Текст книги "Умереть на рассвете"

Автор книги: Евгений Шалашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава пятнадцатая
ПРОПАЖА ЕФРОСИНЬИ

Вначале марта пропала Фроська. Иван привык, что баба живет на два дома – уходит, потом приходит, но тут совсем перестала появляться. В первый день Иван не шибко переживал – мало ли какие дела. Теленок родился слабым, пришлось его в дом брать, молоком отпаивать. Вдруг приболел – бегает Фроська, ищет коновала либо знахарку. Теленок – он как ребенок. На второй день начал думать, что Фроська знахарку нашла, сидит теперь, телю отпаивает – лекарствами, снадобьем каким. Но когда баба не явилась на хутор в третий день и не пришла ночевать на третью ночь, Иван заволновался. Еле-еле дождался утра, запряг в сани кургузого мерина (у цыган выменял на жеребца с хутора Романов), кинул мешок муки – подарок родителям и бывшей жене, и поехал в Демьянку.

До деревни можно было пешком дойти, если коня не запрягать – даже быстрее бы получилось, но как не похвастаться мерином?

Весна выдалась ранней. Санный путь, с ночи покрытый ледяной коркой, грозил к обеду превратиться в снежную кашу. А это и хорошо и плохо. Плохо, оттого что скоро будет ни пройти ни проехать, пока не высохнет. Хорошо, оттого что ловить их труднее станет. Покамест грех жаловаться, их не шибко-то и ловили. Местная власть – тот же начволмил Зотов, со своими двумя милиционерами, был прекрасно осведомлен, кто раскатывает по хуторам и грабит селян. Но арестовать Ивана или еще кого-то из банды не рисковал. Арестуешь, а доказательства где? К тому ж начволмил был трусоват, связываться с вооруженными людьми ему не хотелось. Говорили, что просил Зотов помощи в уезде да и в губернии (благо Череповец теперь и уездный центр, и губернский), но ни губерния, ни уезд помощи не прислали.

Слышали, что в Череповец обещали прислать нового начальника утро для борьбы с бандитизмом. Старый, говорят, поцапался с начгубмилом и уходит. Раньше уголовный розыск был сам по себе, а теперь его подчинили губернской милиции. Вот начальник губернского утро и обиделся, не желая подчиняться, приказы начмила не исполнял. Николаеву это было на руку – пока милиция и утро выясняли отношения, он со своей кодлой неплохо погулял. Случались, конечно, огрехи, как без этого? Была у Васьки наводка на лавочника – на улице Деревенской Бедноты керосиновую лавку держит, деньгами взяли немного – рублей пятьдесят, да бочку керосина ведер на пять. Даже и рассказывать не о чем. Мужичок их увидел, в лице изменился, все деньги, что в кассе были, выгреб да к ним и понес. Даже наган не надо было доставать. Как и догадался-то? Бочку ему было жальче, чем денег, но уступил. Ниче, у него таких бочек еще десять.

Попутно взяли еще сушеного леща – рыбак не расторговался, хотел домой уезжать, за пятьдесят рублей подвоза уступил.

Бочку толком не закрепили, на повороте сани тряхнуло, и вылетел годовой запас керосина в овраг. Лезть вниз, вытаскивать бочку не хотел ни Васька, ни Иван. А по приезду домой пришлось выкинуть и леща – вся рыба провоняла керосином. Такое вспомнить – и смех и грех. Зазря скатались!

