Текст книги "Умереть на рассвете"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 20 страниц)

Глава восемнадцатая
ВЕСНА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЕГО ГОДА

В губернской газете писали, что в Москве состоялось открытие XII съезда РКП (б). На съезде особо подчеркивали, что с момента объявления НЭП прошло два года и новая экономическая политика принесла положительные результаты – окрепший крестьянин увеличил посевы зерновых, достигнув уровня предвоенного, преодолен страшный голод. А самое главное – затихла угроза новых крестьянских восстаний. Развивалась кустарная промышленность, но отставала крупная. В городах процветает безработица, идет социальное расслоение вместо «всеобщего равенства». Опять возродилась древнейшая профессия – проституция. Кто-то уже расшифровывал НЭП как «новую эксплуатацию пролетариата».

Много чего еще писали в газете, но в деревнях газет все равно не читали. Деревня жила своими заботами. По весне работы много и читать некогда.

В конце апреля снег окончательно сошел, зашуршали и зажурчали ручейки. Обнажился мусор, набросанный за зиму и то, чего не должно бы находиться под снегом.

Около Парфеновского монастыря, в неглубоком овраге, отыскали мертвую Августу Тепленичеву. Бабы судачили, что у старухи насчитали сорок семь ран. Кто мог убить бывшую монастырскую послушницу, тут и гадать не надо. Но вслух никаких имен не называли, побаивались.

Местная милиция опять не мычала и не телилась. Верно, самогонщиков ловила, укрепляла Советскую власть на местах или заставляла граждан использовать вместо пудов с фунтами килограммы и граммы. Тимофей ждал, что за ним придут. Ждал день, два, а на третий начал успокаиваться. Оказывается – рано!

К Муковозову пришли через четыре дня после обнаружения трупа. Мальчишки, раньше всех увидавшие буденнов-ки с красным щитом вместо звезд, побежали вдоль деревни с криком:

– Дядьку Тимоху арестовывать едут!

Муковозов был на повети, ладил борону. Пока услышал, пока выскочил да сообразил что к чему, бежать в лес и прятаться было поздно – казенная лошадь со стриженой гривой, запряженная в бричку, где сидели крепкие парни в штатском, уже рысила к дому, следом катила телега с обмундированными сотрудниками, а последним скакал верховой – сам начальник губернского уголовного розыска товарищ Рябушкин, в кубанской черкеске, в папахе и с шашкой на боку. Кого собирался рубить Лука Семенович непонятно, но выглядел начгубугро грозно.

– Марья, спрячь меня куда-нибудь! – заорал Тимофей жене. – Быстрее!

Тимофей ринулся на поветь, сунулся в сено.

– Стой, дурень! – остановила его жена, сохранившая здравомыслие. – В сене-тο сразу искать и станут. Во двор пошли.

На скотном дворе, перегороженном надвое – одна половина для овец, вторая для коровы, баба схватила вилы.

– В угол ложись!

– Зачем? – не понял мужик, но послушно улегся в навозную жижу.

– Ты бы хоть соломы подстелил, – выругалась Марья, но теперь было уже поздно.

Во дворе начальник угро раздавал приказания:

– Куршин – обойди дом сзади, смотри за поветью, Першаков – встать у входа, Юмалов и Сазонов – за мной!

Марья поспешно начала закидывать мужа навозом, благо, коровью стайку два дня не чистили. Еле-еле успела, а потом так и вышла – в навозных валенках и с грязными вилами.

– Э, ты чего, гражданка? – струхнул начальник уголовного розыска. Рука Луки Семеновича скользнула к кобуре, выскребая оттуда наган. – Вилы бросай!

Марья послушно воткнула навозные вилы в землю.

– Стайку я чистила, – пояснила баба. – И чё надо-то?

– Мужик твой где? – сурово спросил Рябушкин.

– На повети был, борону ладил.

– Смотри!

