстинной белой новой; рубашка с порты холстинные белые; зановес белой холстинной с кольцы железными; фата александрийская красная вполнось; сталешник {40} ветхой холстинной; порты пестрые полосатые синие поношенные нитяные; два спорка {41} крашенины, каришневой ис под юбок; запан белой холстинной; два мешечка, в нем ветоши холстинные и пестрядинные, лоскутки для заплат; фата выбойчатая, ветхая; порты белые холстинные; сверток детским рубашкам и пеленкам, новым и ветхим, шесть мест; рубашка белая женская холстинная, на подоле кружево белое городочками; рубашка мужская пестрая синяя ветхая; ставчик {42} небольшой точеной с крышкой пустой; шуба нагольная {43} овчинная небольшая поношенная; душегрейка китайчатая {44} синяя мужская ветхая, другая женская ветхая; чашечка деревянная новая желтая; двои чулки шерстяные белые поношеные, в том числе у одних нашиты носки новые; наволока белая с постели толстая рядная; вареги (варежки. – Е.А.) серые овечьи поношенные; чулки худые шерстяные; подушка круглая, набита сеном, на чем плетут кружево нитяное; сковорода железная. И оное собрано и запечатано во оном сундуке.
Да на полке в чулане: бурак (туес, коробок. – Е.А.), в нем семнадцать ложек новых керженских {45} ; две шляпы черные валенные вполнось шерстяные; обушок железный ветхий небольшой; долото железное; стакан деревянной, в нем гвозди железные ржавые ломаные; зеркало небольшое разбитое в рамках черных; чашечка винная желтая деревянная, другая глиняная, третья роговая; лейка жестяная небольшая ветхая; зеркало маленькое карманное с крышкою в дереве; белильница деревянная писаная пустая; фонарь новый слюдяной деревянной красной; два блюда, три тарелки да стакан деревянные; две бутылки да скляница порозжие стеклянные; молоток да бурав небольшие ветхие железные.
Над сенми подволока дощатая, на нее всход лесница с накрытною дверью.
Нужник рубленой на двор.
Оное строение крыто под одну кровлю гонтом {46} .
На дворе погреб без напогребицы ветхой.
Огород, в нем яблонных престарелых семь дерев, городьбы нет.
Три звена забору, на двор с улицы калитка.
На дворе 3 бачонка квасных средних, да катка перетирка, кочерга, ухват, сковородник железные.
Во оном строении двери на петлях и на крючьях железных да у светлицы с улицы у трех окон ставни на крючьях же и петлях железных» [327]327
Там же. Ф. 340. Оп. 1. Д. 6257. Л. 2–3 об.
[Закрыть].
Можно предположить, что двор Ивана Яковлева сына Серкова в Плотниках был похож на этот двор его коллеги по работе на Большом суконном дворе и «воровскому ремеслу».
