Текст книги "Умереть на рассвете"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Глава девятая
МАЛЕНЬКАЯ ВОЙНА В БОЛЬШОМ ГОРОДЕ

Вечерами, свободными от дел, Васька с Леонидом любили посидеть в ресторанах и трактирах, комиссар Гавриков уезжал куда-то на окраину, где у него была не то семья, не то родственники. Комиссар порой прихватывал с собой что-то из барахла для соседей. Пантелеев с Васькой Пулковским делились добычей в трактирах. Раздавать бедным награбленное было приятно, но утомительно. Была и другая беда – бедные получали что-то, а потом снова уже не просили требовали да ворчали, что мало дали.

Иван, с общего согласия, отправил кое-какие деньги на родину, поддержать родителей и жену. Они ведь, как ни крути, тоже бедные и властью обиженные. Кое-что (это уже из собственной доли!) послал вдовой солдатке. Запала ему Фроська в душу, ох запала!

Николаеву не нравились рестораны и трактиры. Одно дело – перекусить: пообедать, поужинать, совсем другое – сидеть целый вечер, когда вокруг шум и гам. Если захотелось выпить, то лучше сделать это в хорошей компании, без суеты. Ивану полюбилось гулять. Можно просто бродить, оглядывая влажный гранит Невы, зеленоватую воду, бьющуюся о набережные, посматривая на невозмутимость львов – крылатых и бескрылых. Хорошо помолчать рядом с исполинскими каменными кошками, покурить, поглазеть на парней и девчонок, вымазанных красками, с чудными дощечками на подставках – мольбертами, что приходили сюда при любой погоде.

"И как это не надоедает рисовать эту монстру? – порой недоумевал Иван. – Уж и так-то ее срисовали, и этак. Стену можно оклеить! Куда же еще-тο?" Здесь шла какая-то другая жизнь, непонятная Николаеву. Непонятная, чужая, словно бы тут не голодная Россия, а что-то другое. Парни в старых гимнастерках и протертых до дыр пиджаках, девки в коротких юбках и красных косынках – веселые, жизнерадостные, хотя видно, что недокормленные, вместо того чтобы работать, зарабатывать на хлеб, пачкали холсты и бумагу. Как-то Николаев заметил, что какая-то пигалица рисует не монстра, а его самого – слегка усталого, уже немолодого мужика в солдатской шинели. Хотел прикрикнуть, но, посмотрев на сосредоточенную конопатую мордочку, орудующую огрызком карандаша, решил – пущай рисует. Еще рассмотрел, что ребятишки рисуют на старых обоях да на каких-то истертых картонках. Верно, настоящая бумага не по карману. Вздохнул, пошел в лавку (тут же, на берегу), купил два фунта картона и десяток карандашей. По нынешним временам – царский подарок, но надо было видеть, как обрадовалась конопушка! Вытянулась на цыпочках, чмокнула в щечку. Заверещала и побежала делиться навалившимся богатством с друзьями.

Иван в раздумчивости потер щеку, хмыкнул, вздохнул. Больше он сюда не приходил. Решил, что лучше с Леонидом и Васькой сходит в кабак, наклюкается до поросячьего визга.

Но напиться до бесчувствия ни Иван, ни Леонид не могли. У того и у другого был какой-то внутренний контролер, позволявший уходить на своих ногах и не болтать лишнего. А Пулковского нельзя было остановить ни уговорами, ни угрозами. Пил, как не в себя, становился дурным. Мог полезть в драку по пустякам. Иногда Леонид, словно строгий отец, не разрешал Ваське выпить лишнего, и тот убегал куда-нибудь подальше, чтобы избавиться от нежданных опекунов. И добегался…

Запыхавшийся Лев Карлович прибежал на хазу (в домик неподалеку от бывших складов Адмиралтейства), где последнюю неделю обитал Пантелеев с командой, позабыв все правила безопасности – и про пароли, и про то, что являться сюда лишний раз не стоит. Отпихнул опешившего Гаврикова, упал на табурет.