Отстранив женщину, вошел в дом. Заглянул в теплую избу, потом в горницу, махнул револьвером – мол, вперед!

Повинуясь мановению руки, один из милиционеров снял с плеча винтовку, второй осторожно прошел наверх. Осмотрев поветь, доложил:

– Нету тут никого, товарищ Рябушкин.

– Надо говорить – товарищ начальник губернского уголовного розыска, – поправил подчиненного Рябушкин. – Ищите, не мог он далеко уйти.

Вот теперь за дом принялись всерьез. Осмотрели все комнаты и чуланы, пошарили под кроватями, вывернули белье из сундука, спустились в подполье – разворошили семенную картошку, половину перепортили штыками. В сенях перевернули кадушки с остатками квашеной капусты, словно мужик мог туда влезть. Сено на повети долго тыкали вилами, а потом и вовсе выкинули во двор. Заглянули в хлев, но, кроме испуганных овец и флегматичной коровы, жующей сено, ничего подозрительного не обнаружили. На чердаке и в бане хозяина тоже не оказалось. Самый дотошный из милиционеров заглянул даже в колодец. Бывали, говорят, случаи, когда в них тайники делали.

– Так говоришь, муж у тебя на повети борону ладит? – недобро усмехнулся начальник губрозыска. – И чего врешь-то? Под статью хочешь, за укрывательство?

– Так на повети он был, борону ладил. Зубья по осени сломались, он менял, – стояла на своем Марья. – А я навоз в хлеву убирала. Куда делся – не видела.

– Значит, гражданка Муковозова, как там тебе по имени-отчеству? Марья? Ну, неважно, на допросе сама расскажешь – ты арестована.

– Как арестована? За что? – обмерла Марья.

– За соучастие в бандитизме! – веско изрек начальник уголовного розыска. Обернувшись к сотрудникам, приказал: – Гражданку арестованную сопроводите в бричку. – Увидев, что замешкались, рявкнул: – Кому сказано – в бричку!

– Товарищ начальник, ей бы собраться, – робко сказал кто-то из милиционеров: – Харчей собрать, вещички теплые, мыло с полотенцем. В тюрьму повезем, не в гости.

– Ничё, в камере не замерзнет, – хохотнул Михаил Семенович. – Двухразовое питание в исправдоме, с голоду не помрет. Живет с мужем-бандитом, пусть отвечает по всей строгости советских законов.

– Не по закону это, – вступился другой сотрудник – комсомолец Юмалов. – Нам постоянно на оперативках говорят; чтобы к задержанным и арестованным относились со строгостью, но без злоупотреблений.

– Ты кто такой, чтобы приказы начальника обсуждать? – вызверился Рябушкин. – Подстилку бандитскую пожалел? Вернемся в Череповец, я тебя на аттестационную комиссию отправлю. Под сокращение пойдешь как миленький.

– А я на вас рапорт в губком партии напишу, – пообещал упрямый милиционер. – На последней коллегии НКВД говорилось, что заложничество себя исчерпало!

– Ты мне тут о заложничестве-то не рассказывай. Гражданка Муковозова знала, что ее муж бандит! – строго сказал Рябушкин, глядя в глаза юному наглецу. – Она сама преступник!

Юмалов слегка стушевался, но продолжал настаивать на своем.

– Начальник милиции товарищ Степанов приказ отдал – быть сдержанными и уважительными к задержанным, не забывать, что они такие же граждане Советского государства. И пока вина не доказана, преступником называть нельзя!

– Степанов нам не указ! – хохотнул Рябушкин[17]17
  До 1924 года уголовный розыск был самостоятельным подразделением в составе НКВД.


[Закрыть].

– И товарищ Исаков, наш комиссар, требует, чтобы по отношению к рядовым сотрудникам начальствующий состав был вежлив!

