Текст книги "След мустанга"
Автор книги: Евгений Костюченко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)
Мутноглазый и сам знал, что за тварь этот Дженкинс. Бывают такие псы, что признают только хозяина, а хозяйских детей могут при случае загрызть насмерть. Чокто был именно такой породы. Он крутился возле Скотта Форсайта еще тогда, когда Лагранж наслаждался мирной жизнью в Техасе. Никто из людей Форсайта не мог приказывать Дженкинсу. Даже сам Боб Клейтон старался не поворачиваться спиной к метису.
Чокто служил помощником шерифа Мерфи, потому что это было нужно Форсайту. Теперь он стал помощником шерифа Лагранжа, по той же причине. Но шериф Лагранж был умнее, чем Мерфи, и не собирался дразнить хозяйского пса.
– Дженкинс сам знает, что делать, – сказал он. – А ты… Ты нагрузи на свою лошадь ящик патронов из шерифского сейфа.
– Зачем так много?
– Много? Боюсь, что и ящика не хватит, – сказал Мутноглазый, весело улыбаясь.
* * *
Когда Боб Клейтон увидел ящик патронов, он помрачнел, а Мутноглазый заулыбался еще веселее.
– Будет потеха, Бобби! Наш босс знает, чем тебя порадовать.
Они отошли в сторону и уселись на камни.
– Не думал, что ты приедешь, – сказал Клейтон. – Я бы и сам справился.
– Вот сам и справишься. Босс поручил это тебе.
– Что поручил?
Лагранж бросил ему перстень Форсайта.
– Это задаток. Остальное получишь, когда от ранчо Коннорса останется ровное место.
Клейтон надел перстень, посмотрел, как играют блики на крупном камне, и сказал:
– Когда маршал поведет меня на виселицу, я брошу эту игрушку в толпу.
– Маршал далеко, – сказал Лагранж. – И мы не нарушаем закон. Люди Мойры Коннорс похитили нашего ковбоя и стреляют по помощникам шерифа. Если ты будешь действовать быстро и решительно…
– Судья не поверит, что Мойра стреляла в твоих помощников.
– Судья поверит Форсайту.
Клейтон поглядел на ковбоев.
– Ты привел не всех.
– Двое остались в участке. И еще троих убили ночью. Зарезали на посту. Следы убийц привели нас сюда. – Лагранж рассмеялся, увидев, как вытянулась физиономия Клейтона. – По крайней мере, так мы скажем маршалу. Если он рискнет сунуть нос в наши дела.
Клейтон встал и зашагал вверх по склону. Наверху он лег за грудой камней и поманил Мутноглазого:
– Давай сюда. Только не высовывайся. Там собрались хорошие стрелки.
Лагранж нехотя залег рядом, опираясь на локти.
– В каждой конюшне – несколько человек, – сказал Клейтон. – В усадьбе приготовились к бою. Все окна заложены мешками. На крыше блестело стекло. Наверно, там наблюдатель с биноклем. Лошадей держат в загоне за домами, отсюда не видно. А теперь скажи мне, как я могу туда войти?
– По трупам, – спокойно ответил Лагранж.
24
Когда стемнело, все собрались в доме. Оставлять стрелков на крышах конюшен не было смысла. Ночью лучше держаться вместе.
Полли приготовила обильный ужин, накрыла на стол, а сама осталась в кухне, глядя в темноту за открытым окном.
– Не хочешь посидеть с нами? – спросил Кирилл.
– Нет.
– Но можно я с тобой посижу?
Она пожала плечами, и он подвинул табурет к столу.
– Наверно, фотограф заблудился, – сказал он первое, что пришло в голову, чтобы начать разговор. – Может быть, утром появится.
– Да не фотограф он вовсе, – ответила она.
– Почему так решила?
– Вот ты кто – моряк?
– Ну, можно сказать, что моряк.
– Стал бы ты рассказывать про паруса, трюмы, что там еще? Про выгодный фрахт, про страховку, про таможни, про контрабанду? Про все то, что для тебя – самое обычное дело?
– Постой, постой, откуда ты знаешь о страховке и контрабанде?
– Читала. И мистер Грубер, хотя я думаю, что его зовут иначе, тоже много читал о фотографии. Для него все это внове, вот он и спешит поделиться с другими.
Я знаю настоящего фотографа, в поселке. Между прочим, он-то еще на войне с камерой был. О чем только мы с ним не говорили, но о работе – никогда.