В январе-феврале немного пощипали кулаков на хуторах. Себя зерном и мукой обеспечили с лихвой, пудов с сотню Ваньке Сухареву отдали на продажу. Официант брал и просил еще. В Петрограде у частников с мукой совсем худо, потому что мельницы, в первую очередь, отпускали муку государственным пекарням и хлебозаводам, а нэпманам – что останется. Сухарев теперь напрямую не мечтал о целом вагоне, но как-то обмолвился, что склад у него есть. Будет где мешкам отлежаться, пока он с железнодорожниками договаривается. И с грузчиками трудностей не предвидится. Можно вполне законно пойти к начальнику исправдома, запросить арестантов на погрузку вагона. И обойдется все это дело по два рубля на человека! Исправдом нынче имеет право давать арестантов – особенно тех, кто за мелкое хулиганство сидит, на общественно полезные работы. Двойная, нет, даже тройная польза получается: во-первых, арестанты при деле, а не плюют в потолок, во-вторых, физический труд воспитывает советского человека, а в-третьих, исправдом зарабатывает свою копеечку. При арестантах, конечно, надзиратель имеется, но он тоже человек. Может и не видеть, куда и откуда погрузка шла.

Но пока зерна на целый вагон не набиралось, промышляли другим. Васька Пулковский придумал интересную штуку – как заполучить деньги, никого не ограбив и не убив! Сам Иван до такого бы не додумался. А дело простое – разъезжай по губернии, заходи в лавки да кабаки, говори – мы из губернии, ищем фальшивые деньги. Ну-ка, граждане сельские нэпманы, открывайте кассы и железные ящики, предъявите нам деньги – и бумажные и серебряные! Медь показывать не нужно, она нас не интересует, не подделывают ее пока. Конечно же, все предъявленное оказывалось фальшивым. Огорченному лавочнику выдавалась расписка, что взамен изъятого он получит в губцентре настоящие деньги. Важна была тонкость – не говорить, от кого ты прибыл да в каком месте тебе деньги вернут – в уголовном розыске ли, в губернском ли казначействе или в ОГПУ. Пускай граждане потерпевшие сами ходят и спрашивают. Если в милицию придут – там посмеются, вот и все. Скажут – разини! Не стоит лишний раз злить власть, она этого не любит. И еще одну вещь не стоит делать – не замахивайся на социмущество! А уж замахнулся, свидетелей не оставляй. С Шильняковским лесничеством, хоть и озлился тогда Иван на парней, все правильно сделали. Останься лесники живыми, они бы уже сидели! Недавно в Большом Дворе в государственное агентство связи зашли два брата-акробата, заведующему ствол под нос сунули, забрали триста рублей и казенную винтовку с патронами. Обоих братишек арестовали через два дня. Васька Пулковский, дока в таких делах, рассказал, что у милиции имеются фотоальбомы, где карточки на всех бандюганов приклеены. Полистает альбом терпила, ткнет пальцем в обидчика. А дальше, если личность установлена, поймать – это дело времени. Иван, задним числом, пожалел, что в бытность его начальником трансчека у него таких альбомов не было. Чего бы проще – видели свидетели, как неустановленные контрики в буксы песок сыпали, альбом полистали, вот и выяснилось, кого к стенке ставить!

Муковозов и братья Ухановы гоголями ходили, а Николаев с Пулковским понимали, что бесконечно лафа длиться не будет. Рано или поздно их государство придавит. Был у Ивана в роте красноармеец из студентов, разъяснял им буржуазную теорию "естественного права и общественного договора". Мол, изначально все люди свободны и вольны делать все, что хотят – почти по батьке Махно. Но если каждый своеволить начнет, буза начнется. Сильные станут слабых давить, слабые сильных по одному отлавливать. Потому люди создали государство – выбрали лучших, назначили из них правителей, войско с полицией и прочих, заключили договор общества и государства. Государство своего гражданина защищает, а гражданин должен государство содержать – налоги платить, по законам жить, а не самому суд и расправу творить.

В речи студента Николаев не верил. Не потому, что парня особый отдел замел, чтобы тот не разлагал красноармейцев, а знал, что прав был товарищ Маркс – государство создают те, кто своего собственного гражданина желает грабить. По закону грабить – оно и выгодней, и безопасней. Простой грабитель с ножом или с обрезом, он государству как есть враг и соперник. А с конкурентами никто не церемонится. Верил Николаев когда-то, что можно создать справедливое государство, а не такое, как в прежние времена, когда богатые бедных давили, да разуверился. Пока государство есть, не будет никакой справедливости. Государство, это как паровоз, что по рельсам идет. Для него важно, чтобы дрова в топку кидали да воду заливали. А самые важные люди – это машинист и кочегары. Если какая-то деталь обветшает, ее другой заменят, вот и все.

