Текст книги "Яблони в цвету"

Автор книги: Евгений Мартынов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

13 глава

Творческий путь Евгения Мартынова я условно делю на 3 периода (прежде всего потому, что троичность – основа русского и вообще арийского мировосприятия). Если вершиной и окончанием 1-го периода можно считать 1974 год – с «Балладой о матери» в заключительном концерте «Песни года», – то началом 2-го, «звездного», этапа я считаю год 1975 – с «Братиславской лирой», «Яблонями в цвету» и «Лебединой верностью». Рубеж этого периода мне слышится в знаменитой балладе на стихи классика индийской поэзии Назрула Ислама «Заклятье» (в переводе с бенгальского Михаила Курганцева).

Эту песню в финале «Песни-81» исполнила молодая латышская певица Бирута Петриките, хотя помимо нее «Заклятье» исполняли такие популярные певицы, как Ирина Понаровская, Ксения Георгиади, Надежда Чепрага, а также сам автор. И справедливости ради надо сказать, что их интерпретации пользовались гораздо большим успехом у публики, чем оставшийся почти незамеченным вариант «Песни года», откровенно навязанный автору телередактурой. Тот «молодежный» вариант отнюдь не молодежной лирико-драматической баллады-исповеди появился на телеэкране из-за того, что И. Понаровская (первый претендент на исполнение «Заклятья» в заключительном концерте телефестиваля) очень не нравилась Сергею Георгиевичу Лапину, и известная редактуре председательская неприязнь поставила под сомнение сам факт участия песни Евгения Мартынова в параде лауреатов. Помню, для решения этого вопроса брату пришлось обращаться за поддержкой даже к Евгению Михайловичу Тяжельникову, занимавшему тогда пост заведующего отделом пропаганды ЦК КПСС и в идеологическом плане курировавшему всю культурно-воспитательную политику страны. Песню удалось отстоять, только пойдя на компромисс в отношении исполнителя.

Однако всю эту информацию о перипетиях вокруг «Песни-81» я привел вовсе не в укор хорошей певице Б. Петриките, достойно дебютировавшей в престижном телетурнире. Просто баллада «Заклятье» была не «ее» песней (наверное, по причине слишком юного возраста певицы, не позволившего ей глубоко и полно прочувствовать данную тему и мастерски ее воплотить на эстраде).

Но, с другой стороны, возраст исполнителя не является основным критерием зрелости и мастерства. Так, на VII Всесоюзном конкурсе артистов эстрады в 1983 году совсем молодая выпускница московского музыкального училища им. Гнесиных Ирина Отиева, исполнявшая «Заклятье» в конкурсной программе, стала лауреатом 1-й премии. Ее выступление было столь проникновенным, а с вокальной точки зрения таким совершенным, что слушавшие конкурсантку редакторы и музыканты тут же сообщили автору песни о существовании эдакого исполнительского феномена. Женя пришел послушать молодую, но уже известную в эстрадных кругах певицу на концерт лауреатов и был буквально покорен и певицей, и ее трактовкой популярной песни-баллады – трактовкой смелой и точной, изысканной и одновременно простой, искренне женской и заставляющей даже мужчин почувствовать ком в горле от нахлынувших чувств. Спустя 7 лет после этого, на поминках по Евгению Мартынову, Ирина с грустной улыбкой и блестящими от сдерживаемых слез глазами вспомнила свое выступление в Московском театре эстрады перед сидевшим в 3-м ряду композитором. Она сказала тогда:

– Если в моей жизни были лестные отзывы обо мне как певице и факты признания меня как личности, то один из них навсегда останется не просто в моем сознании и памяти, а в душе и сердце. Ибо что для исполнителя может быть дороже глаз автора, из которых текут слезы «в унисон» твоим, артистическим, слезам?.. Когда после своего выступления я, только еще начинающая певица, увидела в зале глаза великого мэтра эстрады Евгения Мартынова (еще более великого по моим тогдашним, почти школьным, меркам), увидела его слезы, то впервые почувствовала себя не «мило поющей», музыкальной девушкой, а творческой личностью, которой люди не льстят, кривя душой, а открывают свои души, которую мэтры не похваливают со снисхождением, а чтут как ровню, ставя рядом с собой и одновременно признавая за ней право на свой путь и свою высоту...

