Текст книги "Мир Феликса (СИ)"

Автор книги: Евгений Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 11 страниц)

Annotation

Мир изменился, вы это чувствуете, но боитесь произнести. Вы видите это на улице, читаете об этом в новостях, слышите это в голосах ваших близких. Если вы не знаете ничего о Феликсе, значит, наше будущее в ваших руках.

Мир Феликса

1. Инъекция

2. Заражение

3. Инкубация

4. Эпидемия

5. Карантин

6. Антитело

7. Экскубатор

Мир Феликса

1. Инъекция

Посмотрите по сторонам. Убедитесь, что никто не следит за вами. Если вы читаете этот дневник и не знаете, кто такой Феликс Грин, значит, не все еще потеряно. У меня осталось совсем немного времени, скоро меня не станет, но мир этого не заметит. Теперь только от вас зависит, будет ли он прежним.

Начиная писать дневник, я старался быть максимально кратким, но при этом не упустить ни одной важной детали. Надеюсь, цель моя будет достигнута, и вы поверите в эту историю, которая нормальному человеку, скорее всего, покажется полнейшим бредом. Итак, начнем с самого начала.

1. ИНЪЕКЦИЯ

Феликс Грин всегда был особенным. С первого дня нашего знакомства он поразил меня своей уникальной способностью смотреть на вещи с неожиданной стороны. Ему как будто было доступно дополнительное измерение, из которого он наблюдал за нашим миром, это все равно что рассматривать под микроскопом популяцию бактерий в чашке Петри, которые, по сути, живут в одной плоскости. Он был ученым с большой буквы, одним из тех, кто переворачивает науку с ног на голову. Если кто-то и мог создать вакцину от СПИДа или победить Эболу, то именно он.

Меня зовут Андрей, я ученый. Успешно защитив кандидатскую, я устроился на работу в НИИ вирусологии; там я и встретил Феликса. Он был микробиологом, как и я. Мы вместе ставили эксперименты над вирусом гриппа, он, как более опытный сотрудник, руководил нашей группой. Я не солгу, если скажу, что именно от него я получил важнейшую часть практических знаний. После знакомства с ним я понял, что обучение – это долгий путь, который не заканчивается с выпуском из ВУЗа, учителя встречаются нам на протяжении всей жизни.

Вместе с тем, несмотря на мой малый опыт, очень скоро большая часть работы оказалась на моих плечах, и в итоге я, как никто другой, владел информацией по нашим исследованиям. Феликс быстро разглядел во мне молодецкое рвение и страсть до научной работы. Будь то грипп или краснуха – я готов был вгрызаться в любую задачу и день за днем терпеливо ставить однотипные опыты и вести статистику. Тем более, у меня за плечами была неслабая научная работа по происхождению воздушно-капельных вирусов. Феликсу же давно наскучило бросать по капле в одно и то же море, мое неутомимое рвение было ему на руку. Благодаря мне он смог уделять больше времени своим никому не ведомым идеям.

Я часто наблюдал его застывшим в кресле в полулежачем положении, с неподвижным взглядом, прилипшим к потолку, с откинутой головой и лысиной, смотрящей на входную дверь, словно камера наблюдения. Иногда его глаза двигались по ломаной траектории, как будто что-то рисовали там, на потолке. Со временем я понял, что это был признак процесса научного поиска. Я никогда не спрашивал его, о чем он думает, в своих размышлениях он выглядел словно в панцире, в личной крепости, куда чужакам вход закрыт.

Вместе с тем, Феликс не был полностью замкнутым, как могло показаться. Да, в первые минуты знакомства он мог быть закрытым и даже грубоватым, но, стоило познакомиться с ним поближе, скажем, дойти до совместной чашки чая, он открывался как доброжелательный собеседник. Ему не были чужды простые житейские темы, вроде политики или спорта, правда и тут он удивлял неординарностью взглядов. Я помню, как мы впервые напились вдвоем. Да, выпивать он тоже умел. Делал он это крайне редко, и первое время я был уверен, что он не пьет в принципе, поэтому, когда он вдруг под конец рабочей недели предложил мне зайти в бар и пропустить по стаканчику, я был крайне удивлен. Мы пили бельгийское пиво и разговаривали, о чем только можно: о популярной науке, о женщинах, о философии – именно такой порядок удачно соответствовал смене стадий опьянения. Так под завершение вечера, когда три бокала эля плотно придавили его веки, он сказал мне одну вещь, над которой я думал, пока не заснул в такси:

– Попробуй представить, – сказал он, – нечто противоположное раздвоению личности.

