Текст книги "Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е — 1760-е годы)"

Автор книги: Евгений Анисимов

Соавторы: Михаил Данилов,Наталья Долгорукая,Эрнст Миних,Бурхард Миних
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц)

«Научность» сочинения Миниха может, конечно, вогнать читателя в тоску и скуку, но не следует поддаваться первому впечатлению. Старый фельдмаршал не был солдафоном и сухим педантом. И чем ближе становится время, в котором он жил и о котором пишет, тем живее и живее становится изложение, хотя все менее и менее объективным. Но этого и не следует ожидать от активного участника острых политических смут у подножья трона. И мы видим, как хитроумно Миних обходит острые углы, замалчивая о своей не всегда благородной роли или изображая свое участие в интригах при дворе в самом невинном свете, идет ли речь о его активной роли при возведении Бирона в регенты малолетнего императора Ивана VI или при столь же успешном свержении временщика чуть позже. Замалчивает он и обстоятельства своего ареста. Рассказывая о вступлении на престол Елизаветы Петровны, он изображает все как очевидец, на самом же деле он был, так же как Бирон или Анна Леопольдовна, вытащен из постели и арестовавшие его гвардейцы не лишили себя удовольствия надавать строптивому и спесивому фельдмаршалу тумаков.

Читая воспоминания Миниха, читатель не может не заметить, что автором владеет гордыня, что при всяком удобном случае он стремится подчеркнуть свои выдающиеся заслуги перед Россией, которые, как показало время, оказались более чем скромными. Обстоятельно биография Миниха изложена в публикуемых ниже записках его сына, сейчас же отметим, что Миних был, несомненно, способным человеком, знающим инженером-фортификатором, прекрасным организатором больших строек – Ладожский канал, построенный им, до сих пор не может разрушить царящая многие десятилетия бесхозяйственность. Но волею обстоятельств ему довелось командовать армией в тяжелых условиях на полях войны с Турцией в тридцатых годах XVIII века. И здесь его ожидала если не полная неудача, то весьма скромные успехи – если сопоставить их с затраченными людскими и материальными ресурсами. Да и вряд ли могло быть иначе – даже самый замечательный военный строитель может оказаться посредственным полководцем. Непродуманные стратегические планы, низкий уровень оперативного мышления, военная рутина, слабая организация снабжения войск, колоссальные людские потери – все это стало уделом русской армии в немалой степени благодаря «столпу Российской империи», как гордо называет себя Миних на страницах воспоминаний. На скользких придворных паркетах Миних всегда чувствовал себя уверенней, чем на боевом поле, хотя не обладал столь необходимой при дворе интуицией, не всегда соизмерял свои амбиции с возможностями.

Примечательна в этом смысле ситуация с отставкой Миниха при Анне Леопольдовне. Повествуя в мемуарах об этом весьма щекотливом для него моменте, фельдмаршал представляет дело таким образом, что он пострадал за отстаивание внешнеполитических интересов России перед лицом придворной камарильи. Реально же после свержения Бирона Миних счел, что наступило его время и роль временщика теперь принадлежит только ему. Он стал всячески третировать как правительницу Анну Леопольдовну, так и ее мужа, сумевшего раньше Миниха стать генералиссимусом, что для честолюбия «столпа Российской империи» было непереносимо. Когда же его попытались «окоротить», фельдмаршал положил на стол прошение об отставке. Таким образом он поступал не раз – тогда, когда стремился выторговать для себя более благоприятные условия или новые награды, – ведь все привыкли, что Миних – человек незаменимый. Но в последнем случае Миниха подвела интуиция, и правительница… подписала указ об отставке фельдмаршала. Так он без особого шума сошел с политической сцены, а возле его дворца на Васильевском острове был поставлен караул, но вовсе не почетный, как он изображает в мемуарах.

