Текст книги "Долгожданная кража (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

– Не бэ, сыщик! Не плачь. Холостой? Ну и это не беда. Хотя свободное время, которого у тебя раньше отродясь не было, и женатому не помешало бы. И нервы сбережёшь. Погоди немного, тебя с этой должности через полгодика будет бульдозером не спихнуть.

Ага, подумал я, поживём – увидим. Хороший ты парень, Виктор, и семья, наверное, имеется, и дети, и подпольная шабашка какая-нибудь для пополнения семейного бюджета, но сидеть остаток жизни вахтёром, пусть и «вахтёром особого назначения» – это не по мне. И всё-таки интересно: неужто бытие и в самом деле определяет сознание, (как сказал великий Карл Маркс, добавил я про себя и хихикнул, вспомнив Титана), и через полгода я обрасту мхом, тайно устроюсь сторожем в детский садик, заведу себе пузо и буду снисходительно посматривать на суету ребят из уголовного розыска?

Первое дежурство прошло нехлопотно, но интересно – всё-таки новое занятие. А утром меня призвал к себе начальник. Он предложил мне устроиться за небольшим приставным столиком и весьма любезно, однако без всяких прелюдий, задал вопрос, который я, пожалуй, ожидал меньше всего:

– А что вы думаете, Алексей Николаевич, относительно новой Конституции?

Вона куда загнул! И с чего бы это? Хотя с другой стороны, а почему бы и не поинтересоваться уровнем политической подкованности нового сотрудника? Правда, скорей такой вопрос следовало бы услышать от замполита, но, похоже, такового в чистом виде, то есть без примесей другого функционала, в подразделении не наблюдалось.

Что ж, на этом меня не поймать. Весь текущий год тема конституции не сходила с газетных полос и теле– радиопередач, так что только самый дремучий человек не имел в запасе хотя бы несколько шаблонных фраз по этому поводу. Но я-то, безусловно, знал ещё больше, поэтому без заминок рассказал Петру Петровичу, что Брежневская Конституция является Основным Законом развитого социализма и далее в том же духе. Упоминание Леонида Ильича в таком контексте заставило начальника быстро взглянуть на меня, и взгляд этот показался мне весьма странным, если не сказать больше.

Ай-яй-яй, балбес! (это я про себя). Не учёл, что «Брежневской» конституцию начнут называть значительно позже, а при живом-то «дорогом товарище» вроде как даже неприлично произносить такое. Впредь надо поосторожней быть. Пришлось срочно выкручиваться, что я с честью и выполнил, но тут же вторично промахнулся, уверенно заявив, что больше не будет советов депутатов трудящихся.

– Как так не будет? – переполошился Пётр Петрович, который и сам, видимо, не шибко внимательно штудировал проект Основного Закона.

– Так теперь будут советы народных депутатов. – объяснил я испуганному начальнику, в чём разница, сделав упор на слове «народных», и тот немного успокоился.

Наш разговор на важную политическую тему ещё немного продлился (больше никаких ляпов я постарался не допускать) и закончился вполне благополучно. Товарищ майор подвёл черту таким образом:

– Я, Алексей Николаевич, собирался поручить вам в следующий четверг провести политинформацию на тему новой Конституции. Заодно бы и на коллектив, так сказать, в своей совокупности посмотрели, – Пётр Петрович продемонстрировал округлым движением рук эту совокупность, – и себя показали…

Он сделал паузу.

– Но, пожалуй, рановато. Знания у вас хорошие, крепкие, вот только манера подачи материала, понимаете ли…

Пётр Петрович опять замолчал, собираясь с мыслями, потом продолжил:

– … какая-то отстранённая. Как будто вы не о важнейшем для страны текущем моменте рассуждаете, от которого вся наша будущая жизнь зависит, а какую-то бездушную справку читаете. Больше заразительного энтузиазма, понимаете ли, требуется, больше веры в светлое будущее, и тогда всё у вас получится как надо. Поняли меня?

Я поспешно кивнул в знак согласия, а сам подумал: это надо же, а старикан-то наш, выходит, подловил меня. Но это не важно. Это так, мелочи текущего момента. А в остальном всё нормально – живём, не тужим. Конституцию вот новую принимаем. Больше веры, товарищи, в светлое будущее, и светлое будущее придёт само по себе. Во всей его прелести, блин. До девяностых осталось не так уж и долго.

[1] «Трасса» – вовсе не магистраль, а место нелегальной продажи водки.

