Текст книги "Но кому уподоблю род сей?"

Автор книги: Евгений Поляков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Взглянув на слова: «Конец закона – Христос.» (Рим 10:4), -в очередной раз утвердимся в смысле противопоставления камня хлебу. Ведь известно – «закон ничего не довел до совершенства» (Евр 7:19), а мы помним, что совершил Иисус, «упразднив... закон заповедей учением» (Еф 2:15). В этом-то и заключается тайна истинного обращения камня-закона в хлеб-учение.

Отметим, что по ознакомлении с символикой камня образ хлеба получает уточнение смысла, ибо «всякое слово Божие» может быть воспринято и как мертвый закон, тогда как хлеб есть «всякое слово Божие». составляющее учение.

Является ли обращение закона в учение, мертвого камня в хлеб живый безусловным? Конечно, нет, ибо для тех, кто судит по плоти (ср. Ин 8:15), по букве, – а «буква убивает» (2 Кор 3:6). – никакого чудесного превращения не происходит, ибо закон нельзя разуметь буквально, но «о сем надобно судить духовно» (1 Кор 2:14). Разумеющий же духовно, внимая закону, вникает в его высший смысл, чем оживляет для себя закон, ибо «дух животворит» (2 Кор 3:6).

Прежде, чем продолжить наши изыскания на тему символики, можно предложить читателю задуматься о наличии сокровенного смысла в образе, составляющем главный вид казни у Иудеев. У одних народов таковым было повешение, у других обезглавливание, у третьих распятие на кресте, но Иудеи в этом смысле уникальны, ибо у них таковым является побивание камнями. Обратив на эту тонкость внимания читателя, мы не сможем оставить без внимания и тот факт, что, несмотря на все преступления Христа в глазах Иудеев, а в глазах Иудеев Христос гораздо больший преступник, нежели с точки зрения Римлян, Он все же не был побит камнями, но был подвергнут римской казни – распят на кресте.

5

Продолжая наше исследование далее и памятуя о роли хлеба в евхаристии, мы теперь ни коим образом не можем избежать анализа символики вина. Начать, по-видимому, нужно с того, что лишение вина Ветхий Завет представляет как наказание: «За то, что вы попираете бедного... разведете прекрасные виноградники, а вина из них не будете пить.» (Ам 5:11); «Так как богачи его исполнены неправды, и жители его говорят ложь, и язык их есть обман в устах их,., выжмешь виноградный сок, а вина пить не будешь.» (Мих6:12:15). Обетование же грядущего избавления – наоборот – связывается с изобилием вина: «И возвращу из плена народ Мой,., насадят виноградники и будут пить вино из них.» (Ам9:14); «И ответит Господь и скажет народу Своему: вот, Я пошлю вам хлеб и вино и елей, и будете насыщаться ими...» (Иоил 2:19); «И сделает Господь Саваоф на горе сей для всех народов трапезу из тучных яств, трапезу из чистых вин...» (Ис 25:6); «Ты исполнил мое сердце веселием с того времени, как у них хлеб и вино [и елей] умножились.» (Пс 4:8).

Наконец, настоящий гимн вину воспевает Иисус Сирахов: «Вино полезно для жизни человека, если будешь пить его умеренно. Что за жизнь без вина? Оно сотворено на веселие людям. Отрада сердцу и утешение душе – вино, умеренно потребляемое вовремя.» (Сир 31:31-33).

Справедливости ради отметим, что Писание содержит и до известной степени спорные обетования, связанные с вином. К таковым относится пророчество Захарии: «Хлеб одушевит язык у юношей, и вино – у отроковиц!» (Зах 9:17). Может быть, некие доброхоты из фарисеев и будут насыщать юношей хлебом, но вряд ли кто согласится поить отроковиц вином без боязни прослыть растлителем и потерять свою фарисейскую праведность.

Но, чтобы уразуметь всю глубину символа вина, оставим на время и евхаристию, и гимны вину, и головоломные пророчества. В анализе символических систем одежд и пищи мы вряд ли смогли бы обойтись без первого их упоминания Священным Писанием. Точно так же и в случае вина первое о нем упоминание очень многое, если не все, разъясняет: «Ной... выпил вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем.» (Быт 9:20,21). Считая необходимым привлечь внимание читателя к принципиально иному оттенку в развитии описанных приключений Ноя, приведем и вариант перевода этого же фрагмента с иврита: «Ной... выпил вина, и опьянел, и обнажился внутри шатра своего.» (Брейшит 9:21), – то есть безлично поданный в книге Бытия результат в Торе обретает конкретность – Ной сам себя обнажил.

