Текст книги "Номерные сказки"

Автор книги: Евгений Шестаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 21 страниц)

Евгений Шестаков
Номерные сказки

Сказка №1

В этот день царю вырвали зуб. Он сидел печальный, теребил мантию и смотрел мимо шута, который делал все возможное.

– Бум-бум-бум-бум-бум! – говорил шут, ударяя бубном в наиболее неприличные участки своего тела. – Бум-бум! Смейся, царь! Неужто не смешно?

– Смешно, Сеня. – грустно отвечал царь. – Повешу я тебя, Сеня.

– Смотри, царь! – шут проглотил шарик, напрягся, снял штаны и вынул целеньким.

– Свинья ты, Сеня. – сказал царь. – Пять лет тебя держу, и все пять лет ты одним шариком пользуешься.

– А сам? – помолчав, спросил шут.

– Чего сам? – не понял царь.

– Бумаги туалетной из Голландии понавыписывал и указы на ней строчишь! – ехидно сказал шут. Бубенчики его обидно зазвенели. – Импортер! Поливку огородов кто спьяну запретил? Перед послами на полу кто растянулся? Корону в дырку кто уронил?

Царь молчал. Правда не колола ему глаза, так как челюсть болела сильнее. Но шут выступил с критикой и обязан был за нее поплатиться.

Этим же вечером шута хоронили. За гробом шел безутешный царь. В руках его была затасканная подушечка с наградами. Наград было много, все больше прищепки и пуговицы, среди которых единственная собачья медаль смотрелась орденом. Сзади плелись с постными рожами знать, воины, круглолицее от постоянного радения духовенство и обезумевшая от корсета царица. Шут лежал в гробу серьезный и вполголоса давал последние советы.

– Державу бди! – бормотал он, капая свечкой на руки. – Врагов – в шею! Лучшее – детям! Запомнил?

– Помню! – рыдая, говорил царь. – Один ты у меня был! Один! Что же это, люди?! Лучших хороним! Лучших!!

– Спасибо. – всхлипывал шут, сморкаясь в саван. – Мог бы и при жизни.

За околицей царь ткнул пальцем в первую попавшуюся яму.

– Здесь!

Шута вывалили из гроба. Он скатился в яму, знать сняла шапки, воины посуровели, духовенство икнуло.

– Прощай, друг! – скорбно сказал царь.

– Прощаю. – пробурчал шут, устраиваясь щекой на венке.

– Салют! – скомандовал царь. Воины пальнули. Духовенство с испугу бабахнуло еще громче. Царица поморщилась, но от обморока воздержалась. Царь бросил на спину шуту горсть земли, задумчиво поглядел на звезды, и процессия удалилась.

А шут поворочался в могиле, помолился за упокой и заснул. Впереди была бурная ночь. Ему предстояло воскреснуть, явиться во дворец в объятия ошалевшего от радости царя, напиться с ним до зеленых соплей и маленьких чертей, которых видели оба и оба не боялись, и всю ночь орать с колокольни похабные песни. Царь же, несмотря на лета, был еще очень бодрый мужик и после пятнадцати ковшиков целых два часа мог стоять на четвереньках и материться в рифму. Шуту отставать было не положено. Поэтому он тихо спал и набирался сил.

Сказка №2

В этот день всем дворцом плели кружева. Трясущимися после вчерашнего приема руками царь путался в тютельках и вспоминал боевое прошлое.

– Нда, задали мы им тогда под Журчалкой! С тыла зашли и вдарили! Насилу они ноги унесли! И куды они только глядели, когда мы их с флангов обходили!

– Так ить коровы! – ответствовал шут. – Сиречь звери глупые, против нашей выучки ихние рога – тьфу! Кабы не пастух – и потерь бы у нас не было. Ты, твое величество, зря тогда пастуха не пленил. Ить он, гад, нас чуть в прах не поверг! Не узнал тебя в каске-то. Осерчал, ирод.

– Ничего. – отвечал царь, с сомнением глядя на получающийся узор. – Они, Сеня, раны, воина только красют. Ежели б мы с тобой тогда в палисаднике храпели, враги бы сейчас на наших женах и сестрах ездили. А мы их, заморских, завсегда в кулаке держали! Помнишь, кукарекского-то атташе как пугнули?

– Грубиян вы, тятя! – заметила носатая в маменьку царевна. – Я грудная была, и то осудила. Рази можно такому кавалеру изящному каблуки подпиливать? И орудию навозом зарядили, а он субтильный, не нашего сложения. Вам шутка, а ему личико насилу оттерли.