Кирилл не знал, что и сказать. Полли улыбнулась:
– Теперь понимаешь, почему меня все боятся?
– Я не боюсь. Видишь, сижу рядом.
– Посмотрим, надолго ли тебя хватит. – Она снова отвернулась к окну.
– А что, если Грубер – беглый преступник? – предположил он.
– Вроде тебя? – отозвалась она. – Вряд ли. Больше похож на сыщика. Да какая разница? Человек он хороший. Жаль, что не с нами.
«Да, жаль, – подумал Кирилл, вспомнив, как метко стрелял Грубер по убегающим шайенам. – Лишний стрелок нам бы не помешал».
– Как приятно слышать русскую речь, – сказал он. – Раньше я только с Илюхой и мог поговорить. А видимся мы с ним – раз в год, если повезет.
– Папаша так поставил. В доме – только по-русски. Я американские-то слова первые услышала, когда уже большая была.
Мамаша у нас местная. Так он ее научил, и с нами она только по-русски говорила. А зачем? Возвращаться не собирались, у нас в России ничего не осталось. Ничего и никого. Папаша так и говорит – наша Россия у нас во дворе.
– Ну, а замуж за русского почему он тебя не выдал? – осторожно спросил Кирилл. – У вас же тут друзья, соседи, родня…
– А то самому не догадаться! Кому нужна каторжанка?
– Каторжанину, – сказал он.
И оба засмеялись.
– Ой, смешной ты. А жить где, на каторге?
– Ну, отчего же непременно на каторге… – Он набрался смелости и сказал: – У меня дом большой. Светлый. Из всех окон море видно.
– Море? – Она вздохнула. – Я и забыла, какое оно, море-то…
– Вот и вспомнишь.
Полли долго смотрела в окно, подперев щеку кулаком.
– Ну, что скажешь? – спросил он. – Ты согласна? Выйдешь за меня?
– Я бы вышла, – проговорила она, продолжая глядеть в окно. – Да только не успею. Бежать тебе надо. Бежать отсюда, и никогда не возвращаться. Вот если б раньше…
– Мы уедем вместе.
– Нет. Вместе не пробиться. По одному еще как-нибудь, а так…. Нет, Крис, ничего не получится.
– Я – Кирилл. А ты – Полина?
– Да.
– А папаша твой – Лука Петрович?
– Как ты догадался?
– Он сына назвал в честь своего отца, так?
Она засмеялась:
– Как осторожно ты спрашиваешь, будто на цыпочках крадешься… Боишься папашу-то? Его все боятся. Даже я. Надо было тебе с ним поговорить, если надумал свататься.
– Поговорю, – пообещал Кирилл. – Сделаю все честь по чести. Если ты согласна.
– Да согласна я, – просто сказала она. – Если нас до свадьбы не поубивают всех.
И вдруг привстала, повернувшись к окну.
– Керосин.
– Что?
– Керосином пахнет. Разлился где-то недалеко.
Полли легонько толкнула его в грудь:
– Что стоишь? Поджигают нас, а ты стоишь. – Она загасила свечу. – Поднимай ребят.
Кирилл вернулся в гостиную, и все повернулись к нему, пряча ухмылки.
– Наворковались, голубки? – спросил Остерман.
Кирилл снял винчестер со стены и задул свечи.
– У нас гости. Пойду проверю.
– По местам, – тихо сказал Илья, и все вышли из комнаты, бесшумно и быстро.
* * *
Стоя на лесенке, приставленной к забору, он жадно втягивал пряный ночной воздух, но не замечал в нем ничего, кроме обычных степных запахов. Конюшни на соседних холмах вырисовывались черными треугольниками на лиловом звездном небе. Нигде – ни лишнего шороха, ни треска, ни удара. Тишину наполняло лишь слаженное пение цикад. И вдруг он разглядел светлую полоску в темном силуэте конюшни.
– Так и знал, – шепнул Илья, стоявший рядом. – Самую дальнюю подожгли.
Через минуту неяркое робкое пламя выбилось из-под крыши и осветило холм. Кирилл увидел метнувшуюся тень и приложился к винчестеру.
– Не спеши! – Илья взял его за плечо. – Пусть разгорится, будет лучше видно.
Огонь, выгибаясь из-под кровли, лизал крышу, а из нее уже сочился дым; скоро все строение превратилось в гигантский костер.
