Текст книги "Долгожданная кража (СИ)"

Автор книги: Евгений Шалашов

Соавторы: Владимир Зингер
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 17 страниц)

Глава 2
Как поймать маньяка?

Ужасных происшествий дежурство не принесло, но зато оказалось под завязку наполненным разными многохлопотными мелочами, совсем как толстые мешки с семечками у бабуль на базаре. По этой причине работу удалось закончить только после трёх часов ночи, а с утра снова на службу, поскольку отгулов за поддежурку не полагается. Так что следующим утром я сидел в кабинете, изо всех сил тараща глаза и мечтая забыться сном минуток этак на двести хотя бы вот тут прямо на этом столе, чтобы с обеда быть опять бодрым и готовым к труду и обороне. Я уже сладостно представлял, как вытащу сейчас их шкафа обобществлённую шинель ещё старого образца, синего сукна и без знаков различия, брошу её на стулья, а дальше хоть трава не расти.

Про эту шинель стоит рассказать особо. Принадлежала она будто бы какому-то давнему участковому по фамилии Нежильцов. Никто этого участкового в глаза не видывал, но двадцатого числа каждого месяца в зарплатной ведомости неизбежно появлялась его подпись, а из общей денежной массы тут же улетучивалось некоторая сумма. И никто объяснить данный феномен был не в состоянии. Так бы оно, наверное, всё и продолжалось, но тут пошли разговоры о скорой ревизии, и что бы вы думали? – В очередное двадцатое число подпись Нежильцова в ведомости не появилась, и деньги все на месте оказались. Да и как иначе, если даже графа про него из ведомости исчезла. Тем всё и закончилось. Только молва милицейская гласит, что поутру двадцать первого числа, на следующий день, то есть, перед кассовым окошечком обнаружили эту вот шинель, на подкладке которой хлоркой оказалась вытравлена фамилия – Нежильцов. И больше ничего. Вот такие дела. И где тут байки милицейские, где правда, как знать?

А осиротевшая без хозяина шинель с тех пор пошла по рукам и поныне скитается промеж дежурных сыщиков, играя роль переходящей спальной принадлежности. Да ещё одна особенность завелась. Обнаружится если какая бесхозная вещь в чьём-нибудь кабинете, да хоть бы и бутылка из-под водки в шкафу с учётными делами, и грозный начальственный вопрос последует: чьё добро? – обязательно жители кабинета после некоторой заминки скажут:

– Так Нежильцова, чьё же ещё!

И посмотрят на вопрошающего невинными глазами предельной чистоты.

Я уже вытащил означенную шинель и прикидывал, как бы её половчее пристроить под свои нужды, когда в кабинет закатился мой экс-наставник Серёга Титанов и казённым голосом громко объявил:

– На улице Мира глухая сто семнадцатая, и начальник розыска желает тебя срочно лицезреть.

Я уж и подзабыл, когда это дядю Колю называли так официально за пределами совещаний и других казённых мероприятий, поэтому не смог скрыть удивления.

– Да-да, – повторил Титан, – сто семнадцатая – это вам не петух начихал. Так что вперёд, мой юный друг!

Потом уже совсем человеческим голосом добавил:

– Не люблю изнасилований. Если злодей не пойман – это тебе глухарь. Пока найдёшь этого сластолюбца, ноги, сам понимаешь, до какого места стопчешь. А как найдёшь, тут сразу и нате вам – жертва уже заявление назад тянет и на милицию сердится. Дескать, ну что вы к человеку привязались, не так всё было, погорячилась я. Нашли моего обидчика – и спасибочки, и будет с вас. Дальше я уж сама с ним как-нибудь разберусь.

Я был солидарен с Титаном и даже мог бы добавить по этому поводу кое-что от себя. Только в другой раз. Сейчас – срочно к шефу.

В коридоре возле кабинета Николая Ивановича заметил девушку. Наверное, та самая. Сидит на стульчике, юбчонка коротковатая, а коленки ничего, круглые, не торчат острыми углами, капрон не рвут. Мне как раз именно такие нравятся. Можно какую-нибудь погрешность на мордашке простить, но коленки – чтобы обязательно круглые. Впрочем, к данному моменту и данной девушке мои рассуждения не относятся никак. Я весь в работе, даже сонливость пропала.