– Иван Афиногеныч, дай воды человеку, – распорядился атаман. – Кипяченой налей, Лева здоровье бережет.

Сам он был занят важным делом – раскладывал пасьянс. Если Пантелей раскладывает карты, то размышляет об очередной операции и отвлекаться ему нельзя.

Посему Иван не стал кочевряжиться, а пошел исполнять приказ. Но кипяченой воды, конечно же, не нашлось. Маленький "кабинетный" самовар был пустым, а кипятить долго. Пришлось Карлычу довольствоваться колодезной. Скривился, но кружку взял.

Отпившись, слегка отдышавшись, аптекарь сказал:

– Ваську мне утром привезли.

– Живой?

– Живой, только битый весь. Я не врач, но могу сказать – два ребра сломаны, нос тоже и сотрясение мозга.

– Живой – это уже хорошо, – флегматично изрек Пантелеев. Отвлекаясь от карт, поднял глаза на аптекаря: – А хазу, Левочка, ты нам спалил!

– Да ты что, Леня?! Я ж не совсем дурак, сюда осторожно ехал, на двух извозчиках. Побожусь – хвоста не было! – заволновался аптекарь.

– Так чего бежал-тο? Гонится кто? Ну, избили Ваську, не в первый раз. Напросился, чай, по пьянке. Помню, в прошлом году к бабе замужней полез – под юбкой чё-то нашарить хотел, еле-еле от мужа спасли. По мне – так и спасать дурака не стоило. Переломом больше, переломом меньше. На Ваське все, как на собаке, заживает. Опять на кого-то нарвался?

– Если бы, – хмыкнул слегка успокоившийся аптекарь. – Рассказываю. Сплю. С утра звонок. Выхожу открывать – два бугая Ваську держат. Шпалер в морду суют да говорят: "Привет Пантелею от Косого. Большой привет, с кисточкой". Пулковского они пока поучили, без чрезмерного членовредительства. Знают, под кем он ходит. Если не хочет Ленечка долг отдать, всех покоцают.

Пантелеев хмыкнул, смешал карты. Вздохнул.

Вот же, непруха какая. Мало мне, что Косого нелегкая принесла, так еще и пасьянс не сходится.

– Это у тебя что такое? – заинтересовался аптекарь, сам любитель раскинуть карты. – "Могила Наполеона"?

– Могила, Левочка Карлович, это вчерашний день, – фыркнул Леонид. – Могилу нынче школяры второй ступени раскладывают, а это – "Часы моего дедушки". На днях один студент научил. Сложная штука. Хочешь, тебя научу?

– Эй, пасьянщики, – перебил завязавшуюся беседу Николаев. – Может, толком скажете, что стряслось? Что за косой такой?

– Да ничего страшного, – отмахнулся Пантелеев. – Есть, Иван Афиногеновыч, у нас в Питере один барбос, тузом себя козырным считает. Косым прозвали, потому что один глаз остался. Его при старом режиме на каторгу отправляли, с этапа бежал. Конвой, пока ловил, рассвирепел малость – сапогом по морде приголубили, глаз-тο вытек. А после февраля он Марсово поле под себя подмял. Говорит, если мы на его территории работаем, то пятьдесят процентов ему должны отдать да десять в общак! Он ко мне шестерку подсылал, так я послал.

– Косой не туз. Фраер он козырный, – авторитетно заявил Гавриков. – В лучшем случае на валета тянет. А по прежним временам – десятка беспонтовая.

– Мужики, давайте по-человечески! – взмолился Иван.

Николаев не очень разбирался в птичьем языке, на котором изъяснялись "блатные". "По фене ботал, права качал, я шпалер вынул, он замолчал!" Тьфу. Дед называл бродячих торговцев "офенями". Торговцы так между собой разговаривали, чтобы покупатель не догадался, что его обжулить хотят. Может, отсюда блатной язык и пошел? Как хорошо, что в команде Пантелеева, за исключением Пулковского, "блатных" не было и все говорили на нормальном языке. Иногда, правда, срывались.