Кирилл прикрыл глаза ладонью, глядя на освещенный склон, а не на пламя.
– Так ты не передумал жениться? – спросил Илья.
– Наоборот. Невеста уже согласна. Осталось уломать отца.
– Черт! Да сколько же их там! – сердито пробормотал Остерман, когда поджигатели кучками стали перебегать к соседней конюшне.
– Я насчитал двенадцать, – сказал Кирилл. – Хочешь, чтобы они подожгли и вторую?
– Жалко, – вздохнул Илья. – Но лучше, если все три сгорят дотла. Не будем мешать. Говоришь, отца уломать? Как его зовут?
– Какая разница? Ну, Лука Петрович.
– Не забыть бы. Когда поедем свататься, я вплету ленточки в гривы лошадей, и к хомутам бубенцы приделаю. Здесь такого не видали. Это будет шик, Кира!
Огонь пожара осветил степь. Встревоженные птицы мелькали в раскаленном воздухе, исчезая в клубах дыма.
Кирилл понимал, на что рассчитывал Остерман. Их силы были слишком незначительны. Удержать конюшни все равно не удалось бы, и противник, засев в них, получал отличную базу для долговременной осады. А в обгоревших развалинах не укроешься.
– Думаешь, они пришли только чтобы сжечь конюшни?
– Я думал, что им хватит одной, – ответил Илья. – Кажется, я просчитался. Может быть, они хотели, чтобы мы кинулись тушить пожар, и тогда они бы нас перебили. А теперь они думают, что на ранчо никого не осталось. Это плохо. Они могут и на дом полезть.
– Уже лезут…
Поджигатели, опьяненные успехом, неторопливо спускались по склону, и длинные тени змеились перед ними. Они скрылись в тени, когда оказались в ложбине между холмами, и Кирилл испугался, что они могут свернуть в сторону. Этот склон, голый и ровный, был изучен им еще днем, и через каждые пятьдесят шагов он вбил вешки, чтобы ночью не гадать, определяя дистанцию.
Будет крайне досадно, если противник перехитрит его и направится к дому по дороге. Дорога тоже была пристреляна заранее, но за нее отвечали другие…
Тени снова поползли по склону, потянулись вверх, и Кирилл успокоился.
– Их уже пятнадцать, – сказал Илья. – Нет, шестнадцать. Не понимаю, чего они хотят. Ну, постреляли. Ну, подожгли. Но штурмовать-то зачем? Знаешь, Кира, мы имеем дело с законченными кретинами.
– Или с клубом самоубийц.
– Как идут, как идут! – восхитился Остерман. – Какое высокомерное презрение к опасности! Нет бы – зигзагом припустить. Или перебежками. Идут, словно к себе домой.
– Ты был прав. Они уверены, что здесь никого не осталось.
– Да за кого они нас принимают?
Кирилл поймал на мушку того, кто шагал чуть позади остальных – у него на поясе раскачивалась и блестела стеклянная бутыль. Скорее всего, с керосином. Этот парень, видимо, собирался поджечь дом так же легко, как он справился с конюшнями.
После выстрела поджигатель всплеснул руками и повалился на спину. «Плохо, – подумал Кирилл. – Нам бы хоть одного живого».
Он стал остальным целиться в ноги. Винчестер Ильи грохотал рядом, и пустые гильзы звенели, ударяясь о саманный забор.
Поджигатели отступали, утаскивая раненых. Но два тела остались лежать в траве, как кучи мусора.
Когда нападавшие скрылись в темноте за догорающими конюшнями, Кирилл перепрыгнул через забор.
Он добежал до одного тела, переполз к соседнему. Оба были убиты наповал. Он снял с них патронташи и вернулся.
Но Илья уже шел ему навстречу:
– За неимением живых, нам послужат и мертвецы.
Они оттащили тела к забору.
– Если утром приедет маршал и захочет искать поджигателей, мы облегчим ему работу, – сказал Остерман. – А если не приедет, то покойники облегчат работу нам.
* * *
Наверно, все вокруг уже знали, что на ранчо Коннорсов творится что – то недоброе. В прежние времена ночной пожар поднял бы с постелей даже самых дальних соседей. Три большие конюшни, сгорая, наверно осветили всю прерию до самого Техаса. Но ни ночью, ни утром к ранчо не приблизилась ни одна живая душа.
И только в полдень на склоне показались двое – седобородый старик и ковбой с белой тряпкой на стволе винчестера.
