Текст книги "Номерные сказки"

Автор книги: Евгений Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 21 страниц)

Сказка №43

Второй тайм начался с того, что его величество, с непостижимой скоростью переставляя ступни, сразу же понесся в атаку. Следом за ним бежал воевода, мужчина внушительных габаритов и немалого голоса, которым он, можно сказать, расчищал себе и царю дорогу.

– Затопчу! Забодаю! Языки закатайте, Боговы дети, а то нахрен начисто навсегда отдавлю! – густым, как козье молоко, басом стращал воевода и не отставал от царя ни на шаг. Это, собственно, и была главная домашняя заготовка, придуманная государем. Он где-то слышал, что применяемые на войне передвижные громкоговорящие установки подчас дают немалый эффект. Ноу же хау заключено было в том, чтобы соединить такую установку с боевым слоном. Рассчитывать на успех можно было только в том случае, если сочетать мгновенную атаку главного бомбардира с одновременной устрашающей акцией главного Квазимодо. То есть, двойной ферзевой блицкриг в чистом виде.

– Какая поразительная скорость перемещения по пересеченной местности! Какая высокая проходимость для столь малого клиренса! – вещал в рупор шут, в то же время раскачиваясь, вращая глазами и подпрыгивая, так как немалая часть зрительских глаз предпочитала следить за матчем по его поведению. Что же касается пересеченной местности, то он нисколько не преувеличивал, так как выступавшие в перерыве гиревые силовики своими тяжеловесными экзерсисами успели превратить футбольное поле в некое подобие издырявленного воронками артиллерийского полигона. Однако предусмотрительный государь , ныряя и взбегая, не терял направления, ибо одним глазом время от времени сверялся по маленькому ручному компасу.

Оборона "Петардо", сомневаясь в своих способностях, оглянулась на архимандрита. Тот продемонстрировал им отнюдь не пастырский кулачище и крикнул так, что игроков обдала тугая воздушная волна:

– Стоять насмерть! А то воздастся! Каждому по башке! – архимандрит, мужчина весьма дельный и опытный в людях, после кнута обратился также и к прянику. – Под себя ходи, но на месте стой! Вертикальней, вертикальней, сыны мои! Ежели отобьемся – каждому церковного крепленого бочонок малый! А ежели кто сквитает – на новой иконе в виде ангела увековечу!

За такие слова час назад его святородие сам бы казнил свой язык острыми цензорскими ножницами. Но в данную грозную минуту он был не елейным пастырем, который, умиляясь от подросткового песнопения, крестообразно водит рукою над покрытыми платочками незаблудшими душами, но духовным воителем. У которого сейчас единственная и многотрудная задача – не дрогнуть самому и вдохновить на победу весьма ограниченный по способностям контингент.

– Да, судари мои, это вам не больной котенок чихнул! Это вам не хрен в компот настрогали! Это лучший бомбардир прошлого и, сами можете судить, нынешнего сезонов! – шут до такой степени сжился со своей ролью, что не только говорил, но уже и курил в рупор, отчего его слова сопровождались клубами дыма. – А также непревзойденный мастер технических сюрпризов и межигрового анализа! Обратите внимание на его лапти. Они явно неспроста надеты левый на правой, а правый на левой ножке нашего великолепного прыгуна с мячом. Что это, как не озарение футбольного гения? Что это, как не проявление маршальской смекалки в бою? Запугать, запутать и заморочить – вот три главных "з" спортаковского капитана!

Шут сделал паузу для принятия внутрь четверти фляжки напитка, прочищающего голос и душу, и, сопроводив табачное облако огненным выдохом, продолжал:

– Но, как мы видим, команда соперников также настроена отнюдь не на позорную сдачу в плен. С поднятыми руками стоит только вратарь. Он же капеллан на линии. Он же, насколько я помню по турнирной таблице, лучший голкипер прошлого года. То есть мы с вами, дорогие друзья, с часу на час будем свидетелями единоборства сильнейших. Если, конечно, не произойдет досадного вмешательства обороны "Петардо". Которая, впрочем, настолько рассредоточена, что я ее просто не вижу. Возможно, это и есть их домашняя заготовка. Тем более что у них в раздевалке я видел три больших маскировочных сети. Что-ж... Посмотрим, дамы и господа, кто выйдет победителем : раб Божий с сетью или легионер с мячом. Впрочем, кажется, я заболтался, а тем временем нападающий "Спортака" вышел на дистанцию прямого выстрела и готовится поразить ворота! А где же защита "Петардо"? А вон она, защита "Петардо". Это же надо так ошибиться в расстановке игроков! Это же надо так доверять их собственному умению! Да, это не тот футбол "Петардо", который бы я хотел видеть... Это та самая подводная чехарда, которой я опасался...