Ну, вот деревня Демьянка, родительский дом – дым из печки идет, уже встали все, скотине пойло готовят и себе завтрак. К ним можно заехать попозже.

Подъехав к Фроськиному дому, Иван слегка опешил. У нее почему-то дым из трубы не шел, а на входной двери висел замок. В прежние времена обходились батожком, приставленным к двери, а нынче замки приходится вешать. От бандита-разбойника не спасет, только от случайного прохожего. Что за дела? Сошел с саней, заглянул в окна, зачем-то постучал в дверь. Тишина. Не мычала корова, не кудахтали куры. Куда баба делась?

Раздосадованный, Иван поехал к дому родителей. Зашел в избу, поздоровался, присел на краешек скамьи. Из кухонного закутка вышла мать, обрадовалась.

– Ой, Ванюшка, мы ж тебя только что вспоминали. Раздевайся, завтракать станем.

Откуда-то выполз отец, из своей комнатенки вышла Марфа. Бывшая (или нынешняя?) супруга, кивнула, будто ничего и не было.

– Оладушки будешь исть? Не картофельные, настоящие. Я, как чувствовала, побольше напекла.

– Фроську не видели? – спросил Иван вместо приветствия.

– Так ее позавчера забрали, – ухмыльнулся старик Николаев..

– Как забрали? Куда? – не понял Иван.

– Не в тюрьму, не бойся.

– Вань, ты разденься, перекуси, все толком обскажем, – предложила бывшая жена. – Не чужой ее мужик увел, а родной отец.

– Да уж, какая еда, – пробурчал Иван.

Хотелось вскочить, чтобы тотчас ехать, искать, но запах горячих оладушек был так хорош, а в брюхе предательски забурчало. Вчера доел остатки Фроськиных щей, а сегодня даже чаю не попил. Встал, потоптался, но решил остаться.

– Сейчас сяду, только мерина гляну. Мать, я муки вам белой привез, куда нести?

– Ух ты, лошадь купил?! А муку-то прямо в избу неси, потом пересыплю.

Все пошли смотреть мерина. Мать охала и ахала, Марфа молчала, разглядывая животину. А мерин был неплох – крепкий, лет семи. Ежели – тьфу-тьфу, ничего не случится, то прослужит такой лет десять-двенадцать, может, и больше.

Иван прислушался. Откуда-то из-за дома доносились странные вопли – не то детский плачь, не то еще что-то.

– А кто там орет? – поинтересовался Иван.

– Да кот соседский, подлюка, забрался на дерево, второй день сидит, – пожаловалась Марфа. – Щас-то помене, охрип уже. Полночи спать не давал. Я уж его и так, и эдак звала, не слазит.

Николаев покачал головой, пошел смотреть сам. На старой березе (отец все собирался срубить, но руки так и не дошли), в развилке, сидел грязно-белый котяра.

– Васька это, Славика-пасечника кот, – пояснила бывшая жена. – Славик мужик жадный, у него зимой снега не выпросишь. Мед соседям втридорога продает, ровно городским. Кота завел, а кормить не хочет. Мол, настоящий кот должен мышей ловить. Вот, Васька его по деревне и бродит, авось какая добрая душа и покормит. Мы с матерью иной раз чё-нить и кинем. Верно, собаки загнали.

Кот выглядел несчастным. Еще бы, просидел на морозе день и ночь, а тут еще и вредные вороны – которая в ухо каркнет, которая клюнет.

Иван вздохнул, прикинул высоту и полез на березу. Коту повезло – забрался не слишком высоко, можно снять. Залез бы чуть выше, где ветки тонкие, так и сидел бы.