– Твою-то репу и в три дни не обслюнявишь. – философски заметил царь. Дочь он любил, хотя размеров ее иногда спьяну пугался. Корон на голове наследницы свободно умещалось две штуки.

– На себя бы, тятя, глянули! – вспыхнула царевна. Кружево в ее мужицких руках затрещало. – Гусударству диету прописали, а сами в пост поросенка сожрали! На глазах у свиньи! Что, неправда?! А ты чего смеешься, дурак?! Пошел прочь! – она запустила клубком в шута.

– Сиди, Сеня, – сказал царь. – А ты, дщерь, не в обиде будь. Пошутил я. Не обижайся. А то в темницу заключу. Я политик строгий.

– Суров ты, батюшка! – поддакнула царица. Она тоже была политиком. – Взгляд-от у тебя – чистый орел! Но добе-ор! Надысь, слышала, мужики говорили: добер у нас царь-то! Добрее немецкого будет, хоть и ростом помене. И умом крепок!

– Это как бы мне природой дадено. – скромно сказал царь. – Как я есть самодержец и ответственность имею. Ты вот, Сеня, к примеру, трюфель – и не боле того. Потому как дурацкой породы. А я тебя рядом посадил и шутить дозволяю.

– Так ведь и благодарен же я! – зевая, отвечал шут. Ему было скучно.

Царь сегодня был настроен на самовосхваление. В такие дни шут обычно до пролежней спал под троном. А царь сверху вдумчиво кивал в ответ на убедительные речи придворных о его, батюшки, молодцеватой походке и мастерстве аналитика.

– Ляпни, Сеня! И спать иди, зеваешь-от. – милостиво велела царица.

– Земля – круглая! – пискнул шут и закувыркался к трону. Все захохотали.

– Их-хи-хи! От ить дурак! Ай да дурак! – трясся царь. Он ценил юмор. И берег своего шута. А земля тогда и в самом деле была плоская.

Сказка №3

В этот день, как и во все остальные, у царя не было слишком важных дел. Поэтому на утренней думе было решено, что царь, группа бояр и шут по испитии медов примут и обласкают ходока с окраины. За ходоком полетел гонец, а семеро государственных мужей степенно спустились в погреб, где проворный шут уже хлопал пробками и раскладывал маслины.

– ... Вино – оно не просто напиток, бояре! – говорил наполненный до краев царь, твердой волей одновременно сдерживая самые разные желания организма.

– Вино – это ить государственное дело!

– Твоя правда, батюшка! Как в воду глядишь, цельно мыслишь. – подтвердил один из бояр, не родовитый, но с большими планами.

– Дак! ... Да ... Это ... Кака мысль-то была? – икнув, повернулся к шуту соловеющий царь.

– Дурляндия! – не задумываясь, отвечал шут. – Незнамо чего о себе возомнили! Вот бы войском им на голову свалиться!

Царь напрягся. Политика требовала взвешенных слов, а их надо было еще вспомнить и выговорить.

– Гекзаметром их, сволочей! – хрипло выкрикнул маленький пучеглазый боярин, грамотный и потому незаменимый. Виртуозность, с которой из деревянной азбуки он складывал слова и целые фразы, приводила царя в восторг. Двадцать два года учебы за границей дали поразительные для боярина результаты, не приведя, однако, к ненужному вольнодумству.

– Это надо бы ... Это бы да ... – откашлявшись, сказал царь. – Враз бы сокрушили этим-то вот. Ага. Но не время пока. Моменту у нас нету, а то бы вдарили. Англия заодно с ими, тут мудро подходить приходится, баланец можно порушить.

– Я бы ихнего царя лично отрепетировал! – воодушевленно дернулся пучеглазый. – Схватил бы за пейсы – и об трапецию, об трапецию! Всю бы хрюкалку католическую ему дезавуировал!

– Воистину! – сказал самый старый и почтенный из бояр. Он был так стар, что помнил и употреблял только два слова. Вторым было "доколе".

Царь вытер усы и поднял палец. Все умолкли.

– Ты, Ваня, конечно, патриот. – он похвально хлопнул ладошкой грамотея. Ценю я тебя. Однако подход завсегда метода требует. Как мы есть держава континентальная... – царь обернулся за смысловой поддержкой к шуту. Тот, залезши нечаянно головой в бочку, бросил безуспешные попытки высвободиться и отдыхал, поджав ноги, с бочкой на голове. Царь не узнал его.