Рябушкин чуть не заскрипел зубами. С новым комиссаром уголовного розыска – Александром Исаковым, присланным из Белозерска, отношения не заладились сразу. Исаков – бывший народный учитель, потом фронтовик и орденоносец, терпеть не мог хамства и грубости ни в отношении подчиненных, ни в отношении задержанных.

– А как же корова? – причитала Марья. – А детки у меня малые, в городе учатся? Домой приедут, а мамки нет!

– Раньше надо было о детках думать, – буркнул Рябушкин. – И детки-то у тебя – тоже бандиты, скажи спасибо, что малолетние, иначе бы вместе с тобой в тюрьму пошли. Ладно, хрен с ней, – решил сжалиться над задержанной начальник, вспомнив, что Юмалов не просто комсомолец, а член укома РКСМ и кандидат в ряды ВКП(б). Рапорт на него накатает, не постесняется: – Першаков – отведи задержанную в дом, пусть вещи соберет. Пять минут вам!

Рыдающая Марья под конвоем пошла в дом. Увидев перевернутую утварь, раскиданные вещи, завыла. Попыталась хоть как-нибудь навести порядок, но этого ей не позволил милиционер Першаков.

– Ты, гражданочка, слышала, что начальник сказал? Давай вещички по-быстрому собирай.

– А что собирать-то? – всплеснула руками Марья. – В тюрьме никогда не сиживала, что там с собой-то брать?

Милиционер растерялся. Будь арестованная мужиком, подсказал бы: белье там, кальсоны с рубахой, штаны на смену, рубаху теплую, бритву с мылом да сухарей, а главное – табаку побольше. А с бабой – хрен знает, что ей понадобится.

– Значит, бери с собой то, в чем ходить станешь да в чем спать будешь, – придумал-таки милиционер. – Мыло бери, полотенце. Кофтенку потеплее, какую не жалко, – от стен дует. Сухари захвати, чай с сахаром. Сало можешь взять, если есть. А, кружку еще бери свою. Чай в камере из чего будешь пить? И табак тоже бери. Сама не куришь, с товарками по камере поменяешься. Табак в тюрьме на вес золота идет! Вещички в теплый платок собери, узелок будет. А платком, еже-Ли что, и укрыться можно.

Муковозов просидел в жидком дерьме до самого вечера. Замерз до невозможности, страху натерпелся. Наконец решил, что все напасти позади, осмелился вылезти. Выглянул в щелку – во дворе столпился любопытный деревенский народ, побросавший дела ради бесплатного зрелища. Поматерившись, вышел из дома и пошел в баню. А что делать? Не ходить же в грязной и вонючей одежде.

Тимофей шел в баню, словно сквозь строй. Народ смотрел кто с презрением, кто с усмешкой. Только Славик-пасечник поддержал:

– Верно, Тимоха сделал, что бабу за себя властям отдал. Баб на наш век хватит, пущай лишние в тюрьме сидят, казенных клопов кормят! А мужик на воле должен гулять! Новую бабу возьмешь, да?

За такую поддержку хотелось убить на месте.

Конечно же, баня была нетоплена. Тимофей залил в котел пару ведер, подкинул поленьев – еле дождался, пока вода закипит, с наслаждением скинул вонючие штаны и рубаху, принялся отмываться. Смыв с себя коровье дерьмо и вроде отбив запах с помощью щелока, вышел в предбанник и только там сообразил, что не взял на смену ни белья, ни рубахи со штанами. Привык, что об этом заботится Марья. Пришлось опять веселить соседей – возвращаться домой, сверкая голой жопой. Одевшись, Тимофей Муковозов сел на любимую скамейку, закурил первую за день цигарку, призадумался. Обвел взглядом избу – беспорядок! На краткий миг озлился на Марью – почему не прибралась? Но в сердце ужалило – баба в тюрьме! А если супругу за него взяли, возьмут и Сашку с Пашкой. Муковозов был наслышан о Рябушкине… Поскотина за рекой Ягорбой, безымянные могилы тех, кого расстреляли по приказу Луки Семеновича в девятьсот восемнадцатом… От безысходности сорокалетний мужик заревел!