Мы понимаем аналогию вина – разумения, наставления, мудрости, познания, научения, ибо оно употребляемо в пищу, однако все же отлично от того знания, которое можно было бы назвать учением, пусть даже и в виде слова Божия. Тут надо обратить внимание на то, что повествование об обнажении Ноя не было необходимо для иллюстрации того вреда, который приносит неумеренное употребление этого напитка. Однако вспоминая, а вернее ни на секунду не забывая, что одежда есть символ сознания, мы видим, что с такого рода пищей, как вино, связывается разумение, наставление, познание, которое приходит бессознательно. И называется бессознательный способ получения знания откровением.

Кто-то спросит, что за откровение получил Ной? А сие теперь нам и не столь важно – важно, что вино для Ноя повлекло обнажение. Свидетельства же, связывающие обнажение с высшим способом передачи откровения, слова Божия, – пророчеством, мы найдем в других книгах: «И снял он одежды свои, и пророчествовал перед Самуилом, и весь день тот и всю ночь лежал неодетый.» (1 Цар 19:24); «Господь сказал Исайи... так: пойди и сними вретище с чресл твоих, и сбрось сандалии с ног твоих. Он так и сделал: ходил нагой и босой.» (Ис 20:2,3).

Справедливость требует незамедлительно сделать замечание о том, что откровение, скрывающееся под символом вина, может быть различным по качеству и природе. Видим мы сие в синоптической притче о старом и молодом вине: «Никто не вливает молодого вина в мехи ветхие; а иначе молодое вино прорвет мехи, и само вытечет, и мехи пропадут; но молодое вино должно вливать в мехи новые; тогда сбережется и то и другое.» (Лк 5:37,38, Мф 9:17; Мк 2:22). Смысл сказанного сводится к тому, что нельзя выразить откровение новое лишь только в тех старых образах, в коих хранилось откровение ветхое, ибо новое откровение не умещается в ветхой букве, разрушает ее, одновременно теряясь в ней, погибая само; но Новое Откровение должно выражать обновленным языком, новыми понятиями. Сказанное нельзя понимать в том смысле, что старые мехи должно выбросить целыми только лишь по причине приобретения мехов новых. Скажем иначе: мехи остаются мехами, и их не меняют на бочку или на кувшин, то есть откровение выражается и хранится в образах и символах, но в таких, которые, будучи связаны со старыми, открываются по-новому. Поэтому-то в Новом Завете появляются понятия воскресения, спасения, блудного сына, неверного управителя и многие другие.

Только у Луки следует продолжение темы вина в таком виде: «И никто, пив старое [вино] не захочет молодого, ибо говорит: старое лучше.» (Лк 5:39). Это означает, что откровение новое требует проверки, тогда как вино старое уже испробовано и признано. В отношении же откровений Ветхого и Нового Заветов сии слова можно было бы связать со словами святого: «Я не верю Христу, если рядом с Ним нет Моисея и Илии.» Так что, если кому из читателей наших будет откровение, не сразу верьте, но испытайте его. Тема испытания вина намного серьезнее, чем может показаться с первого взгляда, и позже мы уделим ей больше места.

Мы сказали, что откровенное знание бессознательно. Означает ли сие, что обретение его не влияет на сознание, на одежды? Безусловно влияет! Еще как влияет! И свидетельство тому не замедлит: «Моет в вине одежду свою, и в крови гроздов одеяние свое.» (Быт 49:11). Сия фраза заимствована из первой книги Ветхого Завета, а вот что говорится об этом в последней книге Завета Нового: «Они омыли одежды свои и убелили одежды свои Кровию Агнца.» (Отк 7:14).

Упоминание Крови Агнца возвращает нас к тайной вечере, к толкованию роли вина, к которой мы уже готовы: «И, взяв чашу [вина] и благодарив, подал им и сказал: пейте из нее все, ибо сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая во оставление грехов.» (Мф 26:27,28; Мк 14:23,24; Лк 22:20).