– Парламентеры? Не надо их подпускать слишком близко, – сказал Кирилл, перелезая через забор. – Поговорю с ними.
– Почему ты, а не я? – Илья пристроил «шарпс» в бойницу.
– Потому что ты хозяин. А я сойду за работника.
– Кира, вернись. Поговорим с ними через забор.
– Нельзя. Видишь старика? Это мой будущий тесть.
– Да ну! Кира, пригласи папаню в дом. Он пьет? Угостим его ирландским самогоном.
– Лучше прикажи оседлать пару коней, – сказал Кирилл и пошел навстречу парламентерам.
Он остановился на середине склона, поджидая, пока они поднимутся.
– Меня зовут Боб Клейтон, меня тут все знают, – важно сказал ковбой. – А ты кто?
– А меня тут никто не знает, – ответил Кирилл. – Чего надо?
Боб Клейтон помолчал, разглядывая забор за спиной Кирилла.
– Белые люди так не поступают, – сказал он.
Кириллу тоже не по душе была эта затея – подвесить трупы к забору. Но, во-первых, еще меньше ему хотелось заносить их во двор. Во-вторых, скоро они начнут смердеть, и ветер понесет вонь в сторону осаждающих. И, наконец, таблички «Поджигатель» на груди у покойников без лишних слов объяснили бы все маршалу.
Но сейчас перед ним стоял не маршал.
– Ты пришел учить нас тому, как поступают белые люди?
– Нет. Вас поздно учить. Вам осталось жить несколько часов, – сказал Клейтон. – Но если отпустите нашего парня, мы подождем до утра. У вас будет ночь, чтобы смыться подальше. А утром мы сожжем ранчо. Отдайте нашего парня, и вы останетесь живыми.
– Отпустите дочку, – добавил старик. – И Мойру с детишками.
– Боб, стой, где стоишь, – приказал Кирилл. – А вы, мистер Уолк, пойдете со мной.
Клейтон шагнул вперед, преграждая путь старику:
– Что ты придумал? Хочешь прикрыться еще одним заложником?
– Спокойно, Боб, – улыбнулся Кирилл. – Мы с тобой оба знаем, как дела делаются. Сегодня мы в разных командах. А могли оказаться в одной. Я тебя понял. Твое предложение меня устраивает. Разбежимся в разные стороны.
Нам с тобой делить нечего. Эта земля – не моя, и не твоя, нам незачем портить друг другу настроение из-за чужих разборок.
– Мы где-то сталкивались? – Клейтон прищурился. – Тумбстон, восемьдесят девятый год? Додж-Сити, девяностый?
– Славные места, славные времена… – Кирилл открыл портсигар. – Угощайся, Боб. Покури тут, пока старик побеседует с дочкой. Может, он уговорит ее убраться отсюда. Сам знаешь, как мешают женщины, когда идет драка.
Клейтон взял сигару и опустился на траву. Закурил и прилег на бок, опираясь на локоть.
– Я жду, приятель. Отпусти нашего парня, и разойдемся. Мне приказано вас окружить. Но если ты отпустишь его, я оставлю коридор.
– Договорились.
Отойдя со стариком, Кирилл глянул на его запястья, где синели глубокие рубцы, и спросил:
– Они вас всю ночь держали связанным?
– Да.
– Чего хотели?
– Чтобы я привел их сюда.
– Думаете, они вас отпустят?
Старик не ответил. Войдя во двор, он огляделся. Ковырнул пальцем стенку забора и удовлетворенно хмыкнул:
– Крепкий саман. Не хуже обожженного кирпича. Коннорс был хороший хозяин. Окна чем заложили?
– Где мукой, где опилками.
– Не загорится дом?
– Скважина на заднем дворе. И бочки в доме стоят.
– Сколько вас тут?
– Шестеро.
Старик встал на лесенку у забора, поглядел в бойницу. Затем потолкал створки ворот, проверяя их прочность.
– Позови Мойру.
– Я думал, вы хотите увидеть дочь.
– Сначала скажу кое-что Мойре.
– Ее здесь нет. Она с детьми в городе.
– Это хорошо. Дочку я заберу. А вы собирайтесь, и на закате по одному разбегайтесь. В низинах туман поднимется, могут и не заметить. А заметят – из винчестера не достанут.
– Спасибо за совет, – сказал Кирилл. – Но вы уверены, что Клейтон вас отпустит? Тем более – с дочкой. Нет, вам нельзя возвращаться к банде.
