Текст книги "Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)"

Автор книги: Евгений Анисимов

Соавторы: Михаил Данилов,Наталья Долгорукая,Эрнст Миних,Бурхард Миних
сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 25 страниц)

Безвременье и временщики
Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов»
(1720-е – 1760-е годы)

Путники, прошедшие раньше нас

Мы живем во времена, когда остро ощущается движение, в которое пришла вся наша страна. Незаметно для себя мы утратили чувство усыпляющего покоя и теперь с тревогой вглядываемся в изгибы пути впереди.

На этом пути в будущее, ставшее вдруг таким туманным, неясным, и потому – тревожным, мы чаще, чем раньше, оглядываемся назад – в наше прошлое, ибо мы почувствовали себя в едином потоке времени, мчащемся из бесконечности истории в бесконечность будущего. Нам стало так важно знать наше прошлое именно для того, чтобы понять нынешний день и угадать контуры дня грядущего.

История никогда не бывает однообразной. Прошлое России – это длящаяся не одно столетие драма со своими героями, это вереница событий и тени миллионов умерших людей. Резкие вспышки революций и отступления контрреволюций, смелые реформы и робкие попытки половинчатых преобразований, яркое цветение национальных гениев и извечная бедность обыденной жизни, мирные, тихие урожайные годы и вспененные кровавые реки войн и братоубийственных смут – все это российская история, единая и неделимая.

Время первых послепетровских царствований, о которых ниже пойдет речь, нередко называют безвременьем – так разительно двадцатые – шестидесятые годы XVIII века не похожи на предшествовавшую им эпоху грандиозных петровских преобразований, как и на начавшийся после них «золотой век» Екатерины II. Но понятие «безвременье», применительно к истории, может быть только условным: ценен не только человек сам по себе, Ломоносов он или безвестный крестьянин, Петр Великий или простой солдат, ценно и время, в котором жили люди прошлого, ибо их время – часть нашей общей жизни на земле. Оно существует в нас самих, в наших генах, сознании, подсознании, памяти и снах. Мы лишь путники на дороге истории, по которой раньше нас прошли и исчезли за поворотом наши предшественники точно так же, как пройдем и исчезнем мы. Поэтому для нас в истории в принципе нет безвременья, нет неинтересных исторических судеб и периодов: просто об одних временах мы мало знаем, так как они не нашли своих певцов или вдумчивых исследователей, другие по иным причинам не «заговорили» для нас, не нашли соприкосновения с нашей жизнью, а это всегда важно, ибо сопереживание прошлому – непременная черта его восприятия и понимания.

Те самые тридцать-сорок лет, о которых пойдет речь ниже и которые называли безвременьем – для кого-то все отпущенное ему земное время. В самые, казалось бы, неинтересные времена вынашивались грядущие перемены – так незаметное на глаз течение может быть сильным, чтобы рано или поздно вырваться на поверхность.

Предварять сборник оригинальных исторических документов пространным научным исследованием всего соответствующего периода – занятие достаточно неблагодарное: ведь подобные книги для того и создаются, чтобы читатели могли сами, без посредников прикоснуться к историческим источникам, сопоставить их, задуматься над их содержанием, попытаться представить себе и понять их авторов.

В старой русской исторической литературе краткий отрезок времени, отраженный в публикациях, было принято называть «эпохой дворцовых переворотов». В самом деле – новый, 1725 год Россия встретила с первым императором – Петром Великим, а спустя всего тридцать семь лет, летом 1762 года, на престол вступила Екатерина II – уже восьмой по счету самодержец с императорским титулом. В этот промежуток на престоле сменяли друг друга: Екатерина I (февраль 1725 – май 1727 г.), Петр II (май 1727 – январь 1730 г.), Анна Ивановна (январь 1730 – октябрь 1740 г.), Иван VI Антонович (октябрь 1740 – ноябрь 1741 г.), Елизавета Петровна (ноябрь 1741 – декабрь 1761 г.), Петр III (декабрь 1761 – июль 1762 г.).

Однако «эпохой дворцовых переворотов» этот период называют не потому, что властители менялись так часто. Важнее то, что практически всякий раз смена власти сопровождалась смутами, волнениями, арестами, ссылками. Тысячи людей со страхом ждали наступления утра нового царствования – они не были уверены в своем завтрашнем дне.

Хронология событий «эпохи дворцовых переворотов» выглядит таким образом:

Январь 1725 года– «новая знать» во главе с Меншиковым, преодолевая сопротивление «старой» родовитой знати, делавшей ставку на внука Петра I великого князя Петра Алексеевича, возводит на престол Екатерину I;

май 1727 года– Екатерина умирает; Меншиков, расправившись со своими ближайшими коллегами и друзьями, сажает на престол внука Петра Великого Петра II, сделав его женихом своей дочери;

сентябрь 1727 года– в результате заговора и переворота смещен и отправлен в ссылку Меншиков, к власти приходит «партия» Долгоруких;

январь 1730 года– смерть Петра II. Переворот «верховником» с целью ограничения самодержавия Анны Ивановны рядом условий. Контрпереворот Анны Ивановны, восстановление неограниченной власти самодержца;

октябрь 1740 года– Анна умирает, Бирон становится регентом до совершеннолетия двухмесячного императора Ивана VI Антоновича;

ноябрь 1740 года– фельдмаршал Миних с гвардейцами свергает Бирона, а затем сам становится жертвой придворной интриги и подаёт в отставку;

ноябрь 1741 года– Елизавета Петровна совершает государственный переворот и свергает Ивана Антоновича, который навсегда вместе с семьей становится узником;

июль 1762 года– жена Петра III Екатерина Алексеевна свергает своего мужа, которого чуть позже убивают в Ропше.

Давно историки задумываются над причинами столь «нервной» политической жизни страны. Не секрет для всех, знакомых с этой эпохой, что судьба престола зависела прежде всего от того, за кем пойдет гвардия. Именно настроение гвардии определяло успех переворота или неудачу мятежа (вспомните Маршака: «Мятеж не может кончиться удачей/В противном случае его зовут иначе»). Существует довольно устойчивый стереотип – гвардия выражала интересы дворянства, защищала его классовые интересы. Реальная история, далекая от социологизированных схем, говорит другое. Анализ состава гвардейцев, совершивших дворцовый переворот 1741 года и возведших на престол Елизавету Петровну, показывает, что собственно дворян в группе захвата дворца было всего 17 %, а выходцев из крестьян – 42 % и разночинцев – 37 %. Полагать, что гвардейцы, совершившие переворот в пользу Елизаветы, отражали социальные воззрения тех сословий, из которых они вышли, было бы явной вульгаризацией, упрощением, ибо в основе взглядов и психологии гвардейцев лежали идеи, которые хотя и отличались от взглядов и психологии рядовых помещиков, но и не отражали психологию и стремления слоев, из которых вышли гвардейцы-недворяне.

Важно то, что гвардейцы были носителями типично преторианской психологии. Служа при дворе, они видели его жизнь изнутри. Подробности быта, поведения монархов, вельмож были всегда перед глазами стоявших в карауле солдат, являлись основной темой разговоров и воспоминаний в гвардейской казарме. Многолетняя служба при дворце приводила к тому, что гвардейцы чувствовали свою причастность ко всем крупным и мелким событиям жизни двора и его обитателей. Пышность двора, ослеплявшая провинциала, не приводила их в состояние благоговения, да это было и невозможно – столько видели и примечали глаза стоящих подчас у каждой двери часовых. Может быть, больше их знали только лакеи. Но почему же перевороты совершались не лакеями? Дело в том, что гвардия представляла собой сплоченное, хорошо обученное воинское соединение со сложившимися традициями и ярко выраженным корпоративным духом, что обеспечивало ей единство, дисциплинированность и согласованность действий в ответственные моменты истории, в отличие от корпораций чиновников, придворных и т. п. или лакеев. Все это порождало у гвардии особое, преувеличенное представление о своей роли в жизни страны. Из материалов следствия по делу Миниха в 1742 году известно, что, воодушевляя солдат на переворот 7 ноября 1740 года, он говорил им: «Ежели они хотят служить ея императорскому величеству, то бы шли с ним ево (Бирона. – Е. А.) арестовывать; ибо де кого хотят государем, тот и быть может». Миних, конечно, льстил гвардейцам, которые являлись силой несамостоятельной, оказывались орудием в руках политических дельцов.

Но так бывало не всегда. История возведения на престол Елизаветы Петровны – это история победы сильного патриотического начала и психологии гвардии, когда ее вели не предстоящие награды или гордое сознание своих возможностей, а долг перед Отечеством, как она это понимала. И в этом была особенность действий гвардейцев. Теми же идеями они руководствовались, выступив против Петра III, который, по их мнению, унижал достоинство России, русских.

То, что гвардия выдвинулась на первый план, не было случайностью. Это было обусловлено всей системой власти, укрепившейся при Петре, системой наследования престола, ставшей предметом далеко не мирных и даже кровавых разбирательств. Вопрос о порядке передачи власти должен всегда волновать общество, ибо от тех принципов, которые заложены в систему передачи власти, зависит политическая стабильность, жизнь и интересы людей. Особенно остро вопрос о престолонаследии встал после издания Петром Великим «Устава о наследии престола».

История этого действительно рокового закона тесно связана с историей рода Романовых в последней четверти XVII – начале XVIII века. Как известно, Петр Великий был женат дважды. Первый раз – на Евдокии Федоровне Лопухиной, которая родила ему трех сыновей, из которых выжил царевич Алексей Петрович – тот самый царевич Алексей, который погиб впоследствии при невыясненных до конца обстоятельствах в застенках Петропавловской крепости летом 1718 года после вынесения ему смертного приговора по обвинению в заговоре против отца. С тех пор во всех официальных документах стало упоминаться имя другого наследника – Петра Петровича, сына Петра от второй жены – Екатерины Алексеевны.

Не прошло и года, как имя и этого наследника исчезло из манифестов – 25 апреля 1719 года, проболев совсем недолго, четырехлетний мальчик – отрада и надежда стареющих царственных родителей, умер. Как сообщают источники, на похоронах Петра Петровича произошла весьма символическая и кощунственная сцена: псковский ландрат Степан Лопухин что-то сказал своим соседям, стоящим рядом с ним в церкви на заупокойной молитве, и засмеялся. Подьячий Кудряшов так объяснил окружающим причину странного смеха Лопухина: «Еще его, Степана, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, впредь время». В Тайной канцелярии, куда тотчас была отправлена веселая компания, Кудряшов признался: «Говорил он, что свеча его, Лопухина, не угасла потому, что остался великий князь, чая (полагая. – Е. А.), что Степану Лопухину впредь будет добро».

Дело заключалось в том, что Лопухины – родственники заточенной в монастырской темнице старицы Елены – опальной царицы Евдокии Федоровны – после смерти Петра Петровича явно воспрянули духом и даже могли себе позволить публичные шутки. Оснований для оптимизма у них было достаточно: со смертью Петра Петровича у Петра Великого не осталось больше сыновей-наследников, и престол должен был отойти к единственному отпрыску мужского пола великому князю Петру Алексеевичу – сыну царевича Алексея и почти ровеснику умершего Петра Петровича.

Нельзя сказать, что этому мальчику, родившемуся 12 октября 1715 года, повезло с первых дней его недолгой жизни. Брак его родителей – царевича Алексея и Софии-Шарлотты кронпринцессы Вольфенбюттельской – был результатом политических интриг российского, саксонского и австрийского дворов. При этом, разумеется, мало кто интересовался взаимоотношениями молодых, которые сразу же не наладились. Впрочем, супружество их длилось недолго. В 1714 году Шарлотта родила дочь Наталью, а почти сразу же после рождения второго ребенка – Петра – она умерла. После гибели в 1718 году отца дети остались сиротами. Их дед, Петр Великий, фактически не обращал на внуков никакого внимания, предоставив их попечению случайных людей и слуг. Но несмотря на неблагоприятные условия – как это часто бывает в жизни – дети росли здоровыми, и после смерти официального наследника престола великий князь, отпрыск клана ненавистных Петру Лопухиных, совершенно неожиданно для всех стал первым претендентом на корону российской империи. На его стороне была традиция передачи власти в России по прямой нисходящей мужской линии от деда к сыну и внуку. Традиция выступила тем непреложным законом, которому следовали люди, видя в этом основу стабильности и порядка.

Но великий реформатор России строил свою жизнь и жизнь своих подданных как раз вопреки традициям – шла ли речь о женитьбе на простолюдинке Екатерине – Марте Скавронской, или об изменении основ политики, культуры, экономики и быта. Поэтому 5 февраля 1722 года он принял уникальный в российской истории закон – «Устав о наследии престола». Смысл его состоял в том, что за самодержцем закреплялось право назначать себе наследником того, кого ему заблагорассудится, не считаясь при этом ни с традициями, ни с мнениями людей. В «Уставе» говорилось: «…за благо разсудили Мы сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле Правительствующего государя, кому оной хочет, тому и определит наследство и определенному, видя какое непотребство, паки отменить, дабы дети и потомки не впали в такую злость, как выше писано, имея узду на себе». Чуть выше приводился исторический пример: великий князь Иван III вначале назначил наследником престола внука Дмитрия, но затем передумал и передал престол своему сыну Василию, «усматривая, – отмечалось в «Уставе», – достойного наследника, который бы собранное и утвержденное наше Отечество, паки в расточение не упустил».

«Устав» 1722 года не был просто декларацией. При нем прилагалось «Клятвенное обещание», по форме которого все «верные подданные, духовные и мирские без изъятия», должны были публично поклясться, что «ежели его величество по своей высокой воле и по нем правительствующие государи российского престола кого похотят учинить наследником, то в их величества воли да будет…», а сами подданные обязывались признавать эти решения без сопротивления: «А ежели я сему явлюсь противен, – вслух произносил каждый из них в церкви, – или инако противное что помянутому уставу толковать стану, то за изменника почтен и смертной казни и церковной клятве подлежать буду».

Многие повторявшие слова клятвы понимали, что царь придумал все это для того, чтобы воспрепятствовать своему внуку Петру Алексеевичу занять престол. Не менее ясна была и другая акция, торжественно осуществленная в мае 1724 года в главном храме России – Успенском соборе Московского Кремля – коронация Екатерины, ставшей с тех пор императрицей. Французский посланник при русском дворе Ж. Ж. Кампредон писал по этому поводу своему правительству: «Весьма и особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя своего супруга».

И хотя Петр, умирая, не успел назначить официального наследника согласно «Уставу», Екатерина была утверждена на престоле Меншиковым и К° именно под тем предлогом, о котором писал французский дипломат.

Слабое здоровье Екатерины I вынуждало ее окружение думать о будущем престола. И вот тогда, в апреле 1727 года, незадолго до смерти императрицы, появилось на свет ее «Завещание», подготовленное в кругу Меншикова, чему предшествовала серьезная политическая борьба. Дело в том, что Меншиков, пытаясь сохранить за собой то ведущее положение, которое он занимал при Екатерине, задумал необычайный и казавшийся ему компромиссным альянс – женить великого князя Петра Алексеевича на своей дочери Марии и тем самым удержаться у власти. Первым шагом в этом направлении и было «Завещание» Екатерины I, отдававшее престол внуку Петра Великого, что не могло не вызвать противодействия вчерашних сторонников Меншикова, которые, подобно П. Толстому, участвовали в преследовании и убийстве царевича Алексея.

Как бы то ни было, «Завещание», подписанное Екатериной I незадолго перед смертью и заверенное подписями первейших вельмож империи, сочетало в себе два различных принципа в подходе к престолонаследию: традиционный принцип прямого нисходящего наследования и принцип голой воли царствующего монарха избирать себе в наследники любого из своих подданных.

Чтобы разобраться в смысле «Завещания» и всей довольно запутанной династической ситуации XVIII века, обратимся к краткой генеалогической таблице рода Романовых XVII–XVIII веков. К моменту смерти Екатерины I в апреле 1727 года здравствовали несколько потенциальных кандидатов в наследники – как тогда их называли, «сукцессоров». От старшей ветви рода (отпрыски брака царя Алексея Михайловича и Марии Ильиничны Милославской) к 1727 году в живых оставались три дочери царя Ивана Алексеевича и Прасковьи Федоровны: Анна, Екатерина и Прасковья. Следующее поколение этой ветви представляла Анна Леопольдовна – дочь Екатерины Ивановны и мекленбургского герцога Карла Леопольда.

От младшей ветви Романовых – детей Алексея Михайловича и Наталии Кирилловны Нарышкиной – остались в живых четверо: две дочери Петра от брака с Екатериной I – Анна и Елизавета – и двое внуков Петра Великого и его первой жены Евдокии Лопухиной – Петр и Наталия Алексеевичи.

Согласно старому, традиционному закону о престолонаследии бесспорное право на престол имел Петр Алексеевич – единственный прямой потомок Романовых по мужской линии, внук Петра Великого. Собственно, это как аксиому и признает «Завещание» Екатерины I, ставя его на первое место в ряду наследников – «сукцессоров»: «1. Великий князь Петр Алексеевич имеет быть (нашим) сукцессором; 2. И имянно со всеми правами и прерогативами как мы оным владели». А далее, в случае, если Петр II умрет бездетным, «передел» наследия шел бы так, как было выгодно детям Екатерины – здесь уже вступал в силу принцип «Устава о наследии» Петра Великого: «8. Ежели Великий князь без наследников преставитца, то имеет по нем (то есть после него. – Е. А.) цесаревна Анна со своими десцендентами (потомками; как раз в 1726 году Анна Петровна вышла замуж за голштинского герцога Карла-Фридриха. – Е. А.), по ней цесаревна Елизавета и ея десценденты, а потом Великая княжна (то есть сестра Петра II Наталья Алексеевна. – Е. А.) и ея десценденты наследовать, однакож мужеска пола наследники пред женским предпочтены быть имеют». Как видим, дети брата Петра, Ивана Алексеевича, – Анна, Прасковья и Екатерина со своею дочерью Анной Леопольдовной даже не упомянуты среди наследников.

Почти сразу же после вступления Петра II на престол, 26 июля 1727 года, был издан указ Верховного тайного совета об изъятии (надо полагать – для последующего уничтожения) из всех присутственных мест и у всех частных лиц «Устава о наследии» Петра Великого. Это явно делалось для того, чтобы вернуться к старой системе наследования по мужской нисходящей линии. Тем самым дезавуировалось «Завещание» Екатерины I и претензии детей и внуков Петра Великого от брака с лифляндской пленницей «подлого» происхождения отводились. Особенно важен был этот шаг потому, что в 1728 году старшая дочь Петра Великого Анна родила мальчика – Карла-Петера-Ульриха (будущего Петра III). В борьбе против младшей ветви династии совпали интересы и будущего тестя юного царя А. Д. Меншикова, и родовитой верхушки Долгоруких и Голицыных, имевших большое влияние на сына царевича Алексея. Но Меншиков, репрессировав своих сторонников и друзей, пытавшихся воспротивиться этому союзу, просчитался – не прошло и полугода после вступления на престол Петра II, как пал и этот казавшийся всемогущим властелин – сентябрьский 1727 года переворот, хитроумно задуманный и осуществленный А. И. Остерманом и кланом Долгоруких, дал неожиданный и радостный для всех многочисленных врагов Меншикова результат: титан рухнул, его ноги, оказывается, были сделаны из глины.