Далее он продолжил свою мысль неконкретной жестикуляцией и вскоре оставил ее, как будто забыл или случайно сорвался с нити рассуждений.

Феликс очень мало спал, это было заметно по его частой борьбе со сном в лаборатории. Он приходил на работу раньше всех, выпивал много кофе и час или два занимался своими делами, прежде чем приступить к работе. Он добросовестно выполнял свои исследовательские и организационные задачи, после чего снова брался за то, что он называл своим хобби. Уходил из института он, как правило, последним.

В остальном, если смотреть поверхностно, Феликс был похож на обычного человека, вернее, на обычного сотрудника НИИ. Он носил серые джинсы и незатейливый свитер, без оленей, реже – казуальный пиджак, в такие дни он выглядел гораздо более опрятно. Рубашки он менял регулярно, по меньшей мере, два раза в неделю. Портфель же у него был один на протяжении, как минимум, пяти лет, зато добротный, из качественного кожзаменителя, подаренный ему коллегами. Самым верным другом Феликса был его пес – дружелюбный сеттер по имени Джек. Я узнал о нем из его рассказов, на которые мне нечем было ответить, разве что рассказать о своем мохнатом, рыжем придурке Барсике.

В добавок ко всему, Феликс был убежденным вегетарианцем. При этом, он не был одним из тех защитников говядины, которые начинают задыхаться, если за целый день ни с кем не поделились своими убеждениями. Он не ел мяса, потому что просто любил животных. В его отношении к братьям нашим меньшим я видел особое уважение, похожее на уважение к древним предкам, которые далеки от технологий, но намного ближе нас к природе, к чистой, естественной морали, не исковерканной социумом.

В целом, нельзя сказать о Феликсе ничего плохого. Если спросите, был ли он добрым, я не отвечу ничего. На его примере я понял, что оценивать гения с позиции добра и зла – все равно что судить о звере по его месту в пищевой цепи. Будь он хищником или травоядным, для нас важнее его исключительные способности – умеет ли он плавать, летать или рыть землю. Феликс умел все. Он был не только вирусологом, помимо этого он изучал психофизику и кибернетику – пожалуй, нет в русском языке более точного названия для науки, предметом которой является сознание как математическая модель. Мне нравилось поддерживать его разговоры о сознании.

– Ты задумывался когда-нибудь, что есть Ты? – Спросил он меня в одной из наших поездок на метро. – Ты – это твое тело? Руки, ноги, сердце, желудок? Или, может быть, твои глаза или даже твой рот? Я уверен, многие люди считают именно так.

– Не знаю. – Ответил я. – Мне кажется, Я – это, скорее, мой мозг. К нему нервными пучками подключены все органы чувств, он вырабатывает импульсы, приводящие к сокращению мышц.

– Уже лучше. – В умеренных эмоциях произнес Феликс. – Но мозг, клетки, даже импульсы – это все, в конечном счете, материя.

– Ну да, все верно, я ведь материален. – Я еще не понимал, к чему он меня подводил.

– Вот тут загвоздка. – Чуть более живо возразил он. – Материально твое тело, даже твой мозг, но Ты – нечто более сложное.

– Ну хорошо, – прервал его я, – Я – сознание, оно не материально.