– Они говорят, что это вы – банда. По мне – все вы одинаковы. Нет, не для того я уходил, чтобы вернуться. Уйдем с дочкой через овражек.
Я бы и Мойру вывел. Для того и шел. А к пастухам возвращаться не собираюсь.
– Много их?
– Двадцать шесть человек, – сказал старик. – Раненых много, но стрелять-то они могут…. Вам не дадут головы поднять, будут обстреливать весь день. Им приказано все тут порушить, я слышал. Ночью подберутся ближе. На рассвете накинутся. Что будете делать?
– Похороним на огороде.
Старик усмехнулся, разгладив усы.
Над мешками, закрывавшими крыльцо, выглянул Остерман:
– И долго будем стоять на солнце? Заходите.
Они вошли в дом, и Полли поднесла кувшин и кружку. Старик отпил маленький глоток.
– Хорошая вода.
– У нас ее много, – сказал Остерман по-русски.
Брови старика дрогнули. Но он спокойно осушил кружку, вытер губы и только потом глянул на Илью. А затем перевел взгляд на Полли.
– Папаша, это Илья, – сказала она. – А это Кирилл. Они из России.
Старик недоверчиво оглядел обоих.
– Чего дома не сиделось?
– Мы не по своей воле, – сказал Кирилл.
– Я тоже, – буркнул старик. – Дочка, налей еще.
Полли поставила на стол деревянное блюдо с нарезанным окороком и зеленью. Старик разгладил усы, с сожалением поглядев на еду.
– Некогда мне пировать. Говори, техасец, зачем привел?
Кирилл толкнул Илью локтем в бок, и тот подсел к столу.
– Истинно так, Лука Петрович! Пировать мы с вами еще попируем, а пока надо с делами закончить. А дело у нас с вами непростое. Позвольте представиться – Илья Осипович Остерман, из Аризоны, а вообще-то мы с Кирой с Одессы, но об этом позже. У вас, как говорится, товар, у нас купец…. Понимаете, к чему веду? – Илья рассмеялся, скрывая смущение. – Самые трудные переговоры в моей практике.
Лука Петрович, сей молчаливый джентльмен – Кирилл Андреевич Белов, судовладелец из Техаса. В Галвестоне у него дом, каменный, старинной постройки. Шесть или семь комнат, огромная кухня, камин, и еще я все время заставляю его провести электричество, а он упирается. Говорит, что все равно в доме не живет, все время в море да в море, а мышам электричество без надобности. Но когда ваша дочь там поселится…
Старик посмотрел на Кирилла:
– Судовладелец? И многими судами владеешь?
– У меня шхуна.
– Каков доход с одной шхуны?
Это был не самый приятный вопрос, но Кирилл не стал ничего скрывать:
– Чистого дохода за прошлый год выручил три тысячи долларов.
– Негусто, – усмехнулся старик, разглаживая усы. Он взял с блюда самый маленький ломтик мяса, пожевал его и снова усмехнулся: – Полюшка у меня – любимица. В голодный дом ее не отдам. К ней такие женихи подкатывали, что и по тридцать, и по триста тыщ загребали.
Полли прикрыла ладонью губы, растянувшиеся в улыбке, и отвернулась:
– Папаша, что вы такое говорите …
Старик съел еще листик салата. Видно было, что он голоден, однако ел как бы из вежливости.
– А что же ты на ней не ходишь, на шхуне?
– Я хожу, – сказал Кирилл.
– Кем? Матросом? Или капитаном?
– Капитан у меня нанятый, человек опытный, с английского торгового флота, – доложил Кирилл, заметив в голосе старика неподдельный интерес. – Матросы со мной ходят тоже не первый год. Боцман – с военного фрегата, у него не забалуешь. Вот такая моя команда. А я хожу то помощником, то суперкарго, [13]13
Суперкарго – ответственный за груз
[Закрыть]когда с товаром идем.
– И давно ходишь?
Кирилл ненадолго задумался. И все же рискнул слегка прирастить свой морской стаж.
– Уже лет пятнадцать, как мы с Ильей первый раз на пароходе от берега отошли. Был я и юнгой, и матросом.
Старик кивнул, вполне удовлетворенный ответом.
– Да уж, кто в море не бывал, до сыта богу не маливался.
– Эх, Лука Петрович! – Остерман с досадой хлопнул себя по коленке. – В другое время, да в другом месте мы с вами так славно поторговались бы! А сейчас – ни то, ни се. Но молодых выручать надо. Так какое будет ваше слово?
