Текст книги "Яблони в цвету"

Автор книги: Евгений Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 17 страниц)

19 глава

Сердце побаливало и раньше. Такая реакция главного мотора организма всегда являлась ответом на какие-то нервные перегрузки. Хронических болезней за братом не числилось. Хотя однажды, после концерта в Звездном городке, друзья-космонавты посоветовали Жене пройти в их клинике реабилитационно-оздоровительный курс с целью очистки организма от внутренних биоэнергетических шлаков, укрепления нервной и сердечно-сосудистой систем, а также для детального обследования состояния здоровья. И брат прошел этот курс, проведя в больнице полтора месяца. Это было зимой 1988 года. Толстая нотная тетрадь, взятая в клинику чистой, к концу «клинического» срока оказалась почти полностью исписанной нотами, стихотворными набросками, гармонической цифровкой и просто интересными, почти философскими мыслями. Взял с собой Женя и поэтические сборники, среди них был томик есенинских стихов.

Выйдя из больницы, брат очень хорошо себя чувствовал, в течение полугода не брал в рот ни успокоительных, ни сердечных средств, ни капли спиртного. Однако, как мы с ним тогда шутили, от себя уйти еще можно, а от советской действительности не уйдешь! Со временем снова на столе появились корвалол, валокордин, валидол, димедрол, валерианка, различные коробочки и пузырьки с какими-то сложными названиями. Женя работал, не сбавляя оборотов: выступал, сочинял, записывал, снимался, но... Но сам понимал, что в окружающем его перестроечном контексте он все более теряется, словно чьей-то невидимой рукой отодвигается в сторону – в сторону от аудитории, от музыки, от творчества, от идеала. Внешне, в обществе, оставаясь привычно-веселым, простым и добродушным парнем, брат внутри себя был неспокоен: он мучительно анализировал, искал, боролся. Надеялся... Я это знаю, потому что мы с ним строили много совместных планов на будущее. Мы готовились к совместной работе над «полуакадемическим» по стилю, песенным аудиоальбомом, где в качестве инструментального аккомпаниатора должен был выступать один лишь струнный симфонический оркестр, без меди и ритм-группы. Кроме того, я уже начал заниматься аранжировкой двух новых Жениных песен – «Жить привыкаю без тебя» и «Сыпь, тальянка, звонко!» (на стихи М. Танича и С. Есенина). Брат, как всегда, кипел, торопился; о домашних делах не забывал; чем мог, родным помогал...

А мне опять вспомнилась очередная Женина шутка, часто повторяемая им в последние месяцы жизни (извиняюсь, если кому-то покажется обилие шуток не совсем уместным). Женя, перефразировав известную идеологическую формулу современной эпохи, так излагал суть происходивших процессов:

– Современная эпоха ознаменована борьбой двух систем – социалистической и... нервной. Первая пока что побеждает.

Сейчас, по прошествии времени, стало всем очевидно, что первая система победила, хотя является она вовсе не социалистической. Истинное ее название – антирусская. Такова же и суть ее. Женя это чувствовал сердцем. Я понимал разумом. Чувствовать и пропускать сквозь сердце – тяжелее, чем сухо констатировать факты холодным рассудком. Я все чаще заставал брата в состоянии «на взводе». Люди искусства, спортсмены или политики хорошо знают, что такое быть постоянно или долго «на взводе», когда снять нервное напряжение, неизбежное в часы ответственных официальных выступлений, не удается затем ни ночью – для сна, ни в праздники – для отдыха (хотя для артистов именно в праздничные дни – разгар работы). Не секрет, что порой в таких случаях приходится прибегать и к ударным дозам транквилизаторов, и к снотворным, и к алкоголю, и даже к наркотикам. Это состояние, сознательно загоняемое внутрь и потому становящееся почти хроническим, исподволь, незаметно делает свое черное, разрушительное для организма дело.