Скромно умалчивает Миних и о том, где он провел два десятилетия царствования Елизаветы Петровны. У не знающего реалии читателя может сложиться представление, что в своем рассказе о царствовании Елизаветы Миних исходил из собственных наблюдений. На самом деле он просидел все эти годы в Сибири, откуда он бомбардировал императрицу многочисленными проектами о переустройстве армии и государства, и был совершенно раздавлен тем, что Елизавета не спешила вызвать опального фельдмаршала в Петербург и поручить ему руководство если не страной, то по крайней мере каким-либо важным ведомством. Возвращение состоялось лишь при Петре III. Обласканный Екатериной II, он не жалел красноречия, расписывая ту великую пользу, которую может принести он в новом правительстве. Так, ссылаясь на непроверяемые похвалы Петра Великого его трудам, Миних обращается к Екатерине: «Обсудите, августейшая императрица, здравую и благотворную политику великого монарха, его доверие ко мне и власть, которую он мне вручил и, согласно с этим примером, дайте, мудрейшая государыня, такие же предписания Вашему Сенату. Осмелюсь ли, милостивая государыня, напомнить Вашему величеству, что из числа сенаторов нет ни одного, который или не состоял бы под моим начальством, или не достиг бы возраста зрелости в последние тридцать лет, когда я уже был генерал-фельдмаршалом, главнокомандующим русскими войсками, президентом Военной коллегии, генерал-фельдцехмейстером, обер-директором над фортификациями и шефом Кадетского корпуса. Думаю поэтому, что Сенат может с доверием положиться на меня».

Но увы! Время Миниха прошло и вернуться уже не могло – другие люди, племя молодое, незнакомое теснилось у трона повелительницы, которая родилась тогда, когда Миних заканчивал Ладожский канал. И сочинения ветерана на заданную тему не помогли… Зато они остались для нас и стали ценным источником по истории послепетровских времен.

Записки Миниха-сына помещены сразу же после воспоминаний его отца не случайно: цель их в том, чтобы развить и углубить те разделы мемуаров фельдмаршала Миниха, которые могли вызвать при чтении массу вопросов. Автор мемуаров, сидевший в момент их написания в Вологде, в ссылке, добросовестно и уныло «ассистирует» своему отцу, пытается многословием скрыть ненасытность честолюбия, властолюбия своего великого батюшки, не касаясь при этом истинных и весьма неприглядных мотивов поведения этого временщика. Типичность приемов Миниха-сына прослеживается в подробном описании обстоятельств свержения Миниха в 1740 году. И Миних-отец, и Миних-сын изображают это как следствие не ожесточенной придворной борьбы, а особой принципиальности фельдмаршала в отношении русско-австрийского альянса.

Ценность мемуаров младшего Миниха, известного лишь тем, что он был сыном знаменитого фельдмаршала, в другом: в множестве интересных, неизвестных из других источников эпизодов, черточек, ситуаций. Все они добавляют яркости живописной картине прошлого.

Большой интерес составляют и письма леди Рондо – жены дипломатического представителя Великобритании в России. Второй муж леди Клавдий Рондо находился в России фактически все царствование Анны Ивановны (с конца 1731 по октябрь 1739 года) и оставил после себя не только целый корпус дипломатической переписки, но и интересные характеристики многих русских вельмож двадцатых – тридцатых годов XVIII века. Но его эпистолярное наследие не может сравниться с наследием его жены. Молодая образованная женщина, леди Рондо на протяжении целого десятилетия вела переписку с некоей дамой, жившей в Англии, посылая ей, впрочем крайне нерегулярно, письма из России. И хотя литературный жанр дружественной переписки двух друзей (или подруг) был, как известно, весьма распространен в Европе, письма леди Рондо все же несомненно подлинны. Об этом свидетельствуют некоторые глухие, то есть известные только корреспондентам, эпизоды; многие письма Рондо построены как ответы на конкретные вопросы, заданные любопытствующей дамой из Англии, причем леди Рондо – женщина с юмором – вкладывает в свои ответы немало тонкой язвительности и скрытой издевки по поводу характера и поведения своей далекой от радостей и печалей семейной жизни подруги.

