Текст книги "Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)"

Автор книги: Евгений Анисимов

Соавторы: Михаил Данилов,Наталья Долгорукая,Эрнст Миних,Бурхард Миних
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц)

В пограничном городе Риге застал я сестру мою Менгден, с ее мужем, который тогда был лифляндским ландратом. Туда же незадолго предо мною прибыл старший граф Левенвольде, который ездил к венскому и берлинскому дворам за некоторыми препорученными ему важными делами. Едва лишь успел я посетить его, как он продолжал путь свой далее. Чрез два дни отправился и я оттуда, и как я догнал упомянутого графа в Дерпте, то он принудил меня перейти в свою коляску, дабы с ним вместе ехать до назначенного места.

В начале апреля приехали мы в Санкт-Петербург благополучно, и я имел удовольствие после пятилетнего почти отсутствия увидеть отца моего в добром здравии и в величайшем достоинстве.

Коль скоро я переоделся, то он повез меня с собою ко двору и представил императрице, обретавшейся тогда в покоях обер-камергера Бирона. Императрица удостоила меня всемилостивейшего принятия, равно как и от упомянутого любимца и его супруги, при том находившихся, принят я весьма учтиво и благосклонно. На другой день отец мой поехал со мною к трем императорским принцессам, а именно герцогине Мекленбургской, сестре императрицы, великой княжне Елисавете Петровне, дщери Петра Великого, и к принцессе Анне, племяннице императрицы. Принцесса Анна не имела больше пребывания своего со своею теткою, а жительствовала в большом дворце, где пользовалась всем императорским придворным штатом. От всех вышеименованных принцесс принят я с отличною благосклонностью и удостоился такой почести, которая тогда одним знаменитейшим особам воздавалась, а именно, что они соблаговолили поцеловать меня в щеку.

По приезде моем открыл мне отец мой намерение свое женить меня на придворной фрейлине Трейден, родной сестре обер-кэмергерши Бирон. Я не успел лишь за два дня с нею познакомиться, как уже принужден был выступить с формальным изъяснением своей любви. Ответ ее содержал холодное благодарение за мое предложение купно с дружеским напоминанием, дабы я здраво рассудил сам в себе, что она всегда слаба и больна бывает. На таковое откровенное объяснение почел я за лучшее отвечать, что я весьма охотно предлагаю мои услуги ходить за нею в ее болезнях. Непосредственно после сего приказано мне просить у обер-камергерши позволения и соглашения на сию женитьбу. От нее получил я следующий отзыв: что она умеет личные мои качества и честь, оказываемую мною сестре ее, ценить по достоинству и что готова способствовав моим намерениям, коль скоро уверена будет о взаимной склонности ее сестры. Но вскоре оказалось, что таковая ожидаемая склонность имела зависеть не от любви, но от устояния начинавшего уже колебаться благоволения императрицы к отцу моему.

Когда я приехал в Санкт-Петербург, то, как выше упомянуто, нашел отца моего в величайшей милости у императрицы и в наилучшем согласии с обер-камергером Бироном. Императрица незадолго пред тем пожаловала ему десять тысяч рублей в подарок, и сверх того куплен в казну собственный его недавно построенный дом, находившийся в отдаленной части города, за двадцать тысяч рублей с тем, чтобы он переехал в другой назначенный ему дом подле императорского дворца. Сего еще не довольно было, но приказано проломать в его доме стену, дабы он, не выходя на улицу, мог проходить из своих комнат в покои любимца.

Делами был он обременен до чрезвычайности, ибо в звании военной коллегии президента управлял он всею сухопутною силою; в Кабинете заседал он в звании генерал-фельдцейхмейстера; инженерного корпуса был он главный начальник и над всеми крепостями главный надзиратель; в то же время занимался он учреждением Кадетского корпуса и новых кирасирских подков; смотрение за Ладожским каналом осталось за ним по-прежнему, и даже полиция, как в Санкт-Петербурге, так и в других городах, состояла в его ведении. Нельзя было большим доверием пользоваться, какое на него возлагали, и, словом сказать, ни единое дело мимо его рук не проходило. Но сие продолжалось недолго, и чрезвычайный его кредит начал помалу упадать для нижеследующих причин.

