Текст книги "Долгожданная кража (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Глава 5
Первое свидание

Сегодня есть повод надеть свежую рубашку. Во-первых – понедельник. Во-вторых… О, это во-вторых и есть на самом деле во-первых! По моим прикидкам, пальто у Нины уже украли, и сегодня она придёт заявлять о краже. И дальше по сценарию, который я уже миллион раз прокрутил в своей голове, буквальным образом измозолив весь свой мозг. Её встречает блестящий сыщик Воронцов… ну и так далее.

Иногда я спрашивал себя, а почему бы тебе не встретить Нину раньше и не предупредить, чтобы поберегла своё имущество. И пусть ваша любовь стартует с этой позиции. Да и пальто целее будет. Всё равно ведь ты его не найдёшь.

Я боюсь так поступить. А вдруг не сложится? Вдруг события пойдут по иному сценарию. И что тогда?

Вообще-то сегодня мне бы надо быть на поддежурстве, но это большой риск. Уедешь куда-нибудь на происшествие, а твою Нину отправят к какому-то другому сотруднику. Бр-р-р, не хочу так. Может быть, у неё на судьбе написано – сегодня влюбиться в того, кто будет принимать у неё заявление? Так что я заблаговременно подменился и работу себе на вторую половину дня придумал кабинетную. Всё равно у любого сыщика бумажных долгов хоть отбавляй. А следующим днём наоборот, побегаем побольше. Однако, в кабинетном сидении тоже существовала своя опасность – начальство, а то и свои же братья – сыщики могут зафрахтовать на какую-нибудь внезапно подвернувшуюся шабашку – всё равно, дескать, штаны протираешь. Только на этот случай у меня уже была готова отмазка – люди вызваны, не могу отлучиться.

Дежурного тоже предупредил, что с моей территории придут заявлять кражу пальто, так пусть первым делом ко мне направит, не торопится опергруппу собирать. Только работалось с бумагами как-то плохо. Смысл прочитанного ускользал, а того, что написал только что сам – и тем более. В конце концов я убрал бумаги в сейф и предался размышлениям. Интересно, я в этот раз найду пальто или нет? В первый-то раз я его не очень уж и искал, не до того было.

Время тянулось еле-еле, но и оно уже приблизилось к шестнадцати часам. Пора бы уже… Надо в дежурке уточнить. Моему вопросу дежурный Толя Якуничев сильно удивился:

– А что, следователь тебе ничего не сказал?

Получалось, что да, девушка была. Дежурный собирался в соответствии с договорённостью направить её ко мне в кабинет, но в дежурке как раз отирался Утягин. Нет, он не дежурит, просто так чего-то заходил. Он и вызвался побеседовать с девушкой, всё равно пока Воронцова нет, сказал. Отлучился, дескать, Воронцов, за сигаретами побежал. А как придёт, так он ему сам всё и расскажет.

– Но ты же ведь вроде не куришь, – запоздало спохватился дежурный. – Какие сигареты? Да ладно. Не журись. Подумаешь, делов-то. Да, ещё, Утягин пообещал, что глухаря не будет. А по мне, так это самое то. Да и тебе не хуже.

Тут Толя посмотрел на меня и осёкся. Видимо, выглядел я в этот момент очень выразительно.

Мою Нину – к этому облезлому упырю? К этому сластолюбивому маньяку? Я вихрем долетел до нужного кабинета и рывком открыл дверь. Девушка сидела на стуле в достаточно напряженной позе, а Утягин уже выкатился из-за стола на своём кресле так, что оказался как раз напротив неё. Их колени почти соприкасались. В руке следователя виднелся платок, которым он как раз в это время вытирал рот. На столе ни ручки, ни листа бумаги.

Да, не так я представлял себе нашу первую встречу с Ниной. Надо бы девчонку не напугать, промелькнуло в голове. И вовремя, потому как я почувствовал, что сами по себе сжались кулаки и желваки забугрились на скулах.

Утягин отпрянул от Нины, как застигнутый на месте преступления вор, и от неожиданности ляпнул полное недело:

– Что, уже сбегал за сигаретами?