Старик откашлялся и разгладил бороду.
– Что же, Кирилл Андреевич, ты, я вижу, человек добрый, умелый, с головой на плечах. Авось, Полюшка с тобой не пропадет. Да только не с того ты конца начал. Ты бы с ней сначала сговорился бы. Ей жить, пусть сама и решает.
– Я уже решила, – отозвалась Полли.
Кирилл глянул на часы.
– Отлично. Есть еще несколько минут. Уходить будете с заднего двора, верхами. Овраг с холмов не просматривается. А если кто-то за вами кинется, мы его остановим. Идемте, ваши кони уже оседланы.
Старик поднялся и надел шляпу.
– Фургон мой переставь к забору. Чтоб не занялся, если дом загорится. Ну, сынки, долго вы тут будете стоять? Не надумали уходить?
– Что за вопрос? – удивился Илья. – Это наше ранчо. Мы тут живем. Зачем куда-то уходить? Нам и тут хорошо. А вы, Лука Петрович, время не теряйте. Бражку поставьте, свинку откормите, гостей созывайте. Сватовство у нас прошло кое-как, по-американски. Но свадьбу играть будем по-настоящему, по-русски.
25
Лежа за камнями на макушке холма, Джон Лагранж наблюдал за тем, как идут переговоры. А шли они так: Клейтон отдал заложника и разлегся на сухой траве, дымя сигарой.
Может быть, раньше Лагранжа возмутила бы подобная безалаберность. Но сейчас ему было на все плевать. Дело поручено Клейтону, ему и отвечать.
Пока же похвастаться было нечем. Ночью подожгли одну конюшню и залегли в соседней, чтобы перебить работников, которые кинутся тушить пожар. Но не дождались их. А тут еще кто-то разлил керосин, и вторая конюшня занялась сама собой. Хорошо, что сами не сгорели.
Со злости подожгли и третью, а потом трудно было удержать людей от похода на усадьбу. Шли туда, уже изрядно поддав, да и огромное пламя опьяняло сильнее, чем выпивка. Если бы раненые не орали так громко, на них бы и не оглянулись. Можно считать, что ночь закончилась удачно. Потеряли только двоих убитыми.
Лагранж подумал, что, если б он был на другой стороне, трупов оказалось бы гораздо больше. Что из себя представляла ночная атака ковбоев Клейтона? Цепь пьяных идиотов, медленно бредущих по хорошо освещенному склону навстречу смерти. Нет, имея под рукой пристрелянную винтовку, он бы никого не оставил в живых. Никого.
Форсайту сильно повезло, что Мутноглазый служил ему, а не Коннорсу. Лагранжу было все равно, кому служить, но такие парни, как Коннорс, всегда ему нравились настаивающие на своем, не уступающие никогда, даже если шансов у них – ноль.
Сам-то Коннорс и не знал, что у него нет шансов. Подстрелили его зимой, а приговорили гораздо раньше. Он был приговорен, когда Скотт Форсайт впервые увидел план Земельного Управления по отводу пастбищ в аренду.
Закон об аренде должны были принять только через год, и план был секретный, но у Форсайта всюду были свои люди. Вот он и поглядел краем глаза на карту Оклахомы, перекроенную на новый лад. И попросил Мутноглазого заняться Коннорсом…
Он думал, что все будет просто. Кто же знал, что Мойра не бросит хозяйство, а продаст его кому-то? И, наверно, ранчо было продано не первому встречному. Первый встречный не стал бы воевать так лихо.
С переговорами тоже вышла промашка. Старик вызвался уговорить защитников ранчо сдаться. Почему Клейтон ему поверил? Он же никому не верит, а тут вдруг согласился. Мутноглазый хотел возразить – и промолчал. Что же получилось? Старик исчез. А Клейтон лежит в траве и спокойно курит…
Сигара Боба Клейтона не догорела и до середины, когда из ворот ранчо вышел Рябой. На обеих руках белели свежие повязки. Он шел, растерянно оглядываясь. Заметив Клейтона, прибавил шагу, споткнулся, едва не упал, и затрусил под уклон, нелепо размахивая перевязанными руками.
Лагранж спустился вниз, к лошадям, и сел под навес из одеял – единственное укрытие от палящего солнца. Под редкими кустами, покрывавшими склон, отсыпались после бессонной ночи ковбои Клейтона.