В последний год жизни брат часто жаловался:

– Не сплю по ночам, не берет снотворное! От него уже и парит, и трясет, а уснуть не могу! Не знаю, что делать...

Конечно, ничего для здоровья не проходит даром. И за все вчерашние успехи, достигнутые в изматывающей борьбе, доставшиеся ценой большого (не всегда видимого со стороны) физического и психического напряжения, организм сегодня или завтра предъявит человеку счет. И потому, может быть, судьба брата была до конца последовательна и по-своему логична, а смерть в 42 года... закономерна (как ни печально, жестоко, даже бесчеловечно это осознавать и писать).

Да, судьба позволяла Жене брать все этапные барьеры сразу. И свой последний барьер он преодолел также с первой попытки: без фальстарта, при прыжке даже не задев планку, не оставив никому каких-либо надежд, без всякой неопределенности...

Накануне того памятного, трагического понедельника, неожиданно резко разделившего мое восприятие действительности на «до» и «после», ничего из ряда вон выходящего в жизни Жениной, моей и всей мартыновской семьи не произошло. Женя с Эллой и Сережкой только что вернулись из туристской поездки в Венгрию. Я тоже неделю назад приехал из Дома творчества композиторов в Боржоми. Отец с мамой ко времени Жениной турпоездки прибыли из Донбасса в Москву: сыновний дом посторожить, Юрку немножко поддержать, а после Эллу чуть-чуть разгрузить по хозяйству да с внуком погулять.

В воскресенье, 2 сентября, около шести часов вечера Женя на такси заезжал второпях ко мне, на несколько минут. Я тогда снимал однокомнатную квартиру у метро «Нахимовский проспект», что было не очень далеко от Жениного дома на улице Академика Пилюгина (недалеко – по московским меркам, конечно). Брат с женой направлялись в гости, и им нужно было прихватить с собой чего-нибудь спиртного. У меня же это спиртное водилось всегда: наверное, потому, что сам я был к нему довольно равнодушен, но покупал на всякий случай, про запас, когда случайно в магазине набредал на алкогольно-дефицитный продукт. Женя быстро осмотрел предложенный мной ассортимент и остановил свой выбор на бутылке «Советского» шампанского и коньяке «Арагви».

– Уже надо бежать, не люблю опаздывать, – глянув на часы, серьезно сказал брат. – Сколько я тебе должен?

– Какие проблемы? Ничего не должен, – ответили.

– Ну тогда, может, я тебе завтра отдам? Ты же придешь завтра?

– Наверно.

– Ладно, полетел. До завтра.

И взяв бутылки, брат направился к выходу. Но в дверях он вдруг обернулся, снова поставил бутылки и, как-то непонятно улыбнувшись, произнес, словно попросил:

– Нет. Лучше давай я тебе сегодня отдам...

Держа двадцатипятирублевую купюру и закрывая за братом дверь на замок, я остался с чувством таким же непонятным, какой была Женина улыбка, виденная мной в последний раз...

Итак, утром 3 сентября Женя выскочил из дому и отсутствовал, наверное, полтора часа. Мама хлопотала на кухне с борщом, отец, готовый к поездке в глазную клинику, высматривал Женю с балкона, Элла встала поздно и занималась утренним туалетом. Самый младший Мартынов в это время загорал в Крыму вместе с бабушкой Верой и дедушкой Костей. Я же был у себя: еще валялся в постели с тяжелой головой, собираясь окончательно проснуться, но, так как лег спать только на рассвете, никак не мог подняться резво. За все время Жениного отсутствия телефон в его доме ни разу не дал о себе знать.

И вот раздался телефонный звонок.

– Здравствуйте. Это квартира Мартынова? Милиция вас беспокоит, сто восьмидесятое отделение.

– Да. Это мама Жени.

– Да?.. Ну ладно... Мы вам чуть позже перезвоним.

– А что, случилось что-нибудь?

– Гм... Как вам сказать? Вы Евгения давно видели?

– Часа полтора назад. Он собирался скоро вернуться. С машиной у него что-то не в порядке.

– Да, мы знаем это. Он к нам где-то тогда же и заходил, сам рассказывал... И вот несчастье такое...

– Что, с Женей случилось что-то?!

– Да...

– Что случилось? Где он сейчас?!

– Гм... Должно быть, в больнице.

– Так что же с ним?! Жив он хоть?!.

– Да... Мы вам перезвоним сейчас. Все выясним и перезвоним чуть позже. Успокойтесь, пожалуйста...

Мама тут же взволнованно позвонила мне: с Женей что-то случилось, приезжай скорей! Прошло 10 минут, 15, 20... Ждать новостей от милиции стало невмоготу. Отец пошел сам: отделение милиции находилось совсем рядом, и путь к нему был по силам отцу с его слабым зрением. Но вот каков был путь обратно, представить просто жутко: в милиции отцу сказали правду, как солдаты солдату, сказали тихо, ясно, просто и сурово.

Опустив глаза и обняв за плечи старого фронтовика, видавшего в жизни столько горя и смертей, что хватило бы на множество поколений, милиционеры не стали кривить душой и на растерянные вопросы отца ответили:

– Умер, отец... Женя... умер... Никаких недоразумений тут быть не может... Вот дежурная машина только что вернулась с объекта, ребята своими глазами все видели: сами «Скорую помощь» вызывали, сами труп, то есть Женю, гм... на носилки клали, сами свидетелей опрашивали и протокол составляли – вот он... Эх!.. Крепись, батя.

Плачущий, еще не успевший осознать в полной мере всю трагичность случившегося, отец прибежал домой. «Женя умер» – эти страшные, непонятные, невозможные слова вдруг прозвучали в Женином доме! Прозвучали в стенах, в сердцах, в умах – и тут же были отринуты. Отринуты всей человеческой сутью: этого не может быть, это ошибка, недоразумение!.. Конечно же! Ну попал в аварию, ну покалечился, ну все, что угодно!.. Но только не то, о чем сказали в милиции! Эти слова просто не могут находиться рядом друг с другом: Женя и... умер! Нет!.. Надо что-то делать! Надо Юрке позвонить скорее: он должен разобраться в этом недоразумении!

Юрка после первого звонка был готов к неприятностям, но никак не к горю. Я внутренне даже успел посетовать на то, что разбиваются мои планы на день. Второй звонок заставил меня выскочить из дому с мокрой, только что вымытой головой, почти силой остановить первую же подвернувшуюся под руку машину и умолить водителя отвезти меня к гостинице «Спорт» (это рядом с Жениным домом) как раз за тот самый четвертной, который брат отдал мне вчера, забрав коньяк и шампанское. Не стану описывать душераздирающую атмосферу шока, которую я встретил в Женином доме: она и так должна быть понятна любому нормальному человеку. Вызвав на дом врача Центральной поликлиники МВД Антонину Павловну Воронкову, друга нашей семьи, я между тем решил во всем убедиться сам: мало ли что... Мы с Эллой пошли в милицию, там узнали, куда «Скорая» отвезла Женю (слово «труп», звучавшее из милицейских уст, мы отбрасывали от своего сознания инстинктивно и намеренно – одновременно) . Мы сели в такси и приехали в приемное отделение Института скорой помощи им. Н. В. Склифосовского. Три года до того мне пришлось иметь дело с клиникой этого института по причине несчастья, случившегося с моей девушкой. Тогда все закончилось благополучно (слава богам!), и теперь я решил обратиться за помощью и содействием к тогдашнему благодетелю, «счастливому» для меня врачу, хоть он работал в совершенно другом отделении – токсикологическом. Но, к моей досаде, для Михаила Владимировича Кутушова тот понедельник был выходным после круглосуточного воскресного дежурства. Замедляя шаг, идя какими-то обходными путями, словно пытаясь увернуться от неотступного рока или хотя бы отдалить его, мы с Эллой таки пришли, затаив дыхание, в патолого-анатомическое отделение – к тому страшному для всякого живого человека месту, именуемому «моргом», куда (как было зафиксировано в клиническом журнале поступлений) в «11 часов 55 минут был доставлен труп Мартынова Евгения Григорьевича». Элла, сморщившись и замотав головой, наотрез отказалась спуститься вместе со мной на лифте в подземное хранилище безжизненных человеческих тел. Но я не терял надежды на чудо до тех пор, пока не увидел на кушетке накрытое белой простыней тело брата, а вернее, его лицо, показанное мне безучастными ко всему санитарами, – чистое, наивное, красивое и спокойное... Когда я поднялся снова наверх, Элла не стала меня ни о чем спрашивать, ей все было понятно по моему виду, и только слезы снова потекли из ее глаз...

Только теперь и только здесь я наконец впустил в свою душу эти слова: «Женя умер». Только теперь и только здесь я принял их как факт, как объективную реальность – во всей ее жестокости, неотвратимости и непоправимости. Мы с Эллой молча брели «в никуда» по проспекту Мира, и я вдруг впервые в жизни сердцем почувствовал ту прозрачную и зыбкую грань между «был» и «не стало», о которой ранее много читал и рассуждал и которую теперь изведал своим личным горем. Вокруг кипела жизнь, гудели машины, спешили куда-то люди... Все было как всегда, как будто ничего не произошло: мир не пошатнулся и ничему не удивился... Меня не будет и каждого вокруг не станет – жизнь не остановится, и солнце не погаснет. Часы Вселенной идут своим ходом, не обращая никакого внимания на наши мелочно-человеческие трагедии. Гибнут цивилизации, уходят в небытие народы, но для Космоса в этом нет никакой трагедии и никакой катастрофы! А горькие людские слезы при таких параллелях воспринимаются никчемными, смешными и вообще неуместными. Что они перед Вечностью? И что наши ничтожные земные проекты перед необъятным и непостижимым творчеством Создателя?!.

Однако реальность земного бытия быстро опустила меня с высоких размышлений о космических парадоксах к моему личному – маленькому и необъятному – человеческому горю. Первым, кому мы с Эллой привезли свою страшную новость, был Валерий Иванович Петров. Он взял на себя начальную стадию мучительной кампании по организации похорон, тотчас включил в работу Союз композиторов и его Музыкальный фонд. К некоторому облегчению, сразу же объявился Саша Серов. Зная, что Женина машина неисправна, он предоставил в наше полное распоряжение свой автомобиль вместе с шофером – на все предпохоронные дни и любые последующие. И действительно, со вторника до пятницы я был загружен организационно-похоронными делами с раннего утра до позднего вечера и все это время провел в разъездах на Сашиной машине. Мои попытки вызвонить кого-либо из Жениных авторитетных друзей или «властных меценатов», увы, не увенчались успехом: все как в воду канули или в осадок выпали. Потому такую сложную и экстренную задачу, как получение участка для захоронения на московском кладбище (и главное, на каком именно кладбище и в каком месте), мне пришлось решать на собственном авторитетном уровне и уровне моих друзей, опираясь при этом, конечно же, на ходатайственные письма Союза композиторов, которые, однако, сами по себе в разгар перестройки мало чем могли помочь. Многим казалось, и сейчас покажется странным, что самые обычные проблемы, касающиеся похоронного ритуала, приходилось разрешать колоссальными усилиями, несмотря на то, что речь шла о памяти Евгения Мартынова. Тогда, в 90-м году, почти все было в стране дефицитом – начиная от детской соски и заканчивая могильным венком. И хоть обычаи требуют предать тело земле на третьи сутки, в наших условиях – советских ли, российских – преодолеть все трудности, связанные с подготовкой гражданской панихиды, похорон, поминок, за два дня не всегда удается. Когда же дело касается личностей всенародно известных, то перечисленные выше мемориальные мероприятия откладываются всегда дней на пять: пока напишутся письма, пока рассмотрятся ходатайства, пока утрясутся организационные вопросы, пока решатся финансовые проблемы...

Да, действенной помощи «сверху» я не получил ни до похорон, ни после – практически ни от одной официальной инстанции, способной чем-нибудь помочь в вопросах, касающихся предоставления места на кладбище, сооружения памятника-надгробия, организации концерта памяти, издания посмертного нотного сборника и книги, съемок телепрограмм и выпуска грампластинок. Но вокруг меня как-то сами собой сплотились люди: старые приятели и новые знакомые, «со стороны» и «снизу», – люди, не обладавшие большими властными полномочиями и даже никогда с Женей не встречавшиеся, сами оказавшиеся в эпицентре тотального экономического развала и потому элементарно нуждающиеся, но которые вместе с немногими друзьями брата оказались вернее и сильнее многих Жениных «высоких» соратников. Именно с их помощью и с поддержкой многочисленных почитателей таланта Евгения Мартынова удалось осуществить те памятные мероприятия, которые, казалось бы, должны были состояться сами собой. В моей памяти навсегда отпечатался образ заведующей цветочным магазином, тогда находившимся рядом с метро «Преображенская площадь», которая сначала вежливо ответила нам, что «живых венков нет, есть только искусственные», а потом, когда узнала, что дело касается похорон Евгения Мартынова, просто побледнела вся и за сердце схватилась.

Поднявшись со стула, она испуганно переспросила:

– Как Евгений Мартынов?.. Певец Евгений Мартынов?!

– Да... Вчера умер, – грустно ответил ей директор Музфонда Союза композиторов Москвы Александр Павлович Красюк, зная, что мне рассказывать об этом было уже просто невмоготу.

– Разве это возможно? Это ведь Евгений Мартынов! Это же сама красота!.. Такой молодой! Как же так?..

– Сердце, сердце... – глядя в сторону, коротко объяснил Александр Павлович.

– Но у нас действительно нет ни цветов, ни елочных лапок... – растерянно произнесла заведующая. И вдруг, словно спохватившись, энергично заговорила: – Да что же мы, для Мартынова цветов и елок не найдем, что ли?!.

И она стала обзванивать своих поставщиков, коллег и начальников, прося у них цветы в долг, умоляя их помочь лично ей, порой переходя на брань в чей-то адрес, повторяя при этом, что дело касается похорон Мартынова, а не чего-нибудь другого:

– Да ведь это же для Евгения Мартынова! Вы что, не понимаете? Какие искусственные венки?! Живые цветы нужны, живые! У меня здесь родственники Евгения сидят... Ничего не знаю, чтобы завтра ты мне мои двести роз вернула! Я тебя выручала, теперь ты меня выручи!.. Доставай, где хочешь. Чтобы завтра у меня были розы! Сосновые лапки я уже достала.

И в таком духе минут сорок. На следующий день заведующая сообщила нам, что все необходимое для изготовления живых венков у нее имеется в изобилии и к нужному сроку она, как и обещала, все сделает на высшем уровне. Помимо заказанного количества венков и корзин с цветами, она от себя лично и своего магазина передала нам большой венок с красными розами и такую же большую, пышную корзину цветов.

Тем временем сотрудники милиции провели «проверку происшествия» и опросили всех его свидетелей. Эксперты патологоанатомического «департамента» на основе результатов вскрытия и проведенных экспертиз на возможное отравление ядами сделали свое заключение, а вернее, компетентное предположение о причине столь внезапной смерти. Официально, причина была сформулирована как «острая сердечная недостаточность». Эта же формулировка зафиксирована и в свидетельстве о смерти. Неофициально были еще некоторые нюансы и предположения, которые, однако, дальнейшего подтверждения не получили (как, впрочем, и отрицания). По собранным сотрудниками милиции показаниям свидетелей и очевидцев, а также на основе осмотра места происшествия, выявилась приблизительно следующая цепь событий начиная с того момента, как брат вышел из 180-го отделения милиции, примерно в 9 часов 30 минут утра: где-то в 9 час. 35 мин. его видели во дворе дома № 10, корпус 6, по улице Гарибальди (14-этажный дом, по форме – буквой Г – подобен Жениному 22-этажному, расположен приблизительно в трехстах метрах от отделения милиции – в глубь двора), в этом доме якобы должен был проживать тот самый таксист или автослесарь, которого Женя пытался найти; в 9.40 брат был около магазина и пункта приема стеклопосуды (это еще дальше во дворы, ул. Академика Пилюгина, 12А и 12Б), где часто, невдалеке от своих гаражей, собирались местные автомобилисты, визуально знавшие и Мартынова, и того самого – разыскиваемого – таксиста; двое мужчин(фигурирующих в милицейских протоколах как «свидетели», а в рассказах как «мужики») вызвались за 2 бутылки водки помочь исправить машину, а точнее, поставить вместо какой-то сломавшейся детали новую – брат ее уже достал накануне; Женя дал им двадцатипятирублевую бумажку, один из них тут же зашел в магазин с черного хода и вернулся с двумя бутылками и закуской (поясню: тогда шла кампания «борьбы с пьянством» и официальная торговля спиртным начиналась с 11 часов, водка была дефицитом); мужики уверили брата, что для пользы дела лучше распить спиртное до работы, и попросили Женю хотя бы символически пригубить вместе с ними «за здоровье своей машины»; брат вот так, на улице, никогда не выпивал, но на этот раз, торопя мужиков и видя, что к ним стали подходить еще какие-то «автомобилисты», жаждущие выпить, и что этот процесс может затянуться, согласился отхлебнуть первым (невнятно упомянув при этом что-то о суде, сердце и жене, как вспомнил впоследствии один из свидетелей); приблизительно в 9.55 Женя в сопровождении этих двоих «ремонтников» снова был во дворе дома № 10, корпус 6, по улице Гарибальди, гулявшая старушка обратила внимание на то, что самый пьяный из троих пытался спеть песню про «яблони в цвету» и спрашивал у другого: «Правильно?..»; у подъезда № 3 один мужик-свидетель остался покурить на улице, а другой вместе с Женей вошел в подъезд, а затем в лифт; в лифте (по показаниям второго мужика, действительно профессионального водителя) брату стало плохо – он, взявшись то ли за грудь, то ли за живот, со стоном сначала опустился на колени, а потом упал; куда и зачем собирались подниматься на лифте и поднимались ли куда-нибудь, свидетель точно сказать не мог (якобы по причине сильного опьянения к тому моменту), но позже, в неофициальном разговоре со мной, Владимир Б. припомнил, что вроде бы поднимались на 10-й

этаж и тут же вернулись вниз, так как Евгению именно тогда и стало плохо; пьяный и перепуганный свидетель вытащил брата из лифта и попытался вместе с товарищем оказать Мартынову какую-то помощь, но, видя, что «артист совсем потерял сознание», они вдвоем перепугались еще сильнее и скрылись с места происшествия (как они потом рассказывали, побежали узнавать адрес Мартынова или искать машину, чтобы его отвезти, а кроме того, их напугал какой-то местный жилец, которого они попросили вызвать «Скорую помощь», а тот стал ругаться и пригрозил позвонить в милицию для «наведения порядка в подъезде от пьяни»); в 10.05 пожилая жительница этого подъезда – из квартиры на первом этаже – выходила за покупками в овощной магазин («на местный рынок», как она выразилась) и увидела мужчину, лежавшего прямо у лифта, перед ступеньками, ведущими вниз – на улицу; через 20 минут (где-то в 10.25) она возвратилась обратно и обнаружила мужчину лежащим в той же позе, на том же месте, так же без движений; женщина зашла к соседке и, посоветовавшись, они через 3 минуты вызвали милицию (заметьте: не «Скорую помощь», а милицию, – насколько глубинно в нас криминальное мировосприятие); в 10 час. 30 мин. милицейская машина прибыла на место, сотрудники милиции «сразу опознали Евгения Мартынова» и попробовали привести его в чувство, однако ни на потряхивания, ни на похлопывания брат не реагировал, хоть пульс у него прощупывался, дыхание было ровным и цвет лица оставался нормальным (опасно-настораживающим показалось милиционерам появление серого пеновыделе-ния изо рта); в 10 час. 35 мин. вызвали «Скорую», ее пришлось ждать относительно долго; примерно через 10 минут, заметив явно нездоровые изменения дыхания, температуры тела и цвета лица, один из милиционеров по своей инициативе быстро сбегал в находящуюся напротив этого

дома детскую городскую больницу № 134 и привел оттуда детского врача; врач, будучи неспециалистом в подобных ситуациях, что-то пытался предпринять, измерял давление, прослушивал сердце и легкие, «давал нюхать» нашатырный спирт, пробовал делать массаж сердца (или груди, как говорили очевидцы); состояние еще более ухудшилось, что было и внешне видно по сильно побагровевшему, вспотевшему лицу и спустившейся изо рта струйке крови; вскоре пропал пульс и выражение лица стало спокойным; в 11.05 наконец прибыла «Скорая помощь», ее персонал несколько раз пытался восстановить работу сердца электроимпульсным дефибриллятором, но все было уже тщетно; тут снова появился пьяный водитель-свидетель, который, как выяснилось, все это время ходил поблизости «кругами», ища сбежавшего собутыльника, совершенно незнакомого ему до того дня; появление перепуганного плачущего мужика со словами «Это я убил человека» для милиции было очень кстати, однако тут же выяснилось, что «убил... потому что не вызвал сразу «Скорую», а ведь мог же!..»; обнаружив тем не менее подозрительно-пристальное к себе внимание и узнав о намерении милицейской бригады отправить его сначала в вытрезвитель, а затем посадить в КПЗ (камеру предварительного заключения), мужик умудрился опять сбежать.

На протяжении всего времени с момента прибытия на место вызова милицейская машина поддерживала радиосвязь со своим начальством, сообщая ему о положении дел и советуясь, как поступить дальше. Именно тогда, когда ждали «Скорую помощь», а детский врач тщетно суетился у находившегося в критическом состоянии Евгения Мартынова, в Жениной квартире раздался переполошивший всех телефонный звонок из отделения милиции. Именно тогда участковая дежурная бригада, в очередной раз выйдя на связь с «центром», сообщила, что с Мартыновым дела совсем плохи. Когда дома с нетерпением ждали второго звонка из милиции, «Скорая» оказывала свою запоздалую и потому совершенно «беспомощную помощь». Ее долгого присутствия и участия не понадобилось: через 5 минут после прибытия врач расписался в милицейском протоколе, дежурный участковый инспектор отметился в медицинской ведомости – и, выкурив по сигарете, сотрудники параллельных служб экстренной помощи разъехались по своим маршрутам.

Те два мужика, вызвавшиеся утром (ради похмелья) починить Женину машину, отыскались только вечером. Они были так пьяны и перепуганы, что все время путались в пересказе случившегося, повторяя лишь: «Ничего не знаем, ничего толком не помним, много выпили, а совсем недавно еще по бутылке добавили...» Основной свидетель вообще так запил, что полторы недели не просыхал и никаких новых показаний от него милиции добиться не удалось. Выяснилось, правда, что эти приятели давно уже за руль автомобиля не садились, а уж к ремонту «ГАЗ-24», можно сказать, почти никакого отношения не имели. С мифологическим таксистом тоже ничего не прояснилось: он так и не обнаружился, но в том роковом для брата подъезде никаких таксистов не проживало. Вот, пожалуй, и все, что касается «проверки происшествия», проведенной сотрудниками милиции и отчасти мной.

