Текст книги "Долгожданная кража (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Глава 22
Причуды плохой погоды

Скоро десятое ноября – День милиции, праздник, ещё не ошельмованный последующими пертурбациями, как в стране, так и в самой нашей системе. День милиции, а не какой-то лишённый эмоций и безликий день работников органов внутренних дел. Праздник, в концерте, посвящённом которому, почитали за честь выступить самые именитые артисты. В этот день сотрудники получали самые яркие и значительные награды. А «Отличник милиции» и вовсе вручался только на этот праздник.

Только о чём это я? Мне в этом году никакой «Отличник» даже близко не светит. Ибо я – задвиженец. В прежней жизни у меня было аж два таких знака: один обычный, а второй – «золотой» (будем честными – просто жёлтого цвета). Правда, в какой именно год я получил первый из них что-то не вспоминалось. А сейчас что ж – не получу в этом году, значит должен буду получить позднее. Но без него – никак. Без него ты как-то и не милиционер даже, а так, заполнитель кадровой клеточки в штатном расписании. Вот, например, у многих сотрудников и медали имеются, но никому в ум не придёт носить их во время повседневной работы – засмеют, да так ядовито, что и снимешь медаль с кителя, а отношение к тебе будет, будто она всё ещё там красуется. И планки орденские не носят. А вот «Отличника» прицепят обязательно. Это как символ профессиональной зрелости что ли.

В этот день мы обязательно построимся в коробку в увэдэшном дворе и отправимся торжественным маршем по улицам города. Строевые смотры проведены заблаговременно. Внешний вид, наличие носовых платков, свистков, карточек-заместителей и офицерских жетонов скрупулёзно проверено. Мой номер на жетоне – «к-сто-тридцать-один-семьсот-двадцать-два». Я его всегда помнил, не забыл и через двадцать лет после выхода в отставку. И сейчас номер тот же.

Пойдём прямо по проезжей части, мешая транспорту. Впереди – знамённая группа, потом оркестр из военного училища связи (своего-то нет). А ещё раньше пройдёт «чистильщик»[1], сгоняяя в сторону все машины на пути колонны. Пройдём мы, конечно, не так красиво, как могут промаршировать военные, но всё равно здорово. Прохожие будут останавливаться, чтобы поглазеть, а всякая мелюзга бесстрашно побежит пристраиваться в хвост колонне.

Оркестр молчит, у него работа впереди, только барабанщики своей дробью задают ритм, и мы шагаем суровые и сосредоточенные, а в душе даже у самых циников и прожженных давно укоренившимся скепсисом сотрудников рождается ощущение коллективной силы и что-то по-детски наивное и доброе. В этот момент все мы искренне верим, что призваны защищать людей и нам по силам сделать это. Только вот спроси после марша что-нибудь про это, и вас тут же засмеют. Не принято среди сотрудников признаваться в подобных высокопарностях.

Пойти-то пойдём. Только вот погода… Отцам революции было угодно учредить милицию на третий день сотворения нового мира. Понятно, тут не до климатических пристрастий – обстановка требовала. Но вот маршировать в слякотную мерзость туда и обратно, да ещё на площади у памятника Ленину торчать в строю совсем не комильфо. А погода в это время стоит такая, что в любой момент ожидай чего угодно: хоть дождя, хоть снега, хоть того и другого вместе. Так что лучше бы уж подмёрзло. Если будет, как сейчас, вся торжественность псу под хвост, как говорят у нас в деревне.

При этих мыслях плечи мои сами собой передёрнулись – б-р-р-р. Сыпал мелкий дождик, который как бы и не дождик, но промочить насквозь умудрялся очень эффективно. Захотелось раскрыть зонт над головой, но зонта в моём хозяйстве не наблюдалось. Да и вообще, ходить с зонтами по нынешним временам пристало больше женщинам, мужики предпочитали гордо мокнуть, не прибегая к подобному баловству. Вы когда-нибудь видели, чтобы по деревне шёл мужик в стёганой телогрейке, резиновых сапогах и с зонтом? То-то и оно! А в нашем городе выходцев из колхозов – каждый второй почитай. Всё из-за великих строек.