[2] Здесь Воронцов немного путает. В те годы в СССР день учителя праздновали в первое воскресенье октября. Фиксированную дату 5-го октября стали отмечать только с 1994 года).

Глава 15
Скажу ей все о любви…

Джексон куда-то запропастился. Я никак не мог застать его на работе, а на телефонные звонки он тоже не отвечал. И где он собак гоняет?

Дежурные по райотделу уже устали от моих обращений и сами начали потихоньку отругиваться, дескать они не справочное бюро и не пастухи, чтобы приглядывать за моим другом. Тебе надо – сам и ищи, а их не обязывали. Оставляемые мной записки в случае, когда мне удавалось забежать в контору, исправно исчезали из дверного притвора Женькиного кабинета, но и только. А до такой роскоши, как домашний телефон, по которому я его поймал бы рано или поздно, друг мой ещё не дожил.

Мелькнула было подленькая мысль, что теперь и Джексон решил от меня отказаться, вычеркнул из списка друзей, но мысль эта оказалась недолговечной, как пришла, так и ушла. Не тот случай. И Женьке обо всем прекрасно известно, да и он не тот человек, чтобы дружбу по казённым решениям мерить. Так что не стоит себя накручивать. Никто от меня не отказывался, все всё прекрасно понимают. А в жизни и не такие кульбиты случаются.

Но время шло, а те дела, о которых мы с Джексоном договорились после стрельб в Абакановском карьере, были ещё, по всей видимости, не выполнены. Иначе, с чего бы он вздумал от меня скрываться?

Я потихоньку обживался на новом месте, поражаясь с непривычки, что свободного времени и действительно стало ну о-о-чень много. Особенно нравился выходной в будний день, когда все кругом работают, а ты – вольный сокол. И суббота с воскресеньем оказывались свободными. Не так часто, как хотелось бы, но все равно. Можно было бы даже к старикам съездить. Гостинцев им отвезу, а из деревни прихвачу картошечки и свеклы. И лук с чесноком уже заканчиваются. Вроде, было-то много, но я весь запас Саньке Барыкину отдал. А как не отдать, если тот заявил, что Людмила у него простудилась, а лучшее лекарство от простуды – лук и чеснок? Так что, надо обновить запасы. Лук-то положим, можно и на рынке взять, но настоящего чеснока там нет – проверено.

Хорошо бы еще сальца свеженького, но свиней начнут забивать через месяц, не раньше. Свинтус я неблагодарный. Думаю о поездке к родителям исключительно из соображений меркантильности – всё себе. Лучок, видите ли, чесночок, сальцо, опять же. Надо бы и им что-то интересное поискать, порадовать чем-то. Может, книгу какую? Отец и мать у меня книгочеи. Но где я книжку хорошую найду? Отец, как член райкома, имеет больше доступа к книжным богатствам, нежели я, да только и ему нечасто что-то перепадает.

Вот, пожалуй, в ноябре и съезжу. Можно на ноябрьские праздники, а можно и после Дня милиции. Нынче у меня никакого желания нет идти на торжественное мероприятие. Интересно, с чего бы вдруг такое?

В общем, съезжу к родителям, но попозже. Только пусть они меня простят, непутёвого, сначала надо разобраться с пропавшим пальто. Простят, конечно, когда узнают, что старался ради своей жены, а еще детей и внуков.

Тьфу ты, какие дети с внуками? Мы с Ниной и поженимся-то еще не скоро. Ну да, если поженимся.

Последнее дежурство в качестве стажёра подходило к концу. На следующее я выйду уже в статусе настоящего дежурного, то есть «вахтёра особого назначения», как я мысленно окрестил свою непритязательную должность. Но это потом. А пока я имел возможность спрятаться за сутулую спину своего наставника Кирьянова и полчасика поразмышлять над текущим моментом собственной жизни.

Найти это дурацкое пальто, из-за которого возникло столько суеты, для меня стало навязчивой идеей – не то идефикс, не то делом чести. Это кому как больше нравится. После похода Нины в прокуратуру и её показаний, от которых меня и по сию пору в краску бросает, пальто обязательно должно быть найдено. Обязательно – и точка! И тогда я гордо отнесу его этой сумасбродной девчонке и не менее гордо брошу к её ногам. И скажу ей… Как там у никому пока ещё не известного Розенбаума?

Только поднимусь, скажу ей всё о любви,

Чтоб потом не подойти на выстрел.