– Именно! – Наконец, подтвердил он. Мысль его была вполне понятна и проста, и уж точно не стоила такого раздутого обсуждения. – А теперь подумай, что есть сознание и каково необходимое условие для его существования. – Тут я озадачился. Феликс ждал ответа с полминуты, но я так ничего и не предложил. – То, что мы называем сознанием – в конечном счете, совокупность огромного числа однотипных элементарных процессов, простых в своей физике, но образующих неповторимо сложную систему. Мы слишком сильно ассоциируем сознание с восприятием внешнего мира, уделяем чрезмерное внимание его связи с чувствами. Ты верно заметил, что электроника нашего мозга связана с органами чувств. Теперь попробуй абстрагироваться от этого. – Я добросовестно начал пробовать. – Ведь вариантов восприятия окружающего мира может быть масса. Пусть у нас не будет глаз, ушей, носа, вкусовых рецепторов, но будет, скажем, оболочка, улавливающая электромагнитное излучение в полном диапазоне – не просто крохотный зрачок, а замкнутая поверхность, дающая обзор во всех направлениях и на всех частотах.

– Да, мир будет восприниматься совсем иначе. – Я по-прежнему не догадывался, к чему он вел, но его теория становилась мне все более интересной.

– Но даже это не главное. Я привел этот пример, чтобы ты представил сознание, не связанное с ощущениями. Идем дальше… – Как опытный лектор, Феликс грамотно дозировал информацию, добиваясь от меня отклика после каждого этапа. – Как мы уже заметили, сознание – это совокупность большого множества простейших взаимодействий, каждое из которых вполне материально, как, например, переход электрического заряда от одного нейрона к другому. Из этой простой концепции можно сделать два вывода. Первое… Сознание может существовать не только в мозгу, но и в других объектах, изобилующих однотипными, но неповторяющимися взаимодействиями. Хорошим примером будет грозовое облако, в котором, как в мозгу, бушуют разряды.

– Стоп. – Изрядно ошалев, прервал его я. – Ты хочешь сказать, что у облака есть разум?

– Вполне возможно. – Все тем же ровным тоном ответил Феликс. – Но, чтобы понять это, нужно выйти из привычных границ понимания разума. У облака совершенно иное восприятие и иные механизмы воздействия на окружающий мир, для нас практически нереально представить, как оно мыслит.

– Постой. – Я снова прервал его. – Но каждый разряд в облаке обусловлен воздействиями извне и другими разрядами. Мы называем такие процессы хаотическими только потому, что их трудно описать детерминированной моделью, но, в конечном счете, все они чем-то обусловлены.

– Развивай свою мысль. – Что бы я ни говорил, мне казалось, что Феликс знает мою реплику заранее. Поэтому наш диалог немного походил на его беседу с самим собой.

– Хотя, если так рассуждать, то и наше мышление – вполне детерминированный процесс.

– Молодец! – Феликс ликовал, насколько он умел ликовать. – То, что происходит у нас в голове, все, чем мы являемся – такой же физический процесс, как, скажем, цикл двигателя внутреннего сгорания, но более сложный, который очень трудно описать и смоделировать.

Я сидел в замешательстве. Это был тот случай, когда ты не получаешь новых знаний, но имеющиеся знания переворачиваются с ног на голову.

– Следовательно, – продолжал я, – если сознание, как физический процесс, получится смоделировать, то его можно будет сохранить или даже скопировать.

– Это и есть второй вывод. – Феликс знаменательно указал пальцем мне в сердце. Я был удивлен его возбуждению, обычно он был скуп на жесты и эмоции. – Сознание, а точнее, его состояние в определенный момент времени, можно скопировать и поместить в аналогичную среду. И мы получим копию, которая в дальнейшем будет развиваться по своему собственному пути, поскольку внешние воздействия на нее будут совершенно другими.

Этот разговор, как и многие другие, оставил меня под глубоким впечатлением, но Феликс, как казалось, всегда был впечатлен сильнее. Его неподвижный взгляд устремлялся как будто в другую вселенную, никому не ведомую, когда поезд с гулом уносил его в тоннель.