Николай Иванович при моём входе в кабинет отвлёкся от бумаги, которую читал, и перевернул её тыльной стороной кверху. Обычный, отработанный долгой практикой жест любого оперативного работника. Даже если там никаких секретов нет, всё равно лучше перевернуть, а уж если секреты имеются, тогда тем более. И никто из коллег не посчитает такое действие за недоверие к себе, и никому в голову не придёт начать канючить: ну-ка, ну-ка, покажи, чего это такое интересненькое ты там от меня прячешь.

– Вот, – сокрушённо начал он, – стоит на своём. Хочу, дескать, заявить в милицию о том, что меня изнасиловал этот урод. А кто этот урод – не знает. Я ей все неблагоприятные для неё же последствия такого шага разобъяснил уже раз семь, наверное. И что огласка неизбежно возникнет, как ни таи. Жалеть-то не все бросятся. Обязательно найдётся кто-нибудь, кто скажет, сама, мол, виновата: вон юбчонка-то какая, заходи без стука, кому вздумается. Парни липнуть начнут: а чё, кому-то можно, а нам нельзя? Ну и так далее…

Николай Иванович перевёл дух и кивнул на стул – садись.

– Так что готовься, Алексей. Сейчас пока следователь прокуратуры прикатит да все свои формальности выполнит, этого до обеда хватит. А с обеда, если мы с ним вместе её на путь истинный не наставим, тебе предстоит ловля на «живца».

И шеф приступил к введению меня в курс дела:

– Потерпевшей двадцать четыре года, зовут Галиной. Одинокая. Живёт в доме молодожёнов на улице Металлургов. Это который около пятнадцатой школы, знаешь, поди?

Конечно, я знал. В означенном доме молодожёны, безусловно, наличествовали, но отнюдь не преобладали. Замысел городских властей был по-своему хорош: создали крепкую ячейку социалистического общества, над изготовлением ребёнка активно трудитесь, а то уже и заимели оного? – стало быть вот вам ключи от благоустроенного жилья. То, что жильё это мало чем отличается от общаги, на радостях никого не беспокоило. Всё-таки кухня, душ и отхожее место не на целый этаж, а всего для каких-то шести или восьми семей. Только вот по какой-то иронии судьбы наполнился этот дом в значительной степени не счастливыми молодожёнами, а совсем даже наоборот – разведёнками с детьми да матерями-одиночками. Как туда затесалась наша Галина, трудно даже предположить, да и не до того сейчас.

Дальнейшая история выглядела так. Дело было вчера вечером. Насильник подкараулил жертву около восьмой фэзэухи (в переводе на обычный язык – профессионально-техническое училище), когда там все учёбы уже закончились, под угрозой ножа увлёк глубоко в кусты и там совершил своё гнусное дело. Телесных повреждений нет, не сопротивлялась, боялась ножа, бельё не порвано, только одежда испачкана. Не кричала, на помощь не звала, боялась, опять-таки. После всего этого дела злодей проводил её до дома, дорогой всё выспросил: где живёт, с кем, где работает и всё такое, а она, как дура, всё ему по-честному рассказала. Волю, говорит, начисто потеряла, не понимала, что делает. Но вот имя своё настоящее почему-то утаила, Катей назвалась.

Про себя обидчик говорил, что зовут Петром, что полюбил её и жениться готов, что давно приглядывал за ней, да всё не решался подойти. В любви-то признался, но всю дорогу держал её крепко за руку, чтоб не сбежала да на помощь звать не вздумала. Сказал, что придёт следующим вечером проведать. Деньги предлагал.

– И что, взяла? – неожиданно для себя поинтересовался я.

– Так у него с собой и не было. Вот и пообещал назавтра принести.