Я только поднял повыше воротник своей курточки, которая, если честно, не спасала ни от дождя, ни от холода. До родной общаги ещё минут десять топать, а эта гнусная слякоть прекращаться не собиралась. Я возвращался с неудачной охоты. Требовалось найти в продаже какие-нибудь ботинки потеплее – всё-таки зима на носу. При отсутствии хоть какой-то навигации (в будущем понимании этого слова) на сей счёт или минимальной рекламы – квест тот ещё. Пришлось обходить ножками магазин за магазином в наивной надежде нарваться на тот, где именно в это время на твоё шикарное счастье «выбросили дефицит». Дефицита не было, и приличного недефицита – тоже. К концу своего рейда я начал склоняться к мысли, что придётся поступить по-прошлогоднему – милицейские ботинки с шерстяным носком маминой вязки. От сильных морозов не спасут, но это лучше, чем ничего.

Мокрые сумерки быстро сгущались, обещая близкую темноту. Редкие фонари в радужном гало́ из дожевых капель освещали разве что самих себя. На слегка подсвеченной глыбе спортивно-концертного зала «Алмаз» виднелась какая-то афиша. Подойдя поближе, обнаружил изображённого на ней Высоцкого. Да, Владимир Семёнович недавно подарил радость череповчанам своим кратковременным посещением города и единственным концертом здесь, в «Алмазе». Мне тоже выпала удача урвать билетик и оказаться причастным к числу избранных, видевших Высоцкого «вживую», пусть даже с тридцатого ряда битком набитого зала.

Владимир Семёнович давно уехал после своей стремительной гастроли, а благодарный «Алмаз» всё ещё хранил память об этом событии и ни в какую не желал расставаться со старой афишей. Один угол её оторвался и хлопал под ветром – чем не аплодисменты великому барду? Хотя, насколько я знаю, народный кумир очень не любил, когда его называли «бардом».

Я миновал стадион «Металлург» и двинулся в направлении улицы Металлургов. А какие ещё названия должны быть, если чуть не в каждой семье хоть кто-нибудь да имеет отношение или к работе на металлургическом заводе или к его не прекращающемуся строительству? Дальше мне предстояло «срезать угол», пройдя наискосок через тихий двор, образованный пятиэтажками. Во дворе тихо и пусто – никому не хочется без нужды торчать под дождём. Я уже прикидывал, как лучше пройти, чтобы не получить за шиворот гроздь крупных капель, периодически слетающих с веток разросшихся здесь деревьев, как моё внимание привлекли невнятные шорохи как раз под этими деревьями.

Ещё невидимый в тени дома, я присмотрелся – машина, а рядом с ней две тени. Скрежетнул металл. Тени замерли, потом осторожно зашевелились снова. Владельцы авто так не поступают. Они сейчас бы громко и без утайки выгружались, поторапливая друг друга, чтобы не мокнуть, или наоборот, так же торопливо и шумно загружались, создавая суматоху и мешая друг другу.

Тени тихонько копошились у машины. Но вот в каком-то окне ближайшего дома загорелся свет, и темнота под деревьями побледнела, совсем чуть-чуть, самую капельку, однако этого оказалось достаточно, чтобы увидеть в руках одной тени что-то длинное и серебристо-блестящее.

«О-о-о, брат, это жулики!» – шепнул мне где-то внутри моего сознания мультяшный Карлсон с мотором. Не тот, который от Астрид Линдгрен, того я не люблю, а наш, советский. И я ему поверил. Если предположить, что длинное и блестящее – это металлическая линейка, тогда и Карлсон не нужен, чтобы понять: эти ребятки собираются вскрыть чужую машину. Зачем? – Конечно, не для того, чтобы положить туда свою скудную месячную зарплату. Скорей наоборот, поживиться чем-нибудь, а ещё лучше – угнать. И что теперь делать?

Карлсон сделал свой проницательный намёк и улетучился, а его место занял мой скептический альтер эго. Вижу – вижу, – начал он нудить, – хочешь изловить их, не дать совершиться худу. Сказать потом, скромно потупив глазки: на моём месте так поступил бы каждый. Только сначала вспомни, кто ты теперь. Ты теперь вахтёр, выпнутый из уголовного розыска за всё, как говорится, хорошее.