Та поездка запомнилась мне также одним неприятным инцидентом. Когда мы только вошли в вагон, вслед за нами, вероятно, сильно спеша, влетел молодой мужчина. Он очень боялся, что двери закроются перед ним, и оттого несся сломя голову. Больше всего от его эффектного появления пострадали мы с Феликсом – меня он практически протаранил плечом, а ему попал своей увесистой сумкой под колено. Это была большая прямоугольная сумка для переноса пиццы, и с ней пришел характерный аппетитный запах. Мужчина тут же перед нами извинился, собственно, никакого негодования от этого происшествия мы не испытали. Но нашелся еще один персонаж – мужик предпенсионного возраста – которому, очевидно, извинений было не достаточно. Он грозно повернулся к виновнику и громко, сердито высказался:

– Смотри, куда прешь, недоумок!

В этой фразе было столько злости, как будто вся жизнь человека была искалечена этим "злонамеренным" столкновением. Но и виновник не остался без ответа:

– Рот свой закрой.

На эту мелкую, неказистую реплику мужик ответил жестко и, я бы сказал, крамольно:

– Ты еще меня позатыкай, курьер сраный. Сам говно и живешь, как говно.

От этой желчной брани у нас с Феликсом волосы встали дыбом. Мы слушали, как они обменивались ругательствами, пока мужик не вышел на следующей станции. При этом он, желая оставить последнее слово за собой, громко бросил перед выходом:

– Всю жизнь будешь на метро жратву возить, неудачник!

Мы в очередной раз были поражены тем, насколько жестоки и бессердечны бывают люди по отношению к незнакомым. Я решил написать об этом, потому что считаю этот момент значимым для моей истории.

И тем не менее, это отступление. Речь о наших занаучных беседах с Феликсом. Разумеется, я не был единственным участником его спонтанных семинаров. Каждый сотрудник в той или иной степени любил порассуждать о метафизике. К нам нередко присоединялись коллеги, например, Лев Петрович Кузьмин, руководитель нашего отдела, почитаемый всеми доктор наук, чьи академические седины были результатом долгого служения многострадальной отечественной науке. Мною Лев Петрович был горячо любим, в нем я видел эталон российского или, правильнее сказать, советского ученого. Примечательно, что и он ко мне проявлял особое внимание – интересовался моими личными успехами, наставлял меня. Я как-то задумался о том, что, возможно, повторяю его научный путь, и он всячески направляет меня, чтобы помочь избежать ошибок, на которых сам в свое время научился.

Еще был Антон Пинчук, крайне увлеченный и, наверное, самый активный и амбициозный из нас. С ним мне довелось поработать чуть больше года, потом он ушел в Biohack – престижную зарубежную компанию, известную широкой общественности под другим названием.

Вскоре его заменил Илья, наш младший, отличник и спортсмен, не так искренне и глубоко увлеченный наукой, как мы, но исполнительный и надежный. Такой человек, как он, спокойно переносящий рутину, в трудовом коллективе незаменим. Все в этом молодом учёном было правильно и умеренно: опрятный внешний вид, без броских вещей, русые волосы, подстриженные по уставу, синий Форд, приобретенный в кредит, миловидная невеста, добрая и незлобливая. Думаю, из него бы получился первосортный офицер. Илья с большим интересом слушал наши научно-фантастические дискуссии, изредка вставляя подытоживающие реплики в духе "да, без нано технологий сейчас никуда". К сожалению, а может быть, к счастью, он крайне редко мог составить нам компанию – как правило, он уходил с работы вовремя, вечерами у него были тренировки по футболу.

Но в тот вечер, когда Феликс поведал нам о своей главной идее, Илья был с нами. К тому моменту мы работали вместе уже два года, и, при всей гениальности Феликса, я не думал, что он был еще способен достаточно сильно меня удивить. Это было в начале мая, первый серьезный ливень в году разошелся не на шутку. У Ильи отменилась игра, и мы не спешили уходить с работы, рассчитывая переждать дождь. Феликс начал свой рассказ с неожиданной фразы:

– Я попрошу вас кое-о-чем. Я не хотел бы сразу рассказывать о своем замысле Петровичу. Он слишком озабочен этим нашим гриппом, и пока не выполним все планы по экспериментам, ходу моей разработке он не даст.