В это время раздался стук в дверь, и следом без паузы в кабинет просочился следователь Утягин. Именно просочился, потому как дверь приоткрыл только на треть, хотя ничто не мешало распахнуть её настежь, и стал тихонько пролезать в образовавшуюся щель. Невзирая на отчётливо демонстрируемую Николаем Ивановичем досаду, Утягин (Вот ведь фамилию бог дал!) затарахтел:

– Что, Николай Иванович, прокурорские не подтянулись ещё? Вечно их ждать приходится. Так я могу от девицы-то и заявление принять. Свободный я сейчас. А если что, так и допросить в качестве потерпевшей. Потом напишем, что по поручению следователя прокуратуры, так мол и так…

Я с удивлением смотрел на происходящее. И когда этот хмырь успел пронюхать про изнасилование? Не иначе в дежурке случайно что-то подслушал. И вот уже тут как тут.

Фамилия у следователя и вправду не дворянская. Правда, злые языки утверждают, что он даже и не Утягин, а Сутягин. Это он специально фамилию сменил, чтобы не так позорно было. И те же языки утверждают, что до своего изменения фамилия ему ещё больше подходила).

Про особое влечение Утягина ко всем происшествиям подобного рода в райотделе знали все. Надо было видеть его в такие минуты: глаза горят нездоровым блеском, а в уголке рта даже капелька слюны блестит. Прямо-таки не в себе человек становится. Вот и сегодня весь его внешний вид говорит, что он уже пришёл в боевое состояние и готов выпытывать у заявительницы всякие подробности деликатного свойства. Ему бы в прокуратуре работать, куда эти дела по подследственности относятся, да только, как говорится, бодливой корове бог рогов не дал. А так в обычной обстановке следователь вроде и ничего, свои кражи, грабежи да телесные повреждения расследует исправно. Правда, говорят, что и там у него к женщинам повышенное внимание, особенно к потерпевшим и подозреваемым. И будто бы добивается он от них даже какой-никакой благосклонности. Да уж, с такой-то внешностью где ещё на женское внимание рассчитывать? Не красавец, прямо сказать. Шишковатую башку украшает несимметричная плешь, нос и один глаз на сторону смотрят. Сам кривой, как вопросительный знак. Про таких в народе говорят: ничего, что грудь впалая, зато спина колесом. В общем, не повезло мужику с обличием. Вот и старается казённый ресурс использовать.

Николай Иванович, ничего не говоря, со всем своим ярко выраженным недоумением посмотрел на соискателя чужой работы. Я знал, что после такого взгляда начальника розыска люди обычно хорошо понимают всю беспочвенность своих притязаний и стараются тихонько исчезнуть с глаз долой. Но только не Утягин. Этот товарищ и не думал ретироваться. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, умудряясь демонстрировать одновременно и покорное подобострастие, и какое-то отчаянное нахальство.

Дядя Коля, видимо, тоже понял, что без слов тут всё равно не обойтись. Обманчиво душевным голосом он как бы в раздумье начал:

– Допросить, говоришь? Заняться, говоришь, нечем? Спасибо, конечно, только это не у тебя ли сроки по арестантскому делу горят, а в бумагах конь не валялся? Не за тебя ли с твоего шефа сегодня на совещании стружку снимали?

Вот от этих слов следователь забеспокоился. Видно было, что аргументы в своё оправдание ищет, а заодно боится, что будоражащая кровь шабашка уплывает из рук. Но сказать ничего не успел, поскольку Николай Иванович продолжил:

– Так что уж лучше ступай по своим делам, пока я Рябинину не позвонил. Он, наверное, не остыл ещё после совещания и твою прыть по достоинству оценит.

После таких слов настаивать на своей помощи Утягин не решился и тихонько отбыл, не солоно хлебавши.

– А что за совещание? – поинтересовался я.

– Да не было никакого совещания. – ухмыльнулся дядя Коля. – Это я так. Но попал, как видишь. Чтобы у следака да не было проблем со сроками, ни в жисть не поверю. А теперь давай ближе к телу, как говорил Ги де Мопассан.

Эта дурацкая присказка про Мопассана в последнее время активно встраивалась к месту и не к месту в наши разговоры, но в данном случае проявилась уж очень двусмысленно. Мы оба почувствовали неловкость от этого и постарались дезавуировать её активной проработкой дальнейших действий по установлению злодея.