А не пойти ли мне и на самом деле мимо, или даже обойти это место другим путём, подумалось мне. Пусть каждый занимается своим делом. Моё нынешнее дело – жуликов сторожить. А эти ребята у машины, может и не угонщики вовсе? Мало ли что им срочно потребовалось сделать, например, слабый аккумулятор домой затащить? А тут я – руки вверх! Стоять! Бояться! Глупость какая-то! И вообще, раскрытие преступлений – дело уголовного розыска, к которому я теперь отношения не имею.

Все эти мысли проскочили в моей голове за один стремительный миг. Я в это время тихонько отступил назад, в самую гущу темноты. И правильно, и нечего… – одобрил мои действия внутренний голос, а когда я завернул за угол дома, он и совсем успокоился, глупый. Неужто где-то в глубинах бытия существую какой-нибудь «я», очень похожий на этот дрожащий от страха хвостик?

Никуда я, конечно, не ушёл. Просто видел раньше за углом будку телефона-автомата. Туда-то я и направился. Открыл дребезжащую всеми своими остатками стёкол дверь и убедился, что этот номер у меня не пройдёт – тяжёлой, несокрушимой никакими катаклизмами трубки на месте не было. На её месте уныло покачивался огрызок провода, спрятанного в металлическую спиральную кишку. Это какие же могучую силу и упорство надо иметь, чтобы учинить такое варварство, восхитился я бессмысленности содеянного. Ведь как использовать оторванную трубку хоть на что-нибудь мало-мальски пригодное даже не придумать, и скорей всего, она оказалась выброшенной где-нибудь поблизости. Но дело даже не в этом. Дело в том, что на «02» мне теперь рассчитывать не приходится. Ну что ж, нам не привыкать. Ввязаться в изначально проигрышное дело – это по-нашему.

Вот чего нет среди моих многочисленных талантов, так это умения лицедействовать. И всё-таки придётся. Я вернулся в исходную точку, (оба силуэта у машины по-прежнему имелись в наличии), ступил звучно в небольшую лужу и пьяно заматерился. Тени насторожились, но с места не сдвинулись. Дело в том, что вздумай они пуститься наутёк, им бы пришлось бежать как раз мимо меня – так уж был устроен этот уголок двора. А я продолжал изображать пьяного – важно было подойти как можно ближе. Вот этого, щуплого с линейкой в руках, я, пожалуй, смогу удержать, а длинный пускай себе бежит. Всё равно обоих мне не поймать, будь я хоть бэтмен какой-нибудь. В развитие своего лицедейства я бестолково захлопал руками по карманам, невнятно бормоча, ну вот же… были же… Потом обратился к фигурам:

– Бабуля, закурить не найдётся?

Фигуры молча переглянулись в явном ступоре. Дураки, кинематографическую классику знать надо, это же «Операция 'Ы». Потом они недружно отреагировали. Одна фигура фыркнула недовольно:

– Какая я тебе бабуля?

Голос показался мне ломким, совсем пацанским. Видимо, именно поэтому к риторическому вопросу про бабулю был приложен весьма заковыристый матюг, чтобы значит, весомость свою поднять.

Вторая фигура в это же время отреагировала по-другому:

– Канай отсюдова, пенёк хренов! Курить вредно.

Не испугались. Это хорошо. Видно я после хождений в этом мокром сумраке и в самом деле устрашающе не выгляжу. Присмотрелся, насколько это возможно во время исполняемой роли пьяного прохожего, к силуэтам. У щуплого в руках металлическая линейка – универсальная отмычка для простых машин. А сейчас все машины простые. Второй стоит так, что мне не видна его правая рука, и в ней, похоже, что-то есть. Это не очень гут, и мне придётся это учесть. Придётся начать именно с него.