– Не сомневайся, мы не скажем. – С пониманием заверил я.

Илья нахмурился, но все же одобрительно кивнул:

– Хорошо.

Я прекрасно знал, каково это, когда идея захлестывает тебя с головой, и хочется все свое время отдавать ей, но, увы, оно принадлежит твоей основной работе. Именно поэтому я, почти не задумываясь, поддержал Феликса в его затее.

– Отлично. Тогда, если вы не против, я попрошу вас о маленькой помощи в моем эксперименте. – Феликс резво соскочил со стула, при всей его лаконичности, его внутреннее оживление было хорошо заметно.

– Конечно. – Ответил я, улыбнувшись. – Только, может быть, уже посвятишь нас в свою идею?

– Разумеется. – Он сделал несколько размашистых шагов по комнате, будто отмерял расстояние. Вид у него при этом был задумчивый и возбужденный одновременно. – В общем, я создал вирус.

– Серьезно? – Удивился Илья. Меня же такое начало ничуть не удивило.

– Да. Но вирус не простой, он социальный.

– Как это понять? – Илья озадачился еще больше. Признаться, тут даже я слегка опешил.

– Социальный…, то есть, у каждого экземпляра своя особенная роль? – Нетерпеливо спросил я.

– Да, именно так. – Феликс оживился еще сильнее. Его движения приобрели не свойственную ему театральность. – Только организованными действиями целой популяции вирус достигает своей цели. – Мы с Ильей ничего не говорили, но наши лица с любопытством ждали объяснения. – Через кровь вирус попадает в мозг и поражает его клетки. Хотя, слово "поражает" здесь не уместно, поскольку он не паразитирует, как другие вирусы, и не убивает клетку. Экземпляры вируса занимают в части мозга положение, определенное структурой популяции, после чего, синхронно воздействуют на нейроны, заставляя их генерировать совокупность сигналов, опять же, заранее определенную.

– То есть… – Удивленно и недоверчиво прервал его я. – Он меняет сознание… Твой вирус меняет сознание заранее заданным образом.

– Что? – Переспросил Илья.

– Да. – Торжествуя, Феликс подтвердил мою догадку. – Именно поэтому я назвал его "Пси-вирус". Он изменяет сознание, дополняя его некоторой идеей. Имеется в виду не только идея как задумка, но и в более широком смысле. Это может быть некоторое знание, воспоминание, желание или даже нравственный принцип. Это инфекция, приносящая в мозг информацию. – Последнее утверждение он произнес постулативно, как суть всей своей разработки.

– Невероятно… – С оторопелым изумлением произнес Илья.

– Да, это что-то сверхнаучное. – Добавил я, стараясь не создавать ассоциаций со лженаукой. – Как ты собираешься это использовать?

– О… Вариантов масса. – Феликс с интригующим видом встал у окна, загородив часть темно-серого неба. – Первый: можно сделать процесс обучения быстрым и эффективным: поступил в университет, получил укол курса физики, и все – пошел сдавать экзамен. – Второй: проблемы в семье, нет взаимопонимания между супругами – теперь чувствами и мыслями, как объектами сознания, можно поделиться – "заразить" другого человека, чтобы он встал на твое место, смог почувствовать то же, что и ты. Это будет куда эффективнее, чем кричать друг на друга до покраснения. Третье, мое любимое: изменить воспитание и взгляды человека. Это будет актуально для преступников. Вирус может влиять, в числе прочего, и на подсознание, вычищая из него все, что приводит к бесстыдству, клиптомании и жажде насилия. Можно будет искоренить преступность, не перенаселяя тюрьмы, "излечивая" опасные элементы еще до совершения преступления. Это революционный инструмент в эволюции общества.

Мы раскрыли рты не в состоянии что-либо сказать. Только после тридцати секунд осмысления я сумел задать вопрос:

– Но как..? Как ты создашь штамм нужной структуры? Ведь чтобы транслировать идею в вирус, тебе нужно досконально разбираться в электрической схеме мозга, понимать ее связь с объектами сознания. Я плохо в этом разбираюсь, но, по-моему, эта связь пока науке не известна.