И впрямь, запутавшееся в ракурсах и азимутах архимандритово воинство уже давно играло само с собой. И не столько в игру, названную так шутом из-за начавшегося дождика, сколько в лотерею – кому повезет попасться под ноги атакующему царю.

Который стремительно атаковал, таки да. Которого, да Боже ж мой, неотступно сопровождал на бегу самый ужасный из всех герольдов. Могучая парочка при абсолютном бездействии обороны приблизилась к штрафной площадке, обвела для разнообразия провинциального батюшку, который как игрок славен был лишь тем, что в прошлом сезоне во время тренировки одним ударом выбил два стекла в раздевалке, приблизилась к воротам и...

Государь всегда почитал архимандрита как отличного профессионала. Частенько посещал его службы. Еще чаще – пасеку, которой архимандрит уделял столь большое внимание, что она со временем стала официальной его резиденцией. Подолгу просиживали святородие и величество, пробуя на губу, на язык, на запах и вкус замечательные меды, в изготовлении которых пчелы, предводительствуемые архимандритом, проявляли чудесную изобретательность и сноровку. Медали, полученные за эти меды на выставках, соперничали своим множеством с находящейся в обращении монетной денежной массой. Однако ж как вратаря государь ценил архимандрита гораздо ниже. На что прямой и простой в обращении владыка отвечал ему в глаза тем же. Их споры о техническом существе игры и о личных в ней способностях каждого были одной из основных тем, обсуждавшихся в устной народной прессе. Вот и сейчас его величество, мельком наблюдая за застывшей в воротах фигурой, озаботился не только тем, чтобы забить в них мяч, но и также в большой степени тем, чтобы озорным манером пообщаться с соперником.

– Здорово ночевал, батюшка! Пустые мячики принимаем? – голос его величества был хрипл, но ехиден. Бежавший одесную воевода, выполнив свою задачу, помалкивал. – В левый уголок или в правый будет угодно? Ножкой ли, головкой желаете? Охти, мне, мирскому, духовному-то личику грех какой забивать! Не замолю ить потом! Ни подношением, ни радением!

– Ох, уста лясоточивые! – не выдержал архимандрит. И, вместо того, чтоб растопыриться, подбоченился. – Слышу, слышу глас твой, премного зычный! Да только, задний-то глас, слышу, зычнее будет! Не лепо откушать изволил государь, али по природе таков? То-то, сказывают, сейчас в беге много фальстартов стало. А это ты, физкультурист превеликий, кажный раз события передишь! То есть, опержаешь! Завидую тебе. Не с одной, как все, а с обеих сторон одухотворен бысть изволишь.

– ... этого суперпоединка гиперспортсменов, которые стоят не только друг друга, но и обеих своих команд каждый! – голосил из кабинки шут, прерываемый в своих воплях воплями стадиона. – Кто же, кто же, о Боже, выйдет победителем из этого массового сражения?! Да-да, я не оговорился, дорогие друзья, именно массового! Ибо за вратарем "Петардо" – Святая троица с ангелы и архангелы! А за форвардом "Спортака" – фамильное древо с государи и императоры! Ах, как не завидую я ни тому, ни другому! Малейшая оплошность – и тебе остается только биться лбом о железные ворота своего счастья! Ах, как завидую я обоим! Одно точное движение – и судьбе остается только поцеловать тебя в лоб и надеть венок! Ах, какие...

Пока шут сгущал краски сквозь рупор, обе высокие стороны , не придя к единому мнению насчет спортивных качеств друг друга, решили, наконец, одна метко пробить, а другая цепко схватить.

– Дикси. Физкультури тэ салютант! – коротко сказал царь и замахнулся на мячик ножкой.

– Вонми глас. Укрепи мя, преслабого! – успел обратиться архимандрит и развернулся в воротах во всю свою ширь и высь.