В гвардейских полках за благо рассуждено касательно состоящих в каждой роте капитан-поручиков сделать перемену и их всех оставить, поелику в напольных полках сих чинов не находилось, и, следовательно, почли их также ненужными в гвардии, почему и положено было всех их выпустить в армию и там определить каждого по чину, а именно: старших – премьер-майорами и младших – секунд-майорами. Сия столь неожидаемая перемена была совсем не по вкусу означенных господ, которые большею частию были молодые люди из знатнейших домов и желали у мест своих оставаться до того, пока не поступят в капитаны, дабы после, при выпуске, в армию вступить полковниками или бригадирами. Отцу моему препоручено означенное перемещение произвесть, и потому нельзя было миновать, чтобы по образу других не сделать показанной реформы и в Измайловском полку, в котором граф Левенвольде был подполковником. Сей находился в оное время в чужих краях и не прежде об оном узнал, как когда пособить не можно было. Чувствительность его по сей причине была столько тронута, что он от того же часа непримиримую к отцу моему возымел ненависть, почему лишь токмо он возвратился из своего путешествия, то и начал потрясать кредит и власть отца моего.

Граф Остерман, будучи недоволен, что отец мой не хотел почасту к Кабинете соглашаться с ним в мнении, а притом он умел своего брата, тогдашнего действительного тайного советника Миниха, как бы для надзирания над ним ввести в департамент иностранных дел, не упустил в сем случае вспомоществовать графу Левенвольду.

К сему присовокупилось еще, что он, не ведая тайного соглашения, состоявшегося уже между венским двором и обер-камергером, ввязался в одно такое дело, которое намерениям последнего совершенно было противно и уже отвергнуто како неудобоприемлемое. Расстроенное здоровье короля Августа Второго и вскоре ожидаемая его кончина привели кардиналу де Флери на мысль опять посадить Станислава Лещинского на польский престол; почему находящийся в Санкт-Петербурге поверенный в делах по прозванию Магнан (Маньяк) получил повеление сообщить об оном российскому двору и знатные предложить обещания, буде выбору означенного государя не будет препятствовано. Сии предлагаемые обещания состояли в нижеследующем: императорский титул признавать, известные ежегодные платить вспомогательные деньги и турков склонить, дабы они паки уступили Азовскую крепость, или буде она вооруженною рукою взята будет, то уговорить турков заключить мир неукоснительно.

С сими предложениями упомянутый поверенный в делах был у Остермана, но сей короткими словами ему отказал. После сего обратился он к отцу моему, которому вышеизображенные условия показались столь выгодны, что он, хотя дело сие и не принадлежало к его части, взялся представить об оных обер-камергеру. Сие он исполнил, но не с другим каким успехом, кроме что приобрел толь ненавистное тогда прозвание французского сообщника.

Вскоре после сего возвратившийся из Вены обер-шталмейстер граф Левенвольде, лишь токмо о вышеозначенном известился чрез обер-камергера, как употребил сей случай в свою пользу, начал на отца моего наговаривать, поступки его осуждать и изображать опаснейшим человеком.

При таковых обстоятельствах неминуемое следствие было, что о свадьбе моей совсем не стали помышлять, но старались совокупными силами разорвать с таким рвением, как будто бы она с государственною важностию сопряжена была. И так не замешкали произвесть оное в действо. Генерал-майор Бисмарк, которого граф Левенвольде перевел из прусской в российскую службу, должен был посвататься и получил ее без дальних околичностей.

В начале 1733 года воспоследовавшая кончина короля польского потревожила вторично едва восстановившуюся тишину в Европе. Тут главнейшее зависело от удачи которой-либо из участвующих держав, дабы поставить в республике новую верховную главу. Венский двор состоял с российским в наилучшем согласии с того времени, как император Римский прислал к обер-камергеру двести тысяч гульденов в подарок на покупку Шлезского господства Вартенбергского. Ни единый из сих двух дворов не желал видеть тестя короля французского [46]46
  Станислав Лещинский был отцом французской королевы Марии – жены Людовика XV. – Коммент. сост.


[Закрыть]на польском престоле, и Бирон, упоенный мыслями сделаться со временем герцогом Курляндским, искал склонить выбор на такого кандидата, который был бы ему одному за то обязан и из признательности способствовал его намерениям в рассуждении упомянутого герцогского достоинства.