– А по-человечески, Иван Афиногенович, так: туз – он как генерал. Генерал, сам знаешь, на всех свысока глядит и ничего не делает, только приказы отдает. Но все его уважают, слушают. В тузы из старых каторжан выбиваются. Не всякий тузом может стать, а только тот, кто никогда с государством никаких дел не имел, ни дня ни работал. В былые времена вся Россия была поделена между тузами. Те суд вершили, арестантов да каторжан "подогревали". В бандах да в шайках короли – главные, но и те тузу долю отстегивали. Ниже короля валет шел, ну и дальше, все ниже и ниже.

Николаев не стал спрашивать дальше. Начни, так выяснится, что он, по блатным раскладам, всего "шестерка". Лучше не узнавать.

– У Косого пятнадцать стволов, а у нас на сегодняшний день три, а с Васькой – три с половиной, – покачал головой Гавриков.

– Может, отсидеться пока? – предложил Лева, не обидевшийся, что его в полноценные стволы не засчитали. – У меня пара адресочков надежных есть. Если что – можно в Сестрорецк податься, месяц-другой там пережить. На худой конец, к финнам уйдем, от Сестрорецка там две версты, граница дырявая. Пограничники тоже кушать хотят, товар туда-сюда пропускают, можем под контрабандистов закосить.

Пантелеев осмотрел соратников. Крякнул. Посмотрел с усмешечкой на Николаева:

– А ты, Афиногенович, что скажешь? Предложишь в Череповецкую губернию двигать, коровам хвосты крутить?

Иван пропустил насмешку мимо ушей. Понимал, что волнуется атаман, а волнение за усмешкой скрывает.

– Не дело это, если мы от бандюганов бегать станем. От чекистов, от мусоров – это не стыдно. Из пятнадцати рыл, которые у Косого под ружьем, пороха кто-нибудь нюхал? Так, чтобы не трам-пам-пам, как в семнадцатом, а всерьез?

Все задумались, запожимали плечами. Ну, кто его знает, кто в шайке Косого? Могут простые "гопстопники", из деловых, а могут и матерущие волки вроде самого Николаева. По нынешним временам, дочери камергеров на панели стоят, а дочки кухарок государством управляют. Никого не удивит, если бывший уголовник окажется начальником утро, а бывший полицейский налетчиком.

– У Косого только блатные, – решил Пантелеев. – Я с ним пару раз виделся, еще когда в Чека служил. Кичился, что старые порядки уважает, в шайку кого попало не берет. У него малина где-то за Нарвской заставой. Не то в Автово, не то в Тантеевке, не знаю.

– В Волынино у него малина, – сообщил аптекарь.

– Откуда знаешь? – удивился Леонид.

– Так Адочка как-то сказала, – пожал плечами Лев Карлович. – А наша Адочка, она все знает.

– Если за Нарвской заставой, то не Волынино, а Волынкино, – сказал Иван. – Бывал я там, в прежние времена. Пешком часа два идти, на извозчике – с полчаса.

– Извозчики туда не ходят, боятся, – сообщил аптекарь.

– А чего там страшного? Там, почитай, одни работяги жили, с Путиловского завода. Ну, пивали по праздникам, не без этого.

Добрая половина поселка состояла из приземистых бараков. Для мужиков и парней, только-только приехавших из деревни и нанявшихся чернорабочими (котлы чистить, подай-принеси), для возчиков, решивших подзаработать за зиму копеечку-другую, были уготованы длинные сараи с маленькими окошками. Тесновато, соседи по нарам храпят денно и нощно, зато дешево, всего два рубля в месяц. При заработной плате в восемнадцать рублей – очень даже неплохо. Для тех, кто профессию освоил (это, худым концом, двадцать пять-тридцать рублей после всех вычетов), семьей обзавелся, предназначались бараки с комнатушками, выстроившимся вдоль тесного коридора, с двумя общими кухнями и "удобствами" за пять рублей в месяц. А крепко на ноги встал, жалованье пошло в сорок, а то и в пятьдесят рублей, можно и об отдельном жилье подумать – либо о своем доме (хрюшку-поросюшку завести, садик-огородик вскопать), либо о многосемейном доме (вход-выход и прочее отдельно от соседей, собственная печь, но общая стена, такой дешевле обойдется).