Письма леди Рондо ценны для нас не только как свидетельство навсегда утраченного искусства выражать свои чувства и мысли в форме писем, но и конкретной информацией о жизни России и русского двора в конце двадцатых – тридцатых годов XVIII века. Симпатичная, общительная англичанка довольно быстро вошла в петербургский высший свет и заняла там весьма видное положение, пользуясь вниманием императрицы и ее окружения. Обладая точным и образным мышлением, она отразила в своих письмах облик многих вельмож анненского двора, передала атмосферу придворных празднеств и церемоний, на которых она, как жена английского дипломата, присутствовала.

Итак, письма леди Рондо – это письма не дипломата, не умного этнографа, но вместе с тем это письма не «синего чулка», не педанта или исполненного презрения к «дикой» России наблюдателя. Это письма светской женщины, умной и наблюдательной, остроумной и доброй.

Покинув в 1739 году Россию, леди Рондо овдовела и вскоре вновь вышла замуж. Книга, составленная из ее писем, появилась на свет в 1775 году в Лондоне. Умерла она в 1783 году, намного пережив другую женщину, чьи воспоминания помещены сразу же после писем Рондо.

Речь идет о «своеручных записках» княгини Натальи Борисовны Долгорукой, написанных ею в 1767 году и впервые опубликованных в 1810-м ее внуком князем Иваном Долгоруким. В историческом наследии XVIII века вряд ли найдется другой такой искренний, безыскусный документ. В сущности, эти записки – даже не мемуары в принятом смысле слова, это исповедь человека, подошедшего к границе бытия, принявшего монашеский обет и все связанные с этим нравственные обязательства. История, которую рассказывает Наталья Борисовна Долгорукая, – подлинная драма, достойная пера Шекспира. Начало этой истории было поистине лучезарно. В 1729 году к пятнадцатилетней Наталье Борисовне Шереметевой, дочери покойного петровского фельдмаршала, посватался Иван Алексеевич Долгорукий – всесильный фаворит императора Петра II, полностью подчинивший себе четырнадцатилетнего царя. Брак с Шереметевой – круглой сиротой был весьма выгоден Долгорукому. Он должен был принести редкостное приданое – Шереметевы были страшно богаты, а кроме того, поднимал престиж рода Долгоруких, собравшихся породниться с династией Романовых: Петр II был обручен с сестрой фаворита – княжной Екатериной Долгорукой.

Как бы то ни было, предложение Ивана Долгорукого было с радостью встречено родственниками Натальи Борисовны, мечтавшими упрочить свое положение близостью с кланом могущественных Долгоруких. С радостью согласилась пойти замуж за Ивана и Наталья – хорошенькая девочка (родилась она 17 января 1714 года), тяжело пережившая летом 1728 года смерть любимой матери, остро нуждалась в заботе и внимании близкого человека. Да и было от чего закружиться голове – к ее ножкам вдруг, как с облака, пал любимец и друг царя, ловкий, знатный красавец в мундире гвардейца, в любви ей признался изящный неотразимый ловелас, молва о победах которого вызывала как восторг всех светских женщин, так и ужас их мужей.

Накануне Рождества 1729 года во дворце Шереметевых состоялся торжественный обряд обручения Ивана и Натальи в присутствии царя, его невесты, двора и многочисленных родственников с обеих сторон.

