Текст книги "Черная радуга"

Автор книги: Евгений Наумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Он вспомнил, как, прощаясь, заведующая сказала:

– Если только возникнет тяга, даже не тяга, а только мысль об алкоголе, сразу же к нам. Мы тягу снимем.

«Принимают меня за какого-то дурачка, – думал он, споро шагая по заснеженной тропке. – За болванчика с медным лбом и разрезом для отвертки: куда крутнешь, туда он и глядит, тупо вытаращив глаза. Так я к ней и побегу».

Отдаться чужой воле, послушно следовать чьим-то указаниям (а кто их отдает, не объявят ли его завтра безумным волюнтаристом?) всегда казалось ему пределом унижения для гомо сапиенс. Его пробрала дрожь. Сегодня нашепчут ему бросить пить, а завтра взять топор и рубить головы ближним. Избавиться от порока или недостатка. А взамен отдай душу? Плохой ли, хороший – а мой ум. Выправлять умы – самое гнусное, что мог придумать венец природы. Тем и хороши люди, что они разные, ну а недостатки, пороки – издержки производства. «Своей жизнью человек распоряжается сам, и даже если лишает ее себя, то ему никакое наказание потом не страшно», – злорадно подумал он.

– Матвей! – голос болью отдался в сердце.

От заснеженных сосен к нему шла Лена. В коротком пальто с узеньким меховым воротничком, в пушистой вязаной шапочке.

Матвей не сразу понял, что это именно она. В глазах вдруг начало двоиться, четкие силуэты на фоне ясного зимнего неба размазались. Так бывало только после глубокого штопора.

Он стоял, не двигаясь, а она молча подошла и приникла лицом к его плечу.

– Как… как ты здесь? – дрожащей рукой он погладил ее по шапочке. – Ты же от меня все время убегала?

– Мне сказали, что ты в беде, – пробормотала она глухо. – Иначе я бы не приехала.

– Да кто сказал?

– Сначала сердце, – она подняла лицо и посмотрела сухими, но страдающими глазами ему в лицо. Прямой, светлый взгляд. Глаза ореховые… нет, сейчас они янтарные. Сердится или радуется? – Ты не подумай, я только повидать тебя приехала. Мое решение остается неизменным.

Как тогда, на мосту Поцелуев, вдруг остро захотелось ее ударить. Не могла подождать с этим… Но теперь он сдержался, уроки нарко кое-чему научили. Да и дурдом оставался в пределах видимости, вдруг оттуда наблюдают? Чуть что – и вышлют группу захвата. Чувство смутной опасности вновь охватило его, пришло спокойствие и холодная расчетливость.

– Ну что ж, пойдем. – взял ее под руку, и они медленно направились по аллее, ведущей к автобусной остановке. Пусть посмотрят – влюбленная пара идет в светлую жизнь! Только перед его глазами было по-прежнему черно.

– Рассказывай, – проговорил он глухо.

– За эти годы я поняла, что жить без тебя не могу, – прошептала она. – Люблю по-прежнему… проклятый!

– Да, я проклят, – глаза его сузились, – только не знаю, за что и кем. Кто-то нагрешил, а расплачиваюсь я.

– Кто?

– Откуда я знаю? Эх, Лена… Ну зачем ты так? Живут ведь и с пьяницами. И сколько их живет. Кто здесь мечтает о трезвой семье… А может быть, с тобой…

– Не могу. Как вспомню отца… и наши страдания с матерью. Неужели все должно повториться – на этот раз со мной и моими детьми! А я кем проклята? Кем прокляты мои будущие дети… если они будут!

Долго молчали. Дошли до автобусной остановки. Она оказалась пустынной – рабочее время. Дурдом скрылся за соснами, казалось, они остались одни на длинной зимней дороге. Где-то вдали, в небольшом поселочке под горизонтом, поднимались дымы.

– Хочешь выпить? – вдруг спросила она.

– А у тебя есть? – вырвалось, и он спохватился, но был поздно. – Поймала-таки!

Ее пальцы торопливо рвали застежку сумки, ремень которой был переброшен через плечо. Никогда бы не подумал, что в такой маленькой сумочке поместится бутылка.