– Уда... – пропищал своим уже слегка сорванным голосом шут, не сумев прорычать последнюю букву слова... И – воспоследовало... Так же неожиданно, как и закономерно. Так же сильно, как и обычно, но страшнее, потому что одновременно. Звон будильника, случайно усиленного нечаянно подставленным рупором, совпал с первым, самым мощным раскатом грома. И с самым мощным выплеском небесных хлябей. Зрители и спортсмены, обративши кверху лица свои с разинутыми ртами, тотчас же получили в последние месячную норму пресной воды. Следующий удар грома был достаточно ужасен, чтобы обе команды и обе трибуны в едином порыве ломанулись к воротам. Которые, по Господней же уравновешивающей доброте, оказались достаточно широки, чтобы никого особенно не помяли...

– Один – ноль... – пробормотал, накрывшись рупором, шут и побежал за остальными. Этих последних слов было вполне достаточно, чтобы матч закончился официально.

Сказка №44

В этот день обнаружилось, что льды и снега не вечны, а природа не терпит растительной пустоты долее определенного времени.

– Верба,– сказал царь довольно умильным для абсолютного самодержца голосом,– Распускается, матушка! Того гляди, опять с весной нынче будем!

– Коты вон тоже пораспускались. Орут, будто нанятые. Того гляди, мишек в берлогах раньше сроку разбудят,– сказал шут, и на этом обсуждение сезонных изменений закончилось. С тем, чтобы начаться обсуждению совсем иных дел.

– Эх, нападение бы внезапное учинить! – мечтательно сказал царь.– Ополченьице невеликое бы собрать да границу у реки через мосток перейти. Да по-пластунски на лыжах в гору. Да перебежками по улицам на коньках. При хорошей-то подготовке – полдня на всю оккупацию. Глазом тока моргнут, глядь – а царь-то у их уже импортный.

Шуту хорошо было знакомо такое умонастроение государя. С приходом весны в возбуждение приходили не только коты и кошки. Облеченные властью коронованные особы также ощущали в себе некоторое брожение соков. И тоже чего-то смутно очень желали. Обычно чего-нибудь конно-пехотного с артиллерией на чужой территории. Наименее воинственные государи ограничивались учениями да смотрами, а наиболее...

– Второму полку задача – кузницей овладеть! Дабы для партизан вероятных оружия оттелева не добылось! – голос государя был столь звонок, а речь столь быстра, что шут вздрогнул. И покосился на пограничную сторожку сопредельного государства – не слыхали ли. Но там, слава Господу, не слыхали. Более того, так храпели, что подрагивала на крыше труба. А государь скрипнул валенками по снегу и нервно стряхнул снег же с усов. В голове его уже кипела мощная штабная работа. Отголоски которой вылетали изо рта в виде сбивчивых и коротких тирад.

– Четыре штурмовые колонны повзводно на санках с горки... Заслон сминаем... Из пушки орденами по переднему краю – пускай добудут... Казармы захватываем с маху, склады – с лету, а сам дворец – с ходу через окошки и трубы. За поимку царя – ежедневная пенсия в размере двух ежемесячных...

Шут пукнул. Должность позволяла ему многое из того, что обычные нормальные люди на людях не творят. Особенности его организма допускали при этом несколько большие нагрузки, чем может выдержать обычное нетренированное гузно. А серьезность момента, исходя из опыта, была столь велика, что отвлечь государя от почти уже принятого решения можно было только очень оригинальным и исключительно сильным средством.

Царь упал. Такого звона в ушах слышать ему сроду не приходилось. Разве что после давней контузии во время новогоднего фейерверка, когда сразу три бочки пороха почему-то не дождались полуночи и грохнули посреди площади без пяти. Чудом никого не убило, лишь боярам разметало бороды так, что почтенные мужи стали похожи на шерстяные клубки с глазами.

С дальней ели беззвучно ссыпался снег. На противоположной стороне ударная волна согнула тоненькую березку и навсегда сделала заиками и мышковавшую под нею лису, и трусящих под снегом мышей.

Издали от дворца уже бежал народ и слышались тревожные крики, а государь все лежал в снегу, вытаивая лбом округлое углубление. Шуба на нем завернулась самым постыдным образом, обнажив весьма зимние, с густым начесом, портки. Мыслей в царской голове не было ни одной. Было лишь осознание того, что существуют в мире такие силы, с которыми может сравниться лишь только Божья.