Забыл от испуга, что кому врал. Я протянул руку и ледяным голосом потребовал:

– Заявление и объяснение сюда! И побыстрей!

– Так мы ещё… так сказать… предварительное знакомство… – проблеял Утягин одышливо.

Ни в каком соподчинении друг с другом мы не находились, а следователь и вообще лицо процессуально независимое. Так что Утягин вполне мог сейчас послать меня лесом, и никто не знает, как бы стали развиваться дальнейшие события. Но не послал. А увиденного мне было достаточно для правильных выводов. Я подошёл поближе.

– Девушка…

Чёрт возьми, я чуть не назвал её Ниной.

– Девушка, прошу пройти со мной. Этот товарищ пригласил вас по ошибке. Это не его дело.

Нина посмотрела на следователя – так ли всё, но тот предпочёл не заметить её вопросительного взгляда, тогда она встала и пошла на выход из кабинета. Утягин молча сопел, переживая облом. На меня он посмотреть не решился. Чует кошка, чьё мясо съела. Хотя, тут же мысленно поправил я себя, никакая это не кошка. Это самый настоящий козёл, и съесть он ничего ещё пока не успел.

Я привёл Нину в свой кабинет. Сразу же захотелось запереть дверь изнутри, чтобы никто не мешал, да вот хотя бы тот самый Утягин, вздумай он запоздало требовать разбирательства, а почему это я так поступил. Только по нашим неписанным правилам, если сыщик заперся у себя в кабинете, значит сто пудов, что он там занимается каким-нибудь неделом. А если ещё и с девушкой, тогда и вообще туши свет! Да и как оценит такое действие сама Нина? И так уже достаточно странностей произошло. Милиционеры выясняют между собой какие-то отношения, и никого ещё пока не заинтересовало украденное у неё пальто.

Тогда я просто вознёс мысленную молитву всем, кто сейчас мог помешать мне: богам, начальству, товарищам по ремеслу и случайным посетителям: забудьте про моё существование хотя бы на ближайший час. А вам за это… Я задумался на секунду, чего же я им за это, потом вспомнил соседа по общежитию и закончил так: две бутылки пива с получки. Зуб даю.

Мне хотелось рассматривать Нину во все глаза, таращиться на неё, тискать в объятиях, схватить в охапку и закружить по кабинету, а приходилось сидеть и писать всякую чепуху, только изредка поглядывая на девушку. Наконец, необходимые бумаги были оформлены, и я отважился посмотреть на неё открыто, глаза в глаза. Что я хотел прочитать в них? Признание в любви? Конечно, хотел. Но микроскопические остатки здравого смысла на дне моего взбудораженного сознания шептали: ты что, совсем ку-ку? С какой стати? Она видит тебя впервые в жизни и всего лишь в течение получаса.

Думаю, что дальше я вёл себя, как дурак. Наверное, пытался понравиться, острил, как мог, какие-то шутки рассказывал. Не помню. В голове остались только отдельные рваные картинки из происходящего. Тот самый здравый смысл временами пробовал вернуть меня в реальность: ты что, у девчонки пальто украли. Может, ей на улицу выйти не в чем? А перед ней шут какой-то сидит. Я соглашался: ага, только не мешай, и снова продолжал своё безобразие.

– А вы пальто найдёте?

Заданный вопрос с трудом дошёл до меня.

– Что?

– Я спрашиваю, вы пальто моё найдёте?

– Конечно найдём! А не найдём, так новое купим. (Господи, что я несу?)

– Как это купите? Мне моё надо.

Пришлось выкручиваться. Шутка, дескать, такая. Особая, милицейская, свидетельствует, что сотрудник не сомневается в успехе, потому что милиция вещи потерпевшим не покупает, потому что… В общем, я запутался окончательно и в конце концов замолчал.

Нина решила, что моё выступление закончилось и, не таясь, посмотрела на свои часики. Жест более, чем понятный – ей пора. Делать нечего – надо девчонку отпускать. Но я взял с неё слово, что завтра она придёт после учёбы для проведения следственных действий (какие, к чёрту, следственные действия?) именно к инспектору уголовного розыска Воронцову Алексею и ни к кому другому.