– Нет, и не собиралась ловить. Я думала… если ты покончил, то оно не понадобится. А если нет, то ты мучаешься и… – вот, она как-то беспомощно-непрофессионально держала за горлышко коньяк, протягивая вперед донышком. – А еще апельсины… сигареты вот, твои любимые, болгарские.

Матвей во все глаза смотрел на нее. Даже сигареты… В магазине дурдома был только один сорт сигарет с фильтром – индийские, от которых бил неудержимый кашель, и он не уставал проклинать их. Но курил. А она не забыла!

В любом горе и при любых неудачах он не прибегал к подбадривающему действию сивухи, всегда выстаивал, только больше ожесточался. Тех, которые топят свои беды в бутылке, считал слизняками. Но в радости… «Чтобы лучше ощутить всю полноту счастья…» – вспомнились слова из исповеди зарубежного алкаша. Видать, мудрый мужик. Да, счастье приходит так редко, что поневоле цепляешься за него, как малыш за юбку матери.

Одним движением он сорвал пробку вместе с флажком и запрокинул бутылку. Выпил не очень много, может быть, со стакан. Спрятал бутылку в портфель и закурил.

– Апельсины себе оставь. Ешь, ешь, не стесняйся, – слова срывались с губ легко, разом спало напряжение последних дней, исчезло унизительное чувство подопытного кролика, распластанного с электродами, вживленными в мозг. А может быть, они действительно вживили в его мозг электроды? Мысль пугающе блеснула. Он снял шапку и, делая вид, что поправляет прическу, ощупал голову. Нет, ничего не торчит… – Ну, а теперь скажи: вот и променял ты меня на бутылку.

Она молчала, опустив глаза.

– Вся беда в том, что они ставят вопрос примитивно: или я, или бутылка. А мужчина испокон веков, во всяком случае с тех пор как появился алкоголь, успешно совмещает то и другое. Он ничего не требует от женщины, кроме одного – чтобы она была женщиной, подругой. А она все воспитывает его, переделывает… перекраивает, и кричит она, кричит, голос тоненький…

Сигарета сломалась в его руке, он торопливо зажег новую.

– Сегодня ты скажешь: брось пить. Как только я бросил, значит сломался, подчинился. Теперь уже выдвигается следующее требование: брось курить. Потом: делай то, делай это, ходи по одной половице. И так до бесконечности. Сказка о рыбаке и рыбке… Сколько я таких историй наслушался! Мужик в конце концов закусит удила – и понес… Или вырождается в слизняка в штанах, не мужик, не баба, не разбери-поймешь. Тебе такого нужно?

– Будь самим собой…

– Будь самим собой, но при этом делай так, как мне нравится, – вот ваше кредо, – горько сказал он.

Лицо ее как-то сразу осунулось, сделалось усталым. Вдали показался желтый автобус. Они молча доехали до центра, вышли.

– Тебе куда?

– Мне? – он на минуту задумался. – Куда бы я ни направился, тебе, наверное, в другую сторону. Твой опыт увенчался успехом… или неудачей, как смотреть. И теперь ты уезжаешь.

– Да, – губы ее будто не двигались. – Сегодня… улетаю..

– Если не секрет, то куда?

Она промолчала.

– Но пообедать в ресторане мы успеем? Ведь столько не виделись… – Его тон стал просящим, он уже чувствовал настоятельную потребность добавить, но не станешь хлебать из горла в центре города! Торопливо сказал: – Мне нужно сообщить тебе что-то очень важное.

Молча пошли рядом. В ресторане Матвей помог ей раздеться, она поправила волосы перед зеркалом. В зале было пустынно в это послеобеденное время. Они выбрали столик. Матвей заказал порционное блюдо, бутылку шампанского, водки. Лена взяла со столика сигареты и закурила.

– Куришь?!

– Научилась, – она посмотрела на него сквозь облачко дыма. – Ты что-то хотел сказать…

– Да!

И он заговорил, хотя клялся себе, что никому этого не скажет. Он рассказал ей обо всем странном и страшном, что происходило с ним в последнее время, и о своем решении сделать это. Шампанское было выпито, порционные стыли нетронутыми. Он налил водки и опрокинул.

– Поверь мне, Леночка, – он сжал ее тонкие неподвижные пальцы. – Я сам жду, когда это кончится. Но верю, что кончится. Происходит нечто темное, непонятное… Сейчас я тебе что-то скажу – не поверишь. Куда ты летишь?