Мы с братом ехали в машине – Женя сидел за рулем, – когда «Маяк» транслировал в записи концерт лауреатов этого конкурса.

Ира Отиева исполнила «Заклятье».

– Очень талантливая девка! – после небольшой паузы решительно произнес Женя. – Ее исполнение мне нравится больше, чем мое. Да, лучше ее эту песню никто не поет...

Исполняя «Заклятье», Ира стала лауреатом еще двух конкурсов, помимо уже упомянутого. Она всегда называла и называет эту песню «своей» и, несмотря на бегущие годы и меняющиеся моды, поет ее с такой же трепетностью, как тогда – в театре эстрады.

Интересен и тот факт, что первым исполнителем «Заклятья» должна была стать София Ротару, успешно исполнявшая до этого многие песни Мартынова – «Балладу о матери», «Лебединую верность», «Яблони в цвету», «Я жду весну», «Начни сначала», «Твою вину», «Чайки над водой», «Отчий дом»... Но на этой песне пути композитора и певицы резко и навсегда разошлись. Увы, вслед за Дементьевым Женя потерял еще одного творческого соратника – теперь уже исполнителя – Софию Ротару, вместе с которой он начинал свое восхождение (а восходили они оба, по сути дела, почти на одних и тех же песнях). Брат отдал певице свежий клавир «Заклятья», и София намеревалась в скором времени приступить к репетициям и «впеванию материала». Но однажды на концерте она вдруг услыхала эту песню в исполнении Надежды Чепраги, включившей «Заклятье» в свой репертуар куда более оперативно. Тут необходим комментарий: София, с тех пор как стала «звездой советской эстрады», принципиально не пела песен с чужого голоса, в то время как Мартынов раздавал свои песни хорошим исполнителям, не задумываясь о принципе «первой брачной ночи» и не заботясь о выгодах и преимуществах даже для себя – как исполнителя. Никогда, замечу по ходу, с 1973 года он своих песен никому не продавал и не писал для исполнителей по заказу, что стали делать все в постсоциалистическое время.

– Пусть поют все, кто хочет. У кого будет лучше звучать, тот и застолбит за собой естественный приоритет. Ведь чем больше поют, тем популярней песня. Притом каждая новая трактовка будет создаваться с изначальным стремлением сделать свой вариант лучше и оригинальнее других, – делился своими соображениями брат.

Правда, если премьера песни происходила в рамках конкурсной программы телефестиваля «Песня года» и затем этот номер несколько раз должен был повториться в эфире в неизменном виде, Женя подходил к делу очень ответственно, не соглашаясь на случайный, наскоро слепленный, «сырой» вариант. Вот и тогда, в 1981 году, брат связывал свое участие в «Песне года» с именем Ротару. А певица в свою очередь рассчитывала на «Заклятье» как свой ударный номер в «Песне-81» – и вдруг Чепрага «перебежала дорогу»!.. Хотя тот концерт, в котором София услышала вариант Чепраги, был не центрального, всесоюзного, значения, а регионального, она очень обиделась на Женю и отказалась не только от «Заклятья», но и от песен Мартынова вообще. В то время обе певицы имели звания заслуженных артисток Молдавской ССР и в своем регионе были конкурентками почти равными (С. Ротару, впрочем, была еще и заслуженной артисткой Украины). Этот факт, видимо, тоже подогрел обиду Софии, которую она не замедлила излить композитору в довольно жестком и принципиальном тоне. А Женя, не чувствуя себя в чем-либо виноватым, не стал со своей стороны рьяно оправдываться и искать путей сглаживания конфликта – и в конце концов тоже прекратил общение с певицей.