Всё ещё роясь в карманах и пошатываясь, я приближаюсь к субъектам, потом внезапно толкаю длинного на машину. Тот летит правым боком вперёд, и чтобы не приложится рожей о металл, подставляет руки. Обе. То, что было в его правой руке падает на землю и металлически звякает. Монтировка. Запинываю её под машину. Кажется, удачно. Переключаюсь на второго, пока тот ещё в ступоре – явно не ожидал от меня такой прыти. Он машинально пытается закрыться от меня рукой. Перехватываю её и провожу самый универсальный милицейский приём – загиб руки за спину. Второй рукой хватаю за волосы – да здравствуют длинноволосые мужские причёски – очень удобная штука. Всё, теперь этот крендель никуда не денется. Или, если уж очень смелый – заработает перелом руки.

Теперь пора и полюбопытствовать, чем же у нас занимается второй. А второй вылезает из-под машины с монтировкой в руках. Не испугался, не убежал, и намерения у него явно не дружеские. Это плохо. Пора расшифровываться.

– Стой! – говорю ему как можно суровее и с удовлетворением замечаю, что наша негромкая возня всё-таки привлекла постороннее внимание – у ближайшего подъезда кто-то стоит и внимательно смотрит в нашу сторону, пытаясь, видимо, понять, чем это таким интересным мы тут занимаемся.

– Милиция! – ещё громче говорю, теперь уже не только для длинного, но и для наблюдателя у подъезда. Для демонстрации удостоверения мизансцена не та. Пусть довольствуется устным уведомлением.

Но длинный ретироваться пока не собирается. Он оглядывается на подъезд, куда только что смотрел я, ничего угрожающего для себя не видит и начинает приближаться. При этом похоже, что монтировкой ему бить людей ещё не приходилось, потому что он бестолково машет ею перед собой. Так полезного для себя результата не добиться.

Щуплый парень в моих руках после пары неудачных попыток вырваться и получения за это весьма ощутимых болевых впечатлений, больше не дёргается. Я закрываюсь им, как щитом. Длинный понимает, что так он угробит своего подельника и пытается меня обойти. Напрасно – мне достаточно повернуться, чтобы оказаться опять лицом к опасности. Но у этого гада слишком длинные руки, и два раза нам со щуплым всё-таки прилетает. Один раз ему, вскользь. Он верещит и дёргается. Я пытаюсь его усмирить, короткий миг переключения внимания, но этого оказывается достаточно, чтобы пропустить второй удар, теперь уже по мне. В последний момент я выпускаю из левой руки волосы своего пленника и пытаюсь ею закрыть свою голову. Больше мне закрыться нечем, а руки, как сами понимаете, при встрече с железом имеют привычку проигрывать в схватке. Ощущение такое, будто мне на руку с высоты десятиэтажного дома упал железнодорожный рельс. Через руку достаётся и голове. В глазах темнеет. Только бы не потерять сознание. Иначе всё это напрасно.

Невольно ещё сильнее прижимаю руку щуплого. Тот верещит, что было сил. Где-то открывается окно и женский голос кричит:

– А вот я сейчас милицию вызову!

Дура, с умилением думаю я. Милицию надо вызывать, а не сообщать о намерениях, которые, кстати, могут ещё и не реализоваться. Но всё равно спасибо!

Я валю щуплого на капот машины, мне так легче его удерживать, орудовать приходится одной рукой, левая горит огнём и не действует. Добавляю ему болевых ощущений и кричу на ухо:

– Колоти по капоту! Колоти по капоту, сука! Что есть мочи!

Парень колотит. Теперь этот грохот невозможно не услышать, и я надеюсь, что ждать придётся недолго.

Длинный, наконец, не выдерживает, бросает монтировку и бежит со двора туда, откуда пришёл я.

Тем временем собирается народ. Я надеюсь, что в числе первых окажется хозяин машины, а уж он-то мне точно поможет. Хорошо, что щуплый не догадывается как от меня, однорукого, можно сейчас легко вывернуться. Вижу среди подошедших двух гривастых мужчин, только один седой, а второй, который моложе – темноволосый. Седой мне кажется смутно знакомым, но я не могу сообразить, кто это. Судя по всему, он и есть хозяин машины. Щуплого уже крепко держат чьи-то сильные руки.