– На Крайний Север, – лицо ее сделалось меловым, слови маска, глаза огромные. Она тяжело дышала. – Но… но…

– Сегодня же я окажусь там раньше тебя. Транспортер Мебиуса доставит меня туда быстрее. Мне кажется, что я уже научился им управлять. Или угадывать направление…

– Для этого нужно выйти в окошко? С пятого этажа?

– А хоть бы с десятого!

– Ты понимаешь, что это значит?

– Еще не совсем… Дай мне время – во всем разобраться! Дай мне время!

– Потом может быть поздно… – прошептала она. Всхлипнула и уронила голову на стол. – Ну как же ты не поймешь, как не поймешь…

– А что мне делать? Отдать свой разум на растерзание, чтобы его топтали, отсыпались на нем? Придумали красивый камуфляж: гипноз, внушение, аутотренинг… Повторяй как баран чужие формулы. Пусть повторяют те, кто их придумал!

– Но ты можешь согласиться с ними или не согласиться.

– Вот я и не соглашаюсь! Пусть лучше разгадают загадку алкоголя, а в мой мозг не лезут.

На них уже начали с любопытством поглядывать сидящие в углу официантки, разжиревшие, как осенние воробьи. Матвей подозвал одну, рассчитался.

– Посиди здесь, – Лена вытерла глаза. – Я сейчас.

Она пошла в сторону туалета, исчезла за портьерами. Матвей злобно усмехнулся. Та-ак… Значит, все идет по программе. Только они опять не учли одного – его ума, сообразительности, быстроты действий. Опыт поставлен, разыгран, но завершится он совсем не так, как им представлялось. Наверное, уже расправляют простыни на первой койке в наблюдательной. Ну что ж…

Сейчас она звонит от администратора – в том конце зала находились и кабинеты, он засек, а пока группа захвата доедет сюда, он будет уже далеко. Так далеко, как им и не снилось.

Он подхватил портфель и быстро направился к гардеробу. Нужно одеться – там, куда он направляется, холодно. Получил куртку, накинул ее и выбежал, даже не застегнувшись.

День угасал. Холодный ветер обжег лицо. Он шагал, размахивая свободной рукой. Завернул за угол и ступил на транспортер. Серый, необозримый, он уходил в пространство и безостановочно двигался. Как она сказала? Нужно прыгнуть с пятого этажа? Нет, тому, кто хоть раз побывал на транспортере по своей воле, уже не нужно прыгать. Он может ступить на него в любой точке пространства и времени.

«Крайний Север. Как она назвала город? Он обозначен на всех картах мира…»

Что-то стукнуло его по ногам. Он стоял на заснеженном тротуаре у обочины узкой улочки, вдоль которой уходили в сумрак пятиэтажные дома без балконов. Мела поземка, злой мороз леденил лицо. Хотя он здесь ни разу не был, но сразу узнал – тот самый город. В нем он прожил больше пяти лет. Но это позже проживет… а сегодня какое число?

Справа светилось яркой витриной, сквозь которую ничего не видно – вся заиндевела, – одноэтажное здание гастронома. «Это же пятый!» Так и говорили: «Пойдем в пятый, отоваримся».

Снизу поднимался его владивостокский друг, но на этот раз не кривоносый художник (тут кривоносых не было, он точно помнил), а журналист Вадим Окрестилов в запотевших, как всегда, очках, поблескивающих над заиндевелой полуседой бороденкой. Рядом с ним двигалась приземистая фигура в кожанке.

– В такой момент закрыли – прием товара! – возмущенно говорил Окрестилов, протирая очки. – Топай теперь до двенадцатого. А это кто? Матвей, друже! Этот нас выручит, у него в портфеле всегда есть.

– Ты откуда? – спросил Матвей, пожимая его руку.

– Только с вертолета, полмесяца мотался в тундре. Вот его сейчас со льдины сняли, открывай портфель.

Матвей со стесненной душой открыл – есть ли там? И выволок на свет булькнувшую бутылку – коньяк, подаренный Леной, больше половины.

Мужик в кожанке жесткой задубеневшей лапой молча выдрав у него бутылку и тут же осушил ее до дна.

– Ф-фу! – выдохнул, швырнув бутылку в сугроб. – Ну, теперь… Дай закурить.