Четыре с половиной года спустя брат все же предложил Софии Ротару свою только что сочиненную песню «Белая сирень». Речь снова шла о «Песне года», и поэт Анатолий Поперечный очень хотел услышать свое «сиреневое детище» именно в таком – женском – исполнении. Авторы вдвоем встретились с народной артисткой Украины, продемонстрировали ей свой будущий «шлягер-86 и -87»... Но она холодно ответила:

– К сожалению, эта песня не для меня.

Не знаю, были у С. Ротару еще какие-нибудь причины для столь демонстративного отстранения от Мартынова или нет, но после смерти Евгения София Михайловна никак не объявилась (ни телефонным звонком, ни телеграммой) и не приняла участия ни в одной из телевизионно-концертных акций памяти брата. Несмотря на то, что я ей звонил каждый раз при подготовке концертов в Москве, Камышине и Донецке, ничем, кроме трех коротких предложений для буклета в память об ушедшем из жизни композиторе, продиктованных мне по телефону супругом певицы, мои инициативы не ознаменовались. Ну что же?.. Бог всем нам судья. А, к слову, на «концертах памяти», состоявшихся в мае 1992 года в столичном Театре эстрады, «Лебединую верность» исполнил Иосиф Кобзон, безуспешно попытавшийся было привлечь Ротару к этой акции.

Перед своим исполнением знаменитой песни артист сказал несколько нелицеприятных слов в адрес ее первой исполнительницы, достал из кармана текст-шпаргалку и, предупредив публику, что исполняет эту песню впервые, запел:

Над землей летели лебеди

Солнечным днем.

Было им светло и радостно

В небе вдвоем.

И земля казалась ласковой

Им в этот миг.

Вдруг по птицам кто-то выстрелил,

И вырвался крик!..

В видеофонде Клуба Евгения Мартынова есть съемка московского концерта памяти и выступления народного артиста СССР Иосифа Кобзона. Когда по щекам этого мужественного, отнюдь не сентиментального человека текли слезы, никому не вспомнились прошлые критические выпады в адрес двадцатисемилетнего композитора, якобы «культивировавшего надрывно-душещипательные мелодические обороты» в своем творчестве для достижения «слезливого» успеха у нетребовательной, низкокультурной публики. А ведь когда-то, в 1975 году, разоблачаемый властными старшими коллегами, в том числе А. Я. Эшпаем и Т. Н. Хренниковым, в «нежелании исправлять свои профессиональные недостатки», Евгений Мартынов умудрился-таки «пробить» худсовет на «Мелодии» и записал с Софией Ротару свою трогательную балладу о любви и верности.

После записи он грустно поделился со мной: – Соня, похоже, сильно больна... Такой слабой, как последний раз, я ее еще не видел. Она даже пела сидя... Но песню записала здорово – просто мурашки по коже!..

Как я уже говорил, 1975 год считаю началом 2-го творческого периода жизни брата, а год 1981 – его окончанием. И последняя песня этого этапа – «Заклятье» – не связана ни с мнимой семейной драмой, ни с грезившейся публике любовью Мартынова и Ротару, ни с творческо-дружеским разладом с Андреем Дементьевым – как это домысливалось почитателями творчества Евгения Мартынова, делившимися со мной своими соображениями и догадками. Дело обстояло гораздо прозаичней: стихи Назрула Ислама показал брату я, привезя из Донбасса некоторые из моих любимых поэтических сборников. Жене нравился мой романс на стихи Н. Ислама «Надежда», который, в частности, я представлял экзаменационной комиссии при поступлении в консерваторию. Позже, во время нашего разговора о песенных текстах и поэзии вообще, я поведал брату, что есть у этого поэта очень сильные стихи, но как их практически использовать в музыкальной форме, мне пока что не ясно. Женя поставил стихи на пюпитр рояля – и дальше это было уже делом техники и вдохновения. В данном случае он в каком-то смысле «отнял тему» у меня, но, разумеется, никаких претензий и возражений с моей стороны не было, хотя свои критические замечания, касающиеся чисто композиторской стороны дела, я никогда не скрывал.