Как могу, объясняю, что произошло. В голове туманно и болезненно, всё-таки ударчик я пропустил, видимо, неслабый. Если установить и поймать длинного, то с ним можно будет покалякать на тему покушения на убийство, как минимум. Где это видано, чтобы так просто живого человека по голове железякой бить? Не мух отгонял, тут можно и прямой умысел на душегубство усматривать.

Появляется милиция, наши ребята из райотдела. И почему-то скорая. Зачем скорая? Кому скорая? Говорят – мне. Провожу здоровой рукой по лицу и вижу на ладони кровь пополам с дождём. Стало быть, кровь – моя. Сквозь шум в голове пробивается ворчание моего внутреннего голоса – напросил-таки…

Меня аккуратно сопровождают до скорой, хотя я и сам идти могу. Оглядываюсь, за какую хоть машину я кровь проливал? Теперь там всё блестит от света фар. Запорожец, ушастый, номер 80 – 80… Старик с седой гривой… Степан Петрович? Замечательный дядька, ещё совсем недавно подаривший мне недолгую радость управления автомобилем? Надо же! Вот и говори после этого, что чудесных совпадений не бывает. А Степан Петрович меня не узнал, видимо. Да и как тут узнаешь –мокрый как… Нет, сейчас моя башка искать аналогии явно не в состоянии. И всё время вырубиться тянет.

Вот интересно, если я сейчас потеряю сознание, то где очухаюсь: в этой реальности или там, из которой сюда вывалился? А может совсем – совсем в другой?

[1] «Чистильщик» – машина ГАИ.

Глава 23
Больничное дежавю

Травматологическое отделение городской больницы изысканностью интерьеров не поражало. И чистотой в них – тоже. Так будет в мои будущие времена, так обстоит дело и сейчас. Отчасти оно и понятно: какие пациенты – такая и обстановка. А здесь всегда были широко представлены всякие небрежные граждане, получившие свои увечья в процессе общения с Бахусом. Соответственно и мир вокруг себя они обустраивали по своим представлениям о нём.

Сначала меня долго «мариновали» в приёмном покое. Видимо, были пациенты посерьёзнее. Я не возражал и не скандалил, просто ждал своей очереди. Правда, сидеть во всём мокром было ужасно противно, сырость пробралась-таки непосредственно к телу, и меня начало поколачивать. Кто-то из дежурного персонала сноровисто ощупал мою голову и заявил, что лишних отверстий в ней не наблюдается и даже гематом нет, а кровь – это от царапины на волосистой части головы, которую достаточно прижечь перекисью -и будет с неё. А вот рука… Тут требуется рентген, стало быть надо подождать. И ко мне надолго потеряли всяческий интерес.

Что ж делать, ждём. Сколько времени-то уже? Я собрался посмотреть на часы – не тут-то было. Рука не поворачивалась в то положение, с которого я смог бы увидеть циферблат. Всё в ней пульсировало и горело, а ещё было такое ощущение, что она стала в два раза толще и продолжала расти в объёме. Ещё немного, кожа лопнет, и рука от локтя до кончиков пальцев взорвётся, разбросав кипящее содержимое по приёмному покою. Часы надо было спасать – такого взрыва они не выдержат. Я ощупал другой рукой пылающее жаром запястье, но привычного кожаного ремешка (сам делал!) не обнаружил. Вот оно как! Получается, мой любимый хронометр погиб в неравной схватке с монтировкой, а я даже и не заметил. Хотя, как тут такое заметишь?

Часов было жалко. Старенькие, с поцарапанным стеклом и корпусом, они ходили почти исправно – убегали вперёд всего на пару минут за сутки, но я всё равно старался проверять, не врут ли они, при каждом удобном случае, особенно если рядом оказывалось радио в момент передачи сигналов точного времени. Это было на уровне рефлексов собаки Павлова: ухо слышит «пиканье» в эфире – рука с часами тянется к глазам.

Но главное было не это. Часы марки «Победа» подарил мне отец, уже сам изрядно их поносивший, когда я пошёл в армию. Вот просто снял с руки и передал мне, совсем как командир, награждающий прямо на поле боя своего героического солдата. Тогда среди призывной молодёжи ходили разные байки о том, что «старики» – военнослужащие обязательно отнимут у новобранцев всё ценное, так что часы лучше не брать с собой. А когда я робко намекнул об этом отцу, он просто сказал:

– Так и отдай тогда, если противостоять не сможешь.