Он задымил, темное лицо его вроде бы стало оттаивать.

– Ты куда? – спросил Вадим.

– Домой, – наобум сказал Матвей. – Квартиру получил, омываем.

– О, тут близко. Пошли, отогреем парня, а потом будем мараковать.

Он тут же повернул и уверенно потрусил впереди. Это оказалось на руку Матвею, потому что он не знал, где живет. Тротуар перемело глубокими сугробами, пробитыми узенькой тропкой, и они вытянулись цепочкой. Сзади пыхтел мужик, вольготно распахнув кожанку, – мороз ему уже был нипочем.

Прошли мимо Дворца пионеров, холодно блиставшего алюминиевыми гранями стеклянного куба: достопримечательность! Сбоку в глаза вдруг полыхнуло, и Матвей чуть не оступился. Задрав голову: полыхало во все небо! Через весь космос с головокружительной скоростью пронеслись голубые призрачные всадники.

– А почему оно… черно-белое?

– Сколько раз говорил тебе, – ворчливо отозвался Вадим, – что тут черно-белое, а повыше к Провидения и Уэлену цветное. Ты же сам видел!

Спустились вниз с холма к желтеющему деревянному дому о двух этажах, напротив которого высился знак и название города. То самое название…

Скрипя мерзлыми ступенями высокого крыльца, вошли в просторный коридор, заставленный решетчатыми ларями с картошкой (все лари однотипные, их делал по червонцу за каждый известный алкаш Веклин), и поднялись на второй этаж. Подойдя к двери, Вадим пропустил его вперед – все-таки хозяин. Матвей толкнул дверь, она у него никогда не закрывалась.

В прихожей стоял совершенно незнакомый рыжий мужик с рысьими глазами и красной лисьей мордой, разглядывал на свет пустую «бомбу». Он недружелюбно покосился на них и буркнул;

– Вам кого?

– По слухам, это моя квартира, – нагло ответил Матвей.

СВЕТЛАЯ ПОЛОСА

Лучше впасть в нищету, голодать или красть,

Чем в число блюдолизов презренных попасть.

Лучше кости глодать, чем прельститься сластями

Со стола у мерзавцев, имеющих власть.

Омар Хайям

Отыскивая корень зла, смотри не только вниз.

– Задание не из легких, – сказал я, ознакомившись с документами.

Директор завода откинулся на спинку жесткого кресла. Молодой, энергичный, он умел располагать к себе и заражать других оптимизмом. Лицо простецкое, с перебитым носом, – в юности, наверное, был дворовым хулиганом, из таких впоследствии вырабатываются настоящие мужчины. Однако не курил и, по слухам, не злоупотреблял – увлекался шахматами и добился уже звания кандидата в мастера спорта. В нем чувствовалась пружина.

– А мы и не даем вам легких заданий, Матвей Иванович. Для них существуют шмаркачи.

– Но почему вы решили, что наша продукция в этих местах расхищается? Ведь рекламации составлены по всей форме.

– Слишком их много, – директор забарабанил пальцами по столу.

– А не могут запчасти действительно ломаться в условиях низких температур? – выдавил я. – Ведь там Крайний Север.

– Мы поставляем запчасти и в другие районы Крайнего Севера, там они не ломаются. Конечно, мы только недавно начали осваивать этот ассортимент, но… – он гибко наклонился вперед. – Есть и другие данные.

– Могу я их узнать?

– Конечно, конечно, – директор искоса метнул на меня трусливый взгляд, и это было непривычно. – Скоро будет знать весь завод. Никита Петрович, который выполнял там аналогичное задание, застрелился.

– И это вы называете «другими данными»! – теперь мне пришлось откинуться назад. – Застрелился? Как?

– Как Хемингуэй. Приставил ружье к груди и нажал курок ногой. Нам вчера сообщили. Ничего толком не говорят, загадка какая-то…

Минуту царило молчание. Никита Петрович Березняк был лучшим из нас, ветеран завода. Въедливый, дотошный и педантичный, он толково разбирался во всех производственных вопросах, никогда не допускал проколов. Мне так и не довелось с ним встретиться, все носило нас по разным меридианам.

И вот теперь мне предстояло занять его место в строю и, может быть, тоже подставиться под пулю. Директор точно угадал мою реакцию.