– К Алексею. – ещё раз для верности повторил я.

На выходе из кабинета я не удержался и завладел её рукой, приговаривая при этом: до свидания, всего хорошего, счастливого пути, до завтра, и соображая, чего бы ещё такое сморозить, чтобы не отпускать из своих рук её маленькую ладошку с такой знакомой родинкой между большим и указательным пальцем.

Высвобождая свою руку, Нина, наконец, улыбнулась:

– Вы такой смешной, Алексей, как будто и не инспектор уголовного розыска. А в том, в другом кабинете я вас немножко даже испугалась.

– Ура! – возопил я мысленно, напрочь игнорируя вторую часть её фразы. – Это здорово, что смешной!

Я прошёл вместе с Ниной до выходя из райотдела, отчаянно тормозя себя, чтобы не начать напрашиваться проводить её. Всё-таки для первого вечера, да ещё в милиции – это перебор. Что она обо мне подумает?

Заглянул в дежурку и успокоил Якуничева, что материал у меня. Регистрировать сегодня не будем, там не всё ясно пока ещё, то ли кража, то ли нет. Это было, конечно, неправильно. И ориентировку не дать, сразу вопросы пойдут, а по какому факту, а какой номер регистрации? Но как только я представлял, что завтра по данному факту возбудят уголовное дело, и его теперь уже на вполне законных основаниях получит следователь Утягин, мне становилось не по себе. А то, что Утягин сделает всё, чтобы получить это уголовное дело в своё производство, я не сомневался.

Путь к себе у меня лежал мимо его кабинета. Я ещё не дошёл до него, как Утягин вывернулся из-за двери и загородил мне проход. Чёрт возьми, караулил он меня, что ли? Делать на работе больше нечего? По всему было похоже, что наш герой уже оправился от потрясения и жаждал сатисфакции.

– Хреновый ты сыщик, Воронцов. – начал он, ухмыляясь. – Настоящий сыщик от глухарей избавиться старается, а ты на себя натягиваешь. Я ведь только помочь хотел. Со следователя за нераскрытые преступления шкуру не спускают.

Знаем мы, чего ты на самом деле хотел. Я молча ждал продолжения. И Утягин продолжил:

– А может и никакого глухаря не было бы. Не таких уламывали. А эта сразу видно, девка податливая. Я бы её того… И следователь совершил недвусмысленный жест руками, тот самый, что и несколько дней назад.

Про мою Нину такое? И тогда я не сдержался. Нельзя сказать, что это была пощёчина, вполне оправданная в данном случае. Это была оплеуха. Хорошая деревенская оплеуха с заявкой как минимум на фингал под глазом. Пока голова следователя дребезжала между моей ладонью и косяком, я уже пожалел о содеянном. Погорячился, пожалуй. Ведь как посмотреть? Можно и так, что ничего такого, заслуживающего наказания действием, Утягин и не совершил. И тогда я не защитник оскорблённой чести (фу, какой пафос!), пусть и не своей, а просто грубиян и забияка. Да ещё можно и в ответку получить.

Я приготовился ждать, но на ответку у Утягина не хватило пороху. Вместо этого он прикрыл ладонями свои бедные уши и тоненько запричитал:

– Ну всё, Воронцов, тебе кранты! Вылетишь теперь отсюда, как пробка из затычки!

Пробка из затычки – это что-то новенькое! Видимо, от знакомства с косяком у моего оппонента наступило временное обрушение когнитивных связей. А Утягин продолжал в том же духе:

– Это тебе недаром пройдёт! Все видели, как ты меня! Вот ты, ты видел?

Я проследил за взглядом следователя и увидел в конце пустынного коридора Женьку Митрофанова, сыщика и моего лучшего другана. Да, неудачный свидетель для Утягина подвернулся. Женька стоял с обалдевшим видом, но услышав обращение в свой адрес, подошёл вплотную к мученику и внятно произнёс:

– Заруби себе на носу: меня здесь нет. Это тебе кажется от помутнения рассудка. И Воронцова нет. Верно ведь, Воронцов?