Обратимся к теме евхаристии и в изложении Иоанна: «Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную... Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь, пребывает во Мне и Я в нем... ядущий Меня жить будет Мною.» (Ин 6:53,55-57). Итак, вино предлагает Иисус всем (это камень в огород католицизма, где лишь священство причащается вином, миряне же вкушают тело Христово всухомятку). Сие-то вино и есть Откровение Нового Завета, имеющее Единый Источник – Дух Святый.

Надо ли и теперь говорить, какова символика евхаристии в разумении того, что плоть Христова есть хлеб – Учение, слово Божие, для понимания коего требуется ключ, открывающий печати притчи, – требуется откровение Духа Святаго, символизируемое вином – Кровью Христовой. Иными словами, кто не откроет смысла тайн притчей Священного Писания, тот не будет иметь жизни в себе. Подчеркнем еще раз: одного хлеба далеко не достаточно, но требуется получаемое откровением Духа истолкование Слова Его. В дальнейшем мы покажем, что и одно вино без хлеба не только не полезно, но даже опасно.

Чрезвычайно полезно будет теперь, после раскрытия образов вина и хлеба, взглянуть на следующий отрывок из Филиппа, особенно же на его заключительную часть: «Тот, кто не будет есть Моей плоти и не будет пить Моей крови, не имеет жизни в себе. Какова Его плоть? – Логос [Учение]. А Его кровь? – ДухСвятый.

Тот, кто получит это, имеет аду, питье, и одежду.» (Филипп 23). Но всякое ли вино связано с Кровию Агнца? Иначе говоря, всякое ли откровение имеет своим источником Дух Святый? Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы отрицательно ответить на этот вопрос, ибо вино в единственном случае благо – «Не всякому духу верьте.» (1 Ин 4:1), – ведь есть и вино, символизирующее откровение нечистых духов, и в отношении него обязательно предостережение: «Не упивайтесь [таким] вином, от которого бывает распутство; но исполняйтесь Духом.» (Еф 5:18), – то есть отриньте откровение духов нечистых, зовущее к блуду, и исполняйтесь Духом Святым. Но и сие замечание больше относится к теме следующей главы.

Прежде чем продолжить наш рассказ, предложим читателю вдуматься в смысл, скрытый в известных словах: «Пришел Сын Человеческий: ест и пьет; и говорите: вот человек, который любит есть и пить вино.» (Мф 11:19; Лк 7:34). Не кажется ли, что смысл сего стал намного более бесспорным?

6

Поскольку мы коснулись пищи как символа познания, мы хотели бы взглянуть еще на одну проблему. Читатель должен понимать, что неотделимым от символики пищи является вопрос о посте. Вспомним, что сказано о постничестве в Евангелиях: «Ученики Иоанновы и фарисейские постились. Приходят к Нему [Иисусу] и говорят: почему ученики Иоанновы и фарисейские постятся, а Твои ученики не постятся? И сказал им Иисус: могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься; но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни.» (Мк2:18-20; Мф 9:14,15; Лк 5:33-35). В иносказательном смысле, понимая, что пища того или иного рода есть знание той или иной степени совершенства, пост означает изоляцию от всякого знания. И вот, могут ли воздерживаться от восприятия божественного знания те, кто находится рядом с источником сего знания? Естественно, таким образом они не могут поступать. Но в том случае, когда связь с главным источником прервана из-за того, что хлеб превратился вновь в камень, а вина-откровения они боятся, как огня, тогда и наступает голод – вынужденный пост. Что же касается учеников фарисейских, то в отношении их изоляции от божественного источника не может быть никаких сомнений.

Мы не коснулись в связи с постом учеников Иоанновых, но, попросим читателя повременить немного, ибо касательно их ответ будет дан нами вскоре.

7

Теперь нам предстоит разрешить загадку символа чрева. Однако, познав символику пищи, просто обратиться и к образу чрева, в которое пища входит. Итак, как пишет Павел: «Пища для чрева, и чрево для пищи.» (1 Кор 6:13). Сопоставив сию формулу со всем сказанным, мы неизбежно приходим к выводу, что чрево является символом аналитического разума человека, ибо вновь получаемое знание входит в разум, в память. Разом встает на место положение о несовершенном чреве младенцев, не могущих переварить ничего, кроме молока и меда.