Проревевшись, Тимофей Мукобозов пошел ставить самовар. Напился чаю, еще разок покурил и поехал в город. А где находится уголовный розыск, он знал.

Утром в Демьянку приехал усиленный конный отряд с подводами. Деловито, без суеты, милиционеры разошлись по домам и принялись выводить народ по списку, составленному Лукой Семеновичем после допроса Тимофея Муковозова. Первыми шли братья Ухановы – Тимка и Генка. Братья, страдавшие похмельем, даже не поняли, что их арестовывают. Когда опомнились, бежать или драться было поздно. Братишек сцепили наручниками друг с другом и отправили в Череповец под усиленным конвоем. Следом за братовьями забрали и отца. Герасим покуражился малость, попытался драться с милицией, хватался за полено, но его быстро утихомирили ударом приклада по голове, а потом кинули в телегу, словно мешок с картошкой. Рядом усадили безответную и многократно битую жену Люську – мать Генки и Тимки. Бабе позволили собрать узелок на себя да узелок для мужа.

От Ухановых перешли к Николаевым. Забрали Афиногена с Ульяной, Марфу с Яковом. Семью Якова трогать не стали, так и на том спасибо.

Ваську Пулковского взяли на железнодорожном вокзале. Сам виноват – мог бы не мельтешить на перроне, пересидеть в сквере до ночи, потом заскочить в вагон. К каждому вагону милиционера не приставишь. Договориться с проводником тоже несложно – за денежку возьмут и без билета. Так нет же, захотелось Ваське напоследок погулять по вокзалу, зайти в ресторан. Мог бы перетерпеть и без коньяка. Мог бы сбежать из ресторана, завидев там старшего инспектора угро Александра Махова с бригадой. Решил, что сыскари зашли коньячка выпить в рабочее время? Или захотелось узреть, вправду ли Сашка Махов при задержании ножкой дрыгает?

Даже если и выпили сотрудники Череповецкого утро, а Махов ногой дрыгнул, правды никто не узнает. Ухватили Ваську с двух сторон, руки за спину завернули, даже наган не успел вытащить.

А ведь угрозыск приходил на вокзал не за Васькой, а за Ванькой Сухаревым. Откуда им было знать, что Пулковский попадется на глаза? Ну, раз попался, не отпускать же на волю?

За Иваном угрозыск приходил дважды, но оба раза ему везло. Первый раз Николаев просто разминулся с милицией. Они его арестовывать ехали, он в кустах отсиделся. Во второй раз было интереснее. Опять-таки милиционеры ворвались в дом до его приезда. Не обнаружив хозяина, оставили в доме засаду. Николаев, по укоренившейся годами привычке обращать внимание на все и вся, сразу заметил во дворе следы от копыт и колею от чужой телеги. Усмехнувшись, внимательно посмотрел на окна. Ну, так и есть! Он бы на месте командира за такую "засаду" на гауптвахту отправил – сидят, понимаете ли, папироски покуривают. Думают, если папиросу в кулак спрятать, так огонька не видно? В кулаке-тο ее не видно, зато в зеркале отражается. Да и дымок табачный у двери можно унюхать. Он сам хоть и курящий, но чужой дым почувствовал. Ну-с, что же мне с вами, ребята, делать? То, что внутри не один человек, а два, Николаев понял. Одного для такой засады мало, а больше двух уголовный розыск не выделит. И ждут его не в сенях, а в жилой избе, где теплее.

Иван осторожно вошел в сени, остановился у двери, прислушался – ага, стоят, выжидают. Небось уже о премии мечтают, которую за поимку бандитов отвалят. Вытащил коробок спичек, соорудил нехитрую хлопушку – выдвинуть две спички, вставить между ними еще одну, чиркнуть, а там… Потянул дверь на себя, крикнул:

– Ложись! Граната!

