Текст книги "Другие времена"

Автор книги: Евгений Мин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Стихотворение в прозе

Утром жена ушла на работу, а муж – молодой поэт – уселся за письменный стол.

Молодой поэт думал. Он всегда сначала думал, а потом писал. Эта скверная привычка мешала ему быть состоятельным и знаменитым.

«Труд», – вывел он на листве бумаги.

– Труд, труд, труд, – бормотал он, осторожно шагая по комнате, чтобы не потревожить спавших внизу супругов-пенсионеров.

«Суд» – выскочила услужливая рифма.

Молодой поэт скривился. Вспомнилось недавнее письмо, бестактно предлагавшее ему вернуть аванс, иначе дело будет передано...

Он зачеркнул слово «труд» и написал: «Работа».

– Работа, зевота, дремота, – наплывали одна за другой неактуальные рифмы.

Вдохновение не озаряло поэта. Какие-то звуки мешали ему. Казалось, будто его бьют легким молоточком по темени. Тук!.. Тук!.. Тук!..

Поэт прислушался и пошел на кухню. Из крана медленно и тяжело падали капли.

Поэт прикрутил кран. Вода побежала тоненькой струйкой.

Поэт завинтил кран еще сильнее. Вода устремилась потоком.

Поэт принял волевое решение и позвонил жене.

– Попросите, пожалуйста, Марию Петровну, – мужественным баритоном сказал он.

– Бритикова, тебя мужчина, – пропищала какая-то насмешливая девчонка.

– Алло! – тревожно выдохнула жена.

– Муся, это я, – твердо сказал поэт, – не волнуйся, у нас чепе.

– Ой! – вскрикнула жена.

– Ничего страшного, течет кран на кухне.

– Слава богу! Можно ли так пугать! Позвони в ЖЭК, пусть пришлют водопроводчика. Деньги в серванте. Дай ему рубль восемьдесят девять, на маленькую.

– Не учи, – резко сказал поэт. – Я знаю жизнь.

В ЖЭКе ему ответили: «Ждите, вы не один».

Поэт стоял у кухонной раковины, уныло смотрел на льющуюся воду и думал, что так же бесполезно течет жизнь. Пушкин в его годы уже написал «Цыган», а Лева Коклюш, текстовик-песенник, построил дачу и купил «Жигули».

В передней прозвучал звонок. Поэт открыл дверь и увидел паренька примерно одних лет с ним. На парне была замшевая куртка, вельветовые штаны и туфли на платформе. Он носил шкиперскую бороду и прямые волосы до плеч.

– Салют! – сказал парень.

– Вам кого? – спросил поэт.

– По вызову. Ну, чего у вас приключилось?

Поэт провел водопроводчика на кухню. Тот снял оленьего цвета куртку, вынул из модного чемодана пластиковый передник, разводной ключ и еще какие-то непонятные предметы.

Минут десять он колдовал над краном, напевая: «Топ, стоп, хлоп, тра-ля-ля...»

Авария была ликвидирована.

Затем он снял передник, уложил его, разводной ключ и непонятные предметы в чемодан, долго и тщательно, как хирург перед операцией, мыл руки и наконец сказал:

– Подмахни нарядик!

Он обратился к молодому поэту на «ты», и поэт не обиделся. Поэт любил демократическую простоту.

– Пройдем в комнату, – сказал поэт.

– Некогда, ну да ладно, – сказал водопроводчик, и они прошли в комнату, которая служила спальней и творческой лабораторией.

Водопроводчик цепким взглядом окинул комнату: диван-кровать, письменный стол, сервант, полку с книгами, два стула, поглядел на бледное, изможденное лицо поэта и спросил:

– А ты что, на бюллетене?

– Нет, – почему-то застеснялся поэт.

– Ясно – значит, инвалид?

– Нет, я здесь работаю.

– Понятно. Надомник. Чего работаешь? – спросил водопроводчик, ища глазами инструмент.

– Пишу стихи. Я поэт.