От неожиданности я согласно кивнул. И пока следак с обалдевшим видом переваривал услышанное, Джексон мягко, но настырно увлёк меня прочь, от греха подальше, так сказать. За поворотом коридора он освободил меня от своего дружеского, но плотного захвата и протянул свою пятерню:

– Не спрашиваю за что, но уважаю. Молоток! Эта харя давно кирпича просила, да смельчаков не находилось. Так что держись. Я с тобой! Потом расскажешь.

И Джексон умчался по своим делам. А я отправился по своим, теребя в голове известное изречение о том, что лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть.

Остаток рабочего дня я провёл в планах о том, как бы мне половчее заняться раскрытием кражи, чтобы чаще встречаться с Ниной, да ещё при этом заявить о себе самым благоприятным образом. Воспоминания о тех самых событиях в жизни номер один, которые я старательно пытался реанимировать, выглядели какими-то смутными и помогали мне мало. Да я уже и сам понял, что всё идёт не совсем так (или даже совсем не так), как в первой версии моего бытия вне зависимости от моих хотений. В прошлый раз, насколько я помнил, мы с Утягиным не конфликтовали, хотя симпатий к нему я и тогда не испытывал. И сейчас в душе у меня не было никакого ощущения, что я повторяю прежнюю версию своей жизни. Только в данный момент мне это было неважно. Весь мой мир заполнила девушка, которую я ждал очень давно, кажется, целую жизнь, и наконец, дождался.

Меня и в самом деле никто не тревожил, не иначе, как моя горячая молитва попала по адресу, и две бутылки пива в качестве приза, да ещё обещанный зуб заинтересовали богов. Но о раскрытии кражи думалось, прямо скажем, плоховато. Вместо этого в воображении сначала смутно замаячил, а потом и явственно оформился какой-то документ. Я присмотрелся внутренним зрением – «Талон для новобрачных». Он обещал Нине и Алексею несметные богатства, недоступные простым смертным: кольца, костюм, свадебное платье и даже одеяло, правда, за свои денежки. Это видение сразу же вызвало и другое – Салон для новобрачных, то есть магазин на площади Металлургов, где эти несметные сокровища можно было приобрести.

В магазин я зайти не успел. Послышался скрип двери, и в кабинет собственной персоной заявился друг мой закадычный Санька Барыкин. Наверное, оружие пришёл сдавать, да и заглянул по пути. Я с досадой вышел из своих грёз. Не говоря ни слова, Санька сделал выразительный кивок головой – давай выйдем.

– Что, опять в баню? – испугался я. – Не пойду. Ты сначала веник найди настоящий. А то, будь я женат, меня бы из дома выгнали после той бани. Следы от твоего голика, который ты назвал веником, до сих пор у меня на спине. А они, между прочим, очень уж на длинные царапки смахивают.

Санька проигнорировал мой пассаж и снова махнул головой – на выход.

– Да в чём дело-то? Давай выкладывай! – рассердился я. – Что ты мне тут пантомиму изображаешь. Тоже мне, Леонид Енгибаров![1]

Это я ловко про Енгибарова-то вспомнил. Сам не ожидал.

Санька не выдержал.

– Что ты мне тут со своим Енгибаровым? Не понимаешь, что выйти надо, поговорить?

– А здесь что не так? – удивился я. – Видишь, никого нет. Проходи, садись, говори.

– Нет, пойдём выйдем. – упрямился Санька.

И тогда я догадался.

– А-а, ты товарища майора из розетки боишься?

По моим представлениям этот анекдот про майора КГБ, сидящего на прослушке, был известен всем приличным людям, но Санька и тут проявил свою некомпетентность. Он чуть не плюнул на пол и заявил:

– Лёха, я тебя сегодня отказываюсь понимать. Несёшь какую-то ахинею, взгляд придурковатый… слегка. – тут же поправился он. – У тебя всё нормально?

– Не-а! –тут же весело ответил я другу, чем окончательно загнал его в прострацию.

После некоторого молчания он просительно заявил:

– Может всё-таки выйдем, поговорим?