* * *

От заявления в милицию Галина не отказалась даже после общения с Варфоломеем Леонтьевичем, старшим прокурорским следователем. Это было гарантированным подтверждением твёрдости её намерений. Варфоломей Леонтьевич, человек уже достаточно преклонного возраста (по крайней мере на мой взгляд), за бесконечным числом расследованных дел подобного свойства давно уже утратил иллюзии о необходимости деликатного метода ведения допроса. Как правило, это оказывалось полным шоком для потерпевших, а иногда и поводом отказаться от заявления. Дамы в процессе допроса и необходимости отвечать на такие вопросы, которые и с сокровенной подружкой не решились бы обсуждать, начинали понимать происшедшее в совершенно новом свете. Не каждой оказывалось под силу следовать этим путём дальше.

Тем не менее в такой тактике следователя были свои резоны. Проделикатничай на данном этапе, не задай коробящий жертву вопрос, пожалей её – и, глядишь, упустишь какую-то важную деталь, которая в последующем принесёт тебе кучу хлопот, а то и дело развалит. Извиняло, пожалуй, Варфоломея Леонтьевича некоторым образом то, что беседу он вёл настолько равнодушным тоном и любую информацию воспринимал настолько без удивления, что можно было представить, что перед тобой и не человек вовсе, и от этого делалось немного легче.

Как бы то ни было, твёрдость позиции потерпевшей даже вызвала у нас некоторое уважение, несмотря на стопроцентный глухарь, который она дарила нам. Такие немотивированные на первый взгляд преступления перспектив к раскрытию практически не имеют. Идентифицировать человека по ДНК ещё не научились (это я уже понял из текущей жизни), болтать про такие подвиги злодей не будет, тема не та. А если он у жертвы ничего не взял, чтобы потом реализовать, так и вообще труба. Тем не менее делать что-то надо.

План первоочередных действий возник такой. Вечером устроить засаду в комнате потерпевшей на случай, если вдруг этот идиот и действительно явится в гости, как обещал. Мы все: и дядя Коля, и я, и привлечённый для этой работы Санька Барыкин, прекрасно понимали, что это, конечно, чушь собачья. Никто никуда не придёт и приходить не собирался. Врал он всё. И врал только для того, чтобы жертва, очухавшись, не побежала сразу в милицию. Сбить её с толку старался, что это и не изнасилование вовсе, а пролог долгих и чистых отношений. Ну, начались не очень комфортно, что тут скажешь, зато впереди – беспредельное счастье. Вдруг сработает?

Придя в себя после допроса прокурорским следователем, Галина и сама вполне здраво рассуждала, что ждать обещанного визита не приходится. Только вот засада всё равно была неизбежна. Представляете, мы не отреагируем, а этот крендель возьмёт, да и придёт. И что тогда?

Вот поэтому мы с Санькой провели этот вечер, отпиваясь чаем в микроскопических апартаментах Галины. Проникнуть на место удалось без соседских глаз и ничем не нашуметь, пробираясь среди многочисленного полезного барахла, не вместившегося в комнаты жильцов. Особо делать было нечего. Комната на четвёртом этаже без балкона, через окно не зайдут. Так что сиди, отдыхай, жди посещения обычным образом, через дверь, или что хозяйку вызовут через соседей. Оставалось только следить, чтобы наши тени не падали на шторы окна.

Галина поначалу бучилась, была вся как сердитый ёжик, но потом, когда поняла, что вести с ней разговоры о происшедшем милиционеры не будут, оттаяла. Мы пили чай, вполголоса (чтобы не услышали соседи) болтали о пустяках, а всё, что надо, нам было известно и так из протокола допроса, скрупулёзно оформленного следователем. Я же в конце концов и вовсе закимарил на диванчике, возложив всю ответственность за бдения на Саньку. И никакие происшествия мой сон не потревожили.