Здесь нужно заметить, что Апостол Павел различает чрево и тело: «Пища для чрева, и чрево для пиши; но Бог уничтожит и то, и другое. Тело же не для блуда, но для Господа, и Господь для тела.» (1 Кор 6:13). Вот тут читателя ждет некоторая сложность, заключающаяся в нежелании признать смертность разума и памяти, ибо Бог уничтожит и пишу, и чрево. Но, что же? Ведь о пище и чреве есть и такое речение: «Еще ли не понимаете, что все, входящее в уста, проходит в чрево и извергается вон ?» (Мф 15:17). То есть символизированное пищей познание входит во чрево человека, и, пока находится во чреве, отражается и в памяти, но после того оно извергается вон, теряется из памяти. Здесь мы вновь, рискуя наскучить читателю повторениями, подчеркиваем отличие интеллекта, памяти, разума от сознания.

Хотя мы и изъяснили положение о смертности чрева, предупредим читателя, что впереди нас ждет еще большая глубина раскрытия сей символики.

8

В качестве продолжения наших кратких изысканий о чреве приведем еще один интересный отрывок из того же Иоанна: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании: из чрева потекут реки воды живой.» (Ин 7:38). Упоминание воды вновь связывает нас с повествованием о хлебе, вине и всем том, что входит во чрево. Так можем ли мы воспринять за случайное позволение, или, быть может, за требующее неукоснительного исполнения повеление подобное такому: «Впредь пей не одну воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов.» (1 Тим 5:23)? Как видит читатель, вино-откровение потребно для исцеления недугов чрева – несовершенства аналитических способностей разума и слабой памяти человека.

Вино в последнем цитированном фрагменте стоит рядом с водой, но и отчасти в противопоставлении ей. Вспомним тогда уж чудо в Кане Галилейской, где Иисус претворил воду в вино (Ин 2:1 -10). Если хлеб и вино являются символами, значение которых мы выяснили, то вода является символом чего-то, что нам еще только предстоит открыть. Сия задача не столь проста, как предыдущие, и нам придется призвать на помощь все способности нашего чрева, дабы разрешить загадку – принять сию пищу, употребив, конечно, и немного вина.

Итак, то, что скрывается за символом воды, должно быть необходимым для разума-чрева, но не должно лишать сознания, как это делает вино, хотя может претворяться в откровение, что символизировано чудом превращения воды в вино в Кане Галилейской. Сие нечто очищает сознание и является необходимой средой обитания праведности, святости, символом чего, как мы выяснили, является рыба, – ведь «рыбы... гниют от недостатка воды и умирают от жажды.» (Ис 50:2), – наивное высказывание, но, как мы вскоре увидим, образно очень точное. Сие нечто может стать столь твердым, что по нему можно ходить, как по земле, однако для этого нужна вера, ибо в противном случае – без веры – можно утонуть.

Вся глубина последней символики заключена в повествовании Матфея: «В четвертую же стражу ночи пошел к ним Иисус, идя по морю... Петр сказал Ему: ...Господи! если это Ты, повели мне придти к Тебе по воде. Он же сказал: иди. И выйдя из лодки, Петр пошел по воде, чтобы подойти к Иисусу, но, видя сильный ветер, испугался и, начав утопать, закричал: Господи! спаси меня. Иисус тотчас простер руку, поддержал его и говорит ему: маловерный! зачем ты усомнился?» (Мф 14:25,28-30).

Скажем еще, что, как видно из только что цитированного отрывка, «из чрева потекут реки воды живой», – иными словами, аналитический разум в свою очередь может становиться источником воды живой. И, наконец, скажем об этом загадочном нечто, что сие не должно относиться к чему-то тайному, ибо является одной из проявленных стихий природы.

Почти вплотную к разрешению сей проблемы подводят нас слова из книги Премудрости Соломона: «Надежда неблагодарного растает, как зимний иней, и выльется, как негодная вода. » (Прем 16:29). Но, если бы кто хотел найти подобную мысль непременно в канонических писаниях, то мы могли бы предложить такому читателю книгу Иова: «Поднимается ли тростник без влаги? растет ли камыш без воды? Еще он в свежести своей, и не срезан, а [без них] прежде всякой травы засыхает. Таковы пути всех забывающих Бога; и надежда лицемера погибнет.» (Иов 8:11-13).

Размышления над всем сказанным приводят к выводу, что как раз надежда и обладает всеми искомыми нами свойствами. Последняя выдержка, как и пример книги Премудрости Соломона, связывает воду, влагу с надеждой в отрицательном утверждении: без воды нет надежды. И действительно, легко видеть, что без осознанной через разум надежды невозможно существование человека. Однако вода связывается с надеждой и в положительном смысле, причем здесь мы отмечаем, что надежда не только не лишает человека сознания, но способна очищать его: «Всякий, имеющий сию надежду на Него [Христа], очищает себя так, как Он чист.» (1Ин 3:3).

Являясь чистой средой, надежда необходима для существования святости, и только в надежде святость и может быть сохранена. Однако надежда может претворяться в откровение-вино. С верой надежда способна становиться твердой, подобно земле, однако в отсутствие веры надежда может предстать стихией, в которой можно утонуть. Для иллюстрации последнего, предложим читателю представить себе, на что именно может надеяться человек, не имеющий веры. Заметим еще, что, как надежда может быть без веры, так и вера может случаться без надежды – вспомните: «и бесы веруют, и трепещут» (Иак 2:19), но не могут надеяться так, как сыны света.

Для ветхозаветной традиции немаловажная символика была заключена в источении воды из камня: «И сказал Господь Моисею: ...ты ударишь в скалу, и пойдет из нее вода.» (Исх 17:5,6); «Вот, Он ударил в камень, и потекли воды, и полились ручьи.» (Пс 77:20 см. тж. Чис 20:1-13; Пс 113:8, Ис 48:21). В символическом смысле в подобной метаморфозе нет поражающего воображения чуда, ибо обетования Всемогущего, заключенные в Законе, являются источником надежды и упования.

Мы не сможем избавиться от недоумений, если не обратим большего внимания на фрагмент, свидетельствующий о чреве как об источнике воды, то есть о разуме как об источнике надежды, ибо в дальнейших словах содержится кажущееся иным изъяснение сего образа: «Кто верует в Меня, у того, как сказано в Писании: из чрева потекут реки воды живой. Сие сказал Он о Духе, Которого имели принять верующие в Него: ибо не было на них Духа Святаго...» (Ин 7:38,39). А как же связано сказанное Иисусом с открытой выше символикой?

Само упоминание Духа Святаго в связи с водой живой не должно ввести нас в заблуждение, ибо Дух есть и в хлебе, и в вине, и в воде, и во многих последующих образах. Но здесь Иисус говорит о Духе в связи с чревом и водой в том смысле, что чрево подразумевается одного, имеющего на себе Духа Святаго, а вода, служащая надеждой, – другого, сей надеждой очищаемого. Сей смысл перекликается с повелением Апостола Павла Тимофею: «Занимайся чтением, наставлением, учением. Не неради о пребывающем в тебе даровании... О сем заботься, в сем пребывай, дабы успех твой был для всех очевиден. Вникай в себя и в учение,.. ибо так и себя спасешь и слушающих тебя.» (1 Тим 4:13-16).

Недавно мы, говоря о вине для отроковиц, пришли к заключению, что некоторые из пророчеств спорны. Второй подобный пример ожидает нас вскоре. В обоих случаях мы сможем символическим ключом высшего разумения, разумения не по букве, но по духу, открыть смысл, заставляющий онеметь перед всем величием и изяществом заключенной в нем мудрости, в то время как богословы, не владеющие сим ключом, только недоуменно пожимают плечами: «Отпускай хлеб твой по водам, потому что по прошествии многих дней опять найдешь его.» (Ек 11:1).

Можно отметить, что вода как надежда соответствует не только библейской символике, но и бытовому опыту. Так, без воды-надежды не может существовать человек, однако, если насыщать его одной только водой, он погибнет. Иными словами, надежда может быть и пагубной. Не в этом ли символический смысл потопа? Весьма поучительная аллегория для современного мира – века сего!

9

Вода, как мы отметили, является одной из проявленных стихий природы. Причем смысл ее символики заключен в надежде. В дальнейших попытках отыскать разрешение тайн образов остальных трех стихий нам будет легче всего пойти по пути анализа понятий, которые чаще других оказываются стоящими рядом с тем, что символизирует собою вода, – с надеждою. Проводя такой анализ, трудно начать с чего-либо иного, чем с классического для традиционного христианства сочетания трех основ, указанных Павлом: «Теперь пребывают сии три: вера, надежда и любовь...» (1 Кор 13:13).