– Кто таков? – сурово спросил он, оглядев странное существо.

– Шпион! – привстав на коротеньких пьяных ножках, крикнул неродовитый, но с большими планами.

– Доколе?! – в меру исступленно вопросил столь же старый, сколь и нетрезвый уже боярин.

– Повели, батюшка, саблю принесть! – попросил неродовитый, на почтительных четвереньках обращаясь к царю. – Не могу твоему царскому величеству угрозы допустить!

С трудом двигая непослушными членами, его величество подобрался к лежащему в непринужденной позе незнакомцу и внимательно его осмотрел.

– Не наших кровей будет. – заключил он и постучал жезлом о бочку.

Шут задергал ногами.

– Не любишь! – с удовлетворением сказал царь. – Явки давай, стерьва, пароли, а не то ...

– Задекламируем! – злобно крикнул грамотей.

– Ду-ду! Гу-гу! – донеслось из бочки.

– Переводи! – обратился к грамотею царь.

– Врет! – доложил тот. – Отпирается! Вели, батюшка, саблю!

Неожиданно в дверь постучали.

– Кто бы это там! – недовольно отозвался царь, путая по пьяни вопросительную интонацию с утвердительной.

– Ходока привезли, величество! – доложили из-за двери. – Истинного хлебопашца, как приказывали.

– Вот альбиносы! – в сердцах выругался царь. – Вечно они не вовремя! Скажи, чтоб в конюшне обождал. Заняты мы ноне.

– Так ить посевная, государь! – вкрадчиво сказал голос за дверью. – Злаки сеять пора. Сеятель он, кабы ему не запоздать бы ...

– Зови! – велел царь, неверной рукой поправляя корону. Она была повседневная, жестяная, но аккуратно надетая производила впечатление даже на ювелиров. Вкупе с лысиной самодержца корона давала такую игру отблесков, что выписанный для царской потехи павлин смертельно позавидовал, отказался от гороха и в неделю зачах. Сразу же выписанный второй павлин на корону смотреть поостерегся, но наслушался столько, что нервный и больной уехал за море, где издал два тома горестных восклицаний. Оба павлина не имели никакого отношения к крестьянину, который, широко улыбаясь лицом истинного хлебопашца, спускался в погреб.

– А, это ты, Федот! – приветливо качнулся сразу повеселевший царь, – Заходи, заходи, люблю, люблю!

Бойкий Федот соскочил с лестницы и поклонился так низко, что заметил прореху у себя на заднице. Кланяясь второй и третий разы, он успел вставить в нее трубку и поджечь, чем насмешил царя до слез. Этого ходока при дворе любили. Царь и бояре жаловали его, а шут называл коллегой и одаривал табачком. Его вызывали всякий раз, когда у царя возникала необходимость посоветоваться с народом. А пил государь изрядно, поэтому такая необходимость возникала у него часто. Когда меды попадались крепкие, и приглашенные бояре немели устами, либо падали под стол всей шеренгой, говорливому царю нужен был собеседник.

Вот и сейчас секунду назад воинственные собутыльники спали, пуская друг другу в бороды одинаковые пузыри.

– Ишь, выпивохи! – царь ткнул корявым, но благородным по сути пальцем в храпящую знать. – Родословная на родословной, а желудки у всех куриные. Ни тебе одесную, ни ошую напарника. Садись, дозволяю. Два выпей и не закусывай, разговор серьезный.

Привычный Федот с улыбкой осадил два ковшика, молодцевато икнул и уставился бородатым своим лицом в не менее бородатое царское. Последнее шевелило бровями и отчасти носом, концентрируясь на проблемах законодательной власти.

– Ну как? – спросил царь, непонятно что имея в виду.

– Так ить ежели вразрез пойдет – завсегда справимся! – бодро отвечал многоопытный крестьянин.

– Молодец! Плетей бы тебе всыпать! Да не за что, потому как молодец! – царь всхлипнул, содрал с себя орденишко попроще и шлепнул Федоту в ладонь. – Носи, мерзавец!

– Премного, надежа-батюшка! – еще бодрее крикнул ходок и налил царю и себе сразу по три. Царь бессмысленно окинул взглядом ковшики и отодвинулся. Затем повернулся к ходоку, поднял палец и долго-долго махал им перед его носом, прежде чем готовая фраза вышла наружу.

– А конституция-то поди снится? .. А? Правишки-то заиметь желаешь? Выборы там ... Хочешь по конституции, как кельты немецкие?

– Обижаешь, государь! – отвечал мужик. – Что-ж ты так-то? Али мы свиньи какие? Кто-ж по бумажке, без твоего духа могучего, жить захочет? Обидел, государь ...

Более трех минут царь сидел недвижно и смотрел на пламя свечи. Когда первая слеза поползла по его щеке, бывалый ходок осторожно вытер ее рукавом и положил царскую руку себе на голову.

– Молодец! Почвенник! – растроганно говорил царь, гладя обессиленной рукой бугристую голову народного представителя. – Уверенность ты во мне рождаешь. Стоим и будем стоять! Молодец! Кость крепкая. Добрый конь. – государь быстро засыпал и немного путался в разговоре. Заснув окончательно, он навалился на стол и тихонько захрапел над блюдом с редькой. Отработавший свое ходок почесал грудь, перекрестился, долил бочонок в ковшики и продолжил в полном безмолвии.

Сказка №4

В субботу утром среди ясного неба вдруг раздался гром, и возле старинного царского склепа разверзлась земля два на полтора метра. Это был намек. Пошатнувшаяся в обществе вера выходила обществу боком. Дальновидный в силу испуга царь принял немедленные меры. По дворам забегали посыльные, раздавая бесплатные алюминиевые крестики по пять штук на руки, циркулировали с суточным запасом ладана и святой воды сорок два дежурных попа о сорока двух кадилах, беспрерывно звонили колокола на всех колокольнях. Полным ходом шло укрепление основ.

Царь сидел, нацепив очки, за письменным столом и выслушивал мнение столпов духовенства. Речь шла о еретиках.

– ...Согласно чему вырывание ног еретика есть наиболее гуманный способ борьбы с оным, – докладывал по свитку похожий на подсвечник игумен. – Ибо сказано тут у меня: не приемля слова истинного, да в сморчка будешь превращен, али ушей отрезание, али в прорубь дерзкого, али морды клеймение, али...

– Понял! – крякнул царь, махая рукой. – Садись, преблагий, уразумел тебя. Мнение, я чай, общее?

Клобуки степенно наклонились и вновь выпрямились.

– Ага, – сказал царь. – Консенсус. Ну дык за дело!

К вечеру до полусотни еретиков сидело в большой рубленой клетке, представлявшей из себя летнюю тюрьму. Баб было трое, отрок один, собак две, остальные пахли луком и кутались в бороды. Собак, внимательно осмотрев, отпустили. Перед оставшимися выступил лично царь.

– Покайтесь! – сказал он строго. – Равняйсь! Смирно! Первый пошел!

– Виноват, батюшка! – зачастил крестьянин, вцепившись в клетку. – Кто-ж его разберет ночью-то! Темно у нас ночью-то! А квасу-то мало не пьем, много пьем, вот на двор и ходим. Обмочили, был грех, оне ить в черном лежали, не видать. Кабы знать, что их преподобие лежали, так и не мочились бы. А так мочились, ага. Оне пьяные, молчат, почивают, а нам ночью темно, а оне как раз за углом лежат, а мы и не видим, мочились, ага. Кого хошь обмочили бы, темно было, а серчать на нас не за что, квасу-то много пьем, вот на двор и ходим...

– Еретик! – злобно сказал один из стоящих поодаль клобуков. Остальные его почему-то сторонились.

Царь почесал в затылке. Такой судебно-правовой вопрос стоял перед ним впервые.

– Экспертизу надо устроить! – дернул его за рукав возникший, как всегда, из ниоткуда шут. – У них анализы взять, а у него рясу. А то, может, это собаки были. Зря отпустили-то.

– Зря! – опять крикнул тот, которого сторонились.

– Следующий! – велел царь.

Баба в застиранном кокошнике высунула длинный нос из клетки и закричала:

– Ваше преподобие! Согласная я! Посовещались мы с мужем! Согласная я! С вами оно невелик грех будет, тока погодим, пока пост кончится! Тогда на сеновал и приходите! Согласные мы, отпустите, ваше преподобие!

Один из стоящих поодаль клобуков быстро отвернулся, заложил руки за спину и стал насвистывать что-то литургическое. Царь поглядел на него с сомнением.

– Грудастая баба! – заметил шут, показывая на клетку. – Дьяволово отродье, у добрых людей сразу столько-то не бывает. Если уж в клетку посадил, так в Европу надо везти, шапито разбивать, на такое диво поглядеть гульденов-то не пожалеют.