Мне стало немного стыдно. Что я, в самом деле? Наверное, у Саньки есть причина вести себя так.

– Всё – всё, сдаюсь, Санёк, извини. Был неправ. Искуплю. Две бутылки пива с получки. Зуб даю.

Что я сегодня с этим пивом, в самом деле?

Товарищ мой сразу успокоился.

– Тогда собирайся. Да может и по домам заодно?

А что, можно и по домам, пока никто не зацепил на помощь страждущему товарищу. А когда мы вышли на улицу, Сашок попросил:

– Лёха, я про товарища майора не понял. Просвети…

И я просветил друга. Саня отсмеялся с удовольствием, потом посерьёзнел и заявил:

– Всё правильно, стало быть!

– Что именно? – удивился я.

– Что я тебя на улицу вытащил. Слушай, тут такое дело…

[1] Леонид Енгибаров – клоун-мим, выступавший в амплуа «грустный клоун», писатель. Народный артист Армянской ССР (1971).

Глава 6
И снова Барыкин

Мы отошли от конторы (на милицейском сленге – РОВД) уже достаточно далеко, а мой весьма решительный в обыденности товарищ всё никак не начинал разговор.

– Сань, давай быстрее, – с неудовольствием сказал я. А сам уже прокручивал возможные ситуации, которые могли произойти с Саней. От самого легкого – стряслось что-то на его участке и ему требуется моя помощь, до самого тяжелого – Барыкин опять пошел по пути Казановы и супруга выставила его из дома. Теперь Саньке негде жить, и он хочет, чтобы я взял его в свою комнату в общежитие. Нет, против надёжного своего соратника я ничего не имел, но и большого желания заводить в своих «хоромах» соседа тоже не было. А если он ещё и храпит да грязные носки где попало раскидывает, тогда и вообще туши свет. Меня-то от таких вольностей (это я про носки) жизнь давно уже отучила. Кстати, вопрос, кто отучил: жизнь или Нина? Или это одно и то же? А Саньку всё равно придется брать, куда же я денусь?

Что-то я забрёл в своих догадках совсем не туда. Как может его Людмила выгнать, если у них всего две недели назад сын родился, и мы всем милицейским колхозом по рублю собирали. Кстати, я сам и собирал по поручению руководства, потому что считаюсь, вроде бы, другом семьи. Помнится, ещё задолго до роддома Саня и Люда спорили, как им назвать малыша. С именем для девчонки определились, что будет Танька, а с мальчишеским вышла заминка. Я посоветовал назвать Даниилом, им понравилось. И что теперь получается? Стало быть, Санька сам ушёл? Да я ему тогда…

Но действительность оказалась куда чудесатее.

– Леха, тут у меня такое дело… – принялся объяснять Санька, но отчего-то сбился. Не докурив первую сигарету, полез за новой.

– С Людмилой поругался? – строго, как подобает правильному другу-коммунисту, спросил я.

– Нет, все хор, – отмахнулся Саня. Помявшись, спросил– А ты смеяться не будешь?

– Саня, ты толком скажи, – прошипел я, теряя терпение. – У меня фантазия закончилась, что там у него такого таинственного стряслось, а он тут ломается, как не знаю кто.

Набравшись храбрости, старший лейтенант милиции выпалил:

– В общем, моя Людка хочет, чтобы мы нашего Даньку крестили.

Я с некоторым удивлением посмотрел на друга. Едва не ляпнул – мол, если Людмила хочет крестить младенца, так в чем проблемы? Пошли в храм, да и все дела. Я даже крестным отцом готов стать. Нет, не готов. Был я им однажды, едва не умер, пока дождался окончания крещения.

Потом спохватился, что на дворе у нас не две тысячи какой-то год, и даже не девяносто первый, а всего лишь семьдесят седьмой. Если семья Барыкиных явится в храм Воскресения Христова, окрестит ребенка, то завтра же об этом станет известно руководству нашего райотдела. Хорошо, что Санька, в отличие от меня, не член партии, иначе его точно бы исключили, а изгнание из рядов КПСС почти стопроцентно означает увольнение из органов внутренних дел. Беспартийного из милиции не выгонят, но вони поднимется много. И станет наш Александр сотрудником недостаточно благонадёжным. Так-то пускай и работает, но при рассмотрении всяких приятных плюшек от поощрения до выдвижения куда-нибудь вверх всё ему припомнится. Как в том старом анекдоте, то ли он шубу украл, то ли у него украли, но председателем колхоза назначать всё равно нельзя.