Почему как скоро в Санкт-Петербурге о вышеозначенном приключении известно стало, то определено было выбор короля польского себе предоставить, восстановлению Станислава на престол всемерно препятствовать и доставить корону Пясту, то есть природному поляку. На сей конец обер-шталмейстер граф Левенвольде, будучи снабжен богатыми векселями, отправлен к республике чрезвычайным послом.

Но деньги французские предупредили российские, и Станислав склонил уже на свою сторону примаса государства и многих иных знатных особ. А которые держались еще российской стороны, те объявили, что они без подкрепления армиею ничего произвесть не могут. Граф Левенвольде обещал им сию помощь и вскоре потом уехал. По возвращении своем в Петербург, лишь токмо представил он о состоянии дел в Польше, как неукоснительно послан к стоящим на границе войскам указ вступить в Литву и прямым путем поход свой направить в Польшу. Главная команда над сею армиею, естественно, долженствовала достаться отцу моему, поелику он был фельдмаршалом, но происходившее между им, обер-камергером, обер-шталмейстером и графом Остерманом несогласие было причиною, что его обошли, и во оскорбление его препоручена главная команда тогдашнему генерал-аншефу Лассию. Однако упомянутый корпус лишь токмо половину дороги к Варшаве совершил, как пришло известие, что Станислав от французской партии избран и объявлен королем.

В то же самое время спроведали, что при сем случае произошел раздор, и к российской стороне приверженные, по учиненном формальном на то возражении, перешли в Прагу на ту сторону Вислы, где ожидали прибытия российских войск, дабы под покровом их новый предпринять выбор короля.

Причем можно было предвидеть, что на сем сейме больше согласия и меньше шуму, нежели на первом происходило, поелику не токмо при императорских дворах об избираемом кандидате условленность совершенно, но также толпа диссидентов давно склонна была тому же самому доставить корону. Сей кандидат был курфюрст саксонской, сын покойного короля, избранию которого император римский сначала прекословил потому токмо, что он дотоле не хотел признавать Прагматической санкции [47]47
  Прагматическая санкция – договор о признании за дочерью австрийского императора Карла IV Марией-Терезией права на императорский престол. Правительство Австрии стремилось добиться гарантий исполнения Прагматической санкции от всех ведущих стран Европы. Однако сразу же после смерти Карла IV в 1740 году Прагматическая санкция была нарушена Пруссией и началась война за Австрийское наследство. – Коммент. сост.


[Закрыть], но как после он на то согласился и обещал обер-камергеру стараться препятствовать разделению Курляндии на воеводства, то сделался отныне единственным искателем, которого упомянутый двор желал видеть на польском троне.

Между тем приближение российских войск столько уже подействовало, что Станислав для избежания опасности принужден был обще с примасом, французским посланником и многими вельможами спастись в Гданьск, под прикрытием полка коронной гвардии. Из прочих его сообщников в Варшаве остались токмо Потоцкий, воевода Киевский; Тарло, воевода Люблинский и кастеллан Терский, коих вся сила состояла из некоторых так названных польских знамен, с коими разъезжали они около и внутри Варшавы.

Как скоро генерал Лассий достиг берегов Вислы, то явилися к нему начальники противной Станиславу партии и объявили, что готовы выполнить по желанию российской императрицы в рассуждении выбора короля. Настоящее выборное место, называемое Вола, находилось на той стороне реки, где Варшава лежит. Но как другая партия вскоре после ухода Станислава все мосты сняла и времени терять не можно было, то обряд избрания совершен на том самом по сию сторону Вислы находящемся поле, на котором в шестнадцатом столетии Генрих де Валуа был избран, и тут в пятый день октября нового стиля единогласно утверждена за вышеупомянутым курфюрстом польская корона.

Во время сего происшествия оставшиеся в Варшаве конфедераты известили российского и саксонского министров, дабы они из города выехали, и как сии того не сделали, то по прошествии назначенного срока разграбили дом первого, а к квартире другого, подвезши пушки, стреляли ядрами. Но когда на сем приступе убито у них от тридцати до сорока человек, то ярость их укротилась и находящиеся в доме саксонского посланника люди истребовали капитуляцию, по силе которой предоставлена им свобода перебраться в дом императорскаго посланника Вельцега, где за несколько дней пред сим оба вышеупомянутые министры прибежище свое имели.

По объявлении королем польским Августа III и по построении новых мостов, приказал генерал Лассий армии своей переправиться чрез Вислу, оставя несколько полков в городе, из которого поляки в самой скорости убежали.