Васька не сразу доверился человеку. Царапался, пытался шипеть, но от голода и холода получилось плохо. Иван посадил животину на плечо, начал спускаться. С трудом, но слез с дерева. Кот, даже не поблагодарив, поднял хвост и убежал.

– Ты Ванька, до седых волос дожил, а ума не нажил, – отчитала его Марфа. – Взрослый мужик, а по деревьям лазишь. Ничё бы с котом не сталось, посидел бы не жрамши день-другой, сам бы слез. А ты бы щас с дерева навернулся, что бы мы делали? Ладно бы сразу помер, а если б калекой стал? Кто бы за тобой горшки выносил?

Иван ничего не ответил. Хмуро посмотрел на бывшую жену, отряхнул со штанов ошметки коры, пошел за мукой. Отец, помогая сыну взвалить мешок, осторожно спросил:

– Мерин-тο краденый небось? Не боишься, что хозяин найдется? Топор возьмет да по башке тебе даст али в милицию заявит?

– Не краденый, – веско ответил сын, пристраивая мешок на спину. – В Кадуе у цыган выменял, а уж откуда они взяли – не знаю.

Занося муку и ставя мешок у печки, Иван усмехнулся в усы – в общем-то, он правду сказал. Выменял коня у цыган, а на что выменял, неважно.

– Рюмочку выпьешь? – поинтересовалась довольная мать.

– Чё спрашиваешь-тο, дура? – взвился отец. – Ты не спрашивай, ты бутылку неси.

Под горячие оладушки со сметаной так и выпить не грех. Николаев-старший, подобревший после первой стопки, стал вспоминать старое время:

– В прежние-тο времена коней редко крали. Боялись шибко. Щас-то чего – коли поймают, только в милицию сдадут, а на суде два года дадут, год отсидит да снова ворует. А раньше так было – мужики, коли конокрада поймают, ни в полицию, ни к исправнику не вели. Убийцу там, воришку какого могли и простить. А конокрадов били на месте смертным боем, чтобы все косточки до единой сломать, либо еще хлеще – подкоренивали. Вязали, значит, паскудника, потом дерево подрывали – подкорчевывали слегка, чтобы яма была, да в эту ямину и пихали. Бывало, говорят, по три дня стоны из-под дерева слышались.

– Афиноген, что ты за страсти-то говоришь? – рассердилась мать. – Лучше расскажи, куда Фроська подевалась. Ты ж с ее отцом говорил.

– Ну, налей нам еще по одной да убирай. После допьем.

Иван удивился – раньше батька, пока всю бутылку не выпьет да под стол не упадет, не унимался. Что такое со старым случилось?

– Трезвым мне надо быть, – неожиданно серьезно сказал отец. – Мало ли что ты удумаешь, а кто тебе помогать станет? Надо бы еще Яшку позвать.

– Да чё он удумает-то? – заголосила мать. – Сиди, старый дурак, на месте. Ничё он не удумает. И Яшку никуда звать не надо. Да, Вань?

– Так, – вскинул руки Иван, – вы мне все по порядку скажите!

– Ну, давай по порядку, – кивнул отец. – Довчерашнего дня Артемий – Фроськин отец, ко мне пришел, с сыновьями. Два лба здоровых, вроде тебя. Говорит – передай своему бандиту, что я Фроську домой забираю, в Дорку. Коли ни мужа, ни ума нет у бабы, пусть у отца с матерью живет. А сунется к нам Иван, мы ему башку оторвем. Так прямо и сказал – оторвем, мол. Корову с теленком увели, барахло на санях увезли.

– Чего? – вскипел Иван, вскинувшись с места. – Это кто кому башку оторвет?! Я сейчас сам им бошки поотрываю да в задницу вставлю. Герои, что ли? И не таким героям обрывал!

Иван рванулся к двери, но на дороге встала Ульяна. Мать, упав на колени, зарыдала, обхватив сына за ноги. Будь это кто другой – отшвырнул бы не думая, но через мать переступить не смог.