Нет, ничего не скажу. Просто с большим достоинством и высоко поднятой головой удалюсь с глаз. А ей, конечно, сразу же станет стыдно за всю несправедливость по отношению ко мне. Она будет страдать и мучиться, места себе не находить и в конце концов поймёт, какого счастья в моём лице она лишилась.

Побежит за мной, а я только гордо отвернусь. Пусть мучается, маленькая зараза.

Или не побежит? Может, это я прибегу, плюнув на собственную гордость, если даст знать, что не сердится.

Твою мать! Ведь мне уже на самом-то деле шестьдесят с лишним, а до сих пор романтика в одном месте играет. Ишь, страдать она станет. Не станет. Или все-таки станет?

В этом месте меня начинали захлёстывать сомнения. А что, если она будет страдать и мучиться недостаточно, а потом и вовсе перестанет заниматься такой ерундой, как страдание? А сделает соответствующий вывод и совершит некий поступок? Например, пойдёт в прокуратуру и скажет: «Спасибо вам, дорогие товарищи! После вашего прокурорского реагирования этот Воронцов, так халатно относящийся к своим обязанностям, быстро нашёл моё пальто. Вот так и надо с этими нерадивыми милиционерами, которые вместо поисков похищенного только и глядят, как бы неискушённых девушек в кинотеатр заманить».

Такой расклад мне совсем не понравился. И потом, зачем тогда я всю эту бодягу затевал? Зачем шлифовал физиономию Утягину? Только затем, чтобы меня из уголовки выперли?

Да, а отчего же я так вспылил? В сущности, девушку Нину я едва-едва знал. Но это здесь. А вообще, во мне проснулся немолодой уже Алексей Воронцов, услышавший, что какая-то гнида сказала скабрезность о его жене! Стерпел бы я такое в своем послебудущем времени? Конечно нет. Кто знает, отделался бы мерзавец простой оплеухой? Нет-нет, ногами бы я бить не стал, а кулаком – это всегда пожалуйста. Это я по отношению к себе могу стерпеть и гадость, и матерное слово, но коли задевают мою жену, детей, внуков… Нет, лучше не пробуйте.

А как же наше с Ниной счастливое будущее? Ну да, она еще не знает, что у нас с ней будет двое прекрасных детей, внуки, но что это меняет?

Конечно, преступление, в отличие от первой моей жизни, непременно должно быть раскрыто, и пальто окажется найдено. Это мой гордый ответ (я даже плечи развернул) всяким там вредным девчонкам и бездушным заместителям прокурора. Только разве я только к этому стремился? Нет, тут требуется нечто другое. И где же всё-таки этот чёртов друг Митрофанов?

А не позвонить ли мне в следствие? Знаю, что дело по краже Утягину не отдали, и на том спасибо. Но вдруг что-то новенькое есть?

До Рябинина дозвонился с пятого раза. Правильно. Борис Михайлович, если не проверяет чужие дела, то наставляет кого-нибудь по телефону. И, не обязательно это следователи. К Рябинину за консультацией могут обратиться и адвокаты, и сотрудники прокуратуры. А он, добряк этакий, ни разу еще никого не послал.

– Леша, привет? Как там на новом месте? – поинтересовался начальник следственного отделения, потом хохотнул. – Я же тебе говорил, переходи к нам. А предложение до сих пор в силе. Ты же у нас почти дипломированный юрист, хоть и без диплома. У меня с нового года две девки в декрет уходят, а Михаил Александрович вообще на пенсию намылился, комиссию проходить станет. И кем их заменишь? – Правильно, тобой. Будешь настоящим делом заниматься, не то, что в своей тюрьме.

Словечко «тюрьма» в речи Михалыча отдавало едким сарказмом. Не уважал он эти заведения: не милиция тебе и не зона, а так, не пойми, что.

– Хочешь – для начала я тебя на глухари посажу? Иголку цыганскую подарю, без неё никак, нитки белые. Знай, шей себе да в долгий ящик откладывай, пока розыскники преступление не раскроют. Да плюсом пару раз в месяц дежурство – сплошная лафа.

Ага, лафа. А то я не знаю, как следователи выговоры получают за просроченные дела. А иной раз могут и сами «загреметь под фанфары», как говаривал незабвенный Борис Новиков, если кого-то в камеру определят без надлежащих доказательств или освободить не успеют. Незаконное лишение свободы… Прокуратура бдит. Правильно делает, кстати. И здесь следователю надо ухо востро держать, потому что наш брат опер (тьфу ты, я ведь не опер уже!), умеет по ушам ездить, убеждать – дескать, ты только задержи, а доказательства будут. Но мне-то эти оперские штучки известны хорошо, не куплюсь.

– Ага, я же тебе обещал подумать, вот и думаю, – отозвался я.

– Ты говори, только быстренько, чего хотел-то? У меня люди сидят, – поторопил меня Рябинин.

Ну да, люди у него всегда сидят. Но у меня важный вопрос. Шкурный.

– Боря… Борис Михалыч, скажи-ка, как там то дело по краденому пальто?

– Леха, ты по которому пальто спрашиваешь? У нас их штуки три. Ты про свое? Про то, которое из общаги украли?

– А про какое еще? – хмыкнул я.

– Так что с ним сделается? Само пальтишко лежит где-то у вора, если тот его не перепродал. А так – глухарь. Дело я Балашову отдал, а что он сделает? Только формальности выполнит. Отдельное поручение твоим бывшим коллегам отписал, а больше ничего. Да что я тебе объясняю, сам знаешь. Кто искать будет? В общем, не грусти, Леха, звони, если что. Надумаешь к нам – милости просим.

Боря прав. Зацепок в этом деле никаких, поэтому в числе перспективных к раскрытию оно не числится, а стало быть более, чем на формальный набор мероприятий претендовать не может.

Вроде, и недолго с Рябининым поговорили, ничем он меня не порадовал, а на душе стало чуточку легче. Какие-то перспективы у меня всё-таки есть. Если что – Борис Михайлович к себе возьмет. А Боря, как я хорошо знаю, своих никогда не сдает. Он сам, иной раз, гнев начальства берет на себя. Потом подчиненному выволочку сделает, выскажет все что думает, но вышестоящему начальству про ляпы и косяки следаков докладывать не будет.

Хотя с моим переходом тут ещё бабка надвое сказала: Рябинин-то может и возьмёт, только кто же ему даст? То есть меня могут и не отпустить. Из каких-нибудь непонятных интересов службы, а то и из простой человеческой вредности. Говоришь, тебе там лучше будет? – Так на-ко вот – получи кукиш.

Наверное, не стоило ходить в общежитие к Нине, но удержаться не смог.И сразу, как только освободился после дежурства, сбегал к себе, переоделся и помчался на улицу Коммунистов.

Место это тоже историческое. Пойдешь прямо – упрешься в здание педагогического института, бывшего реального училища. Из знаменитостей, что там учились – цареубийца Николай Рысаков и поэт Игорь Северянин. Символично, надо сказать.

И на улице еще остались кое-какие исторические памятники. Пожарное депо, сложенное еще при Милютине. Оно, кстати, с момента основания и до двадцать первого века ни разу не перепрофилировалось.

Общага двухэтажная, где проживают студенты, деревянная. Когда-то это было Городской управой и здесь располагалась вся городская власть – и Городская дума, и казначейство, и полицейское управление, вместе с единственной в городе каланчой. Потом чиновников становилось все больше и больше, в скромную двухэтажку они уже не вмещались и были перемещены в более просторные помещения. А бывшее административное здание поначалу передали под жилые квартиры, а потом определили под общежитие студентов педагогического института. Каланчу, кстати, снесли за ненадобностью.

Общежитие с частичными удобствами. Есть туалет, отопление, холодная вода. По сравнению с тем, как живут учащиеся педучилища в Белозерске – условия райские. Но все равно чтобы помыться, приходится в баню идти, а для мелких нужд греть воду на кухне.

Когда институт разрастется, для студентов отгрохают девятиэтажку рядом с вокзалом, а старое здание передадут под общежитие аспирантов. Вспомнилось вдруг, как один из аспирантов, обиженный на коменданта за то, что тот не выдал ему постельное белье – мол, пропил казенные вещи, собака такая, надел тому на голову мусорное ведро. Дело-то ерундовое, уже даже и не помню, какую статью парню вменили. Кажется, хулиганство, первая часть. Реального срока аспирант, разумеется, не получил, но карьеру себе подпортил. Вообще, можно было ограничиться чем-то таким, вроде передачи материалов на товарищеский суд, но прокуратура уперлась. Мол – хулиганство! Возможно, комендант и на самом деле бельем приторговывал, но зачем ему сразу мусорное ведро на голову одевать?

В моем будущем здание общежития восстановят, даже каланчу поставят, но сделают настолько безобразный новодел, что невольно думаешь – а может, лучше бы этот памятник истории и архитектуры сгорел в каком-нибудь из пожаров? Только как он сгорит, если пожарное депо напротив?

Показав вахтерше служебное удостоверение – тетенька пыталась взять его в залог, словно студенческий билет, но я это дело пресек, поднялся на второй этаж, постучал в комнату, где жила (вернее, пока живет), моя Нина. Эх, опять меня куда-то занесло. А вдруг она теперь уже не моя?

В комнату меня не пригласили, но Нина хотя бы вышла ко мне в коридор. Встала, опершись спиной о стенку и сказала так, что холодно стало:

– Алексей, я же вам ясно дала понять, что не желаю вас больше видеть. Ни здесь, ни в каком-либо другом месте.

Вот так, она снова «на вы».

Моя несостоявшаяся невеста смотрела куда поверх моей головы, а губы кривились с презрением. А я смотрел и любовался. Вся такая родная, просто она еще не знает об этом. Родная и юная. Наверное, для меня из будущего, она бы сгодилась в дочери. Нет, даже и во внучки. Нет, опять я фигню несу. Забываю, что мне не шестьдесят пять, а двадцать с небольшим.

Вот, выскочила в халатике, а в коридоре холодно! Не замерзла бы. Могла бы хоть кофточку какую накинуть. Снять, что ли свою куртку и на нее одеть? Так не оценит… И так хотелось мне попросту ее обнять, прижать к себе и поцеловать… Но нет, нельзя. Если по физиономии получу – не страшно, стерплю, а вот она обидеться может.

– Нина, но почему ты не хочешь больше иметь со мной никаких дел?

– А что непонятного? – фыркнула девушка.

– Да мне все непонятно, – слегка покривил я душой. – Отчего ты себя так ведешь, почему не желаешь попросту сказать – что же произошло?

Конечно, я догадывался, что же произошло. Да что там – я знал, что именно, но хотелось услышать все от самой Нины. Может, все и не так страшно?

– Хорошо, если вам так угодно… – пожала плечами девушка, а потом, уже посмотрев мне прямо в глаза, заявила: – Понимаю, что у вас работа, все прочее… Что вам необходимы положительные показатели. Я правильно назвала? В общем, сотрудники милиции часто скрывают преступления, чтобы они не портили вам отчетность. Все верно? А я вам скажу, что это подло использовать девушку ради своих целей.

– Нина… – пытался я что-то объяснить, но девушка была не намерена меня слушать:

– Я, как последняя дура уши развесила. Думала, что у тебя… у вас, ко мне и на самом деле какие-то чувства. Спасибо следователю прокуратуры. Он мне глаза открыл, рассказал, какими гаденькими приемами пользуется милиция, если ей требуется закрыть какое-то дело. Вот, вы и изобразили влюбленного, чтобы я заявление не писала. Мало того, что работать не желаете, так еще и подличаете!

– Нина, это не так, – сделал я еще одну попытку, но меня снова не пожелали слушать.

– А вы, Алексей Николаевич, поначалу мне даже… – она не договорила. – В общем мне показалось, что с вами интересно. И даже пропажа пальто не казалась такой уж страшной потерей. Да что уж там… Я даже подумала, что и в самом деле понравилась вам. Но так даже еще подлее – изображать влюблённого, а потом оказывается, что это вам нужно для дела! Нет бы все честно сказать – простите, уважаемая барышня, не найдем мы ваше пальто. Так что – лучше не ходите, не отвлекайтесь от своих дел. Чем вы там у себя занимаетесь? В карты играете или кроссворды разгадываете?

Я-то думал, что за все эти годы научился сохранять «трезвую» голову и холодный рассудок. И что сумею удержать себя в руках. Но тут вспылил.

– Ну так и чёрт с тобой! – рявкнул я. – Не хочешь мне верить – не верь!

Но Нину моя вспышка нисколько не испугала.

– А ты голос на меня не повышай! Если уж сподличал, так будь добр хотя бы признаться в этом!

– Дура ты, Нина! – сказал я.

Постоял пару секунд, ожидая пощёчины и не собираясь защищаться – пусть бьёт! Постоял-постоял. Не ударила.

Эх, так хотелось сказать: «Дура ты, Нина, но я тебя все равно люблю».

Не сказал. Просто ушёл.