– Конечно, поеду. Морду разобью, а узнаю…

– Это не обязательно. Проводить самодеятельное расследование… Но если что-то случайно…

Городок на краю света встретил промозглым холодом, пылью на улицах, метущей прямо в глаза, настороженностью. Где-то на материке стояла жаркая золотая осень, а тут все дышало близкой затяжной зимой.

Завод разворачивал широкую поставку запасных частей и оборудования для приисков, поэтому тут был открыт постоянный пункт представительства: однокомнатная квартирка в центре города с телефоном. Именно в ней жил и дожил последние дни Никита Петрович, мой предшественник.

Поселился я в гостинице, а на следующий день побывал на квартире. Намеренно или случайно все здесь оставалось нетронутым с тех пор, как унесли распростертое на полу тело хозяина. Ключ выдали в горжилуправлении, и мы отправились вместе с журналистом Вадимом Окрестиловым, которого я знал еще по Владику. Оказалось, он работал на местном радио. Поистине, даже просторный Дальний Восток тесен.

Спартанская обстановка: тахта, низкий столик с пишущей машинкой, полка с книгами, кухонное окно оплетено побегами гороха, уже засохшего, с осыпавшимися листьями. Но прежде всего бросались в глаза побуревшие пятна крови на стенах, потолке, на книгах, подоконнике.

– Вот тут он расстелил матрас на полу, сел, разделся до пояса, а может, сначала разделся, а потом сел и… – указал Вадим. – Жаканом пулял, чтоб наверняка. А жакан на выходе знаешь какой разворот дает?

– Он говорил что-нибудь о… об этом? Собирался заранее или стукнуло в голову?

Вадим стоял у подоконника.

– Однажды сказал: когда горох вырастет вот таким, – он показал рукой, – то меня уже не будет. Но мы так поняли: собрался уезжать.

– Пил? – я вспомнил свои попытки покончить расчеты с жизнью.

– Не особенно. Пьяным его никто не видел. В компаниях редко бывал и особенно не налегал. Держался особняком, был нелюдим.

Я принялся перебирать все документы, книги, барахло, заглянул под тахту, на антресоли, даже переворошил засохшие корки хлеба и пакеты с продуктами на кухне, осмотрел ванную и туалет – искал хоть какой-то след, указание на причину, заставившую моего предшественника так поспешно погасить свечу. Ничего.

Впрочем, кое-что было. На подоконнике валялось два больших флакона, наполненных диковинными прозрачными таблетками, похожими на леденцы. Я сунул флаконы в карман.

– Не может быть, чтобы в таком маленьком городке про него ничего не знали.

– А кто это говорит? Про него тут знают все, – просто ответил Вадим. Я так и остолбенел.

– Для чего ж я тут, как дурень, копошусь?

– А я не знаю, что ты ищешь. Сказал бы.

– Причину, причину ищу! Я ведь должен тут работать и не собираюсь измерять срок жизни этим… горохом.

– Причина одна и единственная – танцовщица Уала из ансамбля Дома культуры.

– Отвергла?

– Пошли отсюда, а то меня уже мутит от этого… красного дождика.

По пути зашли в магазин, взяли пару бутылок, закусь и направились в гостиницу. Оприходовали одну, закурили.

– Рассказывай.

– Твой предшественник был сильно падок на женщин, причем лет на двадцать моложе. Менял их, правда, не часто, но уверенно. Кто только на этой квартирке не побывал! И Лида из радиокомитета, и Таня из Дворца пионеров, и Света из детского садика… не воспитанница конечно, а воспитательница. Последнее увлечение – Уала. Ты ее увидишь – девка еще та. Но уже на пределе, искала мужа. А Петрович жениться не собирался. Что-то у них там получилось… крутое. Нашла коса на камень.

– Постой, постой! История со стороны правдоподобная, но если вникнуть… из-за такой мужик карты на стол не бросит.

– И мы так думаем, – легко согласился Вадим. – Дело темное. Но кто в нем разберется? Кому нужно?

– Мне, во всяком случае. Давай высвистаем Уалу.

– Она в гастрольной поездке по районам. Вернется не скоро.

– Ничего, мне тоже по районам нужно. Перехвачу в поездке.