– Мать, да ты что? – растерялся Иван, поднимая Ульяну с пола. – Успокойся, не поеду я никуда.

Усадив мать на лавку, сел рядом. Ульяна, проревевшись и просморкавшись, начала выговаривать Афиногену:

– Вот ты, дурак старый, зачем парня подстрекаешь? Помочь ему надо, видите ли! Да еще и Яшку позвать! Ваньку хочешь под монастырь подвести да и Яшку заодно? У Яшки детишек трое, куда ему? Да было бы из-за чего, из-за бабы. Баб нынче всяких много, из-за каждой башку подставлять? А у Ивана своя жена есть, законная. Эх, Вань, не позорил бы ты меня на старости лет, жил бы ты с Марфой, все чин по чину бы было.

Фроськиного отца Иван помнил смутно. Да и откуда? Иван еще парнем был, а Артемий был уже женатым мужиком. Бывало, дрались Демьянка и Дорка между собой, а потом мирились. Но парни дрались и мирились с парнями, а мужики с мужиками. Артемия уважали, потому что он был мужик серьезный и малопьющий.

– Ваня, ты дядьку Артемия пойми – он из-за дочери сильно переживает, – неожиданно вмешалась Марфа.

– Налей-ка нам, мать, еще по рюмашке, – подал голос отец, обрадовавшийся, что помогать сыну не требуется.

– А чего ему переживать? – хмыкнул Иван, немного успокоившись. – Фроська – не девка на выданье, девство беречь не надо, баба уже, замужем побывала, мужа похоронила. Живет сама по себе, доедать-допивать к отцу с матерью не ходит. Не нравится, что с женатым мужиком живет?

– По нонешнему-то времени, хрен поймешь – женатый аль не женатый, – усмехнулась бывшая жена. – Раньше, коли в церкви венчанные, так женаты. А нонеча, как церкву закрыли, в сельсовет идти надо, бумажку тебе с печатью дадут – вот и женат. Развестись хочешь – опять в сельсовет, снова бумажку выпишут. Развод, вона как! Одни бумажки кругом, тьфу ты.

– Ну, мы с тобой и по старому времени могли развестись, – усмехнулся Иван. – Спрашивал я у одного попа – можно, мол, батюшка, венчанным супругам развенчаться? А он – христианин должен сочетаться браком один раз, но ежели, сын мой, в браке детей не нажито али жена изменяет, то следует испросить у правящего архиерея благословления.

– Да я это и без тебя знаю, – отмахнулась Марфа. – Я бы сама с тобой развенчалась, да где архиерея найти? Владыку Варсонофия расстреляли, других тоже не видно.

– У Варсонофия дома гранату нашли, – сказал Иван, вспоминая восемнадцатый год. – А еще он контриком был, целую организацию создал. Я сам про то в газете читал.

Марфа лишь отмахнулась и, словно не услышав бывшего мужа, говорила:

– Да что про архиереев говорить, если и простых попов не осталось. Кого не расстреляли, тот в тюрьме сидит. У тех, кто на воле остался, последнее отымают. Вон у батюшки Михаила в Чуди все зерно из амбара вывезли! (Иван чуть не заорал: "Не все, половину только!", но промолчал.) Если по церквям такое непотребство творится, что про другое говорить? По нонешним временам, кто с кем живет, всем нас… ть. Жила бы Фроська с женатым мужиком, простым да работящим, так хрен-тο с ней, перетерпел бы батька. Ну, разве что сходил бы да тебе в морду дал, а ты бы ему сдачи, потом бы сели да выпили, помирились. Или коли бы вы в законном браке были, так тоже деваться отцу с матерью некуда. А у вас – ни то и не се. Тебя убьют, а ее из-за тебя в тюрьму посадят, а чего ради? Не хочет Артемий, чтобы дочка с бандитом жила. Ну, подумай, какой отец такой жизни для дочери хочет? Доведись до тебя, коли бы у нас с тобой дочь была, хотел бы, чтобы родная кровинушка полюбовницей у бандита была?