– Тут вот и пишешь?

– Тут.

– Здорово!.. И никуда ходить не нужно?

– Нет.

– И номерок не вешаешь?

– Не вешаю.

– Живут люди!. . Значит, сам себе начальник?

– Сам.

– Ловко устроился. А зарплата у тебя какая?

– Никакая.

– Заливаешь!.. У нас каждому по труду.

– Я тружусь, – бледнея от гордости, сказал поэт и, раскрыв ящик письменного стола, вынул оттуда пачку исписанных листов: – Вот!

– А ну прочти, – приказал волосатый парень и уселся верхом на стул.

Поэт долго перебирал исписанные листочки и наконец, волнуясь и завывая, прочел «Песнь о молотке».

– Ясно, – сказал водопроводчик, – это к концу квартала хорошо, чтобы производительность поднять. А про любовь у тебя есть?

– Есть, – краснея, сказал поэт и прочел стихи о любви.

– Толково, – сказал водопроводчик. – И что ты потом с этим товаром делаешь?

– Несу в журнал или в издательство.

– И сразу тебе в лапу?

– Нет, если напечатают.

– И долго ждешь?

– По-разному. Иногда три месяца, иногда три года, а иногда возвращают.

– И тогда тебе чего? – заинтересовался водопроводчик.

– Ничего, – вздохнул молодой поэт.

Оба помолчали.

– Интересное кино, – сказал водопроводчик. – А на что же ты жуешь?

Молодой поэт не ответил. Не мог же он признаться, что живет на зарплату жены.

Оба опять помолчали.

– А за отпуск тебе платят? – спросил водопроводчик.

– Нет, – виновато признался поэт.

– Гады они!– решительно сказал водопроводчик.

– Кто? – не понял поэт.

– Ну, эти самые, на кого ты вкалываешь. Непорядок! Человек мучается, а они... Ни зарплаты, ни отпуска!

– Такая профессия, – сказал поэт. – Пушкин тоже весь в долгах был.

– Пушкин? – переспросил водопроводчик. – Так это же при царском режиме... Ладно, ты не огорчайся – может, тебе впоследствии, как Пушкину, фигуру отольют... Конечно, надо и при жизни свое ухватить.

Оба снова помолчали. Затем водопроводчик взглянул на свои большие квадратные часы:

– Ну, мне пора. А ты жми дальше... И вот что...

Он порылся в карманах замшевой куртки.

– Вот тебе рубль восемьдесят девять, на маленькую...

Все сто процентов

Выборы местного комитета были назначены на четверг двадцать третьего марта, после окончания рабочего дня. Так решил новый управляющий Стройбума Трофим Денисович Панкеев.

– Извините, Трофим Денисович, – сказал секретарь партбюро Кортиков, – конечно, ваша идея полна новаторского смысла, но такого у нас еще не было.

– Не было, – дружно подхватили председатель месткома Тарасюк и секретарь комсомола Дима Овчинников.

Управляющий посмотрел на них чуткими административными глазами и мягко сказал:

– Разрешите спросить, как же у вас было?

Секретарь партбюро Кортиков посмотрел на предместкома Тарасюка. Тарасюк – на Диму.

Дима застегнул пиджак на все пуговицы, поправил галстук:

– Раньше, Трофим Денисыч, мы давали звонок за полчаса до конца рабочего дня. Тут все дружно собирались в актовом зале и проводили данное мероприятие.

Глаза управляющего стали жестко-деловыми, в голосе зазвучала медь:

– До конца работы, правильно я вас понимаю? Секретарь партбюро потер лысеющий лоб:

– Не мы одни. Так и в Стройдыме.

– И в Стройутиле, – добавил Тарасюк.

– И в Стройпыли, – бодро отрапортовал Дима.

Управляющий весомо молчал. Быстро умножив в уме тридцать минут на триста сотрудников и разделив эту сумму на шестьдесят, он значительно произнес:

– Так... Выходит, мы теряем сто пятьдесят часов рабочего времени, а в это время в Тольятти потоком идут «Жигули»... Сколько машин выпускает за это время завод?