В дверь постучали. Вошел моряк в меховой зюйдвестке. Из карманов его торчали горлышки бутылок.

– Узнаешь? – просипел он.

– Витя! Щербак! – меня приподняло. – Да у вас тут что, филиал Владика? Откуда?

Мы крепко пожали друг другу руки.

– Моя коробка на рейде. Обычный снабженческий рейс. А я иду по улице, вдруг… ты или не ты? Борода седая, постарел…

– Годы, друг, годы. Да и ты не помолодел.

– Есть маленько, – он снял шапку и обнажил розовую лысину. – Зашел следом в гостиницу, говорят: такой-то здесь. Ну, я и мотнулся в магазин…

– Разоблачайся.

Щербак выволок за горлышки два коньяка, промасленный пакет, скинул куртку, заблистал шевронами. За пазухой у него оттопыривалось.

– Ты же собирался распрощаться с морем, клялся, помню, еще семь лет назад мне на причале Певека. Думал умотать на Украину, в садок вишневый коло хаты… И опять с моря?

– А куда я от него денусь? – он развернул пакет, там оказалась жареная курица, два соленых огурца – бочковые, деликатес! – Недавно из Австралии пришли, тягомотина… Тебе кошка нужна?

– На двух ногах?

– Нет, австралийская. Породы неизвестной, черная, как ведьма, и такая же злая. На судне ей не жить – железо. Моряки пока что смастерили ей браслет-ошейник для отвода магнитных полей, а теперь вот решили на берег спустить, – он вытащил из-за пазухи черную извивающуюся кошку с желтыми глазами, с ошейником, сплетенным из медной проволоки. Она тут же располосовала ему руку когтями. – Багирой зовут.

– Наверное, сиамская.

– У той расцветка другая. Это помесь кенгуру с носорогом, – моряк оторвал кусок курицы и бросил кошке. Та с жадностью заурчала над мясом.

– Пусть остается. В гостинице места много.

Незаметно в воспоминаниях летело время.

– Что везете?

– Я же сказал: последний рейс! А первый и последний снабженец обязательно привозит что, Вадим?

– Водку, – невозмутимо ответил тот.

– О! Старожил знает.

Вадим продолжал:

– Не только первый и последний, а и на протяжении навигации все подвозят. Сколько бы ни завезли, все равно высосут за зиму. Весной кончаются картошка, крупа, макароны, другие продукты, но первый снабженец по традиции всегда приходит с водкой. Раньше так и называлось: первый пароход с водкой. Я даже хотел репортаж с таким заголовком тиснуть, – задробили.

Уходя, Виктор задумался:

– Что бы тебе подарить в честь встречи? О! Вспомнил, – он полез в карман, – у меня как раз два фальшфейера есть.

– Да зачем они мне?

– Пригодятся… А то запалишь на берегу, и я буду знать, что меня выкликаешь, приплыву.

– Вы же скоро уходите.

– Дня три простоим…

В бутылке еще оставалось, и мы сидели. Вадим заинтересовался фальшфейером.

– А что это такое?

– Трубочка, начиненная горючей смесью вроде напалма, горит и в воде и в земле, – стал объяснять я. – Ими снабжаются шлюпки, в случае кораблекрушения подавать сигнал бедствия. Чиркнешь вот с этой стороны…

И получилось так, как в том случае с бравым солдатом Швейком и железнодорожником: неизвестно, кто из нас чиркнул, но фальшфейер запылал.

Конечно, создатели не рассчитывали, что какие-то дурни станут зажигать его в закрытом помещении, тем более в гостиничном номере. Он горит слепящим огнем электродуги, разбрызгивая шматки раскаленной смеси и выделяя столько едучего дыма, что его вполне можно применять в душегубках. Мы сразу закашляли и заплакали горючими слезами.

С фальшфейером в руке я заметался по тесному номеру, рассыпая раскаленные угли, прожигавшие пол. Подскочил к открытой форточке – выбросить? А вдруг кто идет внизу по тротуару, не дай бог с детьми?

Кинулся в туалет, бросил адов огонь в унитаз и спустил воду. Куда там! Фальшфейер продолжал гореть и в воде, из унитаза валил сизый дым, будто там открылась заслонка в котельную.