Что было потом – читатель более подробно узнает из записок самой Долгорукой. Вкратце скажем – неожиданная для всех смерть Петра II 18 января 1730 года означала крушение фавора Ивана и всех Долгоруких. Их ждала опала и ссылка. После приезда Анны Ивановны и поражения верховников – родственников Ивана для Натальи стало ясно – связывать свою жизнь с Иваном Долгоруким опасно. Родственники невесты настоятельно советовали Наташе отказать жениху. Но она этого не сделала и тем самым выбрала тяжкий путь, который прошла до конца: в начале апреля 1730 года в Горенках состоялась более чем скромная свадьба, а через три дня Долгоруких выслали в пензенские деревни, публично опозорив в указе, изданном по этому случаю. Отныне Иван и Алексей лишались всех наград, должностей и почестей. В сентябре семья Долгоруких оказалась уже в Березове – глухом сибирском углу, недалеко от современного Сургута…

Остановимся ненадолго. Постараемся понять, что же двигало этой девочкой, решившейся на такой серьезный поступок – пойти без оглядки за своим женихом в ссылку, а возможно, и на смерть? Что тут гадать! Конечно, любовь, Амур, так внезапно поразивший своей золотой стрелой сердце графини Шереметевой. Но, наверное, одного этого для объяснения поступка девушки мало.

Окидывая взглядом отечественную историю, мы видим как бы два типа женщин. Один – это женщины-воительницы, амазонки российской жизни. Имя им – легион. Тип этот столь известен, что только перечень наиболее знаменитых имен сразу же рождает образ: княгиня Ольга, царевна Софья, Надежда Дурова, Софья Перовская… А позже женщины-комиссары в кожанках, как бы стремившиеся своим поведением и одеждой уничтожить в себе женственность, победить природу во имя грядущей социальной победы. К сожалению, освященный официальной идеологией тип этот стал господствующим в общественном сознании, привел к существенным деформациям в жизни народа. «Раскрепощение женщины», официальное равенство во многом оказалось фикцией и лишь дополнило тот круг обязанностей перед обществом, которые всегда исполняла женщина – мать, жена, хозяйка дома.

Но все-таки на протяжении всей российской истории сохранялся и другой тип женщин, который можно условно назвать «женщиной сострадающей». Ею двигала не только любовь как сердечная привязанность, страсть, но любовь как жалость, потребность и обязанность жертвовать собой ради ближнего. За этим стояли и традиции русской жизни, когда женщина, оставшийся без мужа, оказывалась никому не нужной, и непреложные святые законы веры и нравственности, между которыми не было разрыва. Все это и многое другое вместе взятое сделало обычным явлением русской жизни толпы женщин, бредущих по Владимирке вслед за партиями закованных в железа мужей. Они шли, чтобы разделить с ними ужасы этапов, ссылок и поселений. «Пять недель, – пишет знаменитый протопоп Аввакум, – по льду голому ехали на нартах. Мне под робят и под рухледишко дал две клячки, а сам и протопопица брели пеши, убивающеся о лед. Страна варварская, иноземцы немирные, отстать от лошадей не смеем, а за лошедьми итти не поспеем, голодные и томные люди. Протопопица бедная бредет-бредет да и повалится – кольско гораздо! В ыную пору, бредучи, повалилась, а иной томной же человек на нея набрел, тут же и повалился; оба кричат, а встать не могут. Мужик кричит: «Матушка-государыня, прости!» А протопопица кричит: «Что ты, батько, меня задавил?» Я пришол, – на меня, бедная, пеняет, говоря: «Долго ли муки сея, протопоп, будет?» И я говорю: «Марковна, до самыя смерти!» Она же, вздохня, отвещала: «Добро, Петрович, ино еще побредем»».

«Ино еще побредем», – говорили бессчетное число раз женщины – жены и матери каторжников и ссыльных в разные столетия русской истории.

Все это мы должны помнить, размышляя о мотивах, которыми руководствовалась юная Наталья Борисовна, испившая горькую чашу страдания.

Остановимся напоследок на том, что произошло с семьей Долгоруких в тридцатые годы XVIII века, о чем Наталья Борисовна практически не пишет.