– А то пойдем... Медком полечимся. Бражечкой. А то живот с утра что-то пучит,– раздался рядом знакомый голос. Царь обернулся. Шут стоял, несколько скособочась и подрагивая спиной. Но говорил спокойно и внятно.

– Прям такого легкого поведения организмик-то мой сегодня... Ветреник, одно слово. Ты уж извини, надежа. Коль испужал тебя. Надо, поди, бадану-корню, что-ли, попить...

Царь встал, и они пошли назад, ко дворцу. Навстречу бегущим людям. Которым следовало сказать, что мартовская гроза – штука редкая, но возможная. Слава угодникам, более возможная, чем мартовская война.

Сказка №45

В этот день, как и во многие до него, ничего существенного не случилось. Разве что погода выдалась на диво ясной и на радость сухой. В укромных местах стоически дотаивал грязный, как намеренья скотоложца, снег. Вороны на деревьях громко обсуждали свои по большей части незаконные воровские дела. Коты грелись на солнышке, вспоминая недавно прошедший март и свои личные за данный период времени достижения. Государь же с присными, облаченными в одинаковые синие халаты, решительно и деятельно боролся за чистоту.

– ... ибо субботник есть не только что проведение времени в бесплатном ненаемном труде, но и в целом а также где-то в общем деятельное превзойдение собственной архилености! Потому как не за награду и не из страха ради работаем, а по зову осознанной необходимости чистоты.

Наклоняясь за мусором отнюдь не реже других, государь одновременно читал исполненную личного убеждения лекцию о пользе труда.

– Человек как нравственно-моральное существо завсегда должон окружать свое бытие не токмо и не стокмо жизненными удобствами, скока бережливо сберегать то, чем от зверства фаунического отличен. А именно ...

Государь задумался в неудобной позе. Правая рука его в садовой перчатке сжимала ручку наполненного прелыми листьями ведра. Левая самостоятельно, но несколько бесцельно шарила по мокрой земле. Меланхолический шут, занятый скорее укаблучиванием пространства, чем его очищением, выразил свое, несколько отличное мнение.

– А я так думаю, надежа, что мусорить надо меньше. Ты вон по осени конфетных оберточек нашвырял, а теперь спину ломишь, сбираючи. Да еще, понимаешь, философа по капле из себя давишь. Вместо чтоб просто-напросто не сорить.

– Это ты лучше к себе с воззванием обратись! – ответствовал ему царь, – Окурок-то чей вон в кусту валяется? Что-ли мой? Дак вроде я в табачном дымлении не замечен. По детству пробовал, каюсь, за что детским же троном по выпуклым местам был отхожен. А боле не пробовал. Так что, как говорится, на себя, кума, вылупись...

– Да будет вам! – вмешалась царица. Привычная к однообразному труду, она работала ловко и эффективно. В отличие от царевны, которую сильно отвлекало пение птиц и яркая синева неба. И в отличие от бояр, которые больше охали, чем утруждались, и чаще приседали, чем нагибались.

Затем был обед, малопримечательный в смысле поданных блюд и довольно бледный в отношении застольных бесед. Разве что государь, допивая редечный сок, заметил, что употребление данного напитка есть ни что иное как оральная клизма, а потому должна быть запрещена Гаагской конвенцией. Потому что, как он сказал, введение витаминов в организм через "не хочу" угнетает личность, а также прованивает и без того душную атмосферу ротовой полости человека. На что царицей было отвечено, что коли так, то в следующий раз сок будет подан не редечный, а березовый из поленьев. К чему шут тут же присовокупил свое мнение о том, что и блины в таком случае проще не жарить, а собирать в поле. И пространно, с удивительным знанием тонкостей, рассмотрел преимущества бычьих перед коровьими. После чего впечатлительная царевна, покидая помещение, ошиблась и отодвинула не свой стул, а всеобщий стол вместе со всеми за ним сидящими.

А потом был отдых. А потом полдник. А потом день плавно перетек в вечер и завершился. Не оставив в истории ни следа.

Сказка №46

В это утро весьма хороши были птички. Вдохновленные чудесной погодой, они не только исполнили хором весь свой песенный репертуар, но и сплясали на ветках, и даже чуть-чуть полетали строем. Его величество, понаблюдав и послушав, изрядно восхитился и повелел отблагодарить крылатых созданий новым скворечником.