– Поверь мне, Андрей, я разбираюсь. – Феликс внезапно принял надменный вид. Как подобает гению, он оскорбился моим сомнением, но развивать конфликт не стал. – Вовсе не обязательно досконально понимать модель мозга. Это как патефон, простое и древнее изобретение. Чтобы записать звук на дорожку, а потом воспроизвести его, не нужно понимать, какая частота у звона капели, а какая у контрабаса. Нужно всего лишь поставить иглу на пластинку и спеть в рупор, потом прокрутить ее в режиме воспроизведения и услышать свой отвратительный голос.

– Так и быть, здесь все ясно. – Не теряя накала, произнес я. – Но идея – это тебе не волна. Как ты переведешь ее в вирус?

– Это я уже сделал.

Мы раскрыли рты еще шире.

– Я ввел себе другой, более простой и более безобидный вирус – что-то вроде заготовки. Он проникает в нейроны мозга и спокойно дремлет, пока не попадет под воздействие достаточно мощного электромагнитного импульса. Именно в этот момент и происходит "фотография" сознания. Под совместным действием электромагнитного поля и электрического сигнала экземпляр вируса мутирует, превращаясь в особь вируса Пси. Поскольку в одно мгновение разные нейроны получают различные сигналы или не получают их вообще, каждый экземпляр вируса мутирует по-своему, так мы и получаем разнородную популяцию, которая затем попадает в кровь.

– Невероятно… – На этот раз эта изумлённая реплика принадлежала мне. – Вирус буквально читает информацию из твоего мозга.

– Все верно. – Подтвердил Феликс.

– Но если ты собираешься поместить ее в другой мозг, тебе нужно каким-то образом перевести вирус из режима чтения в режим записи. – Подметил я.

– Именно. – Феликс как будто ждал этого замечания. – Для этого я использую вспышку – получив плазму крови, я воздействую на нее ярким светом, от этого вирус, как ты говоришь, переключается в режим записи.

– Ясно. – С этого момента я перестал удивляться и просто верил каждому его слову. – Я не сомневаюсь, Феликс, что ты все продумал, но как ты выделишь определенный объект сознания, который нужно транслировать в вирус?

– Совершенно правильный вопрос, мой друг. Я действительно все продумал. – Безапелляционно ответил Феликс. – Я могу точно определить, на какую часть мозга нужно воздействовать электромагнитным импульсом, чтобы вычленить нужную информацию, но это очень сложный математический аппарат, и я не буду тратить время на объяснение. Главное – мне уже удалось это сделать.

– И теперь…, – неуверенно продолжил за него я, – пси-вирус у тебя в крови…

– Верно. – Его чуть зажатая улыбка была, как никогда, исполнена торжеством его гения. – Настоящая идея в молекулярном представлении.

– И что это за идея? – Неожиданный, но вполне последовательный вопрос задал Илья.

– Идея самая простая, – радостно ответил Феликс, – игнорировать кошек.

На этот раз мы синхронно приподняли брови.

– Что, прости? – Переспросил я в полной уверенности, что мне послышалось.

– Одну минуту… – На этом Феликс отошел от окна и скрылся где-то за стендом. По моему предположению, он пошел либо к шкафу с реагентами, либо в кладовую.

Через полминуты он вернулся с поводком в руке, и вместе с ним пришел Джек, его четвероногий друг.

– Ты что, держал его в кладовке весь день? – Почти возмущенно спросил Илья.

В этот вечер Феликс не переставал удивлять нас ни на минуту. Я уже боялся предположить, что будет дальше.

– Да, пришлось намордник надеть, чтобы без лишних звуков. – Феликс с любовью трепал пса за ушами, Джек, явно, был очень рад тому, что его, наконец, выпустили из тесной каморки.

– Что ты собираешься делать? – Недоумевая, спросил я, хотя все уже было ясно.