В начале 1730 года, решая судьбу русского престола после смерти бездетного Петра II, верховники при выборе кандидатуры на освободившееся место исходили из собственных политических расчетов и не считались ни со старым, ни с новым порядком наследования – ведь и по традиции, и по «Завещанию» Екатерины на престоле должен был быть сын старшей дочери Петра, Анны Петровны, которому оказывалось преимущество как единственному из здравствующих мужчин династии Романовых. Но этого не произошло; призвание на престол Анны Ивановны – племянницы Петра I, курляндской герцогини – было признано верховниками наиболее целесообразным вариантом, который позволил бы им успешно осуществить давнюю мечту: с помощью условий – «кондиций» – ограничить самодержавие. Но верховники просчитались: подписав «кондиции», Анна приехала в Москву, здесь она быстро разобралась в обстановке и, воспользовавшись недовольством части дворянства поступками верховников, порвала «кондиции», восстановив самодержавие.

Примечательны ее дальнейшие действия: особым указом 17 декабря 1731 года был «возвращен» из забвения «Устав о наследии» 1722 года, что должно было развязать новой императрице руки при назначении себе наследника. Тогда же россияне услышали дивный указ: они должны были присягнуть в верности ребенку мужского пола, которого предстояло родить царской племяннице Анне Леопольдовне, для которой еще даже не подобрали мужа. Многие тогда, подобно Артемию Волынскому с его друзьями-«конфедентами», были поражены: «Почему знать, что принц мужеска полу родится?» Но Анна Ивановна знала, что делала: как будто по ее заданию, правда девять лет спустя после этого указа, Анна Леопольдовна, выданная в 1739 году замуж за Антона-Ульриха принца Брауншвейгского, для «матушки-царицы» родила в августе 1740 года «богатыря» – принца Ивана. Ивана тотчас объявили наследником престола, хотя по старому счету его «бил» все тот же сын Анны Петровны. Но тут-то и сгодился «Устав о престолонаследии» Петра Великого, который позволял Анне Ивановне распоряжаться будущим по своему усмотрению.

Когда вьюжной ноябрьской ночью 1741 года Елизавета Петровна свергла младенца императора Ивана VI Антоновича, то она поступила как классический узурпатор, ибо, с одной стороны, она, как и все, присягала в верности завещанию Анны Ивановны, а с другой стороны, согласно традиции и «Завещанию» Екатерины I, под которым стояла подпись и Елизаветы, престол должен был отойти к десцендентам Анны Петровны, то есть к Карлу-Петеру-Ульриху, родному племяннику младшей дочери Петра Великого. Чтобы избежать династических и международных осложнений, Елизавета срочно выписала из Голштинии племянника, оставшегося к этому времени круглым сиротой (мать умерла в 1728-м, а отец – в 1733 году), крестила его как Петра Федоровича и официально объявила наследником престола. Законный же император Иван VI все годы царствования Елизаветы Петровны сидел в темнице, и его имя было официально запрещено упоминать где бы то ни было. Многочисленные указы Елизаветы повелевали изъять из обращения все манифесты, монеты, книги с упоминанием имени или изображением юного императора, а также его матери. Более того, Елизавета пошла на беспрецедентный (правда, в дореволюционной истории) шаг – изо всех государственных учреждений были изъяты абсолютно все делопроизводственные бумаги за весь краткий период правления Ивана VI – с 17 октября 1740 до 25 ноября 1741 года. Когда же избежать упоминания Ивана было невозможно, то писали глухо: «принц» или «известная особа». Не будем распространяться на тот предмет, что лучшего способа повысить популярность человека в народной среде, чем запретить упоминание его имени, трудно и придумать.

Когда летом 1762 года на престол вступила Екатерина II, она сделала это также вопреки всем писаным и неписаным законам. Празднуя с гвардейцами победу, она помнила, что живы еще два императора: один – ее муж Петр III – сидел под арестом в Ропшинском дворце, а другой – Иван Антонович – В Шлиссельбургской крепости. Кроме того, рядом с ней находился ее сын Павел, на которого многие смотрели как на истинно законного преемника Петра III. Но кто же считается с правами, когда правом становится сила? Вскоре явно ненормальная династическая ситуация стала «проясняться»: в пьяной драке Алексей Орлов со своими собутыльниками «нечаянно» задушил Петра III, а в 1764 году при невыясненных обстоятельствах охрана убила Ивана – эту «железную маску» русской истории.

Хотя Екатерина и объявила Павла наследником, однако уступать власть ему не намеревалась (а об этом накануне июльского переворота шла речь), и более того – опираясь на свое право самодержца, зафиксированное в «Уставе» Петра Великого, постоянно шантажировала сына тем, что имеет намерения передать престол его сыну Александру Павловичу. И лишь сам Павел I вскоре после своего вступления на престол издал в 1797 году указ, законодательно закреплявший старый принцип наследования по прямой мужской нисходящей линии, хотя его самого это не спасло – в результате переворота 1801 года он был убит.

Будет не прав тот, кто сочтет столь подробный разбор династической ситуации в России XVIII века излишним, – для людей XVIII века династическая проблема была совсем не пустячной, и отсутствие закона о порядке престолонаследия на основе традиций практически весь XVIII век существенным образом подрывало стабильность политической жизни. В сущности, «Устав» Петра Великого стал апофеозом самодержавия, ибо это был закон об отмене всяких законов в этой чрезвычайно важной и болезненной сфере отношений на самой вершине власти. «Устав» отразил то положение, когда единственным источником законов становилась ничем не связанная, неограниченная воля монарха. В угоду своим прихотям и прихотям своих фаворитов, он мог не считаться ни с традициями, ни с действующим законодательством, что всегда развязывало руки различным авантюристам.

Разумеется, династические проблемы были частью проблемы власти в системе самодержавного правления в России. Они органически сочетались с массой других проблем, порожденных не только системой власти и наследования. Выше уже говорилось о гвардии и ее месте в политической жизни страны. К этому нужно добавить, что самодержавие XVIII века окончательно подавило существовавшие в предшествовавшие эпохи институты сословно-представительной системы, местного самоуправления, внедряя на всех уровнях мертвящий бюрократизм. Это неизбежно приводило к сужению социальных основ власти, к возможности проявлений насилия, деспотии и снова насилия.

Впрочем, остановимся… Был, был в истории России момент, когда ее судьба могла быть иной. Речь идет об уже упомянутом 1730 годе, когда верховники ограничили было самодержавие в свою пользу. Пока приглашенная ими курляндская герцогиня Анна добиралась до Москвы, в самых разных дворянских домах Петербурга обсуждалась проблема власти и были предложения превратить Сенат в представительное учреждение. Более того, постепенно точка зрения верховников – типичных олигархов – стала сближаться с точкой зрения представителей дворянской «вольницы», но недостаток времени, а самое главное – отсутствие единства в оппозиции режиму самодержавия сказалось: сторонников единовластия было больше, они были активны, и их «агрессивно-послушное большинство» решило дело – самодержавие победило. Сторонники новой полновластной властительницы Анны Ивановны радовались. Но чему? Ответ стал вскоре известен – системе «бироновщины». И опять пресловутый локомотив истории миновал, даже не заметив, развилку, стрелку истории, чтобы устремиться по накатанной колее самодержавия…