Внутри избы вспыхнуло и сразу погасло яркое пламя, но и этого было достаточно, чтобы увидеть двух мужиков в кожаных куртках, упавших на пол и грамотно закрывших руками головы… Удар кулаком одному, ногой в голову второму – и уже можно зажигать керосиновую лампу, вязать пленных, отбирать оружие и рассматривать добычу.

Первый из сыскарей – помоложе, очухался быстро. Второй, постарше, чуточку позже. Но тоже зашевелился и тоже был недоволен. А кто будет доволен, оказавшись связанным и лежащим в углу?

– Слышь, Николаев, руки нам развяжи! – потребовал первый.

– А еще и оружие прикажешь вернуть, и удостоверение? – с интересом спросил Иван, читая фамилию. – Ага, инспектор уголовного розыска Толмачев. А это – инспектор уголовного розыска Баринов. Ну, господа-товарищи, будем знакомы.

– Верни, не то хуже будет.

– Кому хуже? – деланно засмеялся Иван. – Мне хуже не будет, стенка светит по-любому, а вот вам, товарищи инспектора, за утерю оружия и удостоверений что будет?

Парни лишь засопели, с ненавистью посмотрели на бандита, который не просто взял их в плен, так еще и глумится. Знает же сволочь, что трибунал светит.

– Давайте так, парни, вы мне расскажете, чего вы на меня вдруг взъелись, а я вам за это жизнь сохраню и никаких тайн от вас взамен не потребую. Понравится ваш рассказ, я вам и удостоверения верну. Лады? Только не говорите, что каждому бандиту собачья смерть. Я, почитай, с ноября того года окаянствую, а вы меня лишь в апреле ловить стали. Это ж почти полгода розыск бездействовал!

– А кому действовать-то было? – огрызнулся Баринов. – В уездном утро всего четыре человека служат, в губернском – восемь. Если бы ты один такой был, давно бы прихлопнули. Так и помимо тебя бандитов хватает – Бекешкиных лови, Панькиных. А гастролеров из Питера кто станет ловить? До тебя пока руки не доходили. Михаил Семенович, как в марте начальником стал, приказал банду Николаева в первую очередь уничтожить. Он для этого со всей губернии инспекторов уголовки собрал. Рябушкин тебя еще с восемнадцатого года помнит, потому что подлец ты и шкурник. На сегодняшний день ты самый социально опасный бандит, да еще и батькой Махно себя называешь. А Махно – он Советской власти первейший враг был!

– Скажи-ка тогда, инспектор, почему подлец и шкурник Николаев на фронт ушел, против Колчака, потом против Деникина и Врангеля дрался, именное оружие от товарища Фрунзе получил, а честный Рябушкин в Череповце оставался, с крестьянами воевал?

– Рябушкин был там, куда его партия поставила! – веско сказал инспектор Толмачев, а потом, словно бы удивился: – Так ты, Николаев, на фронте был? Ты ж революцию должен был защищать, а ты мирных людей убиваешь. Ведь на тебе уже тридцать трупов висит, с полсотни разбоев.

– Сколько-сколько? – удивился Иван. Трупов, конечно, на нем висело немало, но уж никак не тридцать. Даже если со старухой брать – не больше шести. И пятьдесят разбоев никак не могло быть. Не иначе, повесили на него все нераскрытые убийства и грабежи. Но вслух сказал:

– Это вы правильно сделали. На хрена убийства да грабежи раскрывать, если их на одного человека повесить можно? У Леньки Пантелеева такое же было.

– Так ты, получается, Пантелеева знал? – удивился Баринов. – Еще скажи, что вместе с ним питерских нэпманов грабил.