– Провести небольшой опыт. – Ответил Феликс. – Согласен, собака – не лучший экспонат, но здесь мыши не годятся, нужно животное с мозгом покрупнее. Поэтому придется Джеку пойти на риск ради научного прогресса. Собаки помогали человеку во все времена, порой ценой собственной жизни. На этот раз никто не будет умирать, я просто введу нашему другу вирус одной идеи.

Тут я, наконец, отпустил сомнения и решил больше не удивляться. С удивлением я обнаружил, что у меня получилось.

– Видите ли, у нашего друга Джека есть одна маленькая проблема: он звереет при виде кошек – начинает лаять, как псих, и загоняет их на деревья. Но теперь у нас есть средство против этой напасти – пси-вирус моей идеи безразличия к кошкам.

– Если честно, все равно не верится. Звучит, как какая-то сказка. – Илья, нахмурившись, чесал затылок.

– Еще бы, столько новой информации за один вечер в твою неокрепшую голову. – Феликс становился все более игривым и резким. Казалось, с приближением задуманного эксперимента, его нетерпение только росло. – Я разрабатывал этот вирус три года, и подробно объяснить теорию в одном коротком разговоре просто невозможно.

– Ну, ладно. – Попытался поверить Илья. – А что с Джеком? Ты хочешь оставить его здесь?

– Вот тут мне и потребуется ваша помощь. – Начал объяснять Феликс. В его голосе уже слышалась надежда, не оставлявшая нам выбора. Еще больше подкупала доверчивая морда Джека. – Он будет продолжать жить в кладовке некоторое время, нужно будет регулярно кормить его, а по вечерам, когда все разойдутся, выгуливать. К сожалению, я не каждый день смогу это делать…

Мы оба с Ильей хотели возразить Феликсу, но точно так же оба передумали. "Будь что будет, – подумал я, – не велика проблема – кормить и выгуливать собаку".

– Хорошо. – Смиренно произнес я. – Для грандиозного научного прорыва это небольшая цена.

Илья лишь утвердительно кивнул, не сказав ни слова.

– Спасибо вам, друзья. Я в вас не сомневался. – Спокойно и радостно изрек Феликс. – Это действительно будет прорыв.

– Ну ладно. Мне пора идти. Похоже, этот дождь никогда не кончится. – Илья, тяжело выдохнув, встал со стула и, не говоря более ни слова, начал собираться.

Мы молча наблюдали за ним, пока он не встал на пороге.

– До завтра. Надеюсь, все пройдет гладко. – Все так же задумчиво произнес он.

– Илья. – Вдруг остановил его Феликс. – Мы договорились, Петровичу ни слова, да?

– Угу. – Ответил Илья после короткой паузы и вышел за дверь.

Мы остались в неопределенном молчании.

– Не переживай насчет него. Он ничего не скажет. – Спокойно заверил я.

– Я знаю. – Феликс задумался на несколько секунд, будто мысленно проходил какой-то сложный путь.

– Феликс. – И я прервал его размышления. – Если серьезно, к чему такая спешка? Почему нельзя дождаться разрешения от Петровича и спокойно, легально провести эксперименты?

– Потому что больше не получится.

– Больше…? – Мне его ответ показался крайне странным.

– Легально мне позволят, в лучшем случае, через месяц. Боюсь, даже месяца у меня нет. – Феликс неотрывно смотрел на меня, видимо, надеясь, что его решительный взгляд окончательно меня убедит.

– О чем ты говоришь? – Тихо спросил я.

– Не спрашивай, Андрей, просто поверь мне.

– Хорошо.

В тот момент я понял, что возражать ему не было смысла и что он все равно, так или иначе, провел бы свой эксперимент. Он достал из сумки тугой жгут и медицинский шприц. Джек бегал перед ним из стороны в сторону, беспрестанно виляя хвостом, готовый к любым героическим опытам.

– Тебе нужна моя помощь? – Спросил я.

– Нет, сейчас я сам. – Ответил Феликс уже совсем спокойно и начал закатывать рукав рубашки. – Иди домой, дождь, и правда, похоже, не кончится.