Мутноглазый тоже всю ночь не смыкал глаз, но не чувствовал ни малейшей сонливости. Он был на взводе. В прежние годы он мог не спать и не есть сутками, пока не выполнит полученный заказ. Мог весь день пролежать в песке, дожидаясь одинокого всадника, чтобы снять его одним выстрелом, получить несколько сотен – и к утру спустить их за карточным столом….
Сейчас от него не требовалось никаких усилий. Все сделает Боб Клейтон. Или все испортит.
Клейтон подвел к нему Рябого.
– Половина дела сделана, – сказал Боб. – Осталось дождаться рассвета. Подпалим дом с двух концов.
– Они держали меня в сарае! – лихорадочно блестя глазами, заговорил Рябой. – Там опилки! От пола до потолка, сплошные опилки! Хватит одной спички!
– Погоди. До спичек еще далеко, – остановил его Клейтон. – Сколько у них людей?
– Ну…. Ну, много. Я никого не видел, они мне глаза завязали, когда допрашивали…
– Допрашивали? – Лагранж похлопал по траве рядом с собой. – Присядь. Что ты им рассказал?
– Ничего! Они все спрашивали, кто убил Коннорса, кто приказал, да зачем…. Но я ничего не сказал!
«Врет! – решил Мутноглазый. – Он им выложил все, что знал».
Клейтон потрогал повязку, и Рябой сморщился от боли.
– Что с руками?
– А ты будто не видишь! Еще трогаешь! Полруки оттяпали! А вторую насквозь прострелили! Если опять гангрена начнется, я сдохну! Боб, отвези меня к доктору поскорее!
– Да, медлить нельзя, – озабоченно сказал Лагранж. – Сейчас поедем. Боб, что я могу сказать боссу?
– Ничего не говори. Я сам доложу, когда закончу. – Клейтон сбил шляпу на затылок и вытер мокрый лоб. – И не подумаешь, что март. Припекает, как летом. А ночью зубы стучат от холода. Нет, пока ничего не говори боссу. Ты же сам видишь, если мы полезем, половины людей не досчитаемся. Я договорился. Ночью с ранчо все уйдут. Утром мы его сровняем с землей. И тогда можно будет докладывать боссу.
– Ты хочешь их всех выпустить?
Клейтон сплюнул.
– Скажу тебе так, Джо. Я не хочу их выпустить. Я хочу, чтобы они нас выпустили отсюда живыми и здоровыми. Ты сидишь тут и смотришь издалека. А я говорил с одним из них. Не с самым главным. С простым стрелком. Если там все такие, то нам лучше не трогать их. Пусть уйдут сами. Они обещали уйти, и я им верю.
Лагранж хотел смолчать, но не удержался.
– Может быть, ты им еще охрану дашь? И проводишь до города? Да нет, лучше уж до федерального суда в Форте Смит! Чтобы они рассказали обо всем не маршалу, а самому судье Паркеру!
– Ты не дослушал, – усмехнулся Клейтон. – Да, они обещали уйти. Пусть уходят. Я же не сказал, что они уйдут далеко. Мы их выпустим. И окружим. Несколько залпов с десяти шагов – и готово.
– Поступай как знаешь. – Лагранж поднялся с песка. – Рябой, ты с конем-то справишься? Возьми вон ту серую кобылу. Она как раз без хозяина осталась.
– Раненых забери с собой, – сказал Клейтон.
– Да не буди их. Сами доберутся, когда отоспятся.
* * *
Рябой сгорбился в седле, намотав повод на обрубок руки. В зубах у него торчала сигара, что не мешало ему непрерывно говорить.
Лагранж подумал, что защитникам ранчо не пришлось слишком сильно пытать калеку, чтобы развязать ему язык. Люди вообще не любят боли, а такие, как этот ублюдок – особенно. С каким наслаждением он затягивается! И какая гримаса неподдельного ужаса появилась на его роже, едва Клейтон коснулся повязки на руке…
Да, он все выболтал. Вполне возможно, он рассказал им не только про убийство Коннорса. На свою беду, Рябой знал слишком много.
Сам беглый, он не раз ходил на железную дорогу, чтобы устраивать побеги другим. Таким способом на ранчо Форсайта исправно поступали дешевые и сговорчивые работники.