Существует ли какое-либо соответствие сих трех стихиям мира и каково это соответствие? Кто из сих трех скрывается, например, за образом земли?

Нам кажется совершенно естественной ассоциация земли с верой. Но подобное утверждение едва ли удовлетворит любого читателя. Для того же, чтобы обосновать такое наше мнение, можно привести Иисусово истолкование знаменитой притчи о сеятеле. Но прежде сама притча:

«Вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто. И сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит.» (Мк 4:3-9; Мф 13:3-8; Лк 8:5-8). Последнее восклицание является общим указанием на наличие тайны, которую в данном случае Иисус и разъясняет:

«Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным же образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны, потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод один в тридцать, другой в шестьдесят, иной в сто крат.» (Мк4:14-20; Мф 13:18-23; Лк 8:11-15). То есть, каждая из описанных категорий, слушающих слово, обладает разного качества верой, способной принести и соответственно различный плод.

Так, земля при дороге оказывается такой верой, которая не способна принять слово – исчезающе малой. Особого взгляда заслуживает каменистая земля, «каменистое место», уже в силу вскрытой символики камня. И вот такая, неотделимо связанная с мертвым законом вера, не позволяет растению иметь глубокий корень, отчего вера становится непостоянной. Есть в притче и земля, «произращающая тернии и волчцы» (Евр 6:8), символизирующая неразборчивость в вере, готовность верить чему угодно. Наконец притча повествует и о доброй земле – вере, приносящей много плода.

В притче о сеятеле ассоциация человека с растением очевидна. Похожие сравнения характерны и для Ветхого Завета. Вот какая судьба ждет нечестивого: «Бог сокрушит тебя вконец... и истрогнет... корень твой из земли живых.» (Пс 51:7). Имея в виду такие уподобления, поставим рядом с приведенной синоптической еще одну притчу из Марка, тем более, что их разделяют всего несколько стихов: «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе.» (Мк 4:26-28). Но для роста растения необходимы не только вода-надежда и земля-вера, но и нечто еще.

В понимание же того, что скрывается за этим нечто, весьма определенную ясность нам вновь внесут самые первые слова первой книги Библии, хотя, как мы покажем ниже, они могут быть прочитаны чуть иначе: «В начале сотворил Бог небо и землю.» (Быт 1:1). Вот та искомая нами стихия, причем мы должны различать свет, исходящий с неба, от собственно неба как переизбытка воздуха, столь необходимого для роста растения. Такое замечание приобретает особый смысл еще и в той мере, что свет исходит с неба только днем, воздух же является неотъемлемой стихией даже тогда, когда тьма становится почти осязаемой (ср. Исх 10:21).

Мы не станем обосновывать никакими библейскими ссылками то тривиальное положение, что небесное является безусловным синонимом божественного, – достаточно вспомнить, что «Царство Небесное» по Матфею соответствует «Царствию Божию» у остальных Евангелистов. При этом мы должны самым серьезным образом принять мысль Иоанна, что «любовь от Бога;.. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас...» (1 Ин 4:7,10), что «Бог есть любовь.» (1 Ин 4:8). Все сказанное дает достаточное обоснование символики стихии неба, воздуха, как любви Божией. Итак, признав безусловную правоту Павла, повторим вослед ему: «Теперь пребывают сии три: вера, надежда и любовь; но любовь из них больше.» (1 Кор 13:13).

Однако мы смело говорим о необходимости дополнения «сих трех» некой четвертой, ибо и стихий тварного мира тоже четыре. Ревнители традиций христианства не могут быть за это в слишком большой претензии на нас, ибо концепция четырех стихий, из которых состоит физический мир, не является чем-то сугубо еретическим, присушим, кроме отстраненных апокрифов, быть может, лишь буддизму или иного рода язычеству. Говоря так, мы можем сослаться на апокалипсис одного из апостольских мужей, лежащий чуть ли не в самом основании святоотеческой литературы. Мы имеем в виду «Пастыря» Ерма: «Мир поддерживается четырьмя стихиями.» (1.3:13). Приводя цитату из апокалипсиса Ерма, нельзя игнорировать факт, что эту книгу считали богодухновенной и причисляли к Священному Писанию такие церковные писатели, как Ириней, Тертуллиан и Ориген.