Никто не смог ответить на этот глубокий экономический вопрос.

– Много, очень много! – твердо сказал управляющий. – С этим пора кончать!.. Перевыборное собрание мы начнем сразу после работы, ровно в шесть.

– Начнем-то начнем, да они не придут, – промычал желчный предместкома.

Управляющий высоко поднял левую бровь:

– Кто не придет?

– Массы, – сказал Тарасюк. – Они убегут.

– Убегут? – спросил управляющий.

– Точно, как стадо бизонов к водопою.

Зоологическое сравнение не слишком понравилось секретарю партбюро, и он поправил Тарасюка:

– К своему семейному очагу. Так сказать, к телевизору.

– Как так убегут? – спросил управляющий. – Все, и молодые, и старые?

– Старые еще быстрее домой бегут, – мрачно выдавил предместкома.

Управляющий опустил левую бровь.

– Не убегут. Задержим.

– Правильно! – воскликнул Дима Овчинников. – Поставим у гардероба наших дружинников. Ребята с бицепсами...

Управляющий сделал решительный жест:

– Нет, подобные методы в наше время неуместны. Нужно привлечь людей, мобилизовать их общественное сознание. Давайте подумаем, что можно сделать.

Минуты две четырехугольник коллегиально молчал, потом Кортиков сказал:

– А если так... Организуем концерт Аркадия Райкина. После выборов. Тут уже никто не уйдет.

– Райкина? Вот здорово! – даже подпрыгнул на стуле Дима.

– Не годится, – махнул рукой управляющий. – До Райкина мы еще недозрели... Он может подметить некоторые отдельные наши недостатки... Нет, Райкина еще рано.

– Есть такая идея, – сказал секретарь партбюро. —Договоримся с Домом моделей и проведем перед началом выборов демонстрацию весенне-летних мод.

Управляющий приятно улыбнулся:

– Не лишено... Красивые платья, красивые женщины. Все это создаст праздничное настроение.

– Устроить, конечно, можно, – угрюмо вымолвил предместкома. – Только насмотрятся наши люди на модельерш с их современными ногами, а потом выступит культсектор Мария Ивановна с ее бывшей талией, ну и потеряем голосов семьдесят, не меньше.

– Это, пожалуй, верно, – согласился секретарь партбюро. – Молодежь у нас еще некондиционна, есть такие, которые женскими ногами больше, чем международным положением, интересуются. Снимаю свое предложение.

Совещались долго. Приняли единогласное решение:

1. В день выборов обеспечить буфет с натуральной рыбой.

2. В вестибюле раскинуть книжный ларек.

3. По окончании выборов показать новый детективный фильм.

Обсудили также и кандидатуры лиц, ответственных за проведение данных культурных мероприятий.

– Предлагаю нагрузить буфетом Виктора Сергеевича Белоярцева, – сказал секретарь партбюро. – Человек он холостой, общественное питание испытал на собственном желудке.

Голосовали. Трое были за. Предместкома воздержался. Книжный ларек возложили на Олю Медведовскую. Она читала художественную литературу в общественном транспорте и на работе. Кинофильм поручили Анне Степановне Никитич, у которой тетка работала в первоэкранном кинотеатре.

На следующий день повис приказ:

«С сего числа считать в местной командировке главного инженера проекта В.С.Белоярцева, ведущего конструктора А.С.Никитич, техника О.К.Медведовскую».

Всю неделю до выборов лица, облеченные общественным доверием, трудились не жалея сил. Виктор Сергеевич Белоярцев строго по графику завтракал, обедал и ужинал в самых разных местах общественного питания и потерял три килограмма веса. Оля Медведовская гоняла по книжным лавкам, требовала, умоляла, улыбалась призывной улыбкой, плакала чистыми детскими слезами, тщетно выпрашивая книги, которые исчезают прежде, чем появляются в продаже. Трудно пришлось и Анне Степановне Никитич. Мнение тетки-кассирши о качестве фильмов резко разошлось с мнением кинокритиков.

Выборы местного комитета прошли празднично.

Ларек переливался глянцевитыми обложками книг: «Электрострижка овец в Новой Зеландии», «Свиноматки сегодня и завтра», «Сила силоса». На этом сельскохозяйственном фоне выделялся «Родной плетень» – дважды уцененный сборник стихов поэта Фомы Закадычного.

Буфет удивлял разнообразием рыбных блюд: хек, бильдюга, сабля, икра из нототении, прикидывающаяся зернистой, белужьей.

Внизу у гардероба на плакате плясали буквы: «Новая кинокомедия «Веселые ребята».

Выборы прошли в два раза быстрее, чем обычно. Управляющий Панкеев светился:

– Видите!.. А вы говорили – «за полчаса до конца работы». Оказывается, можно не терять рабочего времени.

В Стройдыме, Стройутиле и Стройпыли ахнули, узнав о новых методах перевыборного собрания.

А в Стройбуме главный инженер проекта В.С.Белоярцев, ведущий конструктор А.С.Никитич и техник О.К.Медведовская целую неделю работали по вечерам, наверстывая упущенное время.

Старая песня

План трещал.

Директор издательства сидел в своем кабинете, взявшись обеими руками за голову. Был конец июня. Тугой, дымный жар врывался в открытые окна, бешено крутился на столе вентилятор, но не освежал мощную массу директорского тела. Директор глотал боржоми, потел, в который раз изучая график выпуска. Задерживался выпуск «Школьной серии» классиков, типография жаловалась на отсутствие бумаги: бумага застряла на двухстах незаасфальтированных метрах дороги – у строителей не было фондов. Академик Василий Павлович Сыроежкин неожиданно уехал на симпозиум в Глазго, не успев закончить предисловие к неполному собранию сочинении Мамина-Сибиряка. Сборник новых рассказов современных писателей задерживался; внезапно обнаружили, что из двадцати новых рассказов восемнадцать старые. И вот еще – черт знает что такое! – запаздывала книжка «Песни русских поэтов». С этой-то уж, казалось, нечего долго возиться!

Термометр в кабинете показывал тридцать градусов. Директор закипал. Он снял с телефона трубку и обезвоженным голосом сказал:

– Игорь Мефодиевич, зайдите ко мне.

Мигом возник завпроизводством Игорь Мефодиевич Старосельский.

– Как понять? – ткнул директор массивным указательным пальцем сначала в график, потом в настольный календарь.

– Естественно, – невозмутимо произнес Игорь Мефодиевич. – Редактор Козодой, личность творческая, мыслит не по графику.

Лицо директора стало багрово-синим, как закат на море, предвещающий ветреную погоду.

– Козодой ко мне! – прохрипел он в телефон.

– Ирина Владимировна обедает, – отозвалась какая-то женщина.

– Как? – зловеще тихо спросил директор, но, взглянув на часы, продолжал более человеческим голосом: – Жду через пять минут.

Пять минут директор и завпроизводством беседовали на спортивные темы. У Старосельского это называлось «саммаж», и он пользовался им, чтобы улучшить настроение шефа. На шестой минуте в кабинете появилась толстая нервная дама.

– Добрый день, Сергей Валерьянович, вы меня звали? – сказала она почтительно и с некоторым вызовом.

– Садитесь, – предложил директор. – Что у вас там с «Песнями русских поэтов»?

Козодой обиделась, почувствовав в словах директора личный выпад, но воспитание и занимаемая должность не позволили ей дать выход эмоциям. Поджав губы, что совсем не шло к ее круглому лицу и круглым глазам, она тихо сказала:

– Корректоры задерживают.

– Звери, – съязвил завпроизводством, а директор растолковал его иронию:

– Болтают, курят, вяжут...

Козодой взвизгнула от обиды:

– Неправда!.. Они работают как лошади. Можете посмотреть, если хотите.

– И посмотрю, – сказал директор, поднимаясь во весь начальнический рост. – Идемте!

– У меня типография, – нервно сказал завпроизводством.

Он предпочитал разрешать конфликты с глазу на глаз, без свидетелей.

– Обойдемся, – сказал директор. – Двинулись.

Пока директор и Козодой шли по ущельям издательских коридоров, каждый из них думал о своем. Она – как бы предупредить корректоров, он – о том, как разнесет бездельниц и поставит на место редакторшу. И вдруг в голову ему полезли ненужные мысли о том, что зарплата корректора низка, с наборщиками плохо, склад для бумаги строится черепашьими темпами. Заныла печень. Он вспомнил, что скоро ему шестьдесят, и чуть было не впал в пессимизм, не соответствующий задачам момента. К счастью, они уже подходили к корректорской. Козодой уступила директору дорогу, а он, расправив плечи и подтянув живот, сказал:

– Прошу вас, Ирина Владимировна.

Все-таки он был мужчина.

Услышав это «прошу», Козодой вдруг почувствовала себя женщиной, выпрямилась и плавно направилась в корректорскую. Директор последовал за ней.

В корректорской никто не болтал, не курил, не вязал. Все четыре корректорши сидели, склонившись над гранками «Песен русских поэтов», и вполголоса напевали «Тонкую рябину».

 
– Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина, —
 

выводила слабеньким, чистым голосом старушка в мелких седых буклях, Мария Петровна Сухорукова, прозванная «бабушка точки с запятой», потому что она очень любила этот знак и бдительно смотрела за тем, чтобы авторы ставили его где следует.

 
– Низко наклоняясь
Головою к тыну? —
 

вторила ей широкоплечая Люся Борщенко, гордость издательства, сильная в толкании ядра.

 
– Низко наклоняясь
Головою к тыну? —
 

дружно подхватывали остальные две корректорши, женщины неопределенного цвета волос и возраста.

Корректорский хор, увлеченный пением, казалось, не заметил появления начальства.

Директор стоял суровый и величественный. Затем он грозно произнес:

– Что это?

– Песня «Рябина» на слова известного крестьянского поэта Ивана Захарьевича Сурикова, родился в тысяча восемьсот сорок первом, умер в тысяча восемьсот восьмидесятом году, – без запинки ответила Козодой.

– Умер? – переспросил директор.

Хор корректорш грустно и тихо пел:

 
– Там за тыном в поле,
Над рекой глубокой,
На просторе, в воле
Дуб растет высокий.
 

Директор вышел из себя. Он стукнул кулаком по столу, чего с ним раньше не бывало. Директор закричал:

– Безобразие!

Хор корректорш смолк. Быстренько затрясла седенькими буклями «бабушка точки с запятой», сжала широкие плечи Люся, уткнулись в гранки две другие корректорши.

– Безобразие! – еще громче закричал директор, подступая к Люсе. – Разве так можно? Так фальшивить? Так искажать мелодию?!

У директора была тайная страсть. Он очень любил петь, но ему было негде. Дома по вечерам нельзя тревожить внука Глеба, петь на вечерах самодеятельности не позволял авторитет.

– Безобразие, – уже тише повторил директор и обратился к «бабушке»: – Мария Петровна, прошу вас, начните снова.

 
– Что шумишь, качаясь,
Тонкая рябина, —
 

завела Мария Петровна.

 
– Низко наклоняясь
Головою к тыну? —
 

вторил ей директор.

 
– Низко наклоняясь
Головою к тыну? —
 

подхватили корректорши. Люся молчала. Молчала и Козодой. У нее не было ни голоса, ни слуха.

Директор пел в тесной и жаркой корректорской. Было лето, окна открыты настежь. Прохожие на улице удивленно слушали песню, несущуюся из окна книжного издательства.

– Во набрались!—завистливо сказала какая-то личность с синяком под глазом.

А корректорский хор пел все громче и громче. Песня кончилась. Директор пришел в себя.

– Довольно, – сказал он своим обычным голосом. – Работайте, и, попрошу, без ошибок.

Директор вернулся в кабинет, снял трубку телефона и сказал:

– Игорь Мефодиевич, зайдите ко мне.

Мигом возник завпроизводством.

– Послушайте, Игорь Мефодиевич, – спросил директор, – какой там у нас тираж «Песен русских поэтов»?

– Десять тысяч! Не много ли?

Он знал, что директор не любит стихов.

– Много? – переспросил директор. – Увеличьте до ста.

– Что?! – воскликнул завпроизводством. – Кому это нужно?

– Мне! – вырвалось у директора, но тут же он поправился: – Кому нужно? Всем! Народу!..

Бешеные деньги

Старший архитектор фирмы «Альфа-бета-гамма» Станислав Романович Дыроколов получил премию триста рублей. На такую большую сумму он не рассчитывал и, стоя у окна, растерянно размышлял, какое найти разумное применение этим бешеным деньгам.

В такой задумчивой позе застал его Виктор Павлович Погарский.

– Привет миллионеру, – весело сказал он. – Честное трудовое, ты похож на Джона Рокфеллера-старшего в дни его юности, когда он думал, куда вложить капиталы – в нефть или в сталь.

Дыроколов не улыбнулся.

– Какой там миллионер! Конечно, деньги приличные, но, понимаешь ли, такое обстоятельство... Не знаю, что делать.

– Не знаешь? – засмеялся Погарский. – Наивный ребенок. Каждому известно: лучший друг – сберкнижка. Положи их, и точка. Идем, я буду сопровождать тебя как телохранитель.

– Пожалуй, ты прав, – согласился Дыроколов.

– Вот что, – сказал Погарский, входя с Дыроколовым в сберкассу, – я тебе советую – заведи чековую книжку.

– Как?

– Есть такая форма обслуживания. Тебе дают расчетную книжку и чековую. В первую ты заносишь все расходы по счету, а чековая – чтобы выписывать, кому хочешь, чеки.

– Зачем же это?

– В Штатах так принято не только у миллионеров. Да и у нас многие состоятельные люди так делают.

– У нас не Штаты, – строго сказал Дыроколов, но почему-то ему понравилось, что Погарский считает его миллионером.

Счет был оформлен. Деньги внесены. Дыроколову выдали расчетную книжку и чековую, с голубенькими листками, объяснив, что он может выписывать чеки на любую фамилию или на предъявителя.

На улице было еще светло. А напротив сберкассы кровавыми буквами горела вывеска ресторана «Дядька Черномор».

– Зайдем, – предложил Дыроколов. – Десяткою располагаю.

– Можно, – согласился Погарский. – У меня свободная пятерка. Больше ни-ни.

В кармане пиджака у него еще лежали только что полученные сорок пять рублей премии, но не обязан же он был сообщать каждому состояние своей наличности.

Ресторан был почти пуст. Погарский выбрал уютный уголок, и сразу же подошел официант.

– Значит, так, Семен, – командовал Погарский,– кинь нам икорки черненькой, масло, ваш квасок славянский, щи боярские, ну и, естественно, половиночку коньячку... Как, сдюжим, Станислав?

– Можно, – значительно кивнул головой Дыроколов. Он редко бывал в ресторанах и не соображал, во что это обойдется.

Официант быстро принес заказ и бесшумно удалился.

Погарский налил коньяк в большие рюмки.

– Поехали! – воскликнул он и опрокинул рюмку в рот.

Дыроколов тоже выпил, и ему показалось, будто в желудок всадили тупой ржавый гвоздь.

Когда закуска была истреблена, официант принес боярские щи и жареную индейку. Пришлось взять еще бутылку коньяку.

Дыроколов из престижа пил наравне с Погарским. Голова сделалась тяжелой, мелькали разные неслужебные мысли.

– Смотри! – воскликнул Погарский. – Вот и наши притопали. Тоже нашли стежку-дорожку.

В ресторан входили бородатый Леня Медницких, длинная Зоя, Танечка и Николай Осипович, один из старейших сотрудников фирмы.

«Вот еще сейчас прилипнут», – подумал Дыроколов и сказал:

– Пора рассчитываться.

– Приговор! – изрек Погарский мигом появившемуся официанту.

Официант достал из кармана куртки книжечку, помусолив карандаш, выписал счет и протянул его Погарскому.

– Сорок пять ре, – сказал Погарский.

Дыроколов побледнел.

– Пировали – веселились, подсчитали – прослезились, – засмеялся Погарский, выкладывая на стол пятерку. – Ну, гони свои.

Дыроколов положил десять рублей.

– Мало, – щелкнул пальцами Погарский, – замазка получается.

– Что же делать? – растерянно спросил старший архитектор.

– Не могу сообразить, – покачал головой Погарский. И вдруг его озарило: – Послушай, у тебя же чековая. Возьмем временно.

– Неприлично идти туда... Я только что положил...

– А тебе и не нужно, я сам сгоняю. Пиши: «Предъявителю... – Он на минуту задумался. – Пятьдесят рублей». Жди! Я в момент.

Дыроколов остался один. Незаметно он поглядывал на столик, где сидели его сотрудники, и видел, как Леня Медницких смешил длинную Зою, а Танечка что-то нашептывала на ухо Николаю Осиповичу.

Это разозлило Дыроколова. Николай Осипович был на пятнадцать лет старше его и получал в два раза меньше. Танечка нравилась Дыроколову, и, кто знает, не будь он женат...

Со злости Дыроколов выпил рюмку коньяку, потом другую, настроение улучшилось и, пощупав карман, где лежала чековая книжка, он подал знак Лене.

Тот подошел легкой спортивной походкой.

– Вот что, Леня, – сказал Дыроколов. – Ведите сюда вашу компанию.

Когда Погарский явился, он увидел, что за столиком сидели Леня Медницких, длинная Зоя, Николай Осипович и рядом с Дыроколовым Танечка.

– Хочу шампанского! – очаровательно улыбалась она.

– Три бутылки! – потребовал Дыроколов.

– Разворачиваемся, – усмехнулся Погарский и сунул в карман Дыроколову деньги.

Кутеж продолжался. Спустя некоторое время Погарский отвел Дыроколова в сторону.

– Нужно разобраться, а то как бы опять не влипнуть.

Появился официант. Счет был сто один рубль. Наличных шестьдесят пять.

Дыроколов вынул чековую книжку.

– Что это? – округлила глаза Танечка.

– Миллионер! – завистливо выговорил Николай Осипович.

И Дыроколову опять было приятно.

На этот раз в сберкассу пошел Леня Медницких.

Попросив прощенья у, присутствующих, Дыроколов встал из-за стола, сказав: «Я сейчас».

Седой благообразный служитель дал ему мыло и полотенце. Дыроколов подставил свою голову сначала под кран с надписью «гор», потом под кран с надписью «хол». Седой служитель долго обрызгивал его одеколоном.

Дыроколов порылся в карманах и, не найдя мелочи, вынул чековую книжку.

– Хорошая вещь! – сверкнул потухшими глазами служитель. – Помню, все видные господа так рассчитывались.

«Предъявителю – три рубля», – выписал Дыроколов и сказал:

– Сберкасса напротив.

Когда Дыроколов возвращался к столику, в голове у него несколько прояснилось и он подумал: «Девяносто рублей по чеку. Десять наличными. Как корова языком...»

Леня Медницких уже вернулся и протягивал деньги:

– Феерически, Станислав Романыч!.. Как в иностранном фильме.

Погарский исчез. Он исчезал в самых критических ситуациях и, когда его упрекали за это, говорил: «Уходить надо в зените».

– Станислав Романыч, мы вас заждались! – улыбнулась самой очаровательной улыбкой Танечка, но Дыроколов, уплатив по счету, мрачно сказал: «Мне пора», – и ушел.