Мог он проболтаться и насчет тайных стоянок для ворованного скота. Федеральный маршал дорого бы заплатил за такие сведения. Впрочем, еще дороже заплатила бы индейская полиция – краснокожие обожают перехватывать краденое. По их понятиям, то, что отнято у вора, не имеет владельца.
А еще Рябой знал о том, как Форсайт готовится к аукционам, на которых выставляют пастбища. И если он рассказал об этом…
Все земли Оклахомы были поделены федеральным правительством на две части – одну отдали под заселение, другая осталась в распоряжении индейцев. И каждый индейский вождь получал деньги за то, что пускал на свою землю тех, кто мог ее использовать. Шахты и железные дороги уже давно исправно отчисляли налог в индейскую казну. Теперь дошла очередь и до пастбищ.
В апреле все пастбища будут выставлены индейцами на аукцион. И кто больше заплатит, тот и получит самые выгодные участки. А потом откроет их – за гораздо более высокую цену – для скотоводов из соседних штатов.
До сих пор здесь паслись только стада местных мясных баронов. На тучных лугах Оклахомы скот прибавлял в весе гораздо быстрее, чем под знойным солнцем Техаса. Многие техасцы пригоняли сюда бычков и раньше. Была только одна небольшая проблема – получить свой скот обратно. Некоторые места пользовались дурной славой, потому что стада там редели чуть не вдвое.
Затея Скотта Форсайта состояла не только в том, чтобы сбить цену на район, где находилось его ранчо. Он хотел, чтобы сюда, в долину Волчьей реки, никто не осмелился бы направить стада.
Чего боятся скотоводы? Угонщиков, болезней и индейцев. Индейцев – в последнюю очередь, потому что среди них почти не осталось бунтовщиков.
Болезни? Да, есть участки, зараженные ядовитыми травами. Попадаются и луга, на вид весьма приятные и безопасные, но после пребывания на них скотина вдруг начинает резко худеть и валиться с ног. Почти все такие места уже были известны.
Что же касается угонщиков, то те, кто сдавал пастбища в аренду, могли включить в цену и стоимость охраны. А могли и не включить, если владелец стада сам отправит с ним вооруженный отряд.
Так или иначе, но лишние проблемы не нужны никому. И если один и тот же район вдруг «прославится» и болезнями, и угонами, и индейским бунтом – в него никто не сунется. Только об этом и мечтал Скотт Форсайт.
Правда, делясь своими замыслами с Мутноглазым, босс никогда не пояснял, почему он так стремится к одиночеству. Места в долине хватило бы еще на десяток таких скотопромышленников, как он, и коровам не пришлось бы тесниться. Но разве нормальный человек способен понять богачей?
И Лагранж не задумывался о том, чего не мог понять. И вопросов лишних не задавал. Босс ставил перед ним простые и ясные задачи. Ну, скажем, не всегда простые. Но всегда – ясные.
Он повернулся к Рябому.
– Ты говоришь, они спрашивали тебя о Коннорсе?
– … Они думали, что я сплю, а я все слышал… Что? Да, они ведь его дружки. Говорят, нам плевать, чья пуля попала в него. Нам, говорят, надо знать, кто послал вас на это дело. Только я им ничего не сказал!
– Ты молчал? Как тебе это удалось? Я бы не выдержал, – признался Мутноглазый. – Меня как-то ранило в руку. Да и раной-то не назовешь – пуля содрала кожу на запястье. Но я выл от боли. Честно признаюсь, выл. На стенку кидался. И если б меня кто-то схватил тогда за раненую руку, я бы ему маму родную выдал, не то что каких-то подонков…
– Я никого не выдал, – процедил Рябой. – Джо, мне не нравятся такие разговоры. Мне много чего не нравится. Те, кого я считал друзьями, кинули меня подыхать от гангрены. Я мог бы назвать их имена еще тогда, когда меня нашли в берлоге. И поверь, люди Коннорса живо разобрались бы с ними…
– С ними разобрались, – сказал Мутноглазый. – Не знаю, как люди Коннорса на них вышли. Но тела твоих друзей обнаружили через день после того, как ты пропал.
– Я никого не выдал! – крикнул Рябой, и сигара вылетела изо рта.
Во взгляде, которым он проводил ее, было столько отчаяния, что Лагранж рассмеялся.
– Тебе не позавидуешь, – сказал он. – Одной рукой спички не зажжешь.
– Ничего, научусь! – злобно прищурился Рябой. – Люди и без обеих рук живут! А у меня одна рука будет работать за две.