Возвращаясь к «бироновщине», которой много места уделено в публикуемых материалах, можно с полным основанием сказать, что дело не в названии: почти вся история самодержавия – это история «меншиковщины», «долгоруковщины», «разумовщины», «шуваловщины», «орловщины», «аракчеевщины» и так далее до «распутинщины». Суть же оставалась одна: суровую фигуру самодержавной (и шире – тоталитарной) власти всегда сопровождал ее развратный спутник – фаворитизм. Все это создавало особую атмосферу императорской столицы, которую достаточно ярко и точно отразил А. Н. Толстой: «Петербург, стоящий на краю земли, в болотах и пусторослях, грезил безграничной славой и властью; бредовыми видениями мелькали дворцовые перевороты, убийства императоров, триумфы и кровавые казни; слабые женщины принимали полубожественную власть; из горячих и смятых постелей решались судьбы народов; приходили ражие парни, с могучим телосложением и черными от земли руками, и смело поднимались к трону, чтобы разделить власть, ложе и византийскую роскошь. С ужасом оглядывались соседи на эти бешеные взрывы фантазии. С унынием и страхом внимали русские люди бреду столицы. Страна питала и никогда не могла досыта напитать кровью своею петербургские призраки».

Авторы-мемуаристы – совершенно разные люди по национальности, вере, образованию, амбициям. Но их, несомненно, объединяет одно – общая судьба страны, в которой им довелось жить в «эпоху дворцовых переворотов». Одни и те же события, разворачивавшиеся перед их глазами, они видели по-разному, оценивали со своей «колокольни». Но именно это и важно. Канву исторических событий мы можем восстановить и не прибегая к мемуарам, они не всегда могут что-то прибавить к нашим фактическим знаниям о времени, событиях той эпохи. Но история – не только взвешенные на весах профессионализма точные знания, это еще и чувства, ощущения, впечатления, без которых меркнет яркий мир истории, превращаясь либо в сухую хронологическую таблицу, либо в жесткую идеологизированную схему. Мемуары, письма дают редкую возможность почувствовать аромат каждой эпохи, ее неповторимое своеобразие и вместе с тем схожесть с другими временами.

Сборник открывают записки фельдмаршала графа Бурхарда Христофора Миниха – того самого, который сверг Бирона. Собственно, их условно можно назвать мемуарами – это скорее сочинение об истории сменяющих друг друга царствований, написанное по довольно жесткой схеме. Автор записок напоминает ветерана, пережившего выдающиеся события, но помнящего спустя годы лишь отдельные куски той прошлой жизни, не связанные воедино эпизоды, к месту сказанные и запомнившиеся фразы, анекдоты. И чтобы написать воспоминания, такой автор обкладывается кучей книг, призывает в помощники профессионала – историка – и начинает «вспоминать», уже давно забыв, что он видел сам, а что прочитал или услышал в пересказе. Примерно в таком духе писались и эти мемуары. К Миниху прикрепили крупнейшего историка Академии наук Г. Ф. Миллера, который консультировал мемуариста и поставлял ему некоторые сведения по государственному устройству допетровской России, проверял даты. Важно заметить, что свое изданное за границей в 1774 году сочинение Миних писал начиная с 1763 года по заданию Екатерины II. Возможно, Миних был привлечен к начавшейся в первые годы царствования императрицы реформе высших правительственных органов и претендовал на роль опытного эксперта. Записки Миниха официально называются «Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи» и ставят главную цель – показать молодой, неопытной в делах управления императрице необходимость создания специального высшего правительственного органа управления, который мог бы заполнить «пустоту» между верховной властью и Сенатом, не дав тем самым возможность какому-нибудь фавориту встать между правителем и государственной машиной. Последнее хотя и не говорится, но прямо вытекает из оценки недостатков предшествовавших царствований.