– Лейб-гвардейцы в гости к рабочим захаживали? Или к работницам? – подначил Ивана атаман. – Не иначе строевой подготовке девок учили!

Иван Афиногенович закашлялся. Ну, была у него там когда-то зазнобушка, Полинкой звали. Красивая, чем-то на Фроську похожая (ну, или Фроська на нее). Обе ладные, черноглазые, за словом в карман не полезут. У Полинки отец умер рано, братья остались младшие и мать больная. На завод вместо отца пошла и не метелкой махала, как остальные девки, а инструменты делала, резцы токарям правила. Женился б на ней, если бы не Марфа. Когда узнала, что у гвардейца жена дома осталась, отшила сразу. Слышал, что судьба у девчонки худая сложилась – рука попала в станок, кровью изошла. Известно, капиталисты о своих работниках не особо печалились.

Впрочем, компания не стала особо выяснять, что там делал гвардеец.

– Из "путиловцев", почитай, половина на фронт ушли, а вернулись не все, – пояснил комиссар. – Как хозяев поперли, рабочие начали ближе к заводу перебираться, на городские квартиры. Они из бараков уходили, а разная шваль на их место вселялась. В двадцатом мы там дезертиров выковыривали.

– Стало быть, отступных Косому платить не станем, если налезет, отпор дадим. Так? – подвел итог Пантелеев.

– А чего же мы ждать-то будем? – не согласился Иван. – Мы их не трогали, а они нашего Ваську обидели. Дурак он и обалдуй, но свой. Такое спускать нельзя.

– Да я сам бы Косому башку открутил, – раздраженно огрызнулся Леонид. – Но мы против них не потянем. Отобьемся если, так и то хорошо.

– Не обижайся, Леонид, но маловато ты на фронте побыл, – сурово кашлянул бывший унтер-офицер лейб-гвардии Финляндского полка, отставной комвзвода Красной Армии. – Самая лучшая оборона – нападение. Только не с дурику надо, а как положено. Разведку провести, кое-что из оружия да боеприпасов подкупить.

– Иван Афиногенович, никто тебя за язык не тянул. Если берешься, то на тебе и разведка, и командование. А мы с комиссаром, да с Васькой, как оклемается, в исполнении. А ты, Лева, да не бледней, никто тебя воевать не заставляет, интеллигента плюшевого, ты у нас на интендантстве.

Лучший разведчик не должен быть похож на разведчика. И хотя Николаеву за время боевых действий ни разу не доводилось ходить в разведку, основные правила он знал. Посему отправился пешком и налегке (не считая мешка, где было кое-какое барахло и кусок хлеба). Оружие с собой брать не стал (ножичек небольшой разве оружие? За грибами ходить, карандаши чинить). Не приведи господь, попадешься с наганом, не отмажешься. С револьвером нынче либо деловые, либо милиционеры ходят, а ни с теми, ни с другими Николаеву связываться не резон. К тому же, если ты без оружия, то остерегаешься больше.

Прибыв на место, перво-наперво переоделся. Добротную одежду и обувь спрятал в мешок. Облачившись в несвежую рубаху, напялил на ноги драные башмаки. Про обувку все почему-то забывают. Вот стоит нищенка возле храма, вся в дранье, без слез не посмотришь, рука сама в карман лезет за копеечкой, а тянешь на ноги, а на них лакированные чеботы! Помнится, в девятнадцатом году деникинского шпиона поймали. Хорошо мужик перекинулся – блуза, пропахшая машинным маслом, кепка старая, окалиной прожженная. Посмотришь – пролетарий чистейшей воды. Только в офицерских сапогах. И не то смутило, что в офицерских, а что начищены до блеска. Ну, не чистят пролетарии сапоги до зеркального блеска!