В номере слышалось чье-то перханье и отчаянный визг. Сквозь густой дым из-под кровати виднелись ботинки Вадима, который залез туда, спасаясь, а в дверь билась обезумевшая Багира. Я выпустил ее, и дым повалил в коридор. Тотчас послышались крики:

«Горим! Горим!», и я торопливо захлопнул дверь.

Что делать? А в гостинице уже поднялась суматоха, слышался топот многих ног, распахивались двери.

– Пожарных! Вызывайте пожарных!

В дверь забарабанили. Делать нечего – пришлось открыть.

– Что у вас?

– Ничего особенного. Загорелся фальшфейер, – успокаивающе ответил я.

За окном завыла сирена пожарной машины – до части один скок. В дверь, уже распахнутую, стремительно влетел молодой лейтенант.

– Где горит?

Я снова объяснил ему про фальшфейер. Но этот сразу понял. Снаружи в окно стукнуло – выдвигалась пожарная лестница. Лейтенант стал на батарею и высунулся в форточку:

– Рукав не надо!

Потом он критическим взором окинул сквозь уже рассеивающийся дым столик с опорожненными бутылками и ботинки Окрестилова, высовывающиеся из-под кровати.

– Хоть бутылки уберите, – посоветовал он. – Сейчас капитан придет, цацкаться не будет… – И так же стремительно ушел. Вадим вылез из-под койки, протер очки.

– Чем хорош Север, – сказал он, будто продолжая неторопливый задушевный разговор, – никто ничему не удивляется. Тут и не такое видели. А бутылки не убирай, я капитана знаю.

И точно, он по-дружески обратился к вошедшему капитану в защитной форме, который на ходу раскрывал планшетку.

– Садись, Юра. Протокол не составляй, ведь ничего не сгорело. А дым сейчас выветрится.

Минуту капитан колебался, оглядывая вакхический стол, разгром, царивший в номере, – видимо, уже настроился допрашивать, распекать, репрессировать. Но потом взял протянутый Вадимом стакан с коньяком, хлопнул его и пробормотал:

– От жены я ушел…

– От Лильки-то? – махнул Вадим. – Ну и не жалей. Она меня на Мамина-Сибиряка не подписала.

Капитан выглянул в окно – уехала ли машина – и тоже удалился.

– Хороший мужик, – кивнул Вадим. – Все сочиняет мне статейки под рубрикой «Пожарам – заслон!»

– Слушай, – сказал я Вадиму. – Поедем со мной! Ты знаешь тут все ходы и выходы, введешь в курс дела.

– Я в пастухи собираюсь податься. Побегаю с годик по тундре за оленями, а потом книгу напишу – «Не убегай, друг!» Ну ладно, я уже давно не был в командировке, закис. Завтра решим.

Новости на Севере распространяются быстро. Когда на следующее утро я обходил нужные мне учреждения «отметиться» и познакомиться, на меня поглядывали почему-то с любопытством. Одна секретарша не выдержала:

– Это вы вчера чуть не подожгли гостиницу?

У нее были светлые кудряшки и наивные голубые глазки. За такой явной наивностью, случается, скрывается развратная многоопытность.:

– Нет, я пытался ее взорвать – горячей воды нет, а холодная с перебоями, тараканы, скука, не с кем словом обмолвиться…

– Ха-ха-ха! А с кем бы вы хотели обмолвиться? – точно, набивалась. Надо взять на заметку. Но дел было много, и донимали другие заботы. В середине дня на улице повстречался Окрестилов в запотевших очках.

– Ну, как дела? – бодрячески заговорил он.

– Плохо.

– Почему? – он остановился, стал протирать очки.

– Уже прозвенел на весь город. Обсуждают…

– Да ты что! – полуседая бороденка Вадима затряслась от возмущения. – Наоборот, это прекрасно! Меня уже чуть не разорвали – все тобой интересуются, просят познакомить. Благодаря этому случаю ты сразу вписался в общество. «Наш человек» – единодушное мнение! Одним махом – и самая высокая оценка. А другие годами бьются как муха об стекло и даже «удовлетворительно» не вытягивают. К тебе долго бы еще приглядывались…

– Да, но владетели города…

– А владетели так прямо потирают руки! Вчера утром ты был еще терра инкогнито, кто тебя знает, может, приехал вынюхивать, кляузы строчить. Теперь ты голенький, тебя самого можно за одно это выступление выслать в двадцать четыре часа. Город-то режимный, погранзона, не забывай.

– Перспектива… – сипло засмеялся я.

– Ты, можно сказать, устроил дымовую завесу, – зашептал Окрестилов, хотя на улице никого не было. – И теперь под ее прикрытием можешь спокойно работать. В конце концов, что тебе можно инкриминировать? Всегда отбреешься: несчастный случай.

По пути завернули в горжилуправление. Начальник, благодушно глядя на нас, спросил:

– Так когда квартиру занимать будем? Я положил ключ на стол:

– Если хотите, занимайте. А я человек мистический, проснусь ночью, а он у изголовья стоит. Лучше я пока поживу в гостинице. Может, выделите какую-нибудь другую.

Он скривился:

– Это не так просто… Впрочем, на Партизанской строится деревянный дом, двухэтажный. В деревянный пойдете?

Вадим мигнул, утвердительно кивнул.

– Почему же не пойду? Всегда мечтал жить в деревянном доме.

– Ну, месяца через четыре сдается…

Когда вышли, Вадим сказал:

– Я знаю этот дом. Все, рвутся в панельные, олухи, а на Севере лучше всего жить в деревянном, радикулита не будет.

Как раз проходили мимо аптеки. Я вспомнил о флаконах, лежащих в кармане.

– Ну-ка, зайдем.

Заведующая повертела в руках флакон, испытующе поглядела на меня.

– Средство импортное, дорогое. Откуда оно у вас? Мы такого не получали.

– Тогда можете оставить себе. Только скажите, от чего?

– От эпилепсии. Принимается перед приступом, снимает напряжение.

– Значит, Петрович не зря сторонился людей, – задумчиво сказал Вадим на улице. – Видать, боялся, что кондрат его хватит средь шумного бала…

– Да, появляются все более загадочные обстоятельства… Ты едешь?

– Еду.

– Тогда вот что. Сегодня еще глушим, раз уж начали, а с завтрева – сухой закон. Нужно разгрести кучу дел.

– Заметано.

Несколько дней, пока перегрузчик переправлял на берег свой смертоносный груз, пришлось напряженно поработать, приводя в порядок дела представительского пункта. Хорошо, что я приучил себя: работа – одно, пьянка – другое, и никогда не смешивал. В накопившейся почте обнаружилось еще несколько актов рекламаций с приисков, и я представил, как насупится директор, получив их. Отправляя акты, я присовокупил коротенькое письмо о состоянии дел и о том, что еду по побережью.

На судне встретили нас приятной вестью: здесь имелась сауна. Для северян это большая редкость, и мы тотчас поспешили туда.

Сауна состояла из раздевалки, душевой и парилки – глухой каютки, обшитой мореными буковыми досками. В парилке два полка и электрокамин в виде каменки. Виктор нажал красную кнопку, и сауна начала прогреваться мощным жаром.

– Поддадите на каменку воды – вот вам и русская парная, – проинструктировал он и ушел.

Закрыв глаза, я лежал на верхнем полке, а Вадим стоял внизу, растирая свое бледное северное тело, – теперь такое же, без загара, будет и у меня долгие годы… И вдруг я почувствовал запах дыма и понял, что он курит! Преспокойно курит «Беломор», стряхивая пепел на каменку! Молча, мгновенно озверев, я бросился на него сверху, но он оказался проворнее и с гнусным смешком выскочил.

– Это тебе за фальшфейер! – крикнул он.

После того как я основательно изругал его на все корки и не менее основательно проветрил парную, он как ни в чем не бывало появился из раздевалки и набросился на меня:

– Уже и покурить нельзя! Скифская морда…

Рассолодевшие после парилки, не сговариваясь, мы вздохнули:

– Вот теперь бы…

– А в трюме ж у них есть! – оживился Вадим.

– То, что в трюме, свято и неприкосновенно, – наставительно сказал я. – Тут не портовые амбалы – кадровые моряки!

– Еще Суворов говорил: век не пей, а после бани укради и выпей.

– Неужто ты век не пьешь?

– Кажется, что век…

…Утро наступило золотое. Теплоход лежал на глади лагуны, из репродуктора мощным валом обрушивалась бравурная музыка. Я поднялся на мостик, где стоял капитан с биноклем.