– Дурак! – сухо сказал царь. – За веру бдим, а тебе работы нет, а ты встреваешь.

– Тогда виноват, – пожал плечами шут и отошел в сторону.

– Что-ж, хрисьяне, все согрешили? – тяжело вздохнув, вопросил царь.

– Провинились, батюшка! Так ить замолим! – отозвался один из клетки, староста, – Раньше замаливали, и теперь замолим! А что их преподобиям куренка не отдал, так то извинюсь. Им же, куренком, и караваем впридачу извинюсь. И две головы сахарные, ваши преподобия! А Сашку-пастуха всем миром выпорем в вашу честь, чтоб частушек не пел!

После этих слов подул свежий ветерок, солнце на небе покачнулось, перестало палить и просто ярко засветило.

Процедура кончилась. Царь отворил клетку и протянул руку для целования.

– Расходись, сукины дети. Не шалить. Бога бояться. Работать. Плодиться. Нда, ну и груди... Молитвы возносить. Следить там, чтоб... Сеня!

Шут бросил папироску и подбежал на профессионально кривых ногах.

– Тута я, величество!

– Пока тута, – многозначительно произнес царь и показал глазами на небо. – А потом тама. И все будем. Потому – религия! И воровать нехорошо. Понял?

– Ты это мне говоришь, величество? – невинно спросил шут.

Царь почесал нос. Шут был прав. Царь оглядел маленькое скопище клобуков и поежился.

– Иди передай им, чтоб по дворам больше не ходили. В палисаднике пусть сидят. В карты, скажи, разрешаю. Как помазанник, в карты разрешаю, а по дворам чтоб не ходили.

Вечером во всем царстве было тихо и спокойно. По-крупному никто не грешил. Основы крепли. А царь с шутом восемнадцать раз выпили за здравие и ни разу за упокой.

Сказка №5

В понедельник пришло дерзкое послание от соседского царя. Секретное зачтение его с последующим обсуждением проходило на чрезвычайной ночной думе. Сбиваясь и поминутно ужасаясь, грамотный боярин дочитывал собравшимся наглую бумагу. Царь слушал молча, бояре сжимали кулаки, духовенство ахало.

– "...Како есть ты дурак невиданный, в рот тебе хрена два мешка, и фитиль у тебя вместо головы горелый, попугаева твоя морда конская, тако же и лысый ты хорек, с обоих сторон обгаженный. И нет у тебя чести царской, а токмо к поносу способность, и я сусед твой, ни грамочки тебя не уважаю!"

Грамотей закончил и в страхе глянул на царя.

– Насчет поноса таки прослышал, гад, – медленно произнес тот, суровым жестом заправляя бороду под рубаху. – Это с лекаря спросим. Строго спросим, на дыбе. Или на клизме спросим. А остальное сиречь клевета и поругание. Тут без конной атаки не обойтись. Оккупация нужна и посевов потоптание. А экземпляр, собака, третий послал. Другие, значит, суседям направил, для посмешища. Обе пушки зарядить надо и молодых призвать. Карту надо и карандаш красный и синий. Высказывайся, служивые.

Бренча наградами, с лавки встал пожилой богатырь, командующий и начальник штаба в одном ороговевшем от долгой службы лице. Говорил он так же четко и быстро, как мыслил:

– С тыла зайтить. В тыл вдарить. Мы – синие, они – красные. Это главное. С другого тыла зайтить. Опять вдарить. Это тактика. В плен не брать, а брать деньгами. Лошадьми брать. Сундуки. Одежду. Бусы, если хорошие. Это план.

– Ну как, бояре? – спросил царь.

Все согласно закивали. Уснувших покачнули заботливые соседи.

– Тогда поутру, как выспимся, – решил царь. – До обеда мобилизация, а как пообедаем – вдарим. Пуху на ем, крокодиле, не оставим!

На следующий день, отобедав вместе с войском из походного котла, царь обтер рот простой солдатской шинелью, курнул со всеми из общей полковой трубки и залез на воз. Солдаты крикнули "Ура"!, "Есть", "Бис!", царь облобызал хоругвь и сказал речь.

– Настал час, братья! Против идиота многозлобного вас поднимаю, солдатушки! Во имя непосрамления и трижды родины всеединой шеломы надеваем, офицерушки! Укатаем их, груздей, чтоб любому стрекулисту неповадно было! Как с воза прыгну – вперед! До околицы с песней, затем по-пластунски, с горы аллюром, через ров – прыжками! За мной, соколики!