Ссылка в Березов была тяжким испытанием для вчерашних властителей России. И дело не только в бедности, к которой они привыкали с трудом, может быть впервые взяв в руки деревянные ложки и глиняные чашки. Семья была большая и, как я уже говорил, недружная. Ее глава А. Г. Долгорукий часто ссорился со старшей дочерью – «порушенной невестой» Екатериной, приходившей в отчаяние при виде тех же убогих нар, на которых незадолго перед приездом Долгоруких умерла ее «предшественница» – «порушенная невеста» Мария Александровна Меншикова. Березов был краем света, и жилось там тяжело как узникам, так и их тюремщикам. Почти непрерывная зимняя ночь сменялась долгим днем короткого лета, чтобы следом за ним вновь пришла ночь. И люди – как ссыльные, так и охрана и местные жители, отрезанные от России тысячами верст пустынного заснеженного пространства или болот, – нуждаясь в общении, собирались нередко за общим столом. В этом застолье было спасение от тяжести убогой жизни, но была и опасность: Долгорукие, не сдержанные на язык, во взаимных ссорах, уж конечно, не щадили власть предержащих, кляня Анну Ивановну и Бирона как главных виновников своих несчастий.

Российская жизнь без доносов ненормальна, и вскоре в Тобольск – сибирскую столицу, а потом и в Петербург полетели доносы. Поначалу власти ограничивались предупреждениями, а затем – это было уже в 1738 году – в ответ на донос таможенного подьячего Тишина прислали фискала, который, пожив некоторое время в Березове и даже подружившись с Иваном Долгоруким, вернулся в Тобольск. Вскоре оттуда – как следствие его доклада – в Березов был прислан указ отделить Ивана Долгорукого как главу семейства (его отец Алексей Григорьевич умер в 1734 году) от прочих Долгоруких и заточить в земляную тюрьму. В августе того же года Иван, двое его братьев – Николай и Александр, а также шестьдесят жителей Березова, имевших общение со ссыльными, были арестованы и вывезены под караулом в Тобольск. Начался сыск. Долгоруких ждала дыба. Показания, данные Иваном под пыткой, были столь серьезны, что по указу правительства его доставили в Шлиссельбург, куда в январе 1739 года стали свозить оговоренных им родственников – участников, а теперь – по сыскной терминологии – соучастников, знаменитых событий начала 1730 года.

31 октября 1739 года в Петербурге «Генеральное собрание» из высших сановников государства, рассмотрев в течение одного дня дело, которое велось целый год, приговорило Ивана Долгорукого к колесованию, Василия Лукича, Сергея и Ивана Григорьевичей – к отсечению головы, другие Долгорукие наказывались тюремными заключениями неограниченных сроков. 8 ноября 1739 года под Новгородом, при большом стечении народа, князья Долгорукие были казнены. Ивана «помиловали» – колесование заменили четвертованием. Его младшие братья – Николай и Александр – были отвезены в Тобольск, где им вырезали языки и наказали кнутом. Правда, Бирон, ставший регентом после смерти Анны осенью 1740 года, распорядился отменить казнь молодых людей, но сибирское начальство сообщило, что указ о помиловании опоздал, преступники уже наказаны и сосланы соответственно в Охотск и на Камчатку. Третий их брат – юный Алексей был приписан матросом в экспедицию Беринга. Суровая судьба ждала и сестер Ивана: бывшая «государыня-невеста» Екатерина была насильно пострижена в Томске, ее сестры Елена и Анна – соответственно и Тюмени и Верхотурье. Главный доносчик, чье писание дало под всему делу, – таможенный подьячий Тишин получил повышение – стал в Москве секретарем, а также удостоился премии и шестьсот рублей, которую ему, согласно указу, было предписано выдавать в течение шести лет, так как «он к пьянству и мотовству склонен». Государство всегда трогательно заботилось о своих доносчиках.

Лишь в начале 1740 года Наталья Борисовна Долгорукая, оставленная на время следствия в Березове, узнала наконец о страшной судьбе своего мужа и его родственников. Ей позволили вернуться в Россию, куда она и отправилась вместе с детьми, родившимися в Березове: старшему – Михаилу – было восемь лет, а младшему – Дмитрию – полтора года. В день смерти Анны Ивановны – 17 октября 1740 года – она въехала в Москву, где ее крайне неприветливо встретили Шереметевы, и особенно брат, знаменитый богач Петр Борисович, унаследовавший практически все состояние отца.