Дабы скорее восстановить тишину, императрица повелела, чтобы другой знатный корпус из Украины вступил в Польшу. С другой стороны вошла туда саксонская армия, и когда сия овладела Краковым, то новоизбранный король тамо и коронован.

При всем том состояние дел приходило час от часу в большее замешательство: неприятельская сторона все еще полагалась на помощь Франции и о другом короле, кроме Станислава, слышать не хотела. Причем весьма трудно было сию кочующую и все места опустошающую толпу усмирить, ибо она нигде на одном месте не останавливалась и прежде рассеяна, нежели побита быть могла.

Для лучшей в сем деле успешности необходимо требовалось, чтобы паче всего стеснить и заключить самого Станислава и его сообщников, почему к генералу Лассию прислан указ, оставя токмо гарнизон в Варшаве, приступить с остальными войсками к упомянутому городу. Он поспел туда уже поздно в осени, содержал его некоторым образом в блокаде, но, за недостатком в сильнейших понудительных пособиях, не мог ничего больше предпринять.

Между тем прошла зима и наступил уже февраль месяц 1734 года, а Гданьск ни на какие предложения не соглашался. Обер-камергеру показалось сие весьма медлительно. Он изведал расторопность и предприимчивость отца моего во многих случаях, и так ненависть принуждена была уступить необходимости и отец мой сверх ожидания получил главную команду над армиею в Польше, равно как и управление над осадою Гданьска. Он отправлен был весьма поспешно и скрытно, и в двенадцать дней приехал под прусским прикрытием в лагерь, расположенный под означенным городом. Тут нашел он корпус, состоящий из двенадцати тысяч человек регулярного войска, из которых, однакож, едва восемь тысяч человек в состоянии были службу свою нести. Потребной для осады тяжелой артиллерии совсем там не находилось, а притом и нельзя было ожидать оной из российских гаваней прежде как в июне месяце.

Город Гданьск укреплен регулярно, снабжен хорошею внешнею фортификациею и многими вокруг лежащими шанцами, с одной стороны был он неприступен по причине потопленной земли; гарнизон в городе, к которому польская коронная гвардия и новоучрежденной маркизом де Монти драгунский полк принадлежали, состоял по крайней мере из десяти тысяч человек регулярного войска. Все укрепления прикрывались достаточным количеством исправных пушек. В военной амуниции не имелось никакого недостатка, а хлеба в купеческих анбарах находилось столько, что жители купно и с гарнизоном несколько лет продовольствие иметь могли. Если при сем взять еще во уважение присутствие короля, знатнейших особ государства и французскаго посланника, который именем своего государя обещивал городу не токмо скорую помощь, но также полное за убытки возмездие, то не может показаться странным, что магистрат и граждане расположены были охотнее все вытерпеть, нежели оставить дарованное покровительство от такого государя, который доверие свое возложил на их верность.

На другой день по приезде отца моего послал он во Гданьск письменное объяснение такого содержания, что он имеет повеление огнем и мечом разорить город, если обыватели оного чрез одни сутки не решатся признать Августа своим королем и Станислава купно с его сообщниками выдать. Но ответ на сие гласил, что они почитают Станислава законным королем своим и до последней крайности обороняться станут.

По получении сего отзыва неприятельские действия начались неукоснительно. Наступление сделано на первое предместие, Шотландом именуемое, где находились городские войска, и, по сильном сражении, на котором около ста человек с неприятельской стороны убито, россияне овладели оным. Очередь вскоре дошла потом до некоторых шанцев, которые тож российскими войсками заняты, но к городу еще нельзя было приступить формально, за недостатком в потребной для осады артиллерии.

Невеликий понесенный в людях урон при завладении упомянутых шанцев возбудил в отце моем желание отнять у неприятеля один известный укрепленный пригорок, с которого весь город под пушечным стоял выстрелом. Сей пригорок называется Гагельсберг, который имеет столь выгодное положение, что если б удалось его взять, то бы всеконечно вскоре за сим и сдача Гданьска воспоследовала. В ночи на 28 число апреля старого стиля все нужные к тому приготовления были сделаны. План атаки был такой, чтобы три тысячи человек, к которым в подкрепление присоединены еще пять тысяч человек, наступили на означенный пригорок со слабейшей стороны. Назначенные для приступа войска скрытно и в наилучшем порядке подведены уже были почти к подошве укреплений, и нападение одной колонны с столь хорошим произведено успехом, что некоторые гренадеры вошли уже на вал и завладели одною батареею. Но как по несчастию предводители двух других колонн убиты неприятелем, войска пришли в беспорядок и чрез то атаку по предписанному плану произвесть было невозможно, то по сей причине предприятие сие не имело надлежащего успеха, и с нашей стороны убито великое множество людей потому наиболее, что ожесточенные солдаты лучше желали погибнуть на месте, где сильнейший огонь производился, нежели отступить и жизнь свою спасать; даже оставшиеся в живых послушалися не прежде, пока подоспевший туда генерал Лассий их не уговорил.

Потеря от девятисот до тысячи человек не могла бы за великое почесться при осаде, подобной производившейся под Аилем во Фландрии, где в 1708 году безуспешный приступ стоил шести тысяч человек гренадеров, но в толь малочисленной армии, какая под Гданьском стояла, означенная потеря тем чувствительнее была при дворе, что тут ни к каким неприятным известиям не приобыкли, и потому уныние распростерлось столь великое, что думали, будто отец мой со всем своим корпусом прогнан и разбит гданьскими войсками. Напротив того, сей, будучи затруднениями больше раздражаем, нежели устрашен, не лишился бодрости своего духа, но начатые для осады приготовления, как-то окопы и рвы, продолжал с обыкновенного прозорливостью своею безостановочно.

Обретающиеся в Гданьске войска вскоре после означенного происшествия многократные и сильные делали вылазки, но по причине хороших к отражению их сделанных распоряжений всегда возвращались обратно в город без всякого успеха.

Столь же безуспешно было предприятие поляков войти в Гданьск, а именно: корпус из восьми до десяти тысяч конных поляков, преданных Станиславу, имея помышление под предводительством кастеллана Терского присоединиться к войскам в Гданьске, приблизился уже на несколько миль к городу, и некоторые форпосты принуждены были назад отступить, но когда отец мой отрядил против них генерала Лассия, то упомянутый кастеллан возвратился вспять прежде, нежели Лассий навстречу им вышел.

Тотчас после неудачного наступления под Гагельсбергом отец мой искал силу свою увеличить частью многими назад возвращенными деташаментами и частью некоторыми из Варшавы по высочайшему повелению к нему присоединившимися полками. Також между сим временем получил он двести бомб купно с четырьмя мортирами, присланных к нему скрытно от короля Августа из Саксонии на почтовых колясках и под названием багажа герцога Вейссенфельского. Прибытие оных было для отца моего тем паче приятно, что он по необходимости принужден был приказать выстреленные из города ядра собирать и оными опять заряжать свои пушки.

Но в рассуждении осады, невзирая на показанное новое пособие, оставалось все в прежнем положении, и знатнейшими обещаниями непрестанно обольщаемые жители Гданьска меньше всего помышляли о том, чтобы сдаться; маркиз де Монти заступал там не токмо место посланника, но также и полководца и, следовательно, входил во все потребные к защищению города распоряжения. Он дал своему двору уверение, что если к нему не больше как две тысячи французских войск прислано будет, то он надеется с оными и с находящимся в городе гарнизоном принудить россиян осаду оставить. Почему французское министерство и отозвалось мнением своим, что нужно повелеть три баталиона в Дюнкирхене на суда посадить и отправить в Гданьск.

Коль скоро отец мой о сем известился, то предприял он сему вспомогательному войску пресечь путь к городу посредством сильного ретраншамента. Упомянутые три баталиона вскоре потом приплыли в устье реки Вислы. Командующий ими бригадир де ла Мот, разведав положение мест, усмотрел невозможность овладеть ретраншаментом и сим путем пробраться в город, почему с своими войсками сел он опять на суда и отправился обратно в Зунд. Но французский посланник при датском дворе господин Плело, молодый и вспыльчивый человек, не хотел поверить донесению старого и опытного бригадира в рассуждении найденных им препятствий, а объявил ему, что оное предприятие, чего бы ни стоило, необходимо в действо произвесть должно, на каковой конец он, посланник, вознамерился сам принять команду над вышеизображенными тремя баталионами. Бригадир де ла Мот отвечал, что он в сем случае не отречется состоять под его командою и следовать за ним, куда он ни пожелает.

Между тем отец мой получил сверх вспомогательного войска от трех до четырех тысяч человек из Варшавы, еще несколько пушек с принадлежащим к тому припасом из Ревеля чрез Пилавский и Елбингский порты.

Немного спустя французы прибыли опять на Гданьскую рейду, вышли на берег и расположились лагерем под шанцем при устье реки Вислы. Новый полководец их граф Плело не терял ни мало времени, но на другой же день повел их прямо к ретраншаменту. Ретраншамент был вышиною в полтора человека и со внешней стороны выложен бревнами наподобие стены. Напереди его сделан засек из вырубленных дерев и сучьев. Французы, несмотря на сильной против них производимой огонь, пробрались сквозь означенной засек с удивительною бодростию. Дошед до крутизны ретраншамента, господин Плело усмотрел поздно, что тут делать нечего, но, не имев еще времени раскаяться в своей предускорительности, убит пучешным ядром. После чего господин де ла Мот приказал бить тревогу для отступления и по потере около двух сот человек отошел опять к устью реки Вислы, где не долго мешкав перебрался на близлежащий песчаный остров и расположился тут лагерем.

Упомянутое наступление по сделанному условию долженствовало быть подкреплено сильным нападением из города, но последнее воспоследовало не прежде, как уже французы отступили, и, следовательно, тем легче оное отразить было можно.

Известие, полученное при дворе о сей одержанной над неприятелем победе, развеселило паки обер-камергера, опечаленного последнею неудачною под Гагелсбергом атакою. Он не мог воздержаться, чтобы не открыться мне искренно, что отец мой сим достохвальным подвигом приобрел паки всю его доверенность. Некоторые кресты ордена Св. Людовика, снятые с убитых офицеров и в Петербург присланные, показывали здесь за редкость с великим величанием каждому при дворе.

Два дня спустя после упомянутой небольшой победы прибыл в лагерь к отцу моему герцог Иоганн-Адольф Саксен-Вейсенфельсский с корпусом, состоящим из десяти тысяч человек саксонского войска. В то же почти время явился наконец на Гданьской рейд и российский флот, состоящий из семнадцати линейных кораблей, четырех фрегатов и двух бомбардирных галиотов с давно ожидаемою и для осады потребною артиллериею.

Напротив того, стоявшая в сих водах с нарочитого времени французская эскадра исчезла. Она состояла из трех военных кораблей под командою преискусного морского офицера, по прозванию Бараля. Сей, конечно, не мог бы столь легко убежать от российского флота, если бы о приближении оного не уведомился от одного по неведению вперед забежавшего фрегата, которым он овладел, не учинив ни единого выстрела. Капитан на упомянутом фрегате был один известный из французской в российскую службу вступивший офицер, по прозванию Фремери. Сей, не имея в своей инструкции ни малейшего извещения о разрыве мира с Франциею, был столь неосторожен, что по приглашению господина Бараля, старого своего знакомца, взошел на его корабль, и не успел лишь тут оглядеться, как его фрегат окружен тремя линейными кораблями и с угрозами потопления всех людей принужден был сдаться.

По прибытии флота бомбардирные галиоты расположились неукоснительно насупротив песчаного острова, где французы судьбины своей ожидали и вскоре принуждены были сдаться на следующей капитуляции, чтобы они из своего лагеря со всеми воинскими снарядами выступили и на российском флоте отправились в один на Восточном море лежащий, но неименованный порт; а после, коль скоро прибудут нужные для их перевоза суда, во Францию обратно отпущены быть имеют По подписании сей капитуляции, отец мой переправился на остров для обозрения оного, принял от них приличествующие фельдмаршалу почести присланием к нему знамен и после того дал приказ посадить их на суда.

По привезении тяжелой артиллерии, по прибытии саксонского корпуса, також по занятии устья реки Вислы и после неудачного покушения французов, равно как и после нескольких учиненных проб новопривезенными трехсотшестидесятифунтовыми бомбами, несчастные обыватели Гданьска начали напоследок к мирным склоняться расположениям.

Они просили перемирия на одну неделю, в чем, однакож, им отказано. Между тем двое прусских агентов работали (то в российском лагере, то опять в городе) открыть путь к примирению. Наконец магистрат получил также дозволение прислать нескольких депутатов в главную квартиру при Оре для переговоров. Предложенные от отца моего за основание оных условия были следующие: Станислава, примаса государства, маркиза де Монти, купно со всеми в городской службе состоящими войсками и чужестранными офицерами, выдать государственными военнопленниками; королю Августу III учинить в верности присягу; от императрицы российской, чрез отряженных из первых членов совета депутатов, испросить прощение в их непокорливости; за убытки заплатить один миллион двести тысяч рублей и сверх того выдать артиллерии выкупу – за звон в колокола во время осады – триста тысяч голландских червонных.

Во время сих переговоров случилось происшествие, которое понудило обременить обывателей Гданьска тягчайшими условиями. Сие был побег Станислава. Сей, судьбою то возвышаемый, то паки низвергаемый государь, услыша, что требуют выдачи его особы, решился тайным образом убежать из города. На сей конец переоделся он в крестьянское одеяние и с одним провожатым генералом Штейнфлихтом, севши в рыбачью лодку, переехал чрез потопленную часть Гданьской области и по шестидневном странствовании, на котором его вольность и жизнь в не прерывной опасности находились, добрался наконец до прусского местечка Мариенвердера.

Магистрат не упустил, чтобы тем же часом не сообщить об оном происшествии к отцу моему известия и по чести и совести засвидетельствовать, что никто другой, кроме маркиза де Монти, не знал о побеге Станислава. Ответ отца моего гласил тако: «Буде бы оказалось, что магистрат самомалейшее в сем побеге принимал участие, то платежные штрафные деньги еще на один миллион рублей увеличены быть имеют».

Гданьск нарочитое время колебался сомнением, согласиться ли или нет на толь обременительные и поносные условия. Маркиз де Монти написал также к отцу моему письмо, в котором, упираясь на народное право, возражал он на требуемое задержание его особы; но напротив того в ответ ему сообщено, что привилегии его звания не могут больше быть совместны с его лицом потому, что он в продолжение осады вместо должности блюстителя мира отправлял должность неприятельского предводителя. Причем и магистрату обозначено, что буде маркиз де Монти тем же часом не сдастся, то неприятельские действия неукоснительно начаться имеют.

Большая часть польских знатных в городе находившихся особ просили равномерно о даровании им вольности и обещали короля Августа признать законным государем своим. Им сказано в ответ, дабы они ожидали прибытия короля Августа.

Между тем от французского посланника получено другое письмо, в котором он всеми святыми заклинался, что магистрат ни малейшего сведения о побеге Станислава не имел, но что он один о том знал и все распоряжения к тому сделал, почему охотнее соглашается отдаться в суровейший плен, нежели допустить, чтобы для одной его персоны новая искра вражды воспалилась.

Когда затруднение сие прекратилось и город на все прочее согласился, то наконец в седьмой день июля 1734 года заключен договор и немедленно у одних городских ворот поставлен российский караул.

Первее всего к исполнению приведенные статьи были обезоружение набранных для Станислава войск и отправление взятого под арест маркиза де Монти. Двести тысяч рублей купно с тридцатью тысячами червонных за звон в колокола обязан был город заплатить на месте, а остальная сумма расположена на срок, и до совершенной уплаты всего долга устье реки Вислы, занятое саксонскими войсками, задержано вместо залога. В рассуждении же отпущения миллиона рублей за побег Станислава указано магистрату с просьбою своею отнестись прямо к российскому двору. Польским знатным особам дозволено до прибытия короля остаться в городе. Но как примас, несмотря на многоразличные изъявленные ему и всему его дому знаки милости от императрицы, преимущественно способствовал к выбору Станислава, а притом и не хотел отнюдь признавать короля Августа, то он за сие, равно как и маркиз де Монти, арестован и впредь до указа отправлен в Елбинг.

После упомянутых распоряжений отец мой в провожании герцога Вейсенфельдского и всего российского и саксонского генералитета поехал в город, где после благодарственного молебствия учинена королю Августу в верности присяга.

Немного дней спустя прибыл король в находящийся в недальности от Гданьска монастырь Оливский и принимал тамо торжественные изъявления знаков приверженности как от города, так и от обретавшихся в нем во время осады польских вельмож. Последние представлены от отца моего, который, по благосклоннейшем от монарха приеме и по донесении ему обо всех доселе для приступа к городу учиненных распоряжениях, имел честь угостить его в своей квартире обеденным столом, к которому с лишком сто человек приглашены были.