– Подожди-ка, – вмешался Толмачев, что постарше. – А ведь к нам из Питерского губрозыска ориентировка приходила. Мол, в соучастии в преступлениях Пантелеева-Пантелкина подозревается некий Иван Николаев. Мы-то мимо ушей пропустили – ну, мало ли Николаевых на свете. А это ты…

– Да врет он, цену себе набивает, – усмехнулся Баринов. – Думает, если он с Пантелеевым заодно был, так, может в Питер передадут, а там и сбежать можно.

Николаеву стало смешно. Вот сидит тут перед ним, да еще и условия ставит.

– Не забывай, сучонок, что я тебя поймал, а не ты меня. И жизнью твоей я сейчас распоряжаюсь, а не ты моей. Ладно, парни, – поднялся Иван. – Надоело мне с вами лясы точить.

– Слышь, Николаев, ты же от нас никуда не денешься. Давай сдайся добровольно, на суде зачтется. Рябушкин распорядился – арестовывать всех, кто с тобой хоть какое-то дело имел. Даже если тебя чаем поили. Задерживать станут по подозрению в соучастии в грабежах и убийствах, в тюрьме будем мариновать, пока ты не сдашься.

– Знаю, – скривил губы Иван. – Мать и отца вы уже в заложники взяли, как в Гражданскую делали. Не слышали? В Тамбовской губернии крестьяне в леса ушли, оттуда с красными воевали, а Тухачевский приказал ихние семьи в заложники брать. Мол, если не явятся бандиты – расстрел на месте. А являлись "зеленые" мать с отцом спасать, нате, мол, меня возьмите, родных отпустите – так что случалось? И отца с матерью расстреливали, и сына следом. Ты думаешь, я к твоему Рябушкину добровольно явлюсь, праздник ему устрою? Ага, ищи дурака. Михаил Семенович в заложники целые деревни брал, а потом расстреливал. На мне столько крови нет, сколько на нем.

– Никто твоих родственников расстреливать не собирается – теперь не двадцатый год. А степень вины будет решать суд. Почему не донесли, почему вещи краденые брали, а? А кто на воле остался, бояться станут. У тебя, Николаев, земля под ногами будет гореть, – пообещал Баринов. – Тебя теперь никто на ночлег не пустит. Да что там на ночлег – воды напиться не вынесут. Да тебя сами мужики шлепнут!

– Осмелел ты что-то, – покачал головой Иван, а потом отвесил инспектору звонкую пощечину, от которой у парня перехватило дыхание.

– Связанного бить – последнее дело, – с презрением сказал второй.

– А ты, когда мужиков допрашиваешь, по головке их гладишь? – поинтересовался Иван. – Щас скажешь – развяжи меня, я тебе козью морду сделаю?

– А ты развяжи, – буркнул инспектор. – Тогда и посмотрим.

– А чё смотреть-то? Вас против меня двое было, справились? Кишка у тебя тонка, дорогой товарищ. Если б вы порядочными людьми были, пальцем бы не тронул. Ловили бы меня честь по чести, а вы только и можете, что простых людей за решетку прятать. Самим-то меня взять слабо было? Вам бы только слепых куриц ловить.

– А нам, Николаев, плевать, что ты о нас думаешь. Ты бандит и убийца. И как мы тебя прищучим – без разницы. Честных мужиков никто пальцем не тронет, а только тех, кто твоей банде помогал. Честные люди нам спасибо скажут. Подельники твои уже все сидят, тебе недолго осталось.

– Передумал я, парни, – сказал Иван. – Хотел вас в живых оставить, теперь не стану. Я же бандит и убийца, терять мне нечего. А мусора обмануть – святое дело!

Николаев вытащил револьвер, демонстративно повернул барабан, взвел курок.

– Молитесь.

Оба инспектора притихли. Тот, что постарше, принялся шевелить губами – не то молитву читал, не то "Капитал" вспоминал. Но ни тот, ни другой пощады не просили, не умоляли.

Иван прислушался. А парень-тο не молился, а пел. И не "Вихри враждебные", не "Интернационал", а ту саму, где русская бригада. Припев.

 
– Карпатские вершины
Далекий край орлов.
Глубокие долины,
Могилы удальцов.
 

– Песню откуда знаешь? – удивился Иван. Подойдя поближе, поднес лампу к лицу парня, рассмотрел повнимательнее – лет двадцать, от силы – двадцать три. – Не, не мог ты в четырнадцатом в Галиции быть, молод еще.

– Я ее в шестнадцатом выучил, под Бродами.

– Че ты под Бродами-то делал? Небось с обозом был…

– Да я в Брусиловском прорыве участвовал, я под Бродами ранен был! – вскинулся парень. – Я в семнадцатом офицерские погоны получил, понял?

– Из "вольноперов", что ли? Ясно, – вздохнул Николаев. Вольноопределяющийся, потом "химическим" офицером стал. – Ну, что сказать… Счастлив твой бог парень. Оружие и удостоверение я вам оставлю, а уж патроны ваши мне самому сгодятся, не взыщите.

Иван уже уходил из собственного дома, когда бывший "вольнопер", а ныне инспектор утро бросил ему в спину:

– Николаев, а я тебе одно обещаю как фронтовик фронтовику – я тебя в суд не поведу, сам шлепну!

ГАЗЕТА «ПРАВДА»

4 января 1923 года. В.И. Ленин.

Странички из дневника (в сокращении)

В то время как мы болтали о пролетарской культуре и о соотношении ее с буржуазной культурой, факты преподносят нам цифры, показывающие, что даже и с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо. Оказалось, что, как и следовало ожидать, от всеобщей грамотности мы отстали еще очень сильно, и даже прогресс наш по сравнению с царскими временами (1897 годом) оказался слишком медленным.

Это служит грозным предостережением и упреком по адресу тех, кто витал и витает в эмпиреях "пролетарской культуры"…

Делается очень немало для того, чтобы сдвинуть с места старое учительство, чтобы привлечь его к новым задачам, заинтересовать его новой постановкой вопросов педагогики, заинтересовать в таких вопросах, как вопрос религиозный…

У нас делается еще слишком мало, безмерно мало для того, чтобы передвинуть весь наш государственный бюджет в сторону удовлетворения в первую голову потребностей первоначального народного образования…

Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе.

ПО СТРАНИЦАМ ГАЗЕТЫ «КОММУНИСТ»

7 января 1923 года

Чего мы хотим? (О народном учителе)

Как будет работать народный учитель? Заглянет ли он в окружающий мир через забор своего огорода? Считается, что учитель с 1917 по 1922 год ушел от общественной жизни. Массовое это явление или нет? Пока учитель не пойдет по одному пути с рабоче-крестьянской властью и ее идеологом – коммунистической партией, нам будет трудно и тяжело добиваться смычки пролетариата и крестьянства. Публикую письмо сельского учителя.

"Имею 22 часа в неделю классных занятий, да административная работа в школе отнимает много времени. Кроме того, приходится работать и за стенами школы. Нынешний год наша волость приготовила ко дню Пятилетия Октябрьской революции красные подарочки: во-первых, в школе организован комсомол, а ко дню празднования революции функционирует гражданский клуб "Октябрьская революция". Как ни странно (выделено редакцией) инициатива и главная работа мои".

В этом письме очень характерно звучит заявление: "как ни странно инициатива и главная работа мои". Оно, как нельзя лучше показывает, что до сих пор народный учитель склонен считать странным свое участие в культурной работе страны.

Дмитрий Майский

10 января 1923 года

Дорожные заметки. Горе-милиционеры.

31 декабря 1922 года в деревне Ольхово Ольховской волости начальник районной милиции тов. Гладков с имеющимися в его распоряжении отрядом милиции производил поголовные обыски с целью отобрать самогонку и самогонные аппараты. Получив некоторые результаты от обысков, указанные милиционеры не хотели обделить и себя, что и было сделано, т. е. большая часть самогонки распивалась на месте. Не обделили они и предрайисполкома т. Галашичева. Кто их призовет к ответу?

Проезжий

20 января 1923 года.

ОТВЕТ НАЧАЛЬНИКА ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ МИЛИЦИИ ТОВ. СТЕПАНОВА НА ЗАМЕТКУ СЕЛЬСКОГО КОРРЕСПОНДЕНТА "ГОРЕ-МИЛИЦИОНЕРЫ"

По факту, упомянутому в газете "Коммунист", было проведено служебное расследование. Факты подтвердились. Начальник районной милиции тов. Гладков снят с занимаемой должности и переведен с понижением в Белозерский уезд. Остальные участники недостойного поведения получили дисциплинарные взыскания. Материал на тов. Галашичева передан в губисполком.

Начгубмил Степанов

ОТ ГУБЕРНСКОГО ВОЕННОГО КОМИССАРИАТА

В Череповецкой губернии будет размещен 30-й стрелковый полк, состоящий из 3 батальонов. В городе Череповце будет расквартировано 2 батальона и 8 команд, в г. Тихвине – 1 батальон и пулеметная команда.

Постоянный состав полка – 300 человек. Общая численность полка – 2500 человек. Красноармейцы стали прибывать с 10 сентября. Пехотинцы размещаются на Ветке Чола, а кавалерия – в бывшей усадьбе Лентовской. 28 сентября занятия заканчиваются.

«Трудовой народ, строй воздушный флот!»

«Все в Общество друзей воздушного флота!»

«Воздушный флот нам нужен для того, чтобы дать быстрый и сильный отпор врагам!»

«Буржуазия создает воздушные эскадрильи против пролетариата, но она сама получит от них смерть!»

Крестьянин деревни Текарь Надпорожской волости Василий Яковлев сдал пуд ржи на усиление средств "Воздухофлота".

Товарищ М.М. Бохенек по вызову товарища Румянцева вносит 250 рублей и приглашает к пожертвованию следующих товарищей: Монина (ул. Коммунистов), Путова (ул. Энгельса), Ярославского (Советский пр., 109), Сегала (зубной врач), А.М. Кольмановича (слесарная мастерская), Барсукова (парикмахер) и Айнбиндера (фотограф). Не ответить на такой вызов было нельзя.

ИЗ ИНФОРМАЦИОННОЙ СВОДКИ ПО ГУБМИЛИЦИИ ОТ 21.07.1923 ГОДА

Путем негласной агентуры установлено, что в июне 1923 года в Доме колхозника, что на Советском проспекте, поселился гражданин Котов, сообщивший, что он является секретным агентом утро. Данный Котов время от времени проводит допросы постояльцев. За Котовым было установлено наблюдение, проведены оперативно-разыскные мероприятия. В результате были выявлены следующие факты – гр-н Котов разъезжает по губернии, посещает дальние сельсоветы, где проводит партийные собрания первичных ячеек, знакомится с партийно-комсомольским активом и любезно соглашается отвезти в губернский центр деньги, собранные молодежью на строительство аэроплана. При этом он представляется членом губисполкома. Ночует Котов у незамужних активисток.

Кроме того, установлено, что в Череповце и Кириллове Котов свел знакомство с безработными, обещая устроить их на работу за деньги. При задержании Котов оказал сопротивление, угрожал сотрудникам уголовного розыска. Во время допроса гр-н настаивал, что он является именно Котовым. После проведения дактилоскопической экспертизы установлено, что данный гражданин является гр-м Хотовым Петром Михайловичем, 35 лет, уроженцем д. Ручьевская Кирилловского района, крестьянином, при царской власти судимый за кражи, при Советской власти отбывавший срок за дезертирство. Установлено также, что данный гражданин является злоумышленником, который год назад промышлял в Тверской и Череповецкой губерниях, выдавая себя за ответственного совработника и изымал у нэпманов якобы фальшивые денежные знаки.