10

Вера, надежда и любовь. Имена сии известны даже детям. Но в современном христианстве среди них не нашлось места четвертому – софии – мудрости или, если хотите принять, познанию Божию. Между тем, тот же Павел писал: «хотя я и невежда в слове, но не в познании.» (2 Кор 11:6). Мы уже не говорим об Иисусовом обетовании обретения свободы через познание: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32). Так не случилось ли, что вера, надежда и любовь выступают в Новом Завете под своими настоящими именами, а знание выступает под именем чужим?!

Нам вновь, как и в случае с землей, представляется абсолютно естественным связывать свет со знанием, и к этому нас подталкивает сложившаяся едва ли не во всех языках этимология – такие, например, слова, как «просвещение» и «озарение», напрямую заимствованные из языка образов, просто не имеют адекватных несимволических синонимов возрастания в знании. Однако мы вновь обратимся к свидетельствам Писания ради тех, кто желает точности и строгости. Прежде, нежели отослать читателя к библейским свидетельствам, нам нужно заметить, что знание не может быть отделено от разума, поэтому без обладания разумом невозможно воспринять знание. Именно о таких людях говорит Давид, вводя аллегорию тьмы как незнания: «не знают, не разумеют, во тьме ходят» (Пс 81:5). Ему вторит Екклесиаст: «глупый ходит во тьме» (Ек 2:14).

Познание как антитеза невежеству и глупости существеннейшим образом связывается со светом, и потому-то риторикой полон вопрос псалмопевца: «Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения правду Твою?» (Пс 87:13). Тайна же, что сокрыта до предопределенных времен, хранится не в свете (знания), а во мраке (неведения), но когда тайна открывается, когда Бог «сокровенное выносит на свет» (Иов 28:11), то тайна превращается в явь знания, Бог Всевышний «разливает учение, как сеет.» (Сир 24:29), и Он «выведет, как сеет, правду твою» (Пс 36:6). Последняя мысль наилучшим образом объяснена Апостолом Павлом: «Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, делающееся явным свет есть.» (Еф 5:13), – для непосвященного действительно неудобопонятно, однако взгляните, сколь чудесное преображение происходит с сей формулой, если мы понимаем, что свет есть знание: все, что сокрыто, но обнаруживаемо, становится явным в познании, ибо все, что перестает быть сокрытым, становится явным, то есть, будучи познано, становится знанием само.

Уразумев, что свет символизирует собой познание, прочтем следующую выдержку из Филиппа: «Слепой и тот, кто видит, когда оба во тьме, не отличаются друг от друга. Если приходит свет, тогда зрячий увидит свет, а слепой останется во тьме.» (Филипп 56). То есть один способен воспринимать знание-свет, а другой нет. И, «если слепой ведет слепого, оба упадут в яму.» (Фома 34). Впрочем, сие есть уже чисто синоптическая притча, как и понятие света, являющееся чуть ли не основным и во всяком случае не менее важным для Священного Писания, чем вера, надежда и любовь.

Ну и, наконец, такие слова из Филиппа, которые стоило бы включить в основное повествование: «Строение мира – из четырех стихий, в хранилище их содержат: из воды, земли, воздуха и света. И Царство Божие подобно этому – из четырех: из веры, надежды, любви и знания. Наша земля есть вера, в которую мы пустили корень, вода есть надежда, которой мы питаемся, воздух есть любовь, благодаря которой мы растем, а свет есть знание, благодаря которому мы созреваем.» (Филипп 115). Присем заметим, что, если свет будет слишком ярким и превратится в огонь, то огонь сожжет всходы уже вне зависимости от качества земли, типа веры.

У читателя не должно оставаться сомнений относительно дуализма символики, скрывающей понятие знания, ибо на самом деле сии два суть разные знания. То знание, что символизировано светом, есть Высшее знание, которым обладает Бог. По-гречески сие понятие носит имя «софия», и, может быть, было бы более правильно говорить не о знании даже, а о Премудрости Божией, как это слово переводится в Священном Писании. Что же касается знания, сокрытого под символом пищи, то сие есть знание, доступное для обладания человеку, сие есть знание того, что человек может увидеть в свете. Это познание различного рода – в зависимости от рода пищи: начиная с познания действий Божиих и истины, познания добра и зла, и, кончая познанием методов чародейства и черной магии. По-гречески познание обозначается словом gnosis (гносис).Еще раз отметим, что таковое познание может быть по своей природе как божественным, так и небожественным, о чей мы будем говорить в следующей главе.