Кстати, к судебным тяжбам со злосчастными кооператорами, которые присвоили Женин гонорар, больше никто не возвращался. Я, признаться, в разговоре с Эллой однажды высказал свою готовность продолжить незаконченное братом дело и взять на себя мытарное бремя истца, но Элла тогда ответила довольно резким и категорическим тоном, очень редко применявшимся в общении со мной:

– Хватит с меня судов! Довольно!.. У меня сын растет, и он мне дороже этих денег!.. Я запрещаю тебе лезть в это дело! Понял?!.

Новость о смерти «популярного советского композитора и певца Евгения Мартынова» сразу же прозвучала по всем телеканалам, о ней упомянули буквально все информационные программы радио и телевидения. И почти во всех сообщениях подчеркивалась криминальная причина смерти, связываемая с недавним сообщением газеты «Московский комсомолец» о бандитском нападении на «известного многим певца Евгения Мартынова» у его же собственного дома.

Действительно, 18 августа в субботнем номере «МК» появилась информация о том, что Мартынова избили и ограбили, отняв документы и имевшиеся при нем деньги – 50 рублей. Однако освещенное на последней газетной полосе ЧП приключилось с другим Мартыновым, по слухам – с артистом Московского академического театра имени В. В. Маяковского. Нам тогда звонили все знакомые, встревоженные газетным сообщением, но Жени в это время вообще в Москве не было.

Когда же, по возвращении из Венгрии, брат прочел информацию «Комсомольца» сам, то с улыбкой произнес:

– Гады... Опозорили. Получается, что у Мартынова в кармане денег больше пятидесяти рублей не водится и он такой бедный и жадный, что этот несчастный полтинник без боя отдать не мог.

Тем не менее телевизионные дикторы упорно продолжали связывать два события (смерть и избиение накануне) в продолжение нескольких последующих лет. К этим двум событиям постепенно приклеилась третья линия: тяжба с уголовниками и «прекращение искового дела вследствие смерти истца» за день до очередного (возможно, самого важного) судебного слушания. Таким образом, вся ретроспектива этого «криминального дела» в результате сообщений официальных и неофициальных источников информации невольно в головах Жениных поклонников выстраивалась в следующую, довольно интригующую, цепь: Евгений Мартынов судился с уголовниками-кооператорами по поводу большого, невыплаченного ему гонорара; после очередного слушания дела он был жестоко избит и ограблен у подъезда собственного дома; за день до основного судебного слушания, в том же подъезде, на первом этаже, был обнаружен его труп.

Естественно, за всеми разъяснениями и самой «компетентной» информацией по поводу смерти брата все обращались и продолжают спустя годы обращаться ко мне. Однако, выслушивая все, что я могу сообщить «компетентно» (и, понятное дело, не очень охотно), люди чаще всего задумчиво и неудовлетворенно покачивают головой и высказывают свое мнение примерно такими словами:

– И все-таки здесь что-то не так... Еще что-то должно быть... Женя вроде не был таким болезненным, чтобы от первого сердечного приступа умереть. Даже если в его крови присутствовали взаимоисключающие лекарства, транквилизаторы и алкоголь, могущие отрицательно или усугубляюще повлиять на общее состояние... Нет, мне этот сердечный диагноз кажется малоубедительным...

Как знать?.. В любом случае, вся правда известна лишь богам. К тому же в рождении или смерти народных кумиров почти всегда есть что-то загадочное.

Удивительно точно подметил один мудрый человек (если мне не изменяет память, Фридрих Шеллинг): «Настоящие поэты всегда умирают неожиданно, но и в их смерти нет ничего мертвого».