Гардеробщику Дыроколов выписал рубль, швейцару – пятьдесят копеек.

Сидя рядом с шофером такси, Дыроколов старался ни о чем не думать.

Подъехав к дому, он вспомнил, что у него нет наличных денег, вынул книжку с голубыми листиками и сказал шоферу:

– Позвольте, я вам выпишу чек.

– Чего? – уставился шофер.

– Все видные господа... – начал Дыроколов и осекся.

– Платить, господин, надо, – сказал шофер.

– У меня нет... Я вам чеком...

– Давайте без фокусов, гражданин, – рассердился шофер, – с виду солидный человек, а...

– Хорошо, – сказал Дыроколов, – разрешите я поднимусь домой.

– Портфель оставьте.

Войдя в квартиру, Дыроколов поспешно произнес:

– Ниночка, два рубля на такси.

– У тебя же была десятка.

– Потом объясню, – строго сказал Дыроколов, обретая прежнее достоинство главы семьи.

– Вот, – сказал он шоферу, протягивая деньги.

– Так-то лучше, – буркнул шофер и возвратил портфель. – Нам не до шуток, у нас план.

Объяснение с женой было коротким. Дыроколов сказал, что потратил в ресторане десять рублей, чтобы обмыть премию. Премию же триста рублей он положил на книжку. В доказательство своих слов он отдал Ниночке расчетную книжку, умолчав о чековой.

На следующий день Станислав Романович сидел на работе, думал над проектом нового дома и о тех счастливых временах, когда исчезнут деньги.

Поток возвышенных мыслей прервало появление Танечки. На ней были сверхъестественной красоты кофта и юбка, которая делала всеобщим достоянием ее безукоризненные ноги.

– Станислав Романович, простите, что помешала, – потупила голубые веки Танечка, – у меня к вам ужасная просьба.

– Говорите, – сказал Дыроколов, стараясь не глядеть на Танечкины колени совершенной формы

.– Мне очень нужно на одно дело, – лепетала Танечка. – Огромная сумма... Пятьдесят рублей... До получки...

– У меня нет, – честно сказал Дыроколов, потому что, кроме рубля, выданного женой на обед, у него не было наличных денег.

Танечка заколыхала суперресницами:

– А ваша чековая...

Отступать было некуда. Дыроколов выписал пятьдесят рублей на предъявителя.

Прошла неделя, и каждый день Дыроколов выписывал разные суммы разным лицам. Отказывать было невозможно – все смотрели на него как на миллионера. Не выписал чек он только Погарскому, и тот ехидно улыбнулся.

– Понятно, еще Бальзак сказал, что скупость начинается там, где кончается нищета.

Катастрофа пришла неожиданно. Жену Дыроколова сделали секретарем кассы взаимопомощи, и она узнала, что, помимо расчетной книжки, есть еще чековая.

Это ничуть не огорчило ее, и она ласково сказала:

– Стасик, не можешь ли ты выписать мне чек на тридцать рублей... Такие хорошенькие туфельки... Это ведь совсем не дорого, и у нас останется еще двести семьдесят рублей.

Конечно, муж не смог отказать ей и выписал чек на фамилию Дыроколова.

Ниночка пришла в сберкассу. Контролерша попросила у нее паспорт и сказала:

– Извините, но на счете всего пятьдесят копеек.

– Вы ошиблись, – дрожащим голосом сказала Ниночка, – там триста рублей. Я знаю, я его жена.

– Ах, милая, – сочувственно сказала контролерша. – Мы, жены, всегда узнаем последними.

Второе объяснение Ниночки с Дыроколовым было трудным.

– Боже мой, – рыдала Ниночка, – неужели ты обманываешь меня и потратил все деньги на... на женщин?

– Не плачь, – утешал Дыроколов, – я люблю тебя одну. Я все объясню... Но ты не понимаешь, как отвратительно чувствовать себя миллионером.