Заканчивая тему о «Заклятье», добавлю, что после размолвки с Ротару брат позвонил Алле Пугачевой и в тот же вечер поехал к ней домой с клавиром. Песня певице понравилась, но она высказала свои соображения относительно формы в целом и компоновки текста, предложив переставить куплеты местами и несколько изменить музыкальную стилистику. Женя тогда приехал домой довольный, но не столько от творческого результата поездки, сколько от символического ужина у Пугачевой.

– Какой я у Аллы хлеб ел!.. – возгласил он, входя в дом. – Это просто сказка! Я такого никогда еще не пробовал.

– Что же это за хлеб? – поинтересовалась мама и все домочадцы.

– Не знаю. Черный какой-то. Вкусны-ы-ый! – качая головой, делился с нами полученным удовольствием вечно недоедающий артист.

– Женя, ты уже три месяца в рот хлеба не берешь, боишься поправиться! Конечно, тебе и черный хлеб покажется вкуснее пирога, – остудила сыновний пыл мама.

На следующий день, когда Жене принесли по четвертинке разных сортов хлеба, выяснили, что такое восхищение у брата вызвал обычный московский «бородинский» хлеб.

А Элла добавила по этому поводу:

– Он и чай так же хвалил в поезде: мол, такой вкусный чай! Почему, говорит, у нас дома такой невкусный, хоть и индийский? Потом выяснилось: дома он пьет чай без сахара, чтобы худеть, а в поезде попробовал вдруг с сахаром. Понятное дело, сладкие – и помои будут вкуснее горького индийского чая. Сидит на овощах и фруктах, все время голодный, а в гости куда-нибудь сходит, съест что-то человеческое – и целую неделю в себя не может прийти от кайфа!..

А что касается дальнейшей истории с Пугачевой и «Заклятьем» ... Женя на следующий день покрутил туда-сюда текст, попробовал по-пугачевски перестроить форму, попросил меня послушать и высказать свои соображения.

Я тогда брату сказал примерно следующее:

– Алла по-своему права, но ее вариант уходит еще дальше от поэтического оригинала, чем твой. Стихи изначально не предназначались для песни, и попытки урезать довольно объемную драматическую балладу-исповедь до четырех куплетов, да еще и произвольно переставленных, – это, наверное, то же, что пытаться сократить балет «Лебединое озеро» до одного «Танца маленьких лебедей». Данный драматический монолог – это выплеск энергии: стремительный, безудержный, отчаянный, возможно даже последний. Пугачева же предлагает не выплеск, а конкретное состояние, пребывание в отчаянии, но не движение в нем. Хотя, конечно, если ты ее правильно понял, а я – тебя. Не знаю, смотри сам... Но если идти по ее пути, нужно полностью отказаться от твоего замысла, изложенного в клавире. Отдай тогда весь текст и мелодическую строчку ей, и пусть она сделает все сама и по-своему. Но будет ли она этим заниматься? Если будет, то когда? Ты же ставишь на «Заклятье» в этом году, а не в 85-м или 90-м!..

В результате, сохранив все как было, брат решил сделать ставку не на чье-то, а на свое исполнение. И в дальнейшем эту песню запели другие артисты с авторского голоса (против чего, как я уже говорил, всегда до 1984 года выступал редакторско-авторский худсовет «Песни года» и особенно композиторы-песенники классики).

14 глава

Итак, Женя вступил в свой 3-й творческий период, в 1982 году, «обстрелянным бойцом», приобретшим опыт и славу, но и порастратившим в битвах прежнюю молодецкую удаль, растерявшим в пути друзей-соратников. И хоть этот, завершающий, этап не является однородным в своем музыкально-композиторском воплощении, однако в эстетическом и духовно-энергетическом планах я бы не стал выделять из него какие-либо годы и обособлять их, так же как не стану обособлять самый последний год жизни брата, который, теоретически, мог стать началом нового этапа, но, к великому сожалению, остался начальным только в предположительной перспективе.