Иван не ждал, что удастся сразу отыскать лежбище Косого. Волынкино хотя и именовалось деревней, но по размерам тянуло на село. Но жилых (или живых) домов осталось немного – что сожжено, что заброшено. Больше всех пострадали бараки. Тоже ничего удивительного. В прежние времена за каждым бараком надзор был. Хозяин смотрел, чтобы трубы были вычищены, печи в исправности содержались. И полицейские хотя бы раз в полгода обход проводили. Взятку было бесполезно давать – загорится, надзиратель первым по голове и получит. Так и то всякое случалось – и с папиросой в постели засыпали, и сажа в трубе загоралась. А теперь, если хозяев в бараке много да кто во что горазд, долго ли до беды? А дезертиры с бродягами станут чужое добро беречь?

Вот тут когда-то жила дролюшка – стекла выбиты вместе с рамами, крыша выровнялась с бурьяном. Вздохнул. Давно ли вместе с Полинкой слушали песню, которую пели подвыпившие мастеровые?

 
Трансвааль, Трансвааль, страна моя!
Ты вся горишь в огне!
 

Где такая Трансвааль, мало кто знал, но песню любили. А ведь не так и давно. Десять? Или одиннадцать? Тьфу ты, откинул Иван ненужные мысли. Делом надо заниматься, подходящий дом отыскать.

"Баранья я башка! – выругал себя Иван, спохватившись. – Мне же не позицию для обороны высматривать надобно, а схрон!"

Точно. Он-то выискивал дом, откуда легко отстреливаться – с круговым обзором, да чтобы открытое пространство вокруг – скрытно не подобраться, а требовалось искать другое – избу, примыкавшую к зарослям или к нежилым домам.

Воры-разбойники до последнего патрона отстреливаться не станут, им бы удрать. А еще надобен забор, чтобы соседи глаза не пялили. А ведь есть такой дом! Надо теперь все осмотреть и уточнить – а он ли?

… К дому подходили со стороны заброшенного кладбища, где сотню лет хоронили рабочий люд. Ни гранитных склепов, ни скорбящих ангелов, понятное дело. Холмики расплылись, сравнялись с землей, от крестов и оградок осталась одна труха. Еще немного – и деревья с кустами превратят заброшенное кладбище в еще одну рощу. Может, оно и не хуже. Будет куда погулять выйти.

Дом, облюбованный Косым и его бандой, прозывался "поповским". Почему "поповским", Иван не знал. В те времена, когда он был лейб-гвардейцем, здесь обитал кто-то из полицейских чинов, призванных надзирать над рабочей окраиной. Верно, был он из поклонников старины – деревянные стены покрашены под кирпичную кладку, как Петровский домик.

Команда Пантелеева шла гуськом, словно волки. Впереди Иван (дорогу проверил, когда разведку вел), потом атаман с комиссаром. Замыкающими брели двое крепких парней, отысканных Леонидом. Как их звали, какие претензии к Косому, Николаев не спрашивал. Ежели для одного дела, сойдет и так, а коли примкнут к команде, тогда и познакомиться можно.

Что делать, кому и где встать, было обговорено заранее. Да что там, Иван даже планчик набросал – вот дом, вот забор вокруг дома, туточки главный вход, а тут задние ворота. Верно, раньше из них скотину выпускали на задний двор, а теперь все кустами поросло – в этом месте кустики обрезаны, чтобы тайному выходу не мешали.

Молодцы, предусмотрительные. Вот тут один и встанет. Или нет, не управиться одному, если все сразу наружу ломанутся. Пусть двое. Значит так, парни. Напротив дверей не стойте, могут сквозь двери выстрелить. Что делать – знаете. Если кто живым из дома уйдет – не обижайтесь… Остальные – за мной. Теперь встали вдоль стеночки, не торопимся, не шумим, я вперед пойду. Часовой должен быть у забора. Ага, есть часовой. Вернее, был… Ножик бы не забыть забрать, хороший ножик. Теперь разбираем бомбы, по две. Не забыли, что чеку надо вынимать? А прежде чем чеку выдернуть, заглушечку надо снять. Ну, не обижайтесь, это я для порядка. Значит, комиссар, ты спереди, с фронта, мы с атаманом с флангов. Ну, буду считать до трех. Как бросите, отскакивайте подальше и падайте. Домик крепкий, стены не разнесет, а куда взрывной волне деваться? Конечно, на волю через самое слабое место, вышибая стекла. Мало ли…

Иван опасался, что кто-нибудь из метателей промажет и бомба, вместо того чтобы влететь в окно, отрикошетит от стенки. Добро, если успеют перехватить и кинуть подальше, а если нет? Но все обошлось.

Бабахнуло знатно, словно снаряд со шрапнелью рванул.

Шесть ручных гранат для одноэтажного домика многовато. Хватило бы и трех. Да что там, будь Иван уверен в своих товарищах (не так, чтобы нэпманов на понт брать, а как на фронте, плечом к плечу), хватило бы всего пары. Открыть дверь, закинуть первую гранату, подождать, пока не рванет, перебежать через сени, открыть двери в саму избу. Вторую бомбу лучше не бросать, а запустить перекатом по полу. Ну а потом заскочить и перестрелять уцелевших. Если кто и остался живой, не контуженный и не раненый, в первые пару минут он не боец. Но рисковать Иван не хотел. К тому же деревенский дом – это не городская квартира. В деревенском доме имеется такая штука, как русская печь, – не крепость, конечно, но от взрыва и осколков убережет.

Вокруг дома сразу же стало жарко. Но слышно лишь треск пересушенных бревен, шум пламени. Неужели всех положили? А если не слышно криков, никто не пытается выскочить наружу – значит, всех! Словно в ответ, с заднего двора сухо затрещали выстрелы. Один, второй, третий, четвертый… Кто-то уцелел. Но к тому времени, пока Иван с остальными прибежал к задним воротам, там все было кончено. Один из парней лежал и морщился, зажимая прострелянную руку, а второй нервно стрелял в тело, наполовину торчавшее из ворот. Барабан опустел, но парень этого не замечал.

– Стой! – перехватил Иван руку стрелка. – Чего патроны зря переводишь? Мертвый он уже.

– Он, зараза, из дверей выстрелил, в Колюху попал, – объяснил парень.

– А хер ли вы у дверей стояли? – озлился Иван. – Я вам что говорил? Стоять в сторонке, перед дверями не отсвечивать. Полоротые.

– Да я и стоял в сторонке. Колюха, когда бабахнуло, с места стронулся, ворота на прицел взял – грит, щас полезут.

– А в него прямо через дверь и пальнули.

Ивану захотелось дать в ухо Колюхе (ишь ты, почти складно!), но передумал. Парень и так себя наказал, ладно, если кость не задета. А что не прислушались к совету бывалого человека, понимавшего, что дюймовая доска для пули не преграда и что стоять напротив двери смертельно опасно, так не они первые.

– Уходим! – скомандовал Иван, подталкивая своих бойцов в сторону кладбища.

Пора уносить ноги, уводить Колюху. Ничего, до города доберемся, фельдшера отыщем, пулю выковыряют, перевяжем, водочкой запьем. И до свадьбы все заживет. Конечно, если сам Колюха доживет.

Домик горит ярко, словно облили керосином. Скоро сюда набежит народ – вон уже кричат, а там и пожарные с милицией подтянутся. Ну, тушить уже поздно. Дождутся, как все прогорит и остынет, начнут горелые бревна разбирать, трупы считать. Взрывы народ слышал – народ здесь бывалый, разрывы гранат с чем другим не перепутает, кое-кто даже марку на слух определит. Но что тут случилось, никто толком не скажет. Чужих не видели, забор вокруг дома. Решат в милиции, что имело место быть самоподрывание ручных гранат, незаконно хранившихся у гр-на Косого, или как там его (милиция имя-фамилию знает, в протокол осмотра места происшествия впишут), послужившее причиной пожара, в результате которого погибло сколько-то неустановленных и установленных лиц (если опознают). Выстрелы? Так опять же – из-за жары патроны стреляли. Самопроизвольно. Есть, конечно, вероятность, что убитый у задних ворот не обгорит, а экспертиза определит, что погиб не от пламени, а убили его из револьвера системы Нагана. И незадачливый караульный у калитки (ножичек вытащил, не забыл!), с "проникающим ножевым ранением, повлекшим смерть потерпевшего". Этот-то точно не обгорит, но пеплом его присыплет. Да, вероятность есть, но очень слабая вероятность, что кто-нибудь станет назначать экспертизу. Ну, кому надо себе работу искать, если можно отделаться отпиской? Спишут и ничего искать не станут. Тем более из-за бандита. Участковый соберет все бумажки, заключение пожарных, напишет рапорт и сдаст начальству. Опера полистают папочку, хмыкнут и скажут – подорвался Косой, так и хрен с ним, работы меньше. В Питере окромя Косого еще два десятка банд промышляет. Ежели бы все бандиты на собственных гранатах подорвались, так, глядишь, наступил бы революционный порядок! Но, как известно, это самое "бы" мешает!

ОБ ИЗЪЯТИИ ЦЕРКОВНЫХ ЦЕННОСТЕЙ

Из письма Л.Д. Троцкого П.А. Красикову, заместителю наркома юстиции РСФСР от 25 апреля 1922 года

"1. Из всех обстоятельств дела вытекает, что главные церковные ценности уплыли за годы революции… Совершенно очевидно, что тут работала влиятельная организация, более или менее совпадающая с верхушкой церковной иерархии… Нужно запросить главных деятелей церкви относительно того, какие ценности имелись в церкви до революции? Какие велись описи этим ценностям? Где эти описи находятся? И по установленным несоответствиям между описями и наличностью предъявлять этим руководителям прямое обвинение в организации вывоза ценностей за границу.

2. То же самое необходимо сделать в отношении церковных капиталов, явно вывезенных в значительном количестве.

3. Равным образом нужно запросить правящую иерархию о тех церковных капиталах, какие имелись до революции в заграничных банках… Дознание по этим пунктам необходимо вести с величайшей энергией".

ГАЗЕТА «ИЗВЕСТИЯ» ОТ 28 АПРЕЛЯ 1922 Г.

"В Москве закончилось следствие по делу 54 человек, и над ними начинается суд по обвинению их в сокрытии церковных ценностей, а также в неподчинении властям при их изъятии. В числе обвиняемых было 20 священников, 2 профессора, 1 инженер, 4 студента, торговцы и т. д.".

ЗАПРОС ИЗ ПЕТРОГРАДСКОГО ОТДЕЛА ОГПУ ОТ 23 СЕНТЯБРЯ 1923 ГОДА

Начальнику Череповецкой губернской милиции. Срочно. Секретно.

По случившейся надобности просим в срочном порядке сообщить Петроградскому ОГПУ – не поступало ли в адрес череповецкой милиции в конце августа – начале сентября заявления о пропаже черно-пестрой коровы без особых примет. В случае утвердительного ответа просим немедленно телеграфировать нам.

Начальник 3 отделения Калънинг.

Начальнику 3 отделения Петроградского отдела ОГПУ. Срочно. Секретно.

По наведенным справкам, заявления о пропаже чернопестрой коровы в пределах Череповецкой губернии не поступало. Имело место заявление о пропаже рыжей коровы в Кирилловском уезде, но данная корова благополучно найдена и возвращена владельцам.

Начальник Череповецкой губмилиции Цинцарь.