Я посмотрел в его всё понимающие, немного грустные глаза и решил, что это будет последнее, что я захочу сделать. И вот теперь такая оказия.

Несмотря на ужасный дискомфорт, стало тянуть то ли в дремоту, то ли в беспамятство. Я пристроил травмированную руку на груди, как обычно держат младенцев, вниз её опустить было нельзя – сразу начиналась нарастающая пульсация: до взрыва осталось десять… девять… откинул голову к стене и прикрыл глаза. Оказывается, давно надо было так поступить, ибо тут же прозвучал чей-то зычный голос:

– Воронцов! На рентген!

И теперь мной занялись основательно: облучали, измеряли давление, гипсовали, ставили уколы, настойчиво интересовались, не терял ли я сознание, не испытываю ли позывов к тошноте и рвоте. Мне не хотелось разочаровывать всех этих заботливых людей, и на все вопросы я отвечал утвердительно, даже на вопрос, где я живу.

Наконец меня определили в палату. В свете, падающем из коридора через дверной проём, меня провели к пустующей койке у окна, велели полностью раздеться и даже помогли, потому как у меня ещё не было опыта однорукого самообслуживания, а мокрая одежда теперь подсохла и накрепко приварилась к телу. Всё, теперь спать!

Утро встретило меня… нет, не прохладой, как поётся в известной песне, совсем забытой в моём будущем, но сейчас вполне естественной и часто слышимой по радио:

Нас утро встречает прохладой,

Нас ветром встречает река…

Утро встретило меня… ну, конечно, позывными «Пионерской Зорьки»! А ещё – грохотом каталок и гулким дребезжанием пищеблоковских бачков. Я открыл глаза – по небрежно побелённому потолку причудливо змеилась тёмная трещина. Полное дежавю – где-то это всё я уже видел и слышал. Много времени на разгадку не потребовалось – так это же всё, как тогда, два года назад, когда я вывалился в эту реальность. И что теперь, меня снова куда-то закинуло? Снова начинать сначала?

Без паники! – скомандовал я себе. – Разберёмся!

Но на разбирательство времени мне оказалось не отпущено.

– Ночью привезли? – послышался невнятный вопрос слева.

Я повернул голову и увидел мумию. Мумия лежала на соседней койке, звук исходил из щели в бинтах, обильно укутывавших её голову. Ещё одно отверстие было предназначено для глаза, почему-то только левого.

– Серёга! – предложила мумия начать знакомство.

– Лёха. – в тон ей ответил я. – Ночью.

А что, в больничной палате, как в бане, все равны. Скажи – Алексей Николаевич, – и на весь период пребывания здесь опасайся, какую каверзу придумают тебе добрые сокамерники, ой, сопалатники.

Мумии полученной информации, похоже, оказалось достаточно, она больше ничего не стала спрашивать, а поднялась из своего продавленного «саркофага» и оказалась нормальным мужиком в трусах и майке, безо всяких там бальзамических бинтов.

Я огляделся. Палата на шесть коек. Все заняты. Моя – у окна. Повезло. Когда народ собрался на завтрак, стало понятно, что двое соседей передвигаются на костылях, ещё у одного руки – ноги целы, а один остался лежать. С того направления изрядно пованивало.

Я тоже решил вставать – получилось. Но тут возникла одна закавыка – из одежды на мне оказался только гипс. И ничего из моих вещей поблизости не наблюдалось. Пока я размышлял, как же мне теперь жить, Серёга – Мумия куда-то смотался и быстро вернулся с халатом неопределённого цвета. Судя по всему, когда-то он был фланелевым и серо-голубым. Видя моё смущение, а можно ли это надевать на тело человека без особого вреда, Серёга авторитетно заявил:

– Не бзди. Лёха! Он чистый и почти новый. Мне его Анька выдала. Я видел, как она его из свежего белья доставала.

Делать нечего, других вариантов всё равно нет. И я согласно махнул уцелевшей рукой. Серёга тут же проявил чудеса галантности – накинул халат на меня и даже помог разобраться, куда пристроить загипсованную руку. Но дальше возникла одна неприятность – ни пуговиц, ни завязок на почти новом халате не было, а ходить нараспашку, изображая из себя эксгибициониста мне не хотелось. Но Серёга и тут мне помог – опять куда-то сгонял и притащил обрывок бинта, которым и опоясал меня на манер кушака. Отошёл, полюбовался, как всё получилось, и подытожил:

– Красаве́ц! Все девки в отделении теперь твои!

Я не стал возражать – пусть будут мои. Серёге – Мумии, конечно, спасибо, но сейчас у меня были дела поважнее. Сначала я прислушался к своим ощущениям – рука, если её не кантовать, сильно и не болела, просто ныла, но вполне терпимо. Голова тоже вроде ничего, не кружится. Значит можно отправляться на разведку. Первым делом надо понять, где я и когда? Первое впечатление после пробуждения меня несколько напрягало: а вдруг я опять в каком-нибудь другом времени и месте, или, чёрт возьми, в другом теле? А что, получилось один раз, значит может произойти и в другой. Но я на это не согласен. Всё-таки у меня ещё незавершённые дела здесь имеются и даже невеста есть, хотя она этого пока и не знает, и более того, мы с ней в контрах.

Сестричка на посту моим вопросам относительно места и времени не удивилась – и не такое видела, скорей всего. Но когда я попросил у неё зеркало (ни в палате, ни в туалете таких излишеств не оказалось), выгнула дугой красивую бровь – зачем это?

Пришлось объяснить, что меня вчера сильно били железом по голове, и я теперь беспокоюсь, не потребуется ли в дальнейшем пластическая операция. Вот теперь сестричка удивилась:

– Какая-какая операция?

Двоечница, огорчился я мысленно. «Пластику» ещё в Древней Греции делали. Или в Древнем Риме, не помню. Треснут дубиной по голове вместо анестезии и знай себе творят потихоньку пациенту новое лицо. Мне-то, допустим, каких-то нюансов простительно и не знать, а она – медичка всё-таки.

На самом деле зеркало мне нужно было для другого – убедиться, что я – это я. А то мало ли – вдруг переродился? Подозревая какой-то подвох (видимо, шутников здесь хватает), сестричка, только не Анька, а очень даже Анечка, зеркальце мне тем не менее дала, и я успокоился – с моим лицом было всё в порядке, если не считать проступивших под глазами фингалов. Вот ведь как у человека голова устроена – по какому бы месту не получить, а синяк всё равно под глаз вылезет. Но синяки – это ладно. Главное, что физиономия была очень даже моя. И время было правильное. Как сообщила та же Аня – пятое ноября семьдесят седьмого года. Стало быть, не стоять мне в «цепочке» на демонстрации «на октябрьскую» и не маршировать в колонне по улице Ленина в День милиции, фальшиво огорчился я.

С переломом руки меня могли и домой отправить, амбулаторно лечиться. Но врачи заподозрили у меня СГМ – сотрясение головного мозга, то есть, и прописали строгий постельный режим.

– Ничего – ничего, молодой человек, – успокаивал меня доктор во время обхода, – полежите у нас пару неделек. Мы вас понаблюдаем, полечим, и будете, как новенький. И руке вашей тоже покой нужен. А там, глядишь, с новыми силами опять сможете преступников ловить.

В палате стало противоестественно тихо. Палата усваивала прозвучавшую новость. А когда доктор со своей свитой ушёл, первым очухался сосед напротив, парень лет тридцати без гипсов и бинтов. Он быстренько подскочил ко мне и присел на край койки.

– Лёха, так ты что ли из милиции? Держи пять! – Он сунул мне свою узкую пятерню. – Меня тут все Кулёмой зовут. Мы с тобой, значит, оба за правое дело пострадали.

Кулёма обвёл восторженным взглядом палату.

– Во, дела! Будет что пацанам рассказать. Это получается, я с настоящим милиционером закорешился! А чё – на соседних койках лежим.

Эта неожиданная мысль получила, видимо, в его мозгах новое развитие. Кулёма, замирая от возможной удачи и одновременно не веря в неё, спросил у меня:

– Лёха, так это что, раз мы с тобой теперь кореша (он снова обвёл быстрым взглядом палату), так ты меня можешь и от трезвака отмазать?

Я восхитился: вот это прыть и непосредственность!

– Ты погоди с трезваком-то! Сначала расскажи, как это мы с тобой оба за правое дело пострадали.

Кулёма грустно посмотрел на меня, и в глазах его читалось сожаление – ну как это человек не может понять таких простых вещей?

– Так чего тут непонятного? Ты какого-то бандита ловил, рискуя жизнью. И я тоже.

И, не давая мне опомниться, Кулёма зачастил:

– В воскресенье дело было, с утра, часов в девять. Сели мы с мужиками опохмеляться. Да и причина была – дружок один с бомбой бормотухи заглянул. А я в общаге на Вокзальной живу. Так вот, этот дружок, как звать, не помню, всегда так: сначала втравит нас по чуть-чуть, а потом весь день на халяву пьёт наравне со всеми, а денег не даёт. К вечеру-то его поколотят обязательно за свою хитрожопость, но пока-то ещё утро.

В этом месте Кулёма немного завис и недоумённо уставился на меня:

– О чём это я?

Потом очнулся:

– А-а-а, да, так вот. Сели к столу, а в комнате жарко, да и душно после ночи-то. Я окно открыл просвежиться, да зачем-то и решил выглянуть наружу. Вижу, у машины внизу, у Рафика – это микроавтобус такой, какая-то тварь возится, не иначе угнать хочет. Я и перегнулся через подоконник, кричу этому гаду. А этаж-то девятый, не слышит он меня. Я ещё дальше просунулся… Больше ничего не помню. А пацаны потом и рассказывают: спохватились – нету меня, в окно выглянули – и внизу нету. Машина стоит, а меня нету. И тут, понимаете, я в дверь закатываюсь. Вот хохма была! Правда, потом ещё шофёр с этой машины закатился тоже. Но ребята меня ему не отдали. Правда, немного-то он успел меня задеть. Получается, я ему на крышу Рафика вывалился, промял её до сидений. Рафику трандец, а мне – хоть бы хны!

– А раз хоть бы хны, так что ты здесь делаешь? – удивился я.

– Так я ж говорю – шофёр, собака, задел маленько. А угонщика, говорят, и не было никакого. Шофёр и возился у машины. Представляешь, – Кулёма панибратски толкнул меня в плечо, – он там… а я сверху – бац! Чистая умора!

И мой «кореш» залился не обременённым никакими печалями смехом.

Да, бог пьяных бережёт. Случись этому Кулёме с табуретки по трезвому делу упасть, мог и копчик сломать. А тут девятый этаж – и ничего. Если голову не считать, конечно.

После Кулёмы перезнакомились с остальными, и пошёл обычный больничный трёп – кто в каких курьёзных ситуациях бывал. Только один дядька, которого все называли Карабасом, в разговорах не участвовал. Он то ли без сознания был, то ли спал глубоким сном. Серёга-Мумия на всякий случай осторожно поинтересовался:

– Так нам что, теперь тебя по имени – отчеству величать? Так что ли, Лёха?

Пришлось его успокоить, что ничего в наших отношениях не изменилось. Меня тут же поддержал Кулёма:

– Так мужики, я же и говорю, что мы все здесь кореша! Верно, Лёха?

Очень им нравилось вот так, запросто, обращаться к настоящему милиционеру. Понятно было, что в обычной жизни они с «нашим братом» находятся по другую сторону баррикад.

После обеда все угомонились, и у меня появилась возможность немного позаниматься собой. Для начала я прислушался к своим ощущениям: голова не болела, не кружилась, не тошнило. Возможно, никакого сотрясения у меня и не было. Да и рука в общем-то не болела, так, поднывала несильно. Может быть сходить к доктору, поговорить наедине, попроситься на выписку, пообещать, что буду соблюдать постельный режим и все предписания?