Упомянув о растерянных в пути друзьях-соратниках, добавлю к сказанному, что, действительно, большинство Жениных исполнителей и соавторов предыдущего периода как-то незаметно отдалились от Мартынова, идя своими путями, и освободили место для других. Так, популярный эстонский певец Яак Йоала, очень хорошо записавший такие песни брата, как «Чудо любви», «Чайки над водой», «Песня о моей любви», «Натали», завоевавший с песней «Я тебе весь мир подарю» звание лауреата Сойотского фестиваля, после 1980 года стал искать новые пути самореализации и постепенно отошел от Жени, а затем и от советской эстрады вообще. Почти то же произошло и с его земляком, талантливым аранжировщиком Тынисом Кырвитсом. Погрузились в свои чисто литературные дела Давид Усманов (вспомните: «Соловьи поют, заливаются, но не все приметы сбываются...»), Игорь Кохановский («Налево – солнце, направо – дождик, а между ними – краса-дуга...»), Андрей Вознесенский («Начни сначала, пусть не везет подчас – не верь отчаянью, влюбись, как в первый раз!..»), Олег Гаджикасимов («На качелях ты опять со мной! Дай мне слово – быть моей весной!..»). Ушли из жизни Татьяна Коршилова («Кто сказал, что старятся песни? Кто сказал, что сердце не в счет?..»), а потом Владимир Харитонов («Ты скажи, скажи мне, вишня, почему любовь не вышла...»). Все реже приезжали к нам из-за рубежа Карел Готт, Лили Иванова, Ивица Шерфези, Мичел... Распались вокально-инструментальные ансамбли «Орэра», «Самоцветы», «Семеро молодых»... Изменилось многое и в чиновничьих, государственных структурах, порой не столь хорошо видимых стороннему глазу, как артистическое общество, но с не менее влиятельными деятелями в областях культуры и телерадиополитики, чем личности всенародно известные. В 1982 году умер Генеральный секретарь ЦК КПСС Л. И. Брежнев, и страна медленно и неотступно поползла в перестроечную эпоху, окончившуюся, как известно, крахом СССР. Смены лидеров страны тут же вызывали волны должностных смещений и структурных реорганизаций почти во всех государственных институтах, в частности – в министерствах культуры, комитетах по телевидению и радиовещанию, в отделах культуры, идеологии и пропаганды органов КПСС и ВЛКСМ, в издательствах, филармониях...

Примерно тогда же, в первой половине 80-х, произошел окончательный сдвиг технико-акустической стороны советской эстрады в электронно-синтезаторное качество. Со смертью крупнейшего отечественного музыканта, дирижера и композитора Юрия Васильевича Силантьева в 1983 году, звучание эстрадно-симфонической музыки стало приобретать все более архаический характер. Надо признать, однако, что оттенок архаичности или вторичности всегда был слышен в игре наших эстрадных оркестров. Но после Ю. В. Силантьева ни Александр Петухов, ни Александр Михайлов, ни, позже, Мурад Кажлаев – не смогли со своими коллективами подняться до уровня, отвечающего требованиям их времени. А ведь это были оркестры Всесоюзного радио и Центрального телевидения, дающие эфирный фон и озвучку всей эпохе, извините за высокопарность. Притом оркестры эстрадной музыки прибалтийских телерадиокомитетов, а также подобные коллективы Армении, Белоруссии, Украины и Ленинграда порой звучали «на голову выше» своих старших братьев из Москвы.

Евгений Мартынов был одним из последних эстрадных композиторов, чьи шлягеры, в большинстве своем, имели не электронно-ансамблевую аранжировку, а симфо-джазовую, эстрадно-симфоническую или электронно-симфоническую. Женя был влюблен в струнную, особенно скрипичную группу и одобрял присутствие в оркестре вокальной группы – прежде всего женской.

Когда ему нравилась аранжировка и когда удовлетворяло качество звучания оркестра, он по-дирижерски начинал жестикулировать руками и с улыбкой говорил окружающим:

– Рахманинов!.. Вторая симфония!.. – И далее, бывало, вырывалось наболевшее: – Какие тут могут быть разговоры об «электропогремушках» и «синтезаторных мыльницах», если играет симфонический оркестр – с живыми контрапунктами и тягучими педалями, дышащей агогикой и объемной динамикой?!.

А в минуты еще большего откровения можно было от брата услышать и такое:

– Как же я ненавижу все эти электрические «бензот-раблы»! Неужели вой электропилы, зуд бормашины, стук отбойного молотка, искусственные «хрюки» и «рыки» синтезаторов могут сравниться с живым оркестром, скрипками, медью, профессиональной партитурой? Недавно еще – какие были в оркестрах солисты, аранжировщики, дирижеры, барабанщики! Теперь же по студиям сплошь ходят мальчики с ритм-боксами* подмышками, с фузами да квакерами** в «дипломатах». «От фонаря», извините, у них вся аранжировка, но якобы «в голове» партитура. А на записи выясняется, что у ребят совсем образования нет и нот они вообще не знают. Аранжировщики-электронщики!.. Джино Ванелли послушали бы сначала, в «Теорию музыки» заглянули, да с проводами, наконец, разобрались – с Джеками, штекерами, переходниками, распайками, – в студии полсмены уходит на поиски «входа-выхода». Столько риторики о новой электронной эпохе, а попросишь красивый тембр найти на их электродрелях, то все «мегагу» какую-то предлагают!.. Артемьев, Рыбников, Тухманов, Зацепин тоже применяют электронику, ну так они, прежде всего, – суперпрофессионалы-композиторы, а потом уже электронщики. А эти новые аранжировщики все хотят на заводских, запрограммированных темброэф-фектах выехать...

Признаться, под этим ропотом – тогда – я, не задумываясь, подписался бы и сам. Женя во многом был прав, если знать, с каким трудом советская эстрада совершала техническое вхождение в новое электронное время. Ведь купить качественную электроаппаратуру или взять ее где-то напрокат, в совершенстве освоить – в те годы было большой проблемой. Не было, естественно, и соответствующих профессионалов-техников. Лет десять, наверное, вся эта сфера музыки находилась почти в самодеятельном состоянии. Специфика данной области музыкального творчества не позволяет осваивать инструменты в течение длительного времени: через пару лет новая техническая волна полностью низведет старые инструменты до архаики.

* Компьютер, имитирующий звучание ударной установки.

** Электрические гитарные приставки, преобразующие звук.

Брат вынужден был ориентироваться в этом «техновороте», хоть его поэтичной душе это было в тягость. В 1981 году он купил в Финляндии синтезатор первого поколения «Yamaha-CS-5», в 1982 году привез из Канады «Fender-piano». Если первый инструмент ему принес больше разочарования, чем удовлетворения, то второй он, можно сказать, любил и покупал не как кота в мешке, а осознанно, без колебаний заплатив за него 5000 долларов. Кроме того, брат привез из США гитарную приставку «Flanger-harmonizer», а также акустические инструменты: губную гармонику, губную клавишную «Мелодику», ударные «мелочи» и очень им любимый инструмент «chimes» – «китайские палочки» или «китайские колокольчики». За последним инструментом Женя охотился долго, так как здесь, в СССР, никто еще такового не имел и не мог даже подсказать точно, как он называется (хотя «самопальные» аналоги были в некоторых джаз-группах и ансамблях ударных инструментов). С 1985 года почти во всех фонограммах песен Евгения Мартынова можно услышать этот инструмент, по своей функции в оркестре близкий глис-сандирующей арфе, но удивительно гармонично сливающийся и с электроникой, и с симфоническим оркестром, и вообще с любыми инструментальными составами.

И тем не менее, повторюсь, в этом «электровале» брат чувствовал себя очень неуютно. Всеобщая гонка за модным акустическим звучанием фонограмм заставляла всех – и Женю в том числе – участвовать в «бегах», теряя в поверхностной, во многом пустой суете силы, время и нервы. Изменчивая мода и меняющиеся вкусы заставляли и музыкальную редактуру постоянно требовать от авторов «современности» звучания, дабы те не сошли с дистанции, уступив место молодым гонщикам. С 1985 года стали появляться «левые» студии звукозаписи с многоканальными магнитофонами, синтезаторами нового поколения и современной звукообработкой. Но доступ в эти места был открыт лишь некоторым, мало того, музыканты об этих точках умалчивали, дабы сохранить свои козыри и не допустить туда конкурентов, да и цены там были по тем временам «космическими». Таким образом, фонограммы стали записывать в обход худсоветам – в кардиологическом центре, мединституте, спортивном Олимпийском комплексе, на студии «Мелодия» по ночам, в каких-то физико-ядерно-оборонных институтах... Стали появляться простенькие полупрофессиональные студии в полуподвалах и на дому. Прошлое засилье художественных «советов-чистилищ» стало оборачиваться их полной неспособностью регулировать в эфире нахлынувший поток песенной продукции совершенно разного художественного и технического уровня. Интересно, что, натерпевшись в 70-х годах от всемогущих, теперь уже почти легендарных Советов всякой несправедливости, в новое время Женя не бросился с разбегу в «левый поток» и до конца жизни ни одной песни не записал в неофициальном заведении. Если я, например, все-таки вынужден был толкаться по всяким сомнительным студийкам, то Жене это было уже не к лицу, некстати, не к авторитету и не к вдохновению. Да и не ему одному. Более старшее поколение композиторов-песенников и эстрадных певцов, в конце 80-х —начале 90-х годов неожиданно для себя оказавшись «затюканным» и уличенным в «застойничестве», практически потеряло доступ в центральные студии звукозаписи и в условиях «побеждающей демократии» было не в состоянии донести свое творчество до слушателей, проигрывая в конкурентной борьбе агрессивному юному поколению, не отягощенному регалиями, комплексами и принципами – поколению уже даже не «эстрадников», а «представителей шоу-бизнеса».

Не нужно, однако, думать, что приведенные выше высказывания брата о музыкальной электронике выражают его принципиальное негативное отношение к ней и раскрывают его как ярого ретрограда и традиционалиста. Нет, Женины слова – это скорее возглас отчаяния, вызванный результатами неумелого использования электроники, неудовлетворенностью уровнем технического оснащения нашей эстрады, низкой профессиональностью исполнительских и инженерно-операторских кадров, работавших тогда в электронно-музыкальной сфере. Не будем забывать также, что Женя объединял в себе две ипостаси – композитора и певца, потому на третью – электронного аранжировщика – его просто не хватало.

Я назвал две, всем отлично известные творческие ипостаси брата, а ведь в советское время у артиста, деятеля культуры была еще одна, почти профессиональная сфера деятельности, вслух не называемая, – директорско-администраторская, забиравшая порой больше энергии и времени, чем основная творческая профессия. И успех или неуспех самых возвышенных начинаний в искусстве зависел во многом, а то и в основном, от природной или приобретенной продюсерской «жилки» самого деятеля. Женя эту жилку имел изначально – в отличие от многих талантливых коллег, не умевших как следует за себя постоять и «себя подать», прочувствовать ситуацию и, в зависимости от нее, проявить гибкость или настойчивость. Каждый идет своим путем: брат силой преодолевал барьеры и спешил реализовать свой творческий потенциал как можно скорее, для чего и впрягался в самопродюсерство, забиравшее львиную долю его энергии. А его менее удачливые в тот период коллеги-сверстники, возможно, предпочли не расходовать энергию на безуспешные для них конкурсные баталии, войны с худсоветами, вступление в Союз композиторов и тихо, сосредоточившись на художественных изысканиях, ждали более благоприятного времени, чтобы попытаться реализовать себя в новых условиях, хоть и с некоторым опозданием. Опять-таки, у каждого своя судьба, свой темперамент, своя стратегия и тактика. Женю нужно понять: он был не просто композитором, чьи сочинения могли ждать звездного часа годами, он был композитором-песенником, да еще и певцом, эстрадным артистом, чей «золотой» век – это молодость, а остальное время, говоря откровенно, – игра в молодость, более или менее успешная. И этот эстрадный профиль артистической индивидуальности заставлял брата форсировать процессы творческой самореализации, иногда даже в ущерб каким-то конкретным художественным результатам (Женя и сам это, случалось, признавал).

Посвятившие себя массовой культуре авторы и исполнители не могут всю жизнь успешно творить в одной стилистике и манере, явленных ими на свет однажды – в период их юности. Каждое поколение молодежи, входящей в зрелую жизнь, рождает только этому поколению свойственные моду, манеру, стиль, символику, язык. И формирование эстрадного деятеля всегда происходит в соответствии с его временем и его поколением. Музыковедами подмечено, что в популярной музыке творческая молодость и созвучность эпохе может растянуться до пяти-семи лет, не более. Далее эстрадный деятель вынужден с трудом вживаться в новую молодежную волну, агрессивно идущую на смену старой, порой просто сметающую на своем пути все, что вчера еще было модным и современным. Очень мало кто из «старых» может переродиться в «нового» и духовно, и телесно. Чаще удается преобразиться (тоже, однако, не многим) только внешне, умело манипулируя новой атрибутикой и вживаясь в современную поп-волну лишь формой, но отнюдь не содержанием.

Весь 3-й этап творчества брата, начиная с 1982 года, можно охарактеризовать как «вживание» в новые молодежные волны – их было две. И если в первой волне Мартынов все-таки смог ассимилироваться, хоть и был постоянно оттесняем с ведущих позиций, то вторая волна, начало которой по времени соответствовало наступлению перестроечного «черного» рока, примерно в 1988—1989 годах, повергла брата почти в растерянность. Тогда в творческом нокдауне оказались многие: постепенно сошли с композиторского эстрадного Олимпа, а потом и вовсе исчезли со сцены Зацепин, Тухманов и Паулс, покинули «высшую лигу» такие крупные фигуры, как М. Дунаевский, В. Ми-гуля, А. Мажуков, Ю. Саульский, А. Пахмутова, Г. Мовсесян, А. Морозов, О. Иванов, почти совсем смолкли классики.

Женя однажды исповедовался мне по телефону: – Вчера отработал в подмосковной «сборной солянке»*... Знаешь, публика становится какой-то все более чужой... Нельзя сказать, что я прохожу плохо... Но в зал лучше не вглядываться: глаза на тебя смотрят уже не те, лица тоже не родные, жвачку жуют, курят, разговаривают во время концерта, кричат что-то, ходят по залу... Правда, со мной выступали певцы и певицы какие-то левые – в цепях, полуголые, я даже имен их не знаю, а в зале такой гвалт и визг поднялся, что еле-еле милиция всех угомонила. Да, эта публика пришла уже не на Мартынова... Вот я и думаю: мы с тобой слушаем Уитни Хьюстон, Хулио Иглесиаса, Барбру Стрейзанд, восхищаемся их культурой пения и аранжировками песен, а ведь в нашей новой молодежной эстраде к этому даже тяги нет... Только что прослушал опять пластинку Ширли Бесси. Это ведь конец света! Можно сказать, что люди творчеством занимаются. А тут же мрак, что стало твориться! Толпа вчера ревет, на сцену лезет, милиция ее оттуда сбрасывает... Сумасшедший дом какой-то, и все!..

Как видим, затронутые мной вопросы, касающиеся стилистики песенного и инструментального аккомпанемента, записи фонограмм, использования электроники и компьютерной техники в эстрадной музыке, являются лишь надводной частью айсберга композиторских проблем. Основы же этих проблем, остающиеся для публики вне поля зрения и слуха, кроются в сферах экономики, идеологии и социологии, в частности в области взаимоотношений отцов и детей, сосуществования и преемственности (а также антагонизма) поколений.