– Чтобы, слышь, двухэтажный! Четырехкомнатный! На восемь ихних персон. Чтобы к вечеру вон на тем дереве виселся и положительные чувства будил, – повелел государь неспешному плотнику. Который при всей неспешности был, однако, настолько профессионален, что мог бы, в отличие от известного шарманщика, выстругать Буратино с завязанными глазами всего за пятнадцать минут и гораздо лучшего качества.

– И лесенку прибить не забудь! – наставил его шут, – Дабы пингвины нелетающие тоже воспользоваться бы смогли. Ежели вдруг придут. А чтобы пришли, дощечку с объявлением пригвозди. Мол, завсегда ждем и искренне рады видеть.

– Тебе бы тока юродничать, – сказал царь. И был прав.

– А тебе бы тока распоряжаться. Что рот ни раскроешь – то те указ, эдикт аль булла какая повылезет. Позавчерася вон скока их таких отменять-то пришлось!

Шут был даже более прав, чем царь. Его величество в отдании приказаний бывал иногда непоследователен и чрезмерен. Поэтому через равные промежутки времени созывалась специальная коррекционная дума, на которой кое-какие из царских повелений самим же царем дезавуировались. К чести последнего, таковых повелений все же было обычно менее половины.

– Это ж надо было додуматься – запретить лосям скидывать рога на проезжую часть! Да еще кажного лося лично об этом оповестить. Они ж там в лесу до сих пор хохочут! А перепись мух? А указ о всеобщем одновременном тройном прыжке? Запамятовал?

В самом деле, очень многие из своих повелений государь забывал буквально через минуту. Тем ужаснее было слушать о них из чужих уст спустя время. Некоторые бывали столь нелепы, что с коррекционной думы его величество являлся от стыда даже не красный, а иссиня-фиолетовый.

Однако стыд – вещь нестойкая, а справедливость – штука непростая и довольно колючая. Государь, привычно покраснев, все-таки нашел, чем ответить.

– На себя бы почаще пялился, саблезубр беловежский! Ты-то что, образец образцовый что-ли?!

И длинной прицельной скороговоркой его величество живо припомнил его смешнейшеству целую уйму ляпсусов, ошибок и бездарных шуток, допущенных последним за истекший период. К которым, в частности, относилось не вполне удачное юмористическое замечание по поводу сколиоза ног супруги голландского посла. Посол, слава Богу, не понял. Хотя сделал вид, что не расслышал. Также царем была помянута не менее сомнительная шутка насчет личной жизни архимандрита. Который, по словам шута, как-то уж слишком много времени отдавал пчеловодству. И, по этим же дурацким словам, наверняка имел особые отношения с некоторыми из наиболее крупных пчел. Конечно же, царь припомнил и совсем уже скандальную историю с игрушечным луком, из коего не особенно трезвый шут пытался попасть в царевну. Чтобы, как выяснилось на конюшне, превратить ее обратно в лягушку. Данный случай был памятен также тем, что дознание, суд и казнь проводила сама царевна, девица обычно благонамеренная и нечеловечески добрая. Шут был трижды вдарен по пьяной башке собственным бубном, дважды облит ледяной водой и посажен худым своим задом в толстый слой чужого помета. После чего царевна, которой стрела с присоской испортила лицевую живопись и сложную праздничную прическу, вполне доказательно обозвала шута странствующим говнюком, ушла и дулась еще более двух недель.

–Мир!– первым предложил шут, выслушав царскую отповедь. Государь, пожевав губы, нехотя кивнул. Он вспомнил еще случай с пробкой, когда шут, откупоривая шампанское, снова не удержался от стрелецких замашек, метко прицелился и попал архимандриту в кадило. Освящали новый амбар, построенный ввиду прогнозов на гомерический урожай. Однако большого урожая не собралось, а амбар сгорел в считанные минуты, ибо угли в высыпавшемся кадиле были жаркие. Правда, тут же государь припомнил и себя, заливающего возникший пожар из ведра. С водкой. Каковая приготовлена была для совсем иных целей.

–А пойдем, Сеня, выпьем! – сказал царь с непонятным каким-то выражением в голосе. И, словно что-то преодолев, добавил :

– Чайку.