Мне в свое прошло-будущее время было полегче. Когда родился первый мальчишка, потом второй, крещением занималась моя теща. А я, член КПСС, вроде бы, как и не при делах. У Барыкина жива только мать, она где-то в Кирилловском районе живет. А у Люды? И чего это Барыкин с таким подозрением на меня смотрит? Может, считает, что я начну говорить о религии, как опиуме для народа? Плохо он меня знает. Или напротив, знает хорошо, и в той жизни я именно таким дураком и был? Но вслух спросил:

– А родители Людмилы не хотят этим заняться?

– Смеешься? – фыркнул Санька. – Людкины родители – убежденные атеисты. У нее дедушка делегатом третьего съезда комсомола был, Ленина живьем видел, а ты говоришь – родители займутся. Да и живут они далеко, в Казахстане. Они у нее до сих пор меня не хотят принимать. Дескать – женятся и выходят замуж один раз, а коли два, то это уже распутство.

В рассуждениях друга просматривался некий изъян. Это как раз его благоверная пошла на второй круг, а Санька запятнал свой паспорт впервые. Поэтому, казалось бы, и гнев свой родители Людмилы должны направить на дочку, а не на вполне приличного зятя. Ведь не разженя какой-нибудь с хвостом из алиментов. Но оснований не доверять Санькиным рассуждениям у меня не было.

Я вспомнил, что Людмила родилась в Алма-Ате, училась в тамошнем вузе, но умудрилась влюбиться в солдатика из Череповца, а после его службы рванула следом за будущим мужем. Тем самым, который когда-то, застав неверную супругу с любовником, подбил Сашке глаз. Но с другой стороны – а кто бы не подбил? Санька тогда еще легко отделался. В Череповце Людмила «забила» на высшее образование и пошла учиться на вагоновожатую. На работе она на хорошем счету и, вроде бы, у нее очередь на квартиру подходит. Может, пока девка в декрете сидит, очередь-то и подойдет? Но коли начальство узнает о том, что работница крестила детей, неприятностей не оберёшься. Не знаю, какое отношение в трамвайном парке, входящем в структуру металлургического завода, к религии, но вряд ли оно лучше, нежели в милиции. Значит, Людмиле тоже не стоит «светиться» с крестинами. А то, не дай бог, очередь на квартиру отнесут куда-нибудь на конец. Пусть, мол, сначала подкуётся малость в идеологическом аспекте.

И что Барыкин-то хочет? Чтобы я принял удар на себя?

Я оказался почти прав.

– Лешка, у тебя же родители далеко живут? Может, выяснишь у них, что и как?

Я кивнул, слегка растерянно. Мои родители религиозностью не отличались, даже икон в нашем доме не было. Но оголтелыми атеистами тоже не были. Старший брат отца, прошедший всю войну, говорил как-то, что «в окопах под огнем неверующих не бывает». Надо сказать, что это был единственный раз, когда дядька вспоминал о войне, а в остальное время он попросту посылал подальше. Я бы назвал своих родителей агностиками. Советское воспитание, помноженное на советское же образование, наслоившееся на крестьянские традиции.

– Сань, обещать не могу, но узнаю, – пообещал я, слегка успокоившись.

Пожалуй, Барыкин не требует от меня ничего, что противоречило бы моральному кодексу строителя коммунизма, а узнать у родителей – почему бы нет?

А друг мой словно камень со своей души сбросил. Он расправил плечи и даже как будто выше стал. Только что каблуками не щёлкнул. Но голову на манер царских офицеров из кино склонил, чопорно заявив при этом:

– Благодарю, Алексей!

А пока я офигевал над такой его выходкой, он тут же вернулся в себя привычного и уже в обычной своей манере произнёс:

– Я, честно говоря, маленько мандражил, как ты на мою просьбу отреагируешь. Всё-таки не каждый готов подписаться на такой шаг. Спасибо тебе.

Тут же он сорвался с места и со словами: побегу, Люську обрадую, умчался в сгущающиеся сумерки.

Я хотел было крикнуть вдогонку, что ведь ещё ничего не решено, но понял, что уже поздно, да и незачем. Видимо, у них там нешуточные баталии по поводу крестин бушевали, раз он так резво ускакал успокоить благоверную. Я ещё немного постоял, переваривая происшедшее, потом двинулся в сторону своей общаги. По крайней мере половину дороги мы с Саней могли бы пройти вместе – было по пути, да ведь это же он сам и предложил – по домам, но вот поди ж ты, на радостях бросил своего друга ковылять в одиночестве.

Всю следующую неделю можно было бы назвать обычной: беготня, писанина, совещания, нагоняи. А ещё задержания, разочарования – не того поймали, привычные игры в доброго и злого полицейского (я – традиционно добрый), и ещё очень много всего разного. Я всё ждал развития событий после своего рукоприкладства. Должен же был этот гад Утягин каким-нибудь образом отомстить мне личной разборкой, кляузой начальству, или что ещё более вероятно – обращением в партком. Я даже несколько раз заговаривал по каким-то совершеннейшим пустякам с секретарём нашей первички Петром Николаевичем Лактионом – всё было абсолютно тихо. Конечно, я не верил, что наша стычка тем и закончилась, но и форсировать события какими-то своими действиями не считал нужным.

Так что неделю и действительно можно было назвать обычной, если бы не две яркие особенности. Первая ознаменовалась приходом нового заместителя прокурора района. Вторая – моей старательной работой по раскрытию кражи пальто, которая требовала неукоснительного участия потерпевшей во всех розыскных мероприятиях, затеянных мною. Надо ли говорить, зачем я это делал или сами догадаетесь?

Но сначала про заместителя прокурора. Новый блюститель социалистической законности был молод и энергичен, и в силу этого, вероятно, расценивал своё высокое назначение, как аванс, который следовало надлежащим образом отработать. Мы ещё не запомнили, как его звать, а дядя Коля уже собрал нас на внеочередное совещание. Он терпеливо дождался, пока мы закончим скрипеть дряхлыми стульями и успокоимся, и, будучи не чуждым любви к литературе, начал своё выступление с классики:

– Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить вам пренеприятное известие: к нам едет прокурор.

Почти Гоголевское изречение радости нам не доставило. Это только далёкие от правосудия люди полагают, что милиция, прокуратура и суд – это одна шайка-лейка, творящая по сговору всякие тёмные делишки, лишь бы честного человека в тюрьму упрятать. Рука руку моет, а ворон ворону глаз не выклюет, и дальше в том же духе. Расхожая ошибка. На самом деле милиция любит прокурора по большей части только в одном качестве – государственного обвинителя в судебном процессе. Во всём остальном предпочитает опасаться – на всякий случай. И правильно делает.

Николай Иванович между тем выложил на стол изрядную пачечку каких-то бумажек. Это оказались заполненные повестки. Насладившись нашим недоумением, шеф продолжил:

– Вот тут тридцать повесток нашим горожанам, которые за последний квартал обращались за медицинской помощью в связи с травмами, но у нас как травмированные не проходят. Сверку по поручению нашего нового куратора от прокуратуры проводил наш штаб.

– Предатели…

Кто-то решил не сдерживать эмоций. Шеф сурово оглядел присутствующих, автора реплики не вычислил, поэтому продолжил безадресно:

– Не торопись. Думаешь, лучше, если бы прокурорские сами такую сверку провели? Слухай дальше ж, как говорил дед Щукарь.

Что-то я засомневался, что дед Щукарь говорил нечто подобное, но перебивать дядю Колю не стал. Не время умничать. А тот продолжил:

– Теперь наша задача… ваша задача – разнести эти повестки адресатам, чтобы те явились в прокуратуру и дали правильные показания по поводу своей травмы.