Наталья Борисовна Долгорукая с огромными трудами поставила на ноги старшего сына Михаила и в 1758 году постриглась в одном из киевских монастырей. Там и жила она, известная как старица Нектария, вместе с младшим психически больным сыном Дмитрием, который в 1769 году умер на руках матери. Там она и написала «Своеручные записки» и там же 3 июля 1771 года пятидесятисемилетняя Наталья Борисовна Долгорукая закончила наконец свой тяжкий земной путь.

Семейство же Долгоруких было возвращено из ссылки тридцатью годами ранее, когда к власти в конце 1741 года пришла Елизавета Петровна. А в ссылку теперь отправили их гонителей – Бирона, Остермана, Миниха. Вместе с сосланным в зимовье за Якутск бироновским сподвижником вице-канцлером М. Г. Головкиным добровольно отправилась его жена графиня Екатерина Ивановна Головкина, которая на уговоры императрицы Елизаветы Петровны остаться при дворе – Головкина была статс-дамой – якобы отвечала: «На что мне почести и богатство, когда не могу разделить с другом моим. Любила мужа в счастии, люблю его и в несчастии, и одной милости прошу, чтобы с ним быть неразлучно». Новая императрица не возражала.

Все повторялось, и уже другие женщины брели по Владимирскому тракту вслед за своими мужьями.

Иная судьба и иные мемуары оставил после себя следующий наш автор – артиллерии майор М. В. Данилов. Читая их, мы видим мир XVIII века уже с иной, чем у предшествующих авторов, жизненной и социальной позиции. Это взгляд солдата, честно прослужившего Отечеству всю свою жизнь, гордого сделанным им. На покое, в деревенской тиши он вспоминает прошлое, чтобы его потомки знали славные дела предка и не забывали его. Записки свои майор Данилов сочинял с любовью, основательностью и «расстановкой». Они начинаются с пространного генеалогического экскурса в прошлое рода Даниловых – дворян, ничем особенным себя не прославивших. Исторические изыскания мемуаристов, наполненные колоритными зарисовками быта помещиков, незаметно переходят к воспоминаниям самого автора, прожившего нелегкую жизнь рядового дворянина. Неспешное, хотя и не особенно детализированное, изложение материала не оставляет нас равнодушными. Старинный стиль его мемуаров необычайно прост, выразителен и безыскусен. Перед нами не столько источник, дающий какую-то дополнительную информацию об эпохе (из иных источников мы знаем о ней гораздо больше), сколько целостное произведение, отражающее строй мысли человека XVIII века, взявшегося за перо совсем не потому, что ему было нужно в чем-то оправдаться перед современниками и потомками или выплакать на страницах мемуаров свою незатихающую душевную боль, а потому, что ему, прожившему пусть не блистательную жизнь, было не все равно, что будут о нем думать его дети и внуки. Он берется за перо, чтобы подвести итоги достойного существования на земле и тем самым дать пример другим. Из мемуаров Данилова видно, чем силен этот человек: любовью к своему делу, живым созидающим умом, честностью, исполнительностью, умением наблюдать и – самое главное – достоинством самой высокой пробы, достоинством, идущим от надежной уверенности человека в своем праве и готовности защитить себя. И корни его рода, уходящие в глубь веков, дают основания для такой уверенности. Читая записки майора Данилова, мы можем лишь сожалеть, что не написано и не дошло до нас столько подобных воспоминаний. Тем ценны эти записки, по праву стоящие в ряду с другими источниками «эпохи дворцовых переворотов».

Все они – такие разные – создают достаточно целостную картину этого времени, переносят нас, как машина времени, в прошедшую эпоху, позволяют ощутить жизнь ее героев, уже скрывшихся от наших глаз за поворотом истории.

Е. Анисимов