– Марфа, ты скажешь тоже! – поджала мать губы, обидевшись на слова невестки. – Ты чё такое про Ваню-то говоришь? Какой он бандит?

– А кто он тогда? Труженик честный? Работает от зари до зари, пот льет? Все говорят, что Иван Николаев с бандой своей народ грабит. Сколько уже убили?

– Да мало ли что люди скажут! – попыталась мать заступиться за сына. – На каждый роток не накинешь платок! Все знают, что Ваня на двух войнах воевал, Советскую власть в волости да в уезде устанавливал, израненный весь. Ему Советская власть за службу денег дала!

– Ой, матушка, какая Советская власть? – всплеснула руками Марфа. – Что ты тут мелешь?! Советская власть лишь отнимать горазда. Откуда твой Ваня мерина взял, муки нам привез?

Марфа говорила чистейшую правду, но слушать ее было неприятно. Слова жены, пусть и бывшей, резали не хуже острого ножа.

– Ну, Марфушка, выдала ты мне на всю катушку! – скривился Иван. – Вон, значит, ты меня кем считаешь! Бандитом.

– А я что, осуждаю тебя, что ли? И за муку спасибо, и за другие гостинцы. Осуждала бы, так не брали бы мы ничего. Каждый как может, так и живет, кто вкалывает, а кто отбирает, – дернула плечом Марфа. – Конец-то у нас все равно один. Или работаешь, как лошадь, чтобы сдохнуть от такой работы, либо как ты – окаянствовать, чтобы в тюрьме сдохнуть.

– Ладно, родственники дорогие, пойду я, – начал собираться Иван.

Марфа вышла провожать бывшего мужа в сени. Неожиданно ухватила его за воротник полушубка и поцеловала в щеку.

– Ты уж, Иван, на меня сердце-тο не держи, – попросила Марфа. – Это я так, от злости да дурости, наговорила.

– А давай я тебя замуж выдам? – неожиданно предложил Иван. – А чё? Мы ж с тобой не муж и жена, считай, что развенчаны. Я тебе даже приданое справлю. Хочешь, пятистенок новый поставлю, скотину куплю? Неужто вдовцов в округе нет? Да с таким приданым тебя кто хошь замуж возьмет!

– Нет дураков, Ваня, всех война убила, чтобы меня замуж брать. С твоим приданым меня только в тюрьму возьмут. Иди уж да дурости не говори. И за Фроськой пока не езди. Зачем тебе с ейными родственниками цапаться?

– Думаешь, отца с братьями испугаюсь? – презрительно фыркнул Иван.

– Дурак ты, Иван Афиногенович, хотя и егорьевский кавалер. Знамо дело, не испугаешься. Ты ж у нас храбрый. Вон кота вшивого спасать полез. Только вот, коли за Фроськой сейчас поедешь, так точно сцепишься. Ну, убьешь ты дядьку Артемия с сыновьями, кому лучше станет? Они тебя голову отрубят – тоже худо. Фроська, она меж двух огней. И тебя любит, и отца с матерью ослушаться страшно. Отец, он и проклясть может! Ты подожди немного, все само образуется. Никуда твоя Фроська не денется. Уговорит отца с братьями, отпустят ее, а нет, сама сбежит. Она в Питер вслед за тобой махнула, не побоялась. Я бы такого ни в жисть не сделала. Я и в Череповец-то ездить боюсь, а тут – в Питер! Значит, шибко тебя любит.

Обратно Иван возвращался неспешно. А куца спешить? Вроде Фроська и показывалась набегами, а без нее все становилось серым и скучным. Хотелось сорвать на ком-нибудь собственную злость. Едва не вытянул кнутом мерина, но сдержался. Бессловесная скотина не виновата.

Мысленно Николаев уже не один раз съездил в Дорку, забрал Ефросинью, поучил уму-разуму ее отца и братьев. А чё тут думать, он сейчас так и сделает. Только винтовку с собой прихватит. А это еще кто там, возле дома скачет?