Царь спрыгнул с воза и довольно быстро побежал в ту сторону, где на карте значилась территория противника. Войско с песнями побежало и поскакало за ним. Подав пример, царь свернул вбок и остановился, дожидаясь штабной повозки. Воодушевленное же войско неслось мимо, потрясая штатным оружием.

Наступление началось.

– По графику идем! – радостно сказал шут, помогая царю влезть в повозку. – Только дальше речка, на границе-то. Переправляться долго будем, плавать никто не умеет.

– Что ж ты молчал? – озадачился царь. – И глубокая?

– Да вроде ничего, коровы тонули. Разведка сплоховала, батюшка. Да уж поди как ни то преодолеем.

– Замедлить темпы! – донесся со стороны наступающего авангарда усиленный широченными ладонями голос командующего. – Приставить ногу!

Подъехав к остановившемуся войску, царь снова вылез из повозки и, распихивая ратников, двинулся к штандарту командующего.

– Смена диспозиции! – доложил командующий, указуя саблей за околицу. – Недреманность противника как повод для беспокойства, пункт второй "Наставления по отражению агрессии".

Царь глянул за околицу, и лицо его под бородой изумилось. За околицей, готовые к атаке, стояли вражеские войска. Все, включая лошадей, злорадно ухмылялись. Вылезший на пригорок вражеский царь глядел на коллегу через подзорную трубу и крутил пальцем у виска.

– Опередили, ироды! – крякнул царь. – К границе подошли. Сами же оскорбили, сами же надругаться явились!

– Победим, батюшка! – успокоил его командующий. – Поглянь, у их пика одна на пятерых. А у нас на троих. И лошади у их крохотные.

– Это расстояние искажает, – прикинув, ответил царь. – На карте их вообще бы не увидать. А вот государик-то ихний коротышка! Пигалица мужского роду. Дятел в штанах. Накостыляем ему днесь!

– Это династия такая, – поддакнул ему командующий. – От карликов род ведут, непонятно как в цари выбились. Прикажешь, надежа, богатырьми сразиться?

– Валяй! – согласился монарх. – Ивана одноухого выставь. Крепкий мужик, на масленой шестьдесят пять курей щелчками укокошил. Всех превзошел, и тут, чай, не сплохует.

Словно угадывая намерения противной стороны, от вражеских войск отделился странного вида мужчина. Лица его из-за полного обородения было не видать, в руках – по дубине, а на голове – дикого вида шлем с перьями и рогами.

– Никак, обезьяна! – напряг зрение царь. Но вражеские ряды зашевелились, и над ними высоко поднялась закрепленная на шесте табличка: "Дормидонт. Богатырь первой линии. Боевой вес 90-93 кг".

– Выпущай! – скомандовал военачальник, и навстречу ворогу побежал через поле одноухий Иван. За спиной его взметнулась на пике табличка: "Иван Единственное Ухо. Богатырь особого назначения". Запели с обеих сторон трубы, ударили барабаны, и соперники остановились в двух шагах друг от друга. Примериваясь, они потоптались с полчаса, затем коренастый Дормидонт ухнул и ошарашил Ивана обеими дубинами. Тот икнул, выронил на траву меч и осторожно потрогал быстро набухающие шишки. Вражеское войско ударило в щиты и захохотало. Тогда Иван быстро приблизился к противнику, раздвинул в стороны занесенные было снова дубины и исполнил ему в лоб серию щелчков, которых восхищенный царь насчитал в бинокль около сорока. Так и не потеряв улыбки, коренастый Дормидонт пал наземь. Убедившись в победе, Иван пожал ему руку, снял с него сапоги и, массируя на ходу голову, пошел обратно, в объятия вопящего и подпрыгивающего войска.

Это была победа. И главным образом политическая. Царя-агрессора постригли в монахи свои же придворные, он был объявлен обманщиком-самозванцем и сослан рубить просеку. Новый царь прислал тазик янтаря, после чего приехал с другим тазиком сам и попросился в вассалы. В честь общей доблести были воздвигнуты больших относительных размеров памятники в виде надежи-государя, дающего силу одноухому воину, и в виде царя-батюшки в виде Родины-матери. Честь была отстояна и удаль прославлена. Царь, шут и командующий пили до самой страды и, по отдохновении, далее.