На следующий день нам предстояло изменить тактику. Было решено: пусть Галина вечерком пройдётся по тому маршруту, где её изловил злоумышленник, прогуляется около своего дома и вообще всячески побудет на виду. Нашей задачей было незаметно сопровождать Галину и задержать злодея, буде таковой объявится. В напарники я опять подтянул Барыкина.

Уже в конце дня меня как бы случайно выловил в коридоре Утягин.

– Ну что, ну как вы там? Не поймали никого? –начал он, и было сразу понятно, о каком происшествии идёт речь. Но я притворился:

– Кого никого?

– Ну как же? – удивился Утягин. – По изнасилованию по этому. А оно вообще было? Или девке понравилось, и она теперь вот ищет своего кавалера, чтобы это… ну… сам понимаешь…

И гнусный Утягин произвёл известный всем мужикам на свете жест, похлопав ладонью одной руки по кулаку другой. Сто чертей! Так, кажется, говорил ещё не появившийся, наверное, советский кино-Д’Артаньян. Ну как может мужик дойти до такого состояния? Он и не спал сегодня, наверное, моделировал небось картинки всякие. Вон, до сих пор отойти не может. Мне стало противно.

– Дурак ты, Утягин, и не лечишься.

И я отодвинул страдальца со своего пути. Вдогонку послышалось что-то невнятное, но я не стал обращать на это внимания.

Глава 3
Уважаемые товарищи потомки…

Если кто считает, что сыщик каждый день погружён в погони и перестрелки, так и нет, как говорят у нас в Одессе. Да-да, именно у нас, в нашей огромной и могучей стране, где первому, кто скажет, что Одесса-мама – это зарубежный город, без лишних слов отшлифуют физиономию.

Однако, продолжим про каждодневную работу сыщика. Бумаги, совещания, на которых главная оценка твоей работы – это в основном «мало и плохо», беготня из конца в конец города, чтобы выловить кого-то, кто в конечном счёте окажется совсем не полезен для тебя, и т.д. и т.п. – вот что в значительной степени наполняет его рабочий день. Волка, как известно, ноги кормят. Но это и про нас, сыщиков. Не случайно порой словечко «набегал» оказывается синонимом вполне приличного слова «раскрыл». Хорошо ещё, что не обязали пока сотрудников милиции платить за проезд в общественном транспорте, хватает удостоверения на случай возникновения контролёров. А то жить бы оказалось не на что.

Вот и сейчас мне требуется срочно набрать всяких справок и объяснений, чтобы разрешить несколько текущих материалов, выбрось которые в урну с самого начала, и ничего плохого не случилось бы. Но «полнота учёта происшествий» – это неусыпная и трогательная забота нашей любимой прокуратуры. Не запиши какую-нибудь хрень в КУП (Книга учёта происшествий), и ты уже нарушитель социалистической законности со всякими неприятными последствиями такого позорного клейма.

Про КУП между своими периодически проскакивает одна незатейливая байка. То подзабудется, то снова возродится.

В очередной раз это происходит сегодня утром. Под завязку своей смены публику в дежурке развлекает Толя Якуничев. А что? Дежурство позади, чрезмерных тумаков не получено, впереди – заслуженный отдых до следующей смены. Материалы розданы исполнителям, которые ещё не успели разойтись по своим делам. Можно и похохмить маленько.

– На прошлом дежурстве дело было, – вещает Толя неспешно. – В конце дня. БАМ как раз домой собрался.

БАМом у нас прозвали новоиспечённого начальника райотдела. Думаю, понятно, почему. Но мне кажется, не только аббревиатура его ФИО легла в основу этого звонкого прозвища, а ещё и его неуёмная энергия. Он, похоже, знал о своем прозвании, но не обижался. По крайней мере, виду не показывал. Да и на что обижаться, если целый Магомаев поёт на всю страну: «Слышишь, время гудит – БАМ!». Правда, в песне совсем про другой БАМ, но разве это имеет значение в нашем случае?

– Зашёл он в дежурку полистать материалы, что за день накопились, да фитиля вставить на всякий случай. – продолжает Якуничев. – А у меня семейник в дежурке сидит, не в камере, просто на стульчике. Да вы все его знаете, фамилия ещё такая говорящая – Бедовый. Опять бабе фингалов нарисовал, вот и привезли. Ну что, отпускать нельзя – того и гляди рукоприкладство продолжит, а в камеру вроде как не за что. Сами понимаете, дело частного обвинения. Супружница одумается, с утра заявление прибежит забирать, а ко мне сразу вопросы – на каком основании человека в темнице держишь? А оно мне надо?

Толя исторгает из своего могучего организма кубометр вонючего дыма и хитро смотрит на присутствующих, затем продолжает.

– Этому бы мазурику тихонько сидеть, может и пронесло бы. Так нет ведь, дёрнуло высказаться, забубнил чего-то, да ещё с матерком. А БАМ-то не в духе оказался по каким-то своим причинам, уж не знаю по каким. Материал на этого Бедового быстренько посмотрел, отписал участковому и мне – «в КУП и в камеру». А сам быстренько так на выход.

Ну, мне-то всё понятно: материал зарегистрировать, а дебошира в камеру, хотя бы по мелкому хулиганству. Только Бедовый тут забеспокоился, очень ему услышанное не понравилось. Стал выяснять, в какой это такой куб его посадят и надолго ли. БАМ на эти его вопросы никак не отреагировал. Так он нам с помощником всю ночь досаждал, орал из камеры:

– Начальник, правов таких не имеешь, чтобы честных людей в куб сажать!

Наутро-то его отпустили, так он меньше, чем через час, ещё пересменка не закончилась, уже снова здесь был. С женой и со всеми её синяками, хоть и припудренными. И как успел, живёт-то на Социалке (улица Социалистическая), не ближний путь! Жена благодарит, чуть не в пояс помдежу кланяется и ведёт такие речи, что муж, мол, одумался, прощения попросил и даже готов добровольно записаться в ЛТП[1]. Только, ради бога, в этот, как его, куб, что ли, не сажайте. В камере ночку провёл, и будет с него.

Похожая байка про КУП и камеру существует, пожалуй, столько, сколько существует сама книга учета происшествий. Но всегда находятся смельчаки, рискнувшие присвоить её перворождение себе. Вот теперь и Толя Якуничев не погнушался этим делом. Народ вежливо смеётся (тоже, небось, слышали раньше) и постепенно рассасывается. А я думаю, может эти супруги Бедовые тоже гости из будущего и знают, что куб, в который можно посадить человека, больше всего похож на кессон.

Эту историю я вспоминал, шагая на улицу Энгельса. Требовалось исполнить отдельное поручение Бабаевского следователя по некоему делу, находящемуся у того в производстве. Вопрос пустяковый, мог бы и участковый исполнить, но в поручении было написано: «установить личность и местонахождение, а также допросить в качестве свидетеля», и секретарь на этапе предварительной сортировки почты решила, что здесь работа для уголовного розыска. Это и определило дальнейшую судьбу бумаги.

Я шёл по улице Металлургов, и Ленин, ещё издали заприметив моё приближение, приветственно тянул ко мне свою могучую длань. В годы моего будущего существования рассмотреть Ильича с этого ракурса станет невозможно. Его заслонит памятник в центре небольшого уютного сквера. Памятник этот, призванный олицетворять преемственность поколений, а заодно и воспеть славу металлургам, вызвал в своё время массу противоречивых оценок, но постепенно прижился и врос в окружающую действительность. Это как с почтовыми марками. Марка с изъяном со временем становится самой ценной. Почему бы и памятнику не пройти такой же путь?

Однако вспомнил я сейчас про него отнюдь не из-за ностальгии. А вот почему: десять лет назад, в шестьдесят седьмом году на его месте была заложена капсула с обращением комсомольцев к своим счастливым соратникам в будущее, а именно в две тысячи семнадцатый год.

М-да… история – тётка ехидная. Особенно если кто-то пытается прозреть будущее.

Когда через пятьдесят лет зачитают послание, вернее, его музейную копию, на этом месте уже будет стоять упомянутый памятник, навсегда похоронивший под собой капсулу с оригиналом текста, и – никакого коммунизма в помине. Скорей даже наоборот. И весьма знаменательным оказажется то, что ни один представитель молодёжи, которому адресовалось это историческое послание, будет не в состоянии правильно расшифровать аббревиатуру ВЛКСМ. Вот так-то!

Я прошёл сквериком в сторону Ильича, мысленно помахал ему рукой, мимолётно озаботившись, а почему это вождь весь свой порыв устремил на запад? Ответа на свой вопрос я не нашёл и отправился дальше. Вот тоже интересно: расположенный по другую сторону площади Металлургов парк Ленинского комсомола окаймляют две улицы: Карла Маркса и Энгельса. В будущие времена улице Энгельса вполне местно-патриотично присвоят имя Ивана Милютина, бывшего городским головой в конце девятнадцатого – начале двадцатого века, а улицу Карла Маркса оставят как есть. В чём тут тайный замысел? Или, может, просто руки не дошли?

Какая фигня всё-таки лезет порой в голову. Надо думать о раскрытии изнасилования и других глухарей, которых у тебя навалом, или вот хотя бы о том, как ты будешь выполнять отдельное поручение из Бабаева, а не фантазировать про мировых революционеров. Это я таким образом вернул себя в рабочее состояние. И правильно, потому как уже пришёл к нужному дому.

Какие благодатные всё-таки времена! У всех людей прописка – привязка к месту, то есть. Одного звонка в адресное бюро достаточно, чтобы даже по неполным данным установить адрес проживания. В подъезде на первом этаже табличка с фамилиями всех проживающих и номерами квартир. И никто не бузит по поводу разглашения его персональных данных, да и до термина такого ещё не додумались, слава богу. Мне вообще кажется, что проблема сохранности персональных данных возникла только тогда, когда вышел закон об их защите.

В подъезде между вторым и третьим этажом на подоконнике – минибар. Подоконник хороший, широкий, через окно свежий бриз слегка шевелит уголки газеты – стекла-то нет. На газете всё необходимое: килька в банке, четвертинка чёрного, стакан со следами пальцев и губ последней сотни пользователей. В стакане жидкость чернильного цвета и, наконец, главное украшение «стола» – «бомба», бутылка, похожая на кеглю, сквозь тёмно-зелёное стекло которой содержимого практически не видно. В общем, скромное достоинство роскоши, как говорится. У прилавка два джентльмена средних лет и средней же степени усталости. Я решаю их пока не гонять. На обратном пути, если что.

На мой звонок из-за двери раздаётся старческий голос:

– Вот щас уже милиция приедет! Недолго вам тут осталось!

Я докладываю старику, что милиция уже здесь, но он не слушает.

– А то ружьё вот возьму да как пальну!

Ружьё – это серьёзно. Бывает, в таких случаях и стреляют, когда подъездные алкаши совсем уж страх потеряют. Поэтому демонстрирую удостоверение перед дверным глазком на вытянутой руке, благоразумно сместившись в сторону. После паузы из-за двери сварливо интересуются:

– А пьянчуг прогнал?

Я оборачиваюсь к подъездному окну. Джентльмены оказались с понятием, даже газетку с собой захватили. Оставили на подоконнике только абстракцию из томатно-килечных разводов.

– Прогнал! – кричу старику.

Тогда дверь тихонько приоткрывается, и в образовавшуюся щель выглядывает голова с серебристым венчиком пушистых волос. Голова обследует подъездное пространство и поворачивается в мою сторону.

– Паразиты! То им стакан, то ножик, то хлеба дай, то луку зелёного, то табуретку вынеси. Совсем совесть потеряли! На улице благодать. Идите вон в парк к фонтану, да там и пейте. Паразиты…

Спорная рекомендация, прямо сказать. Здесь, стало быть, нельзя, а там можно? Не преминую сообщить об этом старику. Он смотрит на меня с недоумением, потом заявляет:

– Ну если в парк нельзя, пусть тогда в соседний подъезд идут.

М-да, что тут скажешь? Ничего и не говорю. Поздно мне его перевоспитывать. Спрашиваю только:

– Отец, а у тебя ружьё есть?