ИЗ ПИСЬМА ЗАВЕДУЮЩЕГО ПОДОТДЕЛОМ ЧЕРЕПОВЕЦКОГО ГУБЕРНСКОГО ЗЕМЕЛЬНОГО УПРАВЛЕНИЯ В ГУБЕРНСКУЮ КОНТРОЛЬНУЮ КОМИССИЮ ОТ 26 МАРТА 1923 ГОДА.

"…B качестве квартиранта в совхозе Борисоглебское Череповецкого уезда Ягановской волости проживает бывший владелец усадьбы Чечулин[14]14
  Речь идёт о выдающемся русском историке, члене-корреспонденте Российской академии наук Николае Дмитриевиче Чечулине (1863–1927 гг.), уроженце Череповецкого края. Чечулин был автором множества работ по истории. В 1917-м ушёл в отставку с государственной службы, уехал в своё имение в село Борисоглебск, а в 1918-м переселился в Череповец. Его имущество (имение с молочной фермой, крендельной и кондитерской мастерскими, мельницей) было национализировано. Продолжал заниматься научной деятельностью.


[Закрыть]… От Наркомпроса имеет охранную грамоту. Занятый работами, имеет замкнутую жизнь…

Вопрос о его выселении не поднимается, тем более что совхозу не обременителен…"

ИЗ ПИСЬМА ЗАВЕДУЮЩЕГО ФИНАНСОВЫМ ОТДЕЛОМ ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ ГУБЕРНИИ ОТ 24 НОЯБРЯ 1923 ГОДА

"…Ослабление поступления сельхозналога, главным образом, объясняется наступившей осенней бездорожицей и отсутствием сбыта скота и других продуктов. Для усиления же поступления сельхозналога к неплательщикам принимаются следующие меры: выявление платежеспособности и мощности недоимщика, причины неуплаты, описи имущества, после чего нерадивые неплательщики будут подвергнуты административному взысканию и отданию под суд…"

ИЗ ОПЕРАТИВНОЙ СВОДКИ

ПО ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ ГУБЕРНИИ, 1923 ГОД

22 февраля с.г. в гор. Устюжна гр-н Войш Виктор Николаевич, 19 лет, выстрелом из револьвера убил своего отца, затем явился в утро с повинной.

Обстоятельства: убитый Войш Николай Андреевич до революции служил в полиции помощником исправника, за что был предан Губсуду по ст. 64 УК РСФСР, предусматривающей ответственность за участие в выполнении в контрреволюционных целях террористических актов, направленных против представителей Советской власти и деятелей революционных рабоче-крестьянских организаций, но не уличенный в зверствах, от уголовной ответственности освобожден, но был лишен права голоса. Сын, прочитав объявление в газете и, к тому же был по этому делу исключен из РКСМ, придя в возбужденное состояние убил отца и таким образом расчистил себе дорогу к советскому будущему. Дело передано на рассмотрение Народному суду Устюженского уезда по ст. 142 УК РСФСР, предусматривающей убийство с корыстной целью.

ПО СТРАНИЦАМ ГАЗЕТЫ «КОМУНИСТ», 1923 ГОД

2 августа

В Череповце началась "Неделя помощи воздушному флоту" с целью сбора пожертвований на строительство двух аэропланов.

Крестьянин деревни Текарь Надпорожской волости Василий Яковлев сдал пуд ржи на усиление средств "Воздухофлота".

4 августа 1923

Товарищ М.М. Бохенек по вызову товарища Румянцева вносит 250 рублей и приглашает к пожертвованию следующих товарищей: Монина (ул. Коммунистов), Путова (ул. Энгельса), Ярославского (Советский пр., 109), Сегала (зубной врач), А.М. Кольмановича (слесарная мастерская), Барсукова (парикмахер) и Айнбиндера (фотограф). Не ответить на такой вызов было нельзя.