Николай Иванович сделал особый упор на слове «правильные». И мы его поняли. ибо каждый из нас знал эту любимую забаву прокуратуры, чтобы держать милицию в тонусе, так сказать. Среди травмированных обязательно найдутся люди, которые пьяные разборки между корешками превратят в захватывающие истории о том, как стали жертвами ужасного нападения со стороны неизвестных преступников. И полетят из прокуратуры в милицию уголовные дела по хулиганкам и грабежам, причинению телесных повреждений, возбуждённые на основании подобных заявлений, сплошь все «глухие». А если ещё кто-нибудь скажет, что он обращался в милицию, но его там обидели, не выслушав, как следует, так это и вообще будет для прокуратуры вишенкой на торте.

Первым возмутился Титан.

– Ага, ловко прокурорские придумали! Чтобы мы сами себе на шею удавку надели, да сами же её и затянули.

И сыщики наперебой начали предлагать, что с этими повестками надо сделать. Когда была высказана последняя версия, связанная с туалетом, дядя Коля возвысил голос:

– Тихо, скородумы! Если бы всё было так просто, я бы вон Гришке Ивойлову повестки отдал, чтобы разнести.

Гришка был нашим универсальным бойцом. Лет сорока, неженатый и неустроенный толком в жизни, он об этом не горевал. Вся его жизнь за пределами работы была здесь, в милиции. Он постоянно отирался у дежурной части. Менялись сотрудники и начальники, менялись времена года, менялось законодательство, и только Гришка был неизменен. Он был бессменным понятым, он подсказывал несмелым посетителям, куда им обратиться, он с удовольствием ехал на вызов вместо второго сотрудника, вытащив из кармана замызганную красную повязку. Каждый новый дежурный брал на себя обязательство изжить этого невзрачного и, чего уж греха таить, неряшливого завсегдатая, но всегда так устраивалось, что Гришка доказывал собственную полезность и продолжал свои бдения.

А Николай Иванович продолжал:

– Смекаете, почему я именно вам поручаю это дело? Отвечаю: мне совершенно не надо, чтобы раскрываемость у нас за девять месяцев рухнула ниже АППГ[1]. Мне не надо, чтобы вы, высунув языки, бегали потом по раскрытию несуществующих преступлений, нафантазированных этими гражданами, а на нужную работу вас из-за этого не хватало. И мне тем более не надо, чтобы из прокуратуры по результатам этой проверки прилетело представление о нарушении вами соцзаконности и принятии к вам мер вплоть до увольнения из органов. Задача понятна?

Николай Иванович закончил свою тираду и перешёл на обычный разговорный язык.

– Разберите повестки по территориальности, распишитесь за каждую. Вот ведомость. И вперёд!

Пока шла толкотня с получением причитающихся бумаг и высказывались сожаления о том, что кому-то досталось больше других, Серёга Савин заявил:

– Повестки –то я вручу, но так, что ни один из вызываемых до прокуратуры не дойдёт.

Николай Иванович тут же не преминул отреагировать:

– Да, ещё! Если на кого-то поступит жалоба, что он отговаривал от посещения прокуратуры, пеняйте на себя. Вы же оперсостав, а не гришки ивойловы. Думайте маленько своими головушками. И имейте в виду, что новый товарищ заместитель прокурора очень уж боек. Может и сам кого-то из этого перечня вызвать. Для контроля и проверки вас на вшивость, так сказать. Так что опять же думайте, прежде чем глупость совершить.

Вот тут дядя Коля маленько зарапортовался. Думать надо не перед тем как совершить глупость, но ребята всё поняли правильно.

Мне досталось шесть повесток, побольше, чем у некоторых. Ничего удивительного, когда у тебя куча общежитий на зоне. На выходе из кабинета Женька Митрофанов наклонился к моему уху и сообщил:

– Я тут с ребятишками из района как-то беседовал, из того самого, где раньше товарищ прокурор работал. Смеются, спрашивают, ну как, мол, вы там, живы ещё? Я им – а что такого? Отвечают: да как он уехал, так весь оперсостав на вокзал ходил рельсы целовать, а начальник РОВД так даже пяткой перекрестился.