Старик отрицательно качает головой.

– А телефон милицию вызвать?

Тоже нету.

– Это я уж не знал, как от них и обороняться. Через каждую минуту – дзинь! Дай то! Дзинь! Дай это! Вот вы-то тут хорошо приспели, гражданин начальник.

Ишь ты, гражданин начальник! Из сидельцев, что ли? Но старик тут же развеивает мои подозрения.

– Вот скажу я вам «товарищ», а вы мне сразу: тамбовский волк тебе товарищ. А я телевизор смотрю, порядки знаю[2].

Интересный оказался старик, правда, с завихрениями типа этого, про тамбовского волка. Но свидетелем оказался добросовестным и готов был наговорить мне ещё кучу всяких историй, только записывай. Только не на того попал. К огорчению допрашиваемого я записал исключительно то, что касалось обозначенного в поручении дела. Обо всём остальном я лучше отдельный рапорт оформлю. Иначе вместо благодарности мой коллега из Бабаевского РОВД будет проклинать меня, долго отсекая потом лишнее из этого уголовного дела. Потому как любой следователь вам скажет, что больше – это не значит лучше.

* * *

– Слушай-ка! Отгадай загадку. Ну отгадай…

Санька Барыкин уже раз пять с небольшими паузами приставал ко мне с этой дурацкой просьбой. Я не реагировал и вообще всячески демонстрировал, что нам сейчас должно быть не до загадок. Мы шли вдвоём по полутёмной улице Мира от восьмого училища к уже известному дому молодожёнов. Третий раз. Впереди нас виднелась фигурка одинокой девушки. Она двигалась тем же курсом. Периодически она оглядывалась на нас и продолжала движение. Это была Галина.

– Так вот. – продолжил Санька, напрочь игнорируя мою индифферентность. – Ты пилот двухместного открытого самолёта. На пассажирском сидении – Её Величество Королева Англии. Внезапным порывом ветра её выбрасывает из самолёта. Твои действия?

Дружок посмотрел на меня хитро и приготовился торжествовать. Эх, Санька, Санька, нашёл кому загадки загадывать. Знал бы ты, сколько мне лет. Эти загадки давно уже не загадки для меня. А эта – всего лишь маленький тест на здравый смысл и минимизацию избыточных действий. И я скучным голосом без раздумий заговорил:

– Выравниваю самолёт после утраты груза и продолжаю полёт.

Друг расстроился.

– А я только сегодня в московской газете это вычитал, знакомые подкинули. У нас в Череповце таких и нету. Признавайся, откуда знаешь? Другие-то всякую фигню придумывают навроде как поднырнуть на вираже или парашют ей вдогонку сбросить.

Ответить я не успел. Фигурка впереди нас переложила сумочку в другую руку. Условный знак – внимание. Мы напряглись. Поблизости никого не видно. Но, может быть, это только нам не видно? А ей? Надо сократить дистанцию. Мы слегка приблизились и остановились в готовности ринуться вперёд. Опять переложила сумочку – отбой тревоги. И снова поменяла руки. А это что за сигнал? Мы так не договаривались.

Пока мы скрипели мозгами в тщетной надежде расшифровать телодвижения приманки, девушка пошла нам навстречу.

– Вот что, ребята, – решительно заявила она, приблизившись – мне это всё надоело. Два вечера топчемся тут по микрорайону. Да и вы как хвостики мотаетесь за мной. Думаете, не заметно?

Ай, да молодчина! Она открыто сказала то, что мы изначально понимали и сами, но не могли об этом сказать. Как же! Потерпевшая должна видеть, что мы делаем всё возможное и невозможное для поимки преступника. На самом деле это были те самые неоправданные действия вроде поимки выпавшей из самолёта королевы. Бесперспективные и только кажущиеся нужными.

Если представить, что злодей и в самом деле решил выследить свою прежнюю жертву, так он будет трижды осторожен и внимателен и расколет нас раньше, чем мы его обнаружим. Мы же топаем в достаточной близости от приманки, чтобы иметь возможность отреагировать. Иначе всё наше сопровождение и вовсе теряет смысл.