– Хорошо. Удачи тебе. – Я принялся, не спеша, собираться. – Ночь с грозой, действительно, лучшее время для безумных экспериментов.

Феликс не сказал больше ничего, он полностью увлекся работой. Когда я выходил, он туго стягивал руку жгутом. Я шел по темному коридору и, сам не понимая, почему, с грустью думал о нем. В последнюю минуту он показался мне таким одиноким. Он как будто был загнан в ловушку, в такие моменты человек готов на любые подвиги, чтобы выбраться.

Накрывшись капюшоном, я направился к метро. Проливной дождь ничуть не подгонял меня, я шел, не спеша, по лужам и продолжал думать о Феликсе и его невероятной идее.

Это был один из тех вечеров, когда меня не ждали дома, потому что я ехал на работу. По ночам я часто подрабатывал ди-джеем в клубах, в основном, в одном и том же. Это был один из самых популярных клубов города, поэтому зарабатывал я неплохо – уж точно больше, чем в НИИ. Меня всегда забавляло то, насколько разный контингент окружал меня на двух моих работах. Разумеется, почти никто в НИИ не знал о моей ночной работе, и уж точно знакомые из клубов не догадывались о том, что я еще и ученый.

Той ночью я не мог отвлечься даже за пластинками. Я на автомате сводил треки, не прекращая думать о Феликсе. Порой мне казалось, будто он уже испытал свой вирус идеи – на мне. Почему я не мог хотя бы до утра оставить его в покое, я не понимал. Я так и не доиграл свой сет, сменившись на полчаса раньше, после чего одиноко засел на баре, чтобы хоть как-то расслабиться. Прежде я так делал лишь один или два раза, когда запутанность ситуации не поддавалась трезвому взгляду. Не меньше часа я, отстраненный громкой музыкой от окружающего мира, в раздумьях потягивал «old-fasioned», а после вышел на улицу и поднял усталый взгляд навстречу дождю. Тяжелые капли таинственно спускались из темноты и разбивались о лицо, обдавая его приятной свежестью. Дождливая погода простояла все выходные, и только в воскресенье вечером тучи, наконец, рассеялись, раскрыв последние лучи закатного солнца.

В понедельник я шел на работу с бодрящим ощущением чего-то нового, как будто миновал некую важную веху своей жизни. После дождливых выходных я, как никогда, радовался майскому солнцу и с предвкушением ждал будущего. И, конечно, мне было жутко интересно, как прошел эксперимент Феликса. На подходе к НИИ я встретил Илью, и мы вместе прошли путь до лаборатории, успев при этом обменяться впечатлениями о прошедших выходных.

К нашему приходу кабинет был уже открыт, я, конечно же, ожидал встретить там Феликса. Первыми, кого я увидел, были двое коллег из нашего отдела, затем в поле зрения попала женщина из отдела кадров, которую я видел прежде только в отделе кадров, затем наш лаборант Нина, она сидела рядом с Джеком и нежно гладила его макушку. При виде его я напрягся, одна лапа у него была забинтована, очевидно, из-за укола. Я продолжал идти взглядом по комнате, пока, наконец, не встретил Льва Петровича. Он смотрел на нас обеспокоенно, и в целом, настроение в комнате было весьма тревожным. Коллеги лишь тихо поприветствовали нас и задумчиво разошлись взглядами, кто куда.

– Здравствуйте, Лев Петрович. – Избегая длительной паузы, поприветствовал я начальника.

– Здравствуйте, ребята. – Его голос звучал по-доброму, но с неожиданной грустью, похожей на сочувствие. – Вам известно, что здесь было вечером в пятницу?

Я замкнулся, не зная, как реагировать на его вопрос. С одной стороны, Джек был у всех на виду, а значит, секретность эксперимента была нарушена, с другой, Феликса рядом не было, и я понятия не имел, что было известно Льву Петровичу, а что оставалось тайной. К счастью, Илья оказался решительнее меня: