Текст книги "Долгожданная кража (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 17 страниц)

– Так они же всё разболтают, магазинные-то! – забеспокоился Диденко.

– А ты культурно попроси их выйти да не ори на весь магазин. – напутствовал я его.

Проводив сержанта, я еще разок посмотрел на оружие. Я тоже видел винтовки такой системы только в музее да в кино, потому что «мосинки» давным-давно сняты с вооружения армии. Но все равно, почему-то мне казалось, что это какая-то странная «мосинка». Но что с ней не так? Не хватает чего-то такого, что должно выступать. Магазинная коробка, что ли?

Оружейник или историк-реконструктор сразу бы определил, что это за винтовка, а мне пришлось лишь гадать.

Я попытался поизучать ящики, но они мне ничего не подсказали. Вытер пыль, но обнаружил только четырехзначные номера. Возможно, номера партии, или номера, данные на складе. Кто его знает? Я не оружейник, не кладовщик склада боеприпасов или вооружения. А что с коробочками, в которых патроны?

А вот здесь, похоже, и будет подсказка. На картонных стенках, когда я отер с них пыль, обнаружились иероглифы. Опять-таки – китайские они, или японские, не определю.

И тут до меня дошло. Все-таки, парень я начитанный, тем более, что совсем недавно пришлось прикоснуться к событиям, связанными с гражданской войной. Читал и энциклопедии, и те немногие книги, которые удалось отыскать в нашей библиотеке. Да и из собственного прошлого кое-какие знания остались. Это же японские винтовки «Арисака»!

Эти винтовки царское правительство закупило у своего бывшего врага, ставшего во время Первой Мировой войны нашим союзником.

Как известно, во время войны лишнего оружия не бывает. Будь это хоть винтовка, а хоть и пулемет, он, как любая техника, имеет свойство ломаться. К тому же, солдаты свои винтовки теряли, топили в реке или в болотах.

Вот, что интересно, так это то, что накануне войны запас винтовок на складах русской армии имелся с избытком. Предприятия производили новые (то есть, системы Мосина) винтовки, а еще лежало около миллиона старых, системы Бердана. «Берданка», разумеется, уступала «мосинке», но лучше устаревшее оружие, чем никакого.

Но накануне Великой войны (так ее в те годы называли), какие-то «умники» распорядились продать за границу почти двести тысяч «мосинок», а с «берданками» поступили еще проще. Приказали очистить склады, чтобы не загромождать их бесполезным оружием. Поэтому, половину «берданок» переделали в охотничьи ружья и продали, а вторую половину попросту сдали в утиль.

А вот как грянула война, России пришлось покупать винтовки и в Японии, и в США. А куда деваться?

И во время гражданской войны сотни, если не тысячи «импортных» винтовок имелись на вооружении и в Красной, и в Белой армиях.

Пока пребывал в размышлениях, прибыла грузовая машина. А еще явился начальник РОВД майор Большаков. Он, кстати, пришел раньше, чем подошли грузчики – мобилизованные и призванные для работы Титан, Джексон и Серега Савин. То есть, начальник забрал с собой всех, кто подвернулся под руку.

– Ну что, Воронцов, не успел ещё ничего накуролесить? – сумрачно начал он. – Я как узнал, что дежурный тебя отправил, на месте сидеть не мог. Приехал вот, чтобы самому убедиться. А то неизвестно, чего от тебя ждать.

– Рад стараться, товарищ майор, – несильно схамил я.

А что, если ко мне появились претензии по какому-то вопросу, это не значит, что теперь надо обвинять во всех смертных грехах. Большаков неопределенно хмыкнул и протянул руку в мою сторону:

– Фонарик давай.

Подсветив лучом содержимое ящиков, он вдруг выдал:

– Ишь ты, япона мать! Арисака!

Видимо, даже в полутьме уловив мое удивление, майор сказал:

– Я «срочку» на Дальнем Востоке служил, там у нас на складах такие лежали. Мы их потом в Китай отправляли, вместе с ППШ и ППС.

Тут он вспомнил, что со мной ему надо вести себя отстраненно, и завершил свою реплику так:

– Но это к делу не относится. Приступайте к погрузке.

С кряхтением и матерком мы сняли с чердака все одиннадцать ящиков. Не сказать, что они были слишком тяжелые. Может, килограмм по тридцать каждый, а может и сорок. Винтовка, вроде, весит около четырех килограмм, да упаковка. В общем, как-то так. Если у кого-то будет желание пересчитать – милости просим. Вытаскивать эти клятые ящики, спускать их по узенькой лестнице было очень неудобно. Но ничего, справились.

Устроив ящики в кузове, мы отправились обратно в дом. Вот, на сей раз жильцы уже принялись вылезать из своих квартир. Но теперь они нам нужны, потому что дальше следовало пройтись по оставшимся семи каморкам, да и общее пространство проверить – а не лежит ли еще где-то ящик с раритетным оружием? Так что, дорогие граждане, пойдемте наверх, будете открывать свои сусеки. Ну да, безо всяких ордеров на обыск, без постановлений об изъятии. Надо будет – потом все напишем. Не до бюрократии, чай.

Увы, двоих квартиросъемщиков на месте не оказалось, пришлось попросту выковыривать замки.

Хозяин квартиры, которому принадлежал закуток на чердаке, трясся и уверял, что ордер на заселение он получил две недели назад, и об оружии ничего не знает. Он даже прежних хозяев ни разу не видел.

– Разберемся, – веско сказал Большаков, кивая на служебный автомобиль, стоявший рядом с грузовиком. – Садитесь, в отдел поедем.

Майор, прихватив с собой хозяина квартиры, отбыл, «Газончик» с ящиками тоже уехал, а мы с парнями остались отрабатывать жильцов дома.

И что нам дал опрос? В сущности, почти ничего. Соседи сказали только, что в квартире, которой принадлежал чуланчик с оружием, проживала Леокадия Петровна Звонарева, бывшая учительница немецкого и французского языка. Леокадии, когда она умерла, было под девяносто. И жила она здесь дольше всех. И, вообще, раньше весь дом принадлежал семье Звонаревых. Отец был купцом третьей гильдии. Третья гильдия – это не самый верх, но и не торговец в разнос, или лавочник, что не записывались в купеческое сословие, чтобы не платить лишние деньги. Но купец имел собственный дом, дал образование дочерям.

У Леокадии была сестра – тоже учительница, но та умерла еще до войны. И брат был старший. Так тот погиб во время гражданской, в Рыбинске.

Некоторую ясность (а может, наоборот?) внес один из соседей – старичок лет семидесяти.

– Эсеркой Леокадия была, – заявил он.

– Почему эсеркой? – удивился я.

– Да фильм как-то по телику показывали, про чекистов. Так там этот был… Эсер главный. Ну, которого наши чекисты к себе заманили, а он еще с лестницы спрыгнул и убился.

Кого наши чекисты заманивали? А…

– Савинков, что ли? – предположил я.

– Во, точно, Савинков. Смотрели, а Леокадия говорит – мол, актер, который Савинкова играл, нисколько не похож. Дескать, Савинков и красивее был, и умнее. А больше ничего не говорила, а мы не спрашивали. Мало ли кого старуха могла видеть?

Хм… А ведь вполне возможно. В восемнадцатом как раз был мятеж эсеров в Ярославле и Рыбинске. И брат Леокадии, погибший в Рыбинске. Все сходится. А сестра, а то и обе сестрицы, ждали, что мятеж перекинется на Череповец, и готовили склад с боеприпасами. Или братец оставил дома кое-какой запас. Надо бы сходить в БТИ, выяснить – когда дом был национализирован, и когда туда вселились жильцы. Восстание эсеров произошло летом, так что, вполне возможно, что дом тогда целиком принадлежал семье Звонаревых. Впрочем, пусть этим историки-краеведы занимаются, а нам бы что-то попроще.

А вообще, везет мне с посылками из прошлого.

Глава 12
На огневом рубеже

К Рябинину я смог попасть только на следующее утро после оперативки, сначала общей, а потом маленькой своей, у начальника ОУР, куда вход посторонним был воспрещён. Всё время до визита я тихонько молился неизвестному мне следственному богу (должен же существовать такой?), а заодно и Борису Михайловичу, чтобы дело по краже пальто не оказалось расписано Утягину.

На моё счастье Борис Михайлович оказался в кабинете один, но уже весь в работе, о чём свидетельствовало раскрытое уголовное дело на столе перед ним и телефонная трубка, неизвестно каким чудом державшаяся около уха. Руки следственного начальника были заняты: одной он стремительно листал дело, а витиеватые манипуляции второй руки, видимо, были призваны усилить словесную аргументацию. Я искренне пожалел собеседника, лишённого удовольствия видеть эту картину – несомненно, смысл сказанного дошёл бы до него значительно лучше.

Рябинин мимолётно взглянул на меня, но никак не отреагировал и продолжил свой разговор. Всё ясно – идёт вычитка обвинительного заключения, и кто-то прямо сейчас в телефонном режиме получает начальственное мнение по поводу того, что он тут нагородил.

– Борис Михайлович, на две минуты… – начал было я, но тут же был безмолвно остановлен нетерпеливым мановением его руки, что означало примерно следующее – садись и не мешай.

Пришлось подчиниться. Я уселся на стульчик у двери и притих. Всем в райотделе было известно, что после чистилища у Рябинина, утверждение обвинительного заключения в прокуратуре, как правило, проходит без сучка, без задоринки. Так что любой следователь полагал за благо нарваться на нелицеприятные замечания своего шефа здесь и сейчас, чтобы избежать неприятностей в дальнейшем. Конечно, оправдательные приговоры, свидетельствующие о сокрушительном браке в работе следователя, в советском суде были не в моде, но возвращение дела на дополнительное расследование вполне могло случиться. А это тоже большой «ай-яй-яй».

Только почему по телефону-то, удивился я. Такие вещи Борис Михайлович предпочитал проводить визави, так сказать. Ответ, впрочем, нашёлся тут же. Рябинин положил, наконец, трубку и беззлобно произнёс:

– Стервец! Сроки горят, а он смотался домой. После дежурства, дескать, отдыхать положено. Дудки! Если горят сроки, отдыха существовать не может. Ни-ка-ко-го: – по слогам продекламировал он, – ни днём, ни ночью, ни после дежурства, ни перед смертью. Ну ничего, сейчас заявится, как миленький!

Борис Михайлович закончил свои не страшные на самом деле обличения и совершенно вне связи с только что сказанным заявил:

– А я тебе говорил – переходи в следствие. Настоящая работа только здесь. Учись, пару курсов ВУЗа закончишь, можно будет под какую-нибудь удобную оказию перетащить тебя, сначала исполняющим обязанности, а потом и совсем. Ты парень башковитый, главное уже знаешь, а тонкости профессии осилишь на практике.

– А как же ни сна, ни отдыха? – напомнил я Рябинину недавние его слова.

Борис Михайлович ни капли не смутился.

– Так я же это про разгильдяев. Ты-то ведь у нас не такой?

Он внимательно посмотрел на меня, будто определяя на глаз, «такой» я или «не такой».

– Да, вот ещё: будешь в петлицах носить щит со скрещёнными мечами, а не жёлтые пуговицы. Красиво ведь и значительно!

Тут он был прав. Герб СССР и в правду издали смахивал на большую пуговицу, а щит с мечами выглядел весьма внушительно. Всё это хорошо, но пришёл-то я сейчас сюда не на работу проситься. Надо было выворачивать на нужную тему.

– Борис Михайлович, давайте про это потом. – начал я, – когда время подойдёт. – У меня вот какой вопрос. Вчера из прокуратуры поступило уголовное дело по краже пальто…

– Поступило.

Рябинин безошибочно вытащил из кучи бумаг листочки, пока ещё не облачённые в картонные корки, и посмотрел на меня.

– Вот оно. А твой-то интерес, извини меня, в чём? Или может раскрыл уже?

Я отрицательно помотал головой.

– Борис Михайлович, не поручайте это дело Утягину.

Лёгкая тень набежала на лицо Рябинина. Будут тут сыщики ему указывать, как уголовные дела расписывать. Нет, иногда какие-то резоны и бывают, чтобы к их мнению прислушаться, но не так вот с бухты-барахты.

– Объяснись. – потребовал Рябинин.

Я огорчился – ну вот, опять объясняться. А что сказать, что мы с Утягиным в контрах? Из-за чего? Разошлись в диспуте об отношении к женщине? Чем больше ответов будет с моей стороны, тем большее количество вопросов они могут вызвать. А если ещё разговор дойдёт до прокурорского представления, тогда вообще туши свет. И я начал так:

– Борис Михайлович, прошу поверить мне на слово – так будет лучше для всех. А я, честное пионерское, как перейду на второй курс, сразу же подам рапорт в следствие и буду работать без выходных и отпусков и даже без отдыха после дежурства.

Я ещё немного подумал и добавил:

– В кабинете раскладушку поставлю, чтобы домой не ходить.

Упоминание раскладушки, видимо, окончательно добило Рябинина. Он подобрел и просветлел лицом.

– Будем считать, что ты меня уговорил. Твоё обещание я запомнил – готов пахать в следствии, как раб на галерах. А дело я, так и быть, отдам Балашову. Хотя так и не понял, почему тебе это надо.

– Борис Михайлович, спасибо большое. Поверьте, эта просьба ничего плохого под собой не имеет. В скором времени, надеюсь, всё разъяснится.

Я приготовился ещё что-нибудь наговорить для достоверности, но Рябинин махнул рукой.

– Ладно, верю. Ты, главное, про своё обещание помни.

– Помню – помню… – легко согласился я. Знал бы Борис Михайлович, что меня уже и из уголовки собираются турнуть, наверное, не стал бы заманивать к себе на работу.

Рябинин посчитал разговор законченным и протянул мне руку.

– Тогда давай пять.

Мы скрепили нашу ни для кого не обязательную договорённость крепким рукопожатием. Понятно, что настоящие назначения происходят не так. А договариваться наперёд вообще не имеет никакого смысла – мало ли что может произойти за отпущенное время. Но было здесь одно странное ощущение. За свою жизнь мне пришлось побывать на самых разных должностях, причём значительно выше уровня следователя, но, несмотря на это, нынешнее предложение Рябинина оказалось четровски приятным.

Я уже собрался идти, когда Рябинин почти в спину мне произнёс:

– Да, чуть не забыл. Утягин-то с пятницы в отпуске. Срочно в Котлас отпросился. Какая-то троюродная бабка у него там в тяжёлом состоянии.

И Борис Михайлович посмотрел на меня безмятежным взором.

Та-ак, что там говорила мне гадалка про пустые хлопоты? Оказывается, дело к Утягину и не попало бы даже без моих нынешних усилий. А Борис Михайлович каков! Нет бы сразу сказать, так ещё весь этот концерт с моими клятвами устроил. Одно хорошо – Утягин пока мешать нам не будет, и можно вплотную заняться другими вопросами.

Я укоризненно посмотрел на Бориса Михайловича, но тот уже опять зарылся в какое-то очередное дело и на меня внимания больше не обращал.

Теперь надо было во что бы то ни стало отыскать Митрофанова. Записка моя, оставленная в дверях, почему-то не сработала, а может быть её просто утащил кто-нибудь любопытный. На сей раз друга я быстренько нашёл, но поговорить не удалось опять. Оказалось, что он уезжает на стрельбы. Не успел я посокрушаться этому обстоятельству, как и сам был мобилизован туда же строгим замом по службе со словами отеческой заботы:

– Не отлынивайте, товарищи, от сдачи норматива, пока погода позволяет. Не то придётся зимой уши морозить в карьере-то.

Вместо слова «уши» товарищ майор употребил совсем другое слово, которое приводить здесь как-то неловко. Своего тира у Череповецкой милиции пока ещё не существовало, он появится сильно поздней, а пока в качестве стрельбища использовался Абакано́вский песчаный карьер километрах в двадцати от города. Кстати, во избежание недоразумений надо сразу заявить, что название карьера произошло не от славного города Абакана, столицы Хакассии, которая здесь совершенно ни при чём, а от ничем не примечательного сельца Аба́каново.

У входа в райотдел уже стоял на парах задрипанный автобусик КАВЗ, что мы сочли за благоприятный знак и без промедления загрузились в него. Всё просто: не попавшим в это чудо комфорта коллегам придётся добираться до места на подручных транспортных средствах типа один в один похожего на автозак автомобиля «Спецмедслужбы» или попросту – медвытрезвителя. А это, извините, уже совсем другой уровень комфорта. Я бы сказал словами из будущего, даже не эконом-класс, а просто лоукостер какой-то. Что делать, в таких случаях привлекается вся мало-мальски двигающаяся самостоятельно автотехника, находящаяся в распоряжении райотдела. Да и автобус этот, скорей всего, результат бесплатной договорённости с каким-нибудь предприятием, руководитель которого по тем или иным причинам оказался не в силах отказать родной милиции.

Водитель автобуса только покряхтывал, наблюдая, как переполняется сверх всяких норм вместимости его транспортное средство да слышатся попискивания сотрудниц, которым наиболее решительные мужчины галантно предлагают лучшие места на собственных коленях. Но товарищ майор, стоящий около водительского места, не проявлял никаких признаков беспокойства, стало быть всё идёт, как надо.

Когда мы прибыли в карьер, стрельба уже грохотала вовсю. У привезённых из конторы столов за пределами огневого рубежа толпились не отстрелявшиеся сотрудники.

Три пробных, три зачётных… Получай… Распишись… Следующий… Три пробных… И так далее. Зачётных патрончиков могло бы быть и побольше, но… экономика должна быть экономной. (Интересно, Леонид Ильич уже сказал эту сакраментальную фразу или ещё нет? Не помню). М-да, мысль, заложенная в ней, просто несокрушима. Масло должно быть масляным, асфальт – асфальтовым, воздух – воздушным. Кто против этого поспорит? Но патрончика всё-таки только три.

Нам традиционно предстояло выполнить упражнение номер один – стрельба из положения стоя по неподвижной грудной мишени с двадцати пяти метров. Всегда одно и то же. Принять определённую стойку, вот тут в сторонке и наглядные таблицы имеются на воткнутых в землю кольях – какую именно, тщательно прицелиться, выбрать свободный ход спускового крючка, задержать дыхание… Оставалось добавить только, чтобы тот, по кому предполагается применить оружие на поражение, тоже неукоснительно следовал требованиям норматива: стоял смирно в двадцати пяти метрах в положении мишени номер четыре, а не прыгал на тебя с ножом или топором.

Благословенные времена! Мы стреляем из боевого оружия именно так не для того, чтобы обрести и закрепить навыки противодействия преступнику в реальной обстановке, а потому что так положено. Ещё потому, что преступники у нас тоже особенные – социалистические, и зверства, порождённые пороками Запада, им чужды, стало быть и применения оружия в отношении себя они не заслуживают. Воспитанный таким образом любой сотрудник милиции с пистолетом на боку или под мышкой будет до последнего избегать применения оружия на поражение. Себе, как говорится, дороже. Сразу вспомнился один наш коллега, который сам чуть не сел вместо тех орлов, которые били его смертным боем девятого мая около общежития на «Вологодской – раз», куда он прибыл пресекать их безобразия. Уверенно стрелять в критических ситуациях на поражение сотрудники милиции начнут гораздо позже, когда многие страницы столкновений с заматеревшим криминалом уже окажутся написаны их кровью.

Ещё один парадокс: мы лупим на учебных стрельбах по грудной мишени, то есть в грудь и голову, а в жизни от нас требуется бить по конечностям, дабы случайно не убить или не покалечить сверх меры несчастного негодяя. Где тут логика?

На сей раз я выбил двадцать семь очков, засадив все три пули примерно в область гортани, гарантированно тем самым убив свою мишень. Допрашивать по горячим следам будет некого.

Джексон тоже отстрелялся, и мы отправились в сторонку, чтобы, наконец, поговорить, но не тут-то было. За нами увязался Серёга Савин. Как оказалось, ему удалось сэкономить патрончик «на всякий пожарный», чем он с нами и похвастался тут же. Мы оценили его ловкость, и он удовлетворённый, отправился дальше.

– Ну, давай выкладывай уже, наконец! – потребовал Евгений, убедившись, что чужих ушей поблизости нет. – Что там у вас с Утягиным произошло?

И я выложил. Джексон одобрительно посматривал на меня, пока я говорил, и даже пару раз двинул меня в плечо в знак поддержки, но отреагировал совсем не так, как я ожидал. Он помолчал, что-то прикидывая в уме, а потом заявил:

– Не лезет! За Утягина ещё раз скажу тебе: молоток! Негодяев надо учить. Но дальше – не лезет. Зачем ты пошёл отбивать эту тётку с её несчастным пальто от Утягина? Тебе что, своих глухарей не хватает для полноты жизни?

Вопрос, что называется, в яблочко. Совсем как на моей недавней мишени.

– Ну, во-первых, она не тётка, а очень даже девушка…– начал я.

Джексон изумлённо уставился на меня, и я запоздало сообразил, в какую сторону он сейчас думает.

– Очень даже милая девушка, – поспешил я исправиться, – и вообще я собираюсь на ней жениться.

От таких моих слов приятель слегка обалдел. Сложная гамма чувств бегло отразилась на его лице, потом оно озарилось догадкой.

– А-а-а, так ты её знаешь. – протянул он. – Тогда колись: что да как. И побыстрее.

Ну вот… Как тут ему объяснить, что к чему?

– Да, знакомая! Только она так не считает.

Джексон нахмурился:

– Яснее не стало.

– В общем, Женя, думай, что хочешь, но у меня твёрдое убеждение, что это моя судьба, что я её знаю тысячу лет. Я даже знаю, что у нас будут, – тут я запнулся, – что у нас будут два славных пацана: Данька и Серёжка. Вот… Если какой-нибудь Утягин не помешает…

Я тут же пожалел о сказанном. Не надо было вот так, сразу. Джексон смотрел на меня теперь с некоторой опаской. Мне даже показалось, что он думает примерно так: вот мы сейчас на стрельбище, пистолет у него под мышкой. А если и он патрончик заныкал тоже, как Серёга Савин? Говорить он начал, тщательно подбирая слова:

– Лёшка, друг, я вот всё думал… Тебе ничего не говорил, но думал… Ты после того ранения, ну помнишь, о чём я, как-то изменился. Слова незнакомые поначалу часто употреблял. Событий последних дней перед ранением вспомнить не мог. Мы тогда расценили это, как посттравматический шок, так это, кажется, у медиков называется. А теперь не знаю, что и думать.

Джексон помолчал немного и добавил:

– Вот мы с тобой практически сверстники, но иногда мне кажется, что ты пацан зелёный, вот как сейчас, а в другой раз – что тебе сто лет, не меньше. Так рассуждать, как ты порой, у меня бы ни за что не получилось. Да вот, хотя бы… Помнишь, как ты капитана из бродяжника в Ярославле осадил? Ведь глаза закрыть, так не сопливый младшой, а строгий полковник распекает своего подчинённого. И как это у тебя получается?

Вот оно как! Всё-таки мои косяки из начала второй жизни незамеченными не остались. А я-то думал, что ловко замаскировался. Однако, в эту тему углубляться бы не следовало.

– Жека, ты погоди, не паникуй. Со мной всё в порядке. В больнице-то я после наркоза и в самом деле чумной был, трудно выходил из того состояния. Врачи говорили, что это такой побочный эффект, когда пациент недело городить начинает. А остальное всё тебе показалось. Не сочиняй лишнего.

Джексон попытался было что-то возразить, но я ему не позволил.

– А про Нину… Ну считай, что влюбился я без памяти. Может же человек влюбиться, в конце концов? Мы даже в кино с ней ходили! – выдал я последний аргумент.

А что, для нынешних комсомольских времён поход в кино – это большая заявка на будущие отношения, и друг мой это оценил. Но несколько ошалелое выражение так и не покинуло его лицо.

Как известно, сказал: «А» – говори: «Б». И я, не давая Джексону раскрыть рта, рассказал всё, начиная с последнего визита к начальнику райотдела. Когда я иссяк, мой собеседник помолчал немного и потом глубокомысленно изрёк:

– М-да, всё сходится – человек сам кузнец своего счастья…

Да что они все! Сейчас и этот заявит: «…как говорил великий Карл Маркс». И это вместо того, чтобы помочь другу в трудной ситуации. Но Джексон не стал повторять Титана, а просто сказал:

– Ну ладно, эту девчонку, как её, Нину, что ли, ты от Утягина уберёг. Но ведь понимал же, что этот гнус так просто свою обиду не забудет. Воистину, влюблённые сыщики нюх теряют…

Ага, кто бы говорил! Будто бы не сам Джексон в относительно недавний период добрачных ухаживаний за своей благоверной ходил с блаженной улыбкой на счастливой физиономии, натыкался на прохожих, и чуть было не набил на руке татушку (извините, такого слова пока ещё не существует) с именем своей несравненной. Хотя, может быть, в последней произнесённой фразе он как раз и имел в виду себя в том числе?

Тут в наш разговор вмешалась непривычная тишина – стрельбы, похоже, закончились. Пора было занимать места в автобусе, чтобы не трястись всю обратную дорогу в темноте, вдыхая не истребимые никакой хлоркой миазмы кареты под названием «Спецмедслужба».

И всё-таки мы успели с Джексоном обсудить, что надо сделать в ближайшее время, и на душе моей стало немного полегче. Замечательно, когда можно опереться на надёжное плечо друга, совсем уж романтически-умилённо думал я, стиснутый на автобусном сиденье крепкими телами сослуживцев. Друг, он хоть и не преминет поиздеваться над тобой, если подставишься по-глупому